Величайший рыцарь

Глава 21

Молодой король обнял Вильгельма, как давно потерянного брата, плакал, заявлял, что он не должен был сомневаться в честности Маршала. Создавалось впечатление, что недели и месяцы гневных взглядов и гонений на Вильгельма для Генриха были не больше, чем проходящей вспышкой раздражения. Тогда она захватила его целиком, но теперь полностью забыта. Больше всего его беспокоила война против отца и Ричарда, которая шла не очень успешно. Словно раздраженный и разочарованный ребенок, он хотел, чтобы Вильгельм все исправил. О Маргарите Генрих не сказал ни слова, будто ее тоже никогда не существовало.

Вильгельм с беспокойством обнаружил, что, хотя молодой король и избавился от Адама Икебефа и его приятеля, он принял под свои знамена Джеффри де Лузиньяна. Ранулф не упомянул об этом по пути из Кельна. Вильгельм так и не простил убийства своего дяди ясным весенним утром в Пуату, кроме того, он прекрасно помнил обстоятельства, при которых попал в плен. Он не мог смириться с тем, что ему придется жить и сражаться рядом с преступником, причем доверять ему свою спину.

Де Лузиньян смотрел на вещи по-деловому.

– Твоего дядю убил мой брат, и ранил тебя тоже он, – заявил де Лузиньян. – Возможно, это было нехорошо, но все в жизни совершают ошибки и расплачиваются за них. Я не ожидаю, что мы станем друзьями, но, по крайней мере, давай заключим перемирие.

Вильгельм отказался целоваться с де Лузиньяном в честь заключения перемирия, как и жать ему руку, но все-таки кивнул, принимая предложение, перед тем как отойти от него. Нищие не могут позволить себе разборчивость, а его молодой господин слишком близко подошел к этой черте. Несмотря на темное прошлое, не приходилось сомневаться в боевых способностях Джеффри де Лузиньяна, и, действительно, удары наносил не он. Повторяя это про себя, Вильгельм смог проглотить отвращение.

Как и обычно, денег не хватало, и наемники Генриха громко жаловались, что им не заплатили. В поисках денег Генрих приступил к грабежу церкви. Вильгельм пришел в ужас от такого святотатства, а Генрих только посмеялся над ним.

– Все серебро и золото, которое собрала Церковь, идет только на украшение их часовен. Крестьяне глазеют на них, разинув рот, а священники любуются и смотрят с вожделением.

– Деньги давались Богу, – запротестовал Вильгельм. – Во славу Божью.

Они сидели в покоях Генриха в укрепленном доме, который Генрих занял. Шатры наемников стояли по всей деревне и на пастбищах за ней, напоминая спустившееся облако саранчи.

– И Бог знает, что я с ним расплачусь. Разве я не стал крестоносцем во имя Его? – Генрих показал на ярко-красные шелковые полосы, пришитые к мантии на груди. Они сразу же бросались в глаза. Молодой король насмешливо улыбнулся. -Даже два раза.

У ног короля стоял открытый сундук, и Генрих достал оттуда золотой крест, украшенный драгоценными камнями. Он был похищен с алтаря в святилище святого Марциала. Генрих поклялся над гробницей святого в присутствии своего отца, с которым заключил перемирие, отправиться в крестовый поход. Но в тот день, когда заканчивалось перемирие, он разграбил церковь и забрал все деньги и украшения для оплаты своих расходов. Теперь Генриху снова не хватало средств, и он подумывал новых набегах на церкви. Генрих наклонил крест в одну сторону, потом в другую, любуясь тем, как солнечные лучи, проникающие в комнату через окно, отражаются от золота и драгоценных камней и на стенах появляются разноцветные отблески.

Вильгельм пытался сдержаться.

– Но разве не выгоднее заключить мир с вашим отцом? – спросил он.

Генрих лишь фыркнул.

– Зависит от того, что вы называете выгодным. Он только заплатит мои долги и скажет, чтобы я хорошо вел себя в будущем. Возможно, мне на самом деле стоит отправиться в крестовый поход, – задумчиво произнес он вслух. – От этого борода старого козла побелеет.

– Значит, вы не собираетесь брать крест?

У Вильгельма волосы на шее встали дыбом. Кощунство молодого господина пугало его. Она насмехался над Богом!

– Конечно, собираюсь, – нетерпеливо ответил Генрих. – Но едва ли я могу отправиться в путь прямо сейчас, – он хитро посмотрел на Вильгельма. – Кроме того, у меня нет для этого средств, а их должна предоставить церковь.

Вильгельму хотелось схватить Генриха за шкирку и трясти, пока у него не вывалятся зубы, но он сдержался. Старый король надеялся, что Вильгельму удастся обуздать его старшего сына, но пока ничего нельзя было сделать, кроме как позволить Генриху бегать, пока не устанет. Тогда его надо будет утихомирить и надеяться на искру разума.

– Я думаю, что борода вашего отца уже поседела после того, что сделали с его посыльными, – заметил Вильгельм. – Он отправляет рыцарей для ведения переговоров с вами, чтобы добиться перемирия, а ваши люди избивают, а потом убивают их.

Генрих помрачнел и бросил крест назад в сундук, и тот ударился о два подсвечника и серебряный кубок с позолотой – последние сокровища, украденные из святилища святого Марциала.

– Это не моя вина. Люди просто проявили излишнее рвение. Я повесил виновных. Что еще вы хотите?

Вильгельм покачал головой.

– Мне грустно смотреть, как постепенно умирает рыцарство.

– Оно уже мертво, – ответил Генрих. – Это война, Маршал, а не турнир. Я же сказал вам, что наказал виновных.

Терпение Вильгельма было готово вот-вот лопнуть.

– Я знаю разницу между войной и игрой в войну, но то, что сделали ваши люди, показывает ужасающее отсутствие дисциплины. Вам нужна жестокость в солдатах, но нужно уметь и сдерживать ее, и выпускать наружу. Собака должна вилять хвостом, а не хвост собакой.

– Ну, значит, приведите их в нужную форму, Маршал. Именно для этого вы и находитесь здесь… В конце концов собаки у вас нет, и лаете вы сами. – Генрих встал со стула, подошел к очагу и остановился там, опершись рукой о стену. – Я хочу помолиться у гробницы святого Амадура. Прикажите людям седлать коней.

У Вильгельма все сжалось внутри.

– Сир, вам не следует этого делать, – хрипло сказал он.

– Я сам решу, что мне следует, а что не следует делать. Кто-нибудь осмеливается оспаривать решения моего брата Ричарда? Разве я в чем-то ему уступаю? – Генрих повернулся к Вильгельму, глаза молодого короля горели гневом. – Как вы думаете, Ричард со своими наемниками стал бы колебаться хоть секунду перед тем, как взять то, что им нужно? Боже, да он грабит Аквитанию, как мясник, разделывающий тушу, и это продолжается последние десять лет!

– Но вы не Ричард, сир! Бароны Аквитании ненавидят и боятся его, но к вам они относятся по-другому. Если вы станете грабить людей и церкви, то они быстро научатся бояться и ненавидеть вас. Я все равно говорю, что этого не следует делать.

– Я вас слышал. А теперь отдайте приказ людям или уходите с поста маршала, – холодно заявил Генрих.

Вильгельм боролся со своей совестью. Он хотел отказаться и уехать, но, если он останется, ему, может, все-таки удастся отговорить молодого короля. Кроме того, он дал обещание отцу молодого человека, что в случае необходимости пойдет вслед за ним в огонь.

– Как пожелаете, сир, – сказал он, поклонился и вышел из комнаты.

В день появления молодого короля Генриха в Рокамадуре солнце ярко светило на голубом небе. В тот день он ограбил церковь святого Амадура и забрал оттуда все реликвии и ценности, включая Дюрандаль, меч героя Роланда[15], который пожертвовал жизнью в борьбе с сарацинами в Ронсенвальском ущелье.

– Это для крестового похода, – заявил Генрих, когда монахи попытались его остановить.

Они поспешно спрятали самые ценные вещи, включая меч, но тайник был обнаружен и разграблен.

Вильгельм наблюдал за происходящим, не принимая участия, но все равно ему было стыдно и страшно. Позволяя наемпикам Генриха осквернять святыню, он потворствовал воровству у Бога и знал, что наказание будет суровым.

– Господи Иисусе, прости меня, – бормотал он.

У него возникло ощущение, будто каменные стены сжимаются и сдавливают его. Нежная улыбка Мадонны казалась кривой. Эта статуя, вырезанная с любовью и радостью из грубо отесанного камня давно забытым мастером, укоряла его, когда подношения забирали из ее ниши. Взяли даже мелкие монетки и дешевые железные кольца, оставленные самыми бедными паломниками. Это было так же мерзко и непристойно, как изнасилование.

Генрих широкими шагами прошелся по церкви. Движения его были энергичными и уверенными. Он явно наслаждался происходящим, сжимая меч Роланда в правой руке.

– Вам придется заплатить за ваши грехи, и они приведут вас в ад! – пригрозил аббат, рукава которого трепетали на ветру, словно крылья птицы, не способной летать. – Господь проклянет вас за это!

Генрих погрозил монаху пальцем и хмыкнул.

– Вы можете себе позволить щедро поделиться с бедными крестоносцами, – он коснулся кроваво-красного креста на плече своего плаща. – Я дал священную клятву посетить Гроб Господень в Иерусалиме. Вы же не станете отказывать мне в пожертвовании?

– Вы совершаете богохульство!

Генрих терпеливо улыбнулся священнику.

– Я не стану обращать внимания на то, что вы сказали, – он опустил руку на дрожащее плечо монаха. – Я даю вам королевскую клятву: ваше богатство вернется к вам. Я сказала бы, что в пятикратном размере, но это попахивает ростовщичеством, а мы знаем, что церковь против ростовщичества, не так ли?

Они покинули Рокамадур с полными седельными вьюками. В них лежали сокровища из опустошенного святилища, включая несколько фунтов воска для алтарных свечей и свиную тушу, которая предназначалась на обед монахам. Генрих пребывал в приподнятом настроении, громко смеялся, глядя в высокое весеннее небо, а конь под ним пританцовывал.

– Что вы такой мрачный, Маршал? Не грустите! – крикнул он и наклонился к Вильгельму, чтобы похлопать его по плечу. – Я сказал, что потом расплачусь, и я это сделаю. Боже, вы видели их лица?

Вильгельм ничего не сказал, он боролся с омерзением. Разграбление алтаря и запугивание нескольких озадаченных монахов было не большой победой, а первым шагом к краху. Рыцарь давал клятву защищать церковь, а они сделали как раз противоположное. Он чувствовал себя замаранным и оскверненным. А когда о совершенном ими узнают люди, то популярность Генриха исчезнет быстрее, чем краска со щеки шлюхи.

В Мартеле Генрих заплатил часть денег наемникам. Но не все. Если бы он расплатился полностью, не осталось бы ничего ему самому. Когда люди стали ворчать, он заявил им то же, что и монахам – в конце концов он с ними расплатится. Если они хотят пополнить кошель, то всегда могут совершить набег на земли Ричарда или разграбить один из обозов его отца.

– Это не поможет вам снискать расположение отца, – с мрачным видом заметил Вильгельм.

– Ха, он уже считает меня изменником, – ответил Генрих, наливая вина в кубок.

Он выпил, налил еще и снова выпил, потом поднял голову. Открылась дверь, и в комнату вошел Вигайн со свитком пергамента в руке. Бледное лицо маленького писаря приобрело сероватый оттенок, и он, вопреки обыкновению, не улыбался.

– Не говори мне, что свинья, которую мы отправили в кухню, сбежала, – рассмеялся Генрих, произнося Слова слишком громко, потом посмотрел на свиток. – А это что?

Вигайн вручил пергамент Генриху.

– От архиепископа Кентерберийского прибыл посыльный, но решил не задерживаться, сир. Я… мы… Он сказал, что нас отлучили от церкви.

В комнате воцарилась тишина. Вильгельм был в ужасе. Генрих выругался, поставил на стол кубок с вином, проверил печать и разрезал ее ножом. Развернув пергамент, он быстро просмотрел написанное, затем нервно засмеялся и коснулся уголком послания пламени свечи.

– Успокойся, Вигайн. Иди и молись. Прочитай сегодня вечером все молитвы, которые знаешь. Ты все еще в лоне церкви. Добрый архиепископ и остальные вороны из Кана только обещают отлучить тех, кто помешает заключению мира между мной и отцом. Они никого не назвали. Это пустая угроза.

Генрих держал пергамент, пока тот превращался в дым, а когда языки пламени приблизились к его пальцам, бросил последний кусочек на пол и затушил огонь сапогом. Потом он посмотрел на Вильгельма.

– Это уловка моего отца. Он пытается разделить меня с теми, кто меня поддерживает. Он использует все, что только сможет придумать, чтобы призвать меня к ноге, но это не сработает. Я не могу представить, чтобы граф Бургундский в страхе сбежал, а вы?

– Возможно, это знак того, что церкви не нравятся ваши поступки, – серьезно сказал Вильгельм. – Они еще не знают про Рокамадур, но уже знают, что случилось в церкви святого Маррцала.

Генрих фыркнул.

– Не нужно снова это перемалывать. За этим стоит мой отец, иначе зачем было бы привлекать архиепископа Кентерберийского? В чем дело, Маршал? Боитесь за свою душу?

– Да, – признал Вильгельм и, извинившись, отправился проверить жеребца, потерявшего подкову.

Он знал, что им отчаянно нужны деньги, и последний набег только поможет им продержаться еще какое-то время. Но скоро снова придется грабить или еще одно святилище, или какой-то город. Он не был уверен, что способен и дальше этим заниматься.

Кузнец уже подковал Византина, и Вильгельм попросил оседлать коня. Он выехал в ближайшее поле, чтобы потренировать животное. Работая пятками и руками, он заставлял его бежать рысью, потом резко останавливаться, отступать назад и лягаться задними ногами, атаковать по прямой. Все это требовалось на турнирах. Вильгельму хотелось бы снова там оказаться. Обычно тренировка с жеребцом успокаивала Вильгельма, но сегодня напряжение осталось. Покинув поле, он отправился молиться в деревенскую церковь, но и там не нашел успокоения. Господь не простит ему участия в разграблении святыни в Рокамадуре. Придется платить. Он знал, что придется. Генрих считал, что раз он королевский сын, то может действовать безнаказанно, но не бывает безнаказанности перед лицом Бога. За все дела, совершенные на земле, придется платить в последующей жизни. Вильгельм смотрел на крест, который светился на алтаре, пока блеск золота не стал слепить его. На мгновение перед его мысленным взором появилась другая картина. Давая обещание королю Стефану в шатре тридцать лет назад, он и, предположить не мог, что эта клятва приведет его к погибели души.

Молодой король отправился спать далеко за полночь. Он много выпил и шел нетвердыми шагами, взгляд блуждал из стороны в сторону. Вильгельм привык видеть Генриха в таком состоянии. Он подставил ему плечо и помог добраться до покоев. Генрих рухнул на кровать, и оруженосец принялся снимать с него сапоги и одежду.

– Маршал, останьтесь, – Сказал Генрих, когда Вильгельм собрался покинуть комнату и отправиться к собственному матрасу.

Вильгельм поколебался, но повернулся и снова подошел к кровати. Генрих посмотрел на него снизу вверх стеклянными глазами.

– Останьтесь со мной, пока я не засну, – сказал он. – Я больше никому не доверяю.

От этих слов Вильгельма пронзила боль.

«Что значит отравленная чаша для тех, кто наливает вино, и для тех, кто его пьет?» – подумал он, но разложил стул, прислоненный к сундуку Генриха, и сел рядом с кроватью.

У Генриха дрожали веки. Он пытался открыть глаза.

– Мой отец не сдастся. Он старик. Он должен дать мне шанс показать себя. Я мог бы править, если бы он мне позволил. – Генрих поднял руку и стукнул по покрывалу, – Я собираюсь совершить паломничество, Маршал, – заплетающимся языком произнесон. – До самого Иерусалима…

Он замолчал, потом что-то невнятно пробормотал и захрапел. Вильгельм натянул на него покрывало, как на ребенка. Возможно, Генрих и был ребенком в некотором роде. Став старше, он не повзрослел и всю жизнь прельщался поверхностным, сиюминутным блеском.

– Не задергивайте полог, – сказал Вильгельм оруженосцу, когда тот собрался это сделать. – И не тушите свечу. Сегодня я буду спать у двери. И вы оставайтесь поблизости, чтобы я мог сразу же вас позвать.

Молодой человек удивился, но поклонился и кивнул. Вильгельм спокойно расстегнул ремень, снял накидку, вытянул матрас из кучи других в углу и положил его поперек двери, а меч – рядом. Ему было не по себе – так кони нервничают перед сильной бурей. Что-то собиралось над головой, и Вильгельм не мог это предотвратить. Он сказал себе, что просто беспокоится после осквернения святыни в Рокамадуре и это пройдет, но лучше не стало. Он почувствовал облегчение, только когда рано утром началась гроза и загрохотал гром, поскольку связал с этим свою нервозность. Вильгельм заснул под раскаты грома. Потом гроза ушла и начался ровный и мерный стук дождя.

На рассвете дождь все еще шел, и Генрих проснулся с сильнейшей головной болью. У него крутило живот. Его мутило и он встал поздно. Лицо приобрело зеленоватый оттенок. Генрих отказался от свежего хлеба и меда, в то время как другие с жадностью их поглощали. Никто тогда не обратил внимания на его состояние, тем более что еще несколько рыцарей из боевого отряда, включая Лузиньяна, тоже перебрали предыдущим вечером и чувствовали себя не лучше. У Вильгельма не было зверского аппетита, но все равно хотелось есть. Он съел толстую горбушку, макая ее в миску с медом. Генрих отвернулся и, шатаясь, отправился к себе в покои. Вскоре все услышали, как его тошнит. Рыцари рассмеялись и обменялись понимающими взглядами.

В тот день Генрих решил остаться в Мартеле, играл в кости п шахматы, правда, не очень удачно, тер лоб, дрожал, без конца бегал по нужде. Вильгельм отправил патрули проверять окрестности и проследил, чтобы рыцари потренировались с копьями. К концу дня, когда Маршал вернулся в покои, у Генриха был жар, и испражнялся он теперь одной жидкостью. Его все время тошнило. Смешки прекратились, и люди обменивались обеспокоенными взглядами.

– Это месть святого Амадура, – пробормотал Петр де Про и перекрестился.

– Ничего подобного! – рявкнул Вильгельм, хотя сам думал так же. – Все когда-нибудь мучаются животом. Это пройдет.

Это не прошло. К следующему утру рвота прекратилась, но жар остался. Генрих не хотел есть, испражнялся жидко и с кровью. Живот очень сильно болел. Больше ни у кого ничего подобного нe было. Сидевшие в зале под покоями молодого короля чувствовали себя неспокойно. Рыцари чинили снаряжение, точили мечи, переговаривались тихими голосами или вообще шепотом. В лагере наемников вспыхнуло несколько ссор, потом была яростная драка на ножах, в результате один человек лишился уха. Несколько наемников тихо исчезли, но другие, которые не могли позволить себе лишиться обещанных денег, остались. Они держались поближе к дому и наблюдали за дверьми и окнами с настороженностью ястребов.

На следующий день никакого улучшения не произошло, и всем, включая Генриха, стало ясно, что он может умереть.

– Пошлите за моим отцом, – простонал он, обращаясь к Вильгельму. – Скажите ему, что я смертельно болен. Убедите его, что это не ложная тревога.

Он лежал в постели, занавеси были раздвинуты, чтобы впускать дневной свет, а ставни раскрыты, чтобы мерзкие запахи уходили из помещения. На скулах молодого короля словно горели звезды, остальная часть лица оставалась восковой, и в глазах застыл ужас.

Вильгельм кивнул.

– Вигайн уже написал письмо, – сообщил он. – Ему нужна только ваша печать. Еще я вызвал епископа из Кахорса.

Генрих показал на сундучок, в котором хранилась печать.

– Возьмите ее и сделайте все побыстрее. Я не знаю, сколько мне осталось. Я…

Молодой король вскрикнул от боли: тело свело судорогой. Вильгельм подхватил его и помог добраться до посудины. Понос был кровавым. Казалось, из молодого короля вообще льет одна кровь. Вильгельм чувствовал жар сквозь его рубашку.

Когда приступ закончился, Вильгельм отнес Генриха в кровать и приказал рыцарям обтереть его тело влажной тряпкой. Генрих хватал ртом воздух и мотал головой из стороны в сторону. Волосы намокли от пота и прилипли к голове.

– Побыстрее отправьте кого-нибудь к моему отцу, – он схватил руку Вильгельма, но сил у него явно не осталось. – И приведите ко мне священника. Я должен исповедоваться и облегчить душу.

– Сир, – Вильгельм встал, и Генрих неохотно отпустил его руку. На загорелых запястьях остались белые следы.

Вы были правы, – прошептал Генрих. – Нельзя было грабить святилище святого Амадура.

Вильгельм молча покачал головой и подумал, пострадают ли остальные. Хотя решение принимал Генрих, виноваты были все.

Он проследил, чтобы послание запечатали, и передал его назад Вигайну.

– Возьми серого рысака. Это самый быстрый конь, – сказал он.

Вигайн взглянул на послание.

– Он умрет?

– Все в руках Божьих, – ответил Вильгельм и, произнося эти слова, подумал, что уже знает ответ. Он легонько подтолкнул Вигайна. – Поторопись. Наш господин желает видеть отца…

«Пока еще не слишком поздно», – добавил он про себя. Эти непроизнесенные слова повисли между ними, словно призрак. Вигайн быстро кивнул и побежал к конюшням. Он двигался очень легко, как юноша. Вильгельм посмотрел ему вслед, затем тяжелыми шагами направился назад в дом, Он чувствовал себя так, словно надел свинцовые сапоги.

На рассвете, когда небо еще оставалось серым, Вильгельм мерил шагами двор и вдыхал свежий воздух, отдыхая от вони, стоявшей в комнате больного. Генрих поти не спал, приступы стали очень частыми и сильными. Вчерашняя слабая надежда рассеялась с луной и не появилась с солнцем. Однако, несмотря ни на что, Генрих не впал в, беспамятство и мог говорить. Это свидетельствовало о силе воли и выносливости молодого, тренированного тела. Теперь он напоминал труп, был бледным, изможденным и будто высохшим. Вильгельм понимал, что они его потеряют, и от этого чувствовал пустоту внутри. Он словно оцепенел, окоченел.

– Всадник! – крикнул из окна де Лузиньян дежуривший у постели Генриха.

Вильгельм поспешил к воротам. Вигайн несся галопом на свежей лошади, видимо из конюшни короля Генриха. Он явно гнал ее всю дорогу, и даже прохладным утром она вся покрылась потом, бока вздымались, как кузнечные мехи, ноздри раздувались. Вигайн спрыгнул с седла, тяжело дыша, словно сам бежал рядом с лошадью.

– Он не приедет, – хватая ртом воздух, выпалил Вигайн – Его советники сказали, что это каприз, и он с ними согласился. Я пытался рассказать ему, насколько сильно болен наш господин, но он не захотел рисковать. Король считает, что это может быть еще одна уловка… Он заявил, что дырки в его плаще и двух мертвых посыльных достаточно и он лучше помолится за сына на расстоянии, – Вигайн засунул руку под рубашку и достал кольцо, висевшее на кожаном ремешке. – Он только послал вот это и сказал, что прощает ему ложь и предательство. Мне пришлось немало попотеть, чтобы добиться хотя бы этого.

Он положил кольцо с сапфиром в руку Вильгельма. Маршал сжал пальцы и почувствовал, как драгоценный камень впивается в его Ладонь. Но этот синий холодный камень не мог снять жар Генриха.

– Ему хуже? – спросил Вигайн, словно читая мысли Вильгельма.

Маршал поколебался, затем кивнул.

– Он умирает, – сказал Вильгельм. – Наверное, мне не нужно тебя предупреждать, чтобы ты об этом пока не распространялс. Скоро, конечно, об этом узнают все, но пока помолчим.

– Ни слова, -Вигайн перекрестился. – Пусть Господь упокоит его душу, – сказал он, и в его темных глазах не было обычного веселья.

– Аминь.

Вильгельм тоже перекрестился, думая, что Господь наказывал Генриха, давая ему уже в этой жизни почувствовать, что такое ад. Волоча ноги, он вернулся в комнату молодого короля. Она оказалась заполнена, как рыночная площадь, потому что там, кроме рыцарей боевого отряда, находился епископ Кахорский со своей свитой и настоятель монастыря в Вижуа.

Мягко ступая, Вильгельм приблизился к кровати. Генриху под спину подложили множество подушек и валиков, и он выглядел в три раза старше, чем на самом деле. Он казался стариком, нити жизни которого перерезают по одной. Они словно выпадали из его пальцев. Собравшиеся вокруг кровати люди расступились, пропуская Вильгельма, и он жестом показал, чтобы они отошли подальше.

– Дайте ему воздуха, – резко сказал он.

От пока живого трупа на постели послышался сдавленный смешок.

– Пока я еще могу дышать, да?

– Сир, – Вильгельм опустился на одно колено.

Лихорадка и слабость умирающего Генриха вызывали в нем жалость, сочувствие и страх. Ему стоило немалого труда сохранить спокойное выражение лица.

Генрих повернулся к Вильгельму и облизал сухие, потрескавшиеся губы.

– Вероятно, новости плохие, – прохрипел он. – Вы всегда так выглядите, когда они плохие… Поэтому и лицо ничего не выражает.

Вильгельм сморщился.

– Это так очевидно? – спросил он.

– Ясно, как смерть… – Генрих болезненно сглотнул, но отвернулся от чаши, которую Вильгельм тут же ему протянул. – Больше нечему выходить… Только губы смочить.

Вильгельм поставил стул рядом с кроватью Генриха.

– Ваш отец прислал это кольцо вам в помощь и сказал, что приедет, как только ему сдастся Лимож.

Генрих посмотрел тусклыми глазами на кольцо, которое держал Вильгельм, словно не понимал, что это такое.

– Он не приедет? – спросил он громче, чем раньше. Голос дрожал. Боль в нем пронзила сердце Вильгельма. Он молча покачал головой.

Генрих уставился на собравшихся рыцарей и священнослужителей, которые немного отступили, но все еще оставались достаточно близко, чтобы слышать все и быть свидетелями.

– Он не может приехать к моей постели, когда я умираю. Даже теперь он предпочитает удерживать свои замки, а не сыновей…

Генрих говорил шепотом, в горле пересохло, но у него хватило силы швырнуть кольцо сквозь проем в пологе. Оно ударилось о сундук, отскочило и упало на солому, покрывавшую пол. Камень блестел, словно маленькая звездочка. Генрих отвернулся лицом к стене.

Вильгельм поднял кольцо, взглядом предупреждая остальных. Вернувшись к кровати, он опустил руку на промокшее от пота плечо Генриха, повернул его, нежно взял правую руку молодого короля в свою и надел кольцо на средний палец.

– Сир, вы с вашим отцом часто ссорились, но он любит вас.

– Он меня не любит, – пробормотал Генрих, но накрыл левой рукой правую и потер холодный камень большим пальцем.

– Так же, как и вы его, сир, – ответил Вильгельм. – А я знаю, как глубоки ваши чувства к нему.

Чувство со стороны Генриха являлось страстным желанием внимания. Он изголодался по нему, а получал только какие-то крохи – деньги и туманные обещания. Поэтому молодой человек превратился в существо, которое взбрыкивает, внезапно наносит удары и творит зло, пытаясь обратить на себя внимание.

Вильгельм склонился над молодым королем.

– То, что ваш отец не приехал, не имеет значения, – тихо сказал он так, чтобы слышал только Генрих. – Вы король, и, если это должно стать вашим последним путешествием, вам надо отправиться в него с достоинством и величием. Сделайте из своего ухода такое представление, чтобы люди на протяжении исков передавали рассказы о нем своим сыновьям и внукам. Это станет вашим памятником.

Тело Генриха содрогнулось. Он весь горел – жар не спадал. Продолжая тереть кольцо, он посмотрел на Вильгельма глазами, в которых читалась боль.

– Вы правы, – сказал он. – Я покажу отцу, из чего сделаны короли, а когда он услышит о моем конце, то оденется в траур и погрузится в печаль. Моя смерть будет мучить его до конца его дней. Я прощу его, потому что должен, но он никогда не простит себя.

Вильгельму стало дурно от этого ответа. Даже теперь Генрих думал о мести отцу. Маршал отчаянно боялся за душу молодого короля и очень остро ощущал провал. Его задачей было обучение Генриха, внушение ему понятий чести и благородства. Молодой Генрих должен был стать славным и великолепным, но вместо этого заканчивал жить вот так. Грязь, убожество, смерть и извращенные чувства.

Генрих стал готовиться к смерти, организуя ритуалы со всей тщательностью, с которой когда-то готовился к турнирам и появлению при дворе. Вместо облачения в прекрасные одежды, пахнущие кедром, из которого были сделаны шкафы, он раздал одежду слугам и вассалам, оставив себе только полотняную ночную рубаху. Он раздал и драгоценности, за исключением кольца с сапфиром. Это кольцо Вильгельму было поручено после смерти Генриха вернуть его отцу. Он исповедовался и покаялся в грехах епископу Кахорскому, а затем повторил свою исповедь перед рыцарями боевого отряда. Он даже смог пошутить, как будто его сознание вышло за пределы страданий тела благодаря трагической драме обрядов, которые проводились. Но силы были на исходе, и Генрих рухнул на подушки, с трудом хватая ртом воздух.

– Пока все, – выдохнул он. Грудь его напряженно вздымалась и опускалась, рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. – Насыпьте пепла на пол и обвяжите мне шею веревкой. Я умру как истинно кающийся грешник.

Некоторые рыцари были против подобной демонстрации набожности, считая, что Генрих заходит уж слишком далеко, но Вильгельм приказал им сделать все так, как хочет их господин: это поможет ему в загробной жизни. Когда слуги устроили ложе на полу, а другие отправились вниз за холодным пеплом, Генрих схватил Вильгельма за руку.

– Моя клятва поклониться Гробу Господню в Иерусалиме… Маршал, Вы должны ее выполнить вместо меня, – у него на лбу снова выступил пот, а тело свело сильнейшей судорогой. – Боже праведный, спаси меня… – Он отчаянно впился пальцами в кисть Вильгельма с такой силой, что на руке должны были остаться синяки. – Поклянитесь мне… поклянитесь мне, что ради спасения моей и вашей души вы сделаете это для меня, – умолял он.

– Клянусь! – Вильгельм сжал его руку и держал, пока не прошел приступ. – Я не подведу вас…

Хватка Генриха медленно слабела, потом он отпустил руку, и она безвольно упала вдоль тела.

– Вы никогда не подводили меня, Маршал, – тяжело дыша, сказал он и зажмурился. – Возьмите моих лошадей… Они вам хорошо послужат. Мой отец… проследит, чтобы вы были всем обеспечены… Скажите ему, что я умер достойно.

У Вильгельма перехватило горло.

– Я все сделаю, сир.

– И моя мать… Позаботьтесь, чтобы она узнала эту новость от друга.

– Все будет сделано, сир.

Он с готовностью принимал груз, который на него взваливал Генрих, потому что это в некоторой степени избавляло его от той ноши, которую он уже нес на себе. Возможно, если он попросит у Господа об отпущении грехов у Гроба Его, то ему простится грех разграбления церкви святого Амадура.

Рыцари из боевого отряда молодого короля нежно подняли своего господина с постели и уложили на слой пепла на полу.

Тело его было легким, как у дохлой мухи, высосанной пауком. Джеффри де Лузиньян колебался, не желая надевать веревку на шею молодого короля, но Генрих настоял. Приказ был отдан свистящим шепотом сквозь синие губы. Ему дали крест, чтобы он сжал его руками, а потом, опустив мечи, рыцари встали вокруг него. Священники молились за его душу.

Пока Генрих еще мог говорить, он шепотом сообщил о своем желании: он хотел, чтобы его глаза, мозг, сердце и внутренности похоронили в небольшом монастыре в Граммонте, а тело – в церкви Божьей Матери в Руане.

– Все будет сделано, сир, как вы хотите… – заверил его Вильгельм.

– Как я хочу… – Генрих горько улыбнулся. – Именем Господа заклинаю: помните меня.

Он замолчал. Солнечный свет струился сквозь открытое окно, и Вильгельм наблюдал за голубями, которые кружили над хлевом, покрытым красной черепицей. Легкий ветер приносил запах пыли и цветов. Генрих Плантагенет, сын и наследник короля Англии, умирал в самом расцвете сил, жарким летним днем. Солнечные лучи перемещались по полу, создавая узоры, а потом коснулись и ложа из пепла. Они окрасили волосы Генриха бронзовым цветом и выхватили три седые пряди у негo на лбу. Его грудь вздымалась и содрогалась – он пытался дышать, но легкие уже отказывались служить ему. Наконец наступил момент, когда они перестали втягивать воздух, и душа оставила тело.

На мгновение воцарилась тишина. Их не просто покинул молодой король, он забрал с собой и надежды, стремления и средства к существованию рыцарей своего боевого отряда. Вильгельм опустился на колени рядом с Генрихом, встав на пепел. Он проверил, есть ли дыхание, пульс, но ничего не уловил. Маршал перекрестился, встал и шагнул назад.

– Пусть Господь упокоит его душу, – сказал он.

За его спиной послышалось легкое шуршание одежды и звон оружия. Это другие тоже перекрестились. Вильгельм даже ожидал, что облако закроет солнце, провожая душу Генриха из этого мира, или на землю рухнет голубятня, но ничего подобного не произошло.

Другие смотрели на Вильгельма, ожидая его указаний. Маршал запер свои страдания в глубине души, куда никто не мог добраться.

– Нужно многое сделать, чтобы доставить нашего господина в Руан, – сказал он, возвращаясь к насущным делам. – Следует сообщить его отцу. – Вильгельм наклонился над телом и аккуратно снял с пальца Генриха сапфировое кольцо. – Где Вигайн? Отвези это королю в Лимож. Скажи ему: Вильгельм Маршал передает, что Генрих, молодой король, сын короля, умер от лагерного тифа, и мы завезем тело в Лимож по пути в Руан.

– Хорошо, сэр, – произнес Виганн.

Писарь получил нелегкое задание. Ему предстояло сообщить новость о кончине сына отцу, который отказался приехать к постели умирающего. Однако это надо было сделать, и именно Вигайн был посыльным в первый раз. Вигайн поклонился Вильгельму, потом склонился над телом Генриха и приложил ладонь к его лбу.

– Я вижу его в последний раз, – произнес он с дрожью в голосе, затем быстро вышел из комнаты.

Вильгельм стиснул зубы и поманил одного из оруженосцев Генриха.

– Сходи в кухню, принеси топор мясника и самые острые ножи, которые найдешь, – приказал он. В горле стояла тошнота, во рту собралась слюна. Он сглотнул.

Оруженосец вытаращил глаза.

– Топор мясника, сэр? – переспросил он.

Вильгельм кивнул.

– Нашего господина нужно приготовить к предстоящему путешествию.

Вильгельм прислонился к стене сада и вдыхал запах роз, лилий и лаванды, пытаясь перебить вонь крови и внутренностей. Это было одно из самых тяжелых испытаний, которые он когда-либо пережил. Ему пришлось стоять рядом, выступая свидетелем, пока два егеря в кожаных передниках, почерневших от крови, вскрывали тело Генриха. Глаза, мозг и внутренности извлекли для захоронения в Граммонте, а внутрь трупа поместили серые кристаллы соли, которые быстро покраснели. Затем тело несколько раз обернули длинным куском белой ткани и зашили в саван, после этого – в бычью шкуру, а уже потом положили в гроб. Вильгельм перерыл несколько сундуков и нашел кусок хорошего шелка для покрывала на гроб. Поверх него положили знамя Генриха, щит и меч.

– Сэр!

Вильгельм повернулся и увидел Риса, обеспокоенно глядевшего на него. Конюх держал черного коня Вильгельма. Лошадей молодого короля, подаренных Вильгельму на смертном одре, пришлось продать, чтобы оплатить гроб, облачение тела и услуги возницы.

Вильгельм кивнул, еще раз глубоко вдохнул и повернулся к коню. В честь молодого короля все рыцари из его боевого отряда облачились в длинные кольчуги. Они блестели на солнце, как огромная рыбацкая сеть, а рыцари обливались потом. Вильгельм повесил щит на спину и взял в руку копье с красно-золотым флажком Генриха. Горожане вышли из домов, чтобы проводить процессию. Многие женщины плакали, распустив волосы и посыпав их пеплом. Вильгельм держал спину прямо и пытался сохранять бесстрастное выражение лица, но это было трудно. В горле у него стоял ком. Он повел коня умеренным шагом и вывел колонну из Мартеля. Из-под копыт поднимались облака пыли, телега качалась и скрипела под весом груза.

Когда они добрались до выезда из города, один из командиров наемников, баск Санчо загородил путь вместе со своим отрядом, не позволяя процессии проехать. Санчо подъехал к Вильгельму и схватил его копя под уздцы.

– Дальше вы не поедете, Маршал, пока я и мои люди не получат деньги, которые нам должен ваш господин, – прорычал он в лицо Вильгельму.

У Санчо были грязные вьющиеся волосы, черные, как маслины, глаза, шрам между ноосм и верхней губой, из-за которого казалось, будто он постоянно то ли ухмыляется, то ли улыбается, хотя на самом деле он не делал ни того, ни другого. Вильгельм знал, что Санчо угрюм, непреклонен и флегматичен, как страдающий подагрой горожанин.

Вильгельм поднял правую руку, запрещая рыцарям боевого отряда доставать оружие. Он не хотел, чтобы движение похоронной процессии омрачалось неподобающей дракой, если ее можно предотвратить. У Санчо хватало людей для тяжелой и кровавой схватки.

– И сколько это7 – спросил Вильгельм. Ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы задать вопрос ровным и спокойным тоном.

Санчо смотрел на него, прищурившись.

– Ста марок будет достаточно. В виду трагических обстоятельств я прощу всякую мелочь.

Вильгельм покачал головой.

– Вы должны знать, что у нашего господина не было такой суммы. У нас есть только то, что вы видите здесь. Вы настолько любите деньги, что лишите покойника гроба и продадите его?

– Нет, Маршал, вы знаете, что я этого не сделаю, – Санчо говорил с сочувствием, но упрямо. – Я просто хочу получить то, что нам должны. Не больше и не меньше. Вы отвечаете за его боевой отряд. Если вы лично дадите клятву выплатить эту сумму, то я позволю вам проехать.

Вильгельм понимал, что у него нет выбора, разве что пробиться с боем, поэтому кивнул баску. Одновременно он думал, где ему взять сто марок, чтобы выполнить обещание. Данное слово связывало его, он еще ни разу не нарушал клятву, но Санчо, вероятно, придется ждать очень долго.

Наемник освободил дорогу и вместе со своими воинами пристроился позади процессии. Вильгельм не возражал: так похоронная процессия выглядела внушительнее. Да и не в том он был положении, чтобы спорить. Тем не менее у него по спине пробежал холодок, оттого что Санчо едет позади.

Король Генрих жестом пригласил Вильгельма войти в крестьянский дом в Масе, недалеко от Лиможа. В тот день король решил скрыться в нем от летней жары, а теперь дом служил для сокрытия его печали от окружающего мира. В комнате было душно и неприятно пахло кипящими на медленном огне овощами с чесноком.

Генрих отпустил всех слуг и показал на кувшин и кубки на грубом деревянном столе, жестом приказывая Вильгельму разлить вино.

– Как это случилось? – спросил король, забирая кубок из руки Вильгельма. – Не нужно выпускать никаких деталей. Я должен знать все.

Вильгельм рассказал все, словно отчитывался о проведенном сражении. Он четко изложил все факты, не давая воли чувствам, и Генрих выслушал с тем же стоицизмом. Правда, его пальцы, сжимавшие ножку кубка, побелели, а лицо стало серым под летним загаром.

– Он умер благородно, хотя лихорадка и понос лишили его сил, – завершил свой рассказ Вильгельм. – И он просил вас простить его.

У Генриха начала дергаться щека.

– Не уверен, что могу это сделать…

Вильгельм непроизвольно вздрогнул, и Генрих посмотрел на него выцветшими голубыми глазами.

– Выпьем за усопшего, – сказал он. – Остальное теперь едва ли имеет значение.

Вильгельм заставил себя сделать глоток теплого красного вина. От кислого, вяжущего вкуса он чуть не поперхнулся.

– Что вы хотите от меня теперь, сир? Что мне делать?

С видимым усилием Генрих заставил себя слушать то, что говорил Вильгельм.

– Вы возглавляли его свиту. Я поручаю вам сопроводить тело в Руан и назначаю вас командиром процессии.

– С радостью, Сир, но я также пообещал наемнику Санчо сдаться ему в плен. Для выкупа требуется сто марок.

Генрих уставился на него. Красные глаза округлились.

– Что вы сделали?

– Ваш сын должен был ему эти деньги, а я мог только дать слово выплатить их, чтобы предотвратить сражение вокруг гроба. Но теперь честь обязывает меня искать эти деньги, прежде чем заняться чем-нибудь еще.

Генрих с отвращением скривил губы.

– Вы уверены, что наемнику задолжали такую сумму?

– Да, сир. К сожалению, это так.

У Генриха начал дергаться кадык.

– Мой сын обходился мне очень дорого при жизни, и теперь снова требует денег, вместо того чтобы спокойно лежать в гробу, – на последнем слове он не сдержался, на глаза навернулись слезы. – Идите, – грубо сказал он. – Я заплачу этот долг… А теперь оставьте меня одного.

– Хорошо, сир.

Вильгельм поклонился, вышел из дома и направился в шатер, служивший часовней, для бдения над останками Генриха и молитвы Господу.