Ведьмы.Ру. 3

Глава 42 О том, что самая важная встреча — с собой

Их волчья разведка доложила, что по запах можно определить, что в нутрии около семи человек.

О том, чем чревата встреча с отдельно взятыми нутриями.

Шаг.

Можно шагнуть вперёд и остаться на месте. Как в Алисе, которая взяла да угодила в Зазеркалье. Или там требовалось бежать? Ульяна сделала вдох, втягивая в себя силу.

Тук-тук-тук.

Снаружи или внутри? Или нет никакой разницы?

Она… она тоже является частью Вселенной. И Источника. Это факт. А факты надо принимать. Ульяна готова. Вот только.

— … тебя саму не утомляет вечное твоё нытьё? Жалобы, жалобы… — матушкин голос звенит в ушах. — Одни только жалобы.

— Но…

— Хватит. У тебя проблемы? Да. Как у меня. И у всех вокруг. Но я же тебе не рассказываю о своих. Потому что смысла нет. Ты только и будешь, что сидеть, хлопать глазами и кривиться, чтобы не заплакать.

Матушка откидывается на стуле и, окинув Ульяну взглядом, спрашивает:

— Как можно быть такой мямлей?

— Тараканова, вот вроде бы ты и готовишься, — учительница смотрит поверх очков. — А вот ощущение, что сама не веришь в то, что говоришь.

— Я… я…

Класс смеётся. И ей хочется спрятаться.

В шкафу грязно и пыльно. И горничные не слишком стараются с уборкой. Во всяком случае, в комнате Ульяны. Мама куда более придирчива, а вот Ульяна, она так не может.

И потому у неё в шкафу пыльно.

А одежда мятая. Если её вовсе вернули из прачечной.

— Дорогая, что ты там возишься? Нам выезжать надо… — матушка входит без стука. И взгляд её цепляется за шкаф, и за платье в руках Ульяны. Платье она просила подготовить, только просьбу не услышали.

Снова.

— Алевтина! — матушкин голос дрожит от гнева. — Что происходит в этом доме? Я за что вам плачу, в конце-то концов! Почему…

Почему?

Мама говорила, что источник будет вытягивать эпизоды, один за другим, но Ульяне казалось, что какие-нибудь другие. Её обиды.

Её…

…Таракашка-какашка! — вопль сменяется смехом и кто-то показывает язык. — Таракашка пошла!

Первый класс?

Наверное. Учительница смотрит в сторону, и можно, наверное, подойти. Пожаловаться. Но тогда Ульяна прослывёт ябедой. И с ней никто не захочет дружить.

— Тараканова, дай списать, — это не просьба. Мясницкая не умеет просить, она просто говорит, и Ульяна молча вытаскивать тетрадку. Ей не хочется делиться, она весь вечер делала домашку, а…

Она тогда получила двойку. И учительница выговорила, что нехорошо списывать, пользуясь чужою добротой. Ульяна хотела сказать, что списывали у неё, но почему-то получилось шёпотом. И ей не поверили.

Ей никогда никто не верил.

…проект неплохой, но… — Ференцев морщится. — Докладчик из вас, Ульяна, уж извините, никакой. Вот смотрю на вас, Тараканова, и удивляюсь. Вроде бы и голова на месте, и не совсем пустая, в отличие от некоторых…

На задних рядах раздаётся смех.

— А вот ведете себя так, будто вы этот проект украли. Нет… конференцию вы не потянете. Миронова!

— Я! — Миронова поднимается неспешно.

— Пойдёшь соавтором. Дадите ей доклад, выступать станете вдвоём, но оратором будет Миронова. А вы подстрахуете. Подскажете, когда вопросы задавать станут.

…а в материалах, которые вышли к конференции, среди авторов Ульяны не было. А Миронова была.

— Ошибка какая-то, — Ференцев глянул на неё сверху вниз. — Бывает. Надеюсь, вы не станете поднимать скандал из-за такого пустяка?

И она не стала.

— … к сожалению, вы нам не подходите, — взгляд эйчара не выражал ничего, разве что скуку.

Но как?

У Ульяны и диплом с отличием. И тестирование она прошла. И в целом запросу соответствует.

— Но… почему? — её хватило на то, чтобы задать вопрос. Хотя и это потребовало немалых сил.

Однако сидящий напротив человек вздохнул и пояснил:

— Девушка, только не обижайтесь. Навыки у вас неплохие, но вот характер… сугубо по-человечески. Не с вашим характером туда соваться. Сожрут и не заметят.

Ей хотелось закричать. Сказать, что всё у неё в порядке с характером. Что она заслуживает и этого места, и в целом… много заслуживает.

Но Ульяна лишь кивнула.

— Тараканова! У тебя недостача! Как-как? А вот так! Я тебе что говорила? Принимаешь точку, делай переучёт! И сдавай так же, под переучёт! Ах, Зоенька спешила и никак не могла задержаться. Она не могла, а у тебя теперь недостача! И я из своего кармана платить не буду! Ты допустила, ты и…

Воспоминания-бусины.

Сколько их? Не сосчитать. И все одинаковы? Неужели, она всегда была такой… почему?

— Посиди, — отец подсаживает её на лавочку и протягивает палочку с пышным облаком сахарной ваты. — Только чур, без меня никуда. Я сейчас отойду ненадолго, но обязательно вернусь.

И Ульяна верит.

Сперва верит. А потом проходит пятнадцать минут, и ещё пятнадцать. И потом час. И второй начинается. Ульяна уже знает про время. И умеет его определять. Там, дальше, висят круглые часы и Ульяна не сводит взгляда со стрелки. Самая тонкая бегает быстро, а минутная — медленней, но и она обегает круг. Сперва один. Потом и второй.

Вата давно закончилась.

Руки липкие. И Ульяна вытирала их о лавочку. Но от этого чище руки не стали. Только пыль ещё налипла. И грязь разная. Хотелось пить. И в туалет. Туалет недалеко, но отходить было очень страшно. Вдруг папа вернётся и её не застанет?

А мимо ходят люди. И смотрят. Некоторые равнодушно, другие с вялым интересом. И взгляды их пугают.

Она сидит.

И сидит.

И в какой-то момент не выдерживает, прячется за лавку и кое-как стаскивает колготки. Ей невыносимо стыдно. И она готова на всё, чтобы её не заметили.

Желание выполняется. И люди, и весь мир разом вдруг теряет к ней интерес.

Отец возвращается, когда уже темно. И холодно. Он покачивается и взгляд его рассеян.

— Папа! — Ульяна с криком бросается навстречу. Она рыдает от пережитого страха и от радости тоже. Она цепляется за штанину. — Папа… я…

— Куда ты уходила? — её подхватывают и встряхивают так, что голова запрокидывается.

— Я… я была тут!

— Врёшь! — отец трясет её и голова мотается, и говорить неудобно, но Ульяна всё равно счастлива, что он пришёл.

— Нет, я была тут… я…

— Такая же лживая дрянь, как твоя мамаша… — он морщится, будто вдруг видит перед собой что-то донельзя отвратительное. Точно. Её, Ульяну, видит.

Она некрасивая.

Мама это тоже говорит. Некрасивая и глупая. И… и поэтому хорошо, что другие её не замечают. Ей и не надо, чтобы замечали.

— Идём, — отец успокаивается. Почти. Он держит руку крепко, точно опасается, что Ульяна сбежит. — В следующий раз делай, как я сказал.

— Я…

— Не надо. Ничего не говори. Я устал от вранья, и теперь ещё ты… просто помолчи. Ладно?

Бусина выскальзывает из пальцев.

И проклятье давит. Изнутри давит. Оно появилось тогда? Или ещё раньше? Или… получается, что она сама себя прокляла? Тогда? Как Василий пожелал избавиться от эмоций, так и она пожелала, чтобы её не замечали? И пожелание почти исполнилось?

Поэтому…

Поэтому не получалось с друзьями?

И в университете? И после? С работой? И в целом с людьми? Ульяна не хотела, чтобы её видели… только… только ведь Мелецкий всё равно видел. И плевать ему было на её желания.

Как и на страхи.

Он просто вот видел. И тем самым выводил несказанно. А когда выводил, то Ульяна начинала злиться. И злясь… злясь, она отвечала.

И оживала.

— Вот, значит, как, — сказала Ульяна в никуда. — Я сама себя… и ты подсовываешь это вот? Зачем?

Смешно ждать, что источник ответит. Он и не отвечает. Только Ульяне ответ не нужен.

— Я не поддамся, — она произнесла это не для него. Для себя. — У меня есть другие воспоминания. Хорошие.

Вот отец садит её на плечи, и Ульяна выше всех. Она смеется. И он тоже. И подаёт наверх корону. Игрушечную, конечно.

— Моей принцессе…

…и дует на разбитую коленку.

— Ничего страшного. Заживёт. Вот… — он оборачивается, срывает какой-то лист и, лизнув, прилепляет к ранке. — Это подорожник. Сейчас кровь остановится и мы пойдём есть мороженое.

И ведь пошли.

Ульяна помнит тот день. Где была мама, не помнит, а вот как они сидели в ярком кафе и долго-долго выбирали мороженое, помнит. И что она не могла определиться, ей хотелось и с манго, и шоколадное, и ещё фисташковое… и отец тогда заказал фирменное — огромную гору из мороженого, политую сразу несколькими сиропами, украшенную звёздочками и леденцами.

И это…

Это было.

Всё было. Разное.

Ульяна выдохнула. И она не позволит источнику вытащить наверх одну лишь тину.

Это её память.

Её жизнь.

Её прошлое.

И будущее, оно тоже принадлежит Ульяне.

— Моё, — сказала Ульяна вслух и удивилась тому, что голос её звучит. И что его слышат. И саму её видят. Кто?

Все.

Вот повернулись одноклассницы, имена которых давно выветрились из её головы. И Мясницкая буркнула:

— Извини.

Миронова лишь пожала плечами. Мол, она не нарывалась и в целом Ульяна сама виновата. И бусины, те, тёмные, никуда не делись. И не денутся. Они останутся с Ульяной до конца дней её. И память останется. И шрамы, какие есть. Но это не значит, что она позволит этим шрамам стянуть душу.

Или откажется от будущего.

Не откажется.

Ульяна распрямила плечи.

И сделала ещё шаг. И ещё. Ступени возникали под ногами сами собой. Куда они вели? Сложно определить, когда ты в нигде находишься. Но куда-то вели несомненно. Хотя… не туда ли, куда она хочет?

А куда она хочет?

Назад? Исправить прошлое? Она смогла бы. И искушение было острым. Дотянуться далеко-далеко. Взять всю силу, что вокруг, что готова подчиниться, и исправить. Как? Сделать так, чтобы мама… что? Любила её? Или отец? Или чтобы они просто не встретились?

Или встретились, но разошлись, как это с людьми бывает, зажив каждый своей жизнью?

Или и вовсе…

Исправить мамин характер? Переписать полностью? А Ульяна может? Пожалуй, что да… или чтобы просто мама не болела и ей не потакали?

Или…

Нет.

— Нет, — повторила Ульяна, снова радуясь тому, что слышит свой голос. — Это не выход.

Теперь она могла разобрать и шепот источника. Тот спешил помочь, подсовывая варианты. И делал это искренне, но в меру своего понимания.

— Если сделать так, то не будет меня, понимаешь? Нынешней. Не такой, как мама. И не такой, как отец. Нерешительной. Бестолковой. И… просто такой вот. Всё как он сказал.

Значит, демонам можно верить?

Иногда?

— А если не будет меня, то… то не будет Никиты. И Игорька. Таких, какие они есть… и Данилы… что с ним станется? Кто тогда остановит Милочку? Вообще узнает про неё? Возможно, конечно, не будет и «Синей птицы», но это не точно. А если будет, то Данила исчезнет в ней. И Стас. Мы не друзья, но… я не жалею, что помогла им.

Она выдохнула и искры силы закружились светляками.

— Так что пусть остаётся… а проклятье…

Ступени привели к зеркалу. Такое, кажется, обычное. Может, даже одно из тех, что уцелели в доме. Высотой с саму Ульяну. И она же в нём отразилась. Растрёпанная такая… не красавица, но и не такая страшная, как ей представлялось.

Обыкновенная.

Она разглядывала своё отражение с интересом, и понимала, что впервые действительно смотрит вот так, просто, не выискивая недостатки. И нос у неё не шнобель. И губы не так уж узки. А глаза вовсе не неопределенного цвета. Яркие глаза.

И она сама…

Она такая, какая есть. Вся целиком. И только это вот лишнее. В груди зеркальной Ульяны виднелось чёрное пятно. Словно ком чьих-то волос, которые в неё запихнули. И этот ком шевелился, вызывая отвращение.

— Ну нет, — Ульяна тряхнула головой и та, в зеркале, повторила жест. И рубашку стянула с себя вместе с Ульяной. — Извини, руками это трогать не хочу.

Губы зеркальной шевелились. Но и только. Ульяна не удивилась, когда пальцы продавили зеркальную гладь и зацепились за волосы.

Проклятье?

Нет, проклятье не является частью Ульяны. Оно само по себе и… рывок. Было почти не больно, так, неприятно, как бывает, когда вытаскиваешь длинную занозу, что засела под кожей.

Комок волос шевелился в руке.

И Ульяна сдавила. А потом направила искру силы. Волосы вспыхнули, чтобы осыпаться чёрными комками пепла.

— Вот так лучше. А теперь куда? — спросила она у себя-другой. — Где тут пульт управления миром выдают?

Зеркальная Ульяна умела смеяться. И этот смех отзывался в голове лёгким звоном.

А потом зеркало превратилось в дверь. Самую обычную, кажется, именно такая вела в подвал, но это не точно.

— Туда? Что ж, почему бы и нет, собственно говоря…