Величайший рыцарь

Глава 4

Вильгельм стоял на причале в спускающихся зимних сумерках и наблюдал за моряками, которые грузили товары на суда, стоящие на якоре. Ему не нравились морские путешествия, и он молился про себя, надеясь, что хорошая погода продержится, пока они будут плыть в Нормандию. Мысль о том, что его от неизведанных глубин ледяного зеленого моря отделяет несколько хрупких слоев дерева, скрепленных гвоздями, приводила к появлению холодного нота под мышками.

Он попрощался с семьей несколько дней назад в небольшом монастыре в Браденстоуке. Там проходила поминальная служба по отцу, а Вильгельму пожелали счастливого пути с Божьей помощью. Ненадолго они встретились с братом Генрихом, который теперь находился на службе у архиепископа Йоркского. Пять лет назад Вильгельм прощался с двенадцатилетним пареньком, который теперь превратился в серьезного молодого священника с аккуратно выбритой тонзурой и маленьким ртом с плотно сжатыми губами – казалось, Генрих пытался сохранить какой-то секрет. Он был очень педантичен и ясно дал понять, что зарабатывание на жизнь мечом – занятие приемлемое, но не такое достойное, как служение церкви. Генрих единственный из братьев Маршалов умел читать и писать и всячески это подчеркивал. Когда, полный важности и самомнения, Генрих в очередной раз о чем-то рассуждал, Вильгельм с Иоанном переглянулись, и общие мысли ослабили напряжение между ними. Полезно иметь в семье священника, но, как в случае с Генрихом, лучше, чтобы он жил подальше.

– Пусть Бог поможет тем, кто вынужден слушать его проповеди, – тихо пробормотал Иоанн, Вильгельм ответил непочтительным смешком.

Тем не менее, поскольку Генрих являлся членом семьи и братские узы связывали их всех, они позволили ему хвастаться. Кто знает, когда может пригодиться его ученость?

Мать подарила Вильгельму нательный крест с бериллами и зеленым кошачьим глазом. Она сказала, что он защитит сына от ран. Женщины нашли время сшить ему две новые рубашки. Алаис подарила ему рукавицы и поцеловала в щеку – к большому неудовольствию Иоанна.

Вильгельм улыбнулся, вспоминая об этом, и повернулся на крик. По причалу шел дядя в сопровождении состоявших при его доме рыцарей и вассалов.

Патрик Деверо, граф Солсбери, был красив и отличался здоровым румянцем. Фламандская шерстяная рубаха обтягивала внушительный живот, но двигался он легко. Его тело было скорее плотным, чем рыхлым. На протяжении семи лет он от имени короля командовал в Аквитании и пользовался доверием и короля Генриха, и королевы Алиеноры. Как узнал Вильгельм, одобрение королевы являлось новшеством в анжуйском доме.

– Я не знал, куда ты пошел, – заявил дядя.

– Я хотел посмотреть на погрузку, господин, – печально улыбнулся Вильгельм. – Если бы я и дальше остался в пивной, то впал бы в пьяный ступор.

Граф Патрик ухмыльнулся, показав ровные белые зубы, которые портило только отсутствие одного резца.

– Как я понимаю, ты не любишь водные путешествия.

– Нет, господин, – ответил Вильгельм, однако поспешно добавил: – Но когда возникает необходимость, я все равно в них отправляюсь.

– Как и мы все, молодой человек. Среди нас немного прирожденных моряков. Твои лошади на борту?

Вильгельм бросил взгляд на один из кораблей, стоявших на якоре.

– Да, господин. Одни из боевых коней заартачился и внезапно встал на сходнях, но конюх заманил его на корабль яблоком.

Граф Патрик сложил руки лодочкой и подышал на них. От него пахло вином – значит, он тоже выпил перед предстоящим ночным плаванием.

– Похож на хозяина, – заметил он.

Вильгельм рассмеялся. Они сразу же нашли общий язык с дядей, который чувствовал себя как дома и в военном лагере, и при дворе. Патрик из Солсбери знал и как предаваться разгулу, и как демонстрировать изысканные манеры. Несмотря на всячески поощряемое соперничество между рыцарями на тренировочных полях, несмотря на существование иерархии, у него в доме царила уютная атмосфера, а в шутках по большей части отсутствовала злоба. Хотя нельзя было сказать, что у Патрика Деверо дозволялось расслабляться. Как и Гийом де Танкарвиль, он ожидал, что ему будут служить с готовностью и рвением. Сам он много работал и требовал того же от других. Граф Патрик очень смеялся, услышав, что в доме де Танкарвиля Вильгельма звали «обжорой» и «соней».

– У меня в доме у тебя не будет времени ни на то, ни на другое, – пообещал он. – И в большой степени потому, что ты мой племянник. Преимущества и Особая благосклонность исключаются… Если ты только не заслужишь их на виду у всех.

Зная, чего от него ждут, Вильгельм с благодарностью и гордостью устроился в доме дяди. Он станет его рыцарем и будет носить на щите цвета Солсбери.

Хотя Патрик из Солсбери и заявил, что не намерен выделять Вильгельма среди других рыцарей, племянник его очень заинтересовал. Он рано стал завоевывать славу – если его рассказам можно верить. Сам Вильгельм мало рассказывал о прошлом, но мать, сестра графа Солсбери, написала полное гордости письмо с рекомендациями сыну. В нем она подробно перечислила его достижения. Солсбери считал, что истина лежит где-то посредине. Вероятно, молодой человек обладает талантами. Ни один рыцарь в его возрасте не способен позволить себе боевого коня и верховую лошадь, которых Вильгельм брал с собой в Нормандию, если только не завоевал их в сражении или на турнире. Даже оруженосец Вильгельма ездил на ломбардском жеребце. Если парень – хороший боец, то это отличное начало, но Солсбери хотел обучать Вильгельма дальше и посмотреть, есть ли у него, кроме отваги, еще и ум.

– Впереди нас ждет трудная задача, – сказал ему Солсбери, когда они выходили из гавани во время прилива.

Ветер усиливался. Полная луна отбрасывала серебристый свет, и гребни волн поблескивали, хотя сами волны казались черными, а белый тряпичный парус, привязанный к мачте и бьющийся на ветру, напоминал полумесяц.

– Да, господин.

Солсбери наблюдал, как племянник сжимает и разжимает кулаки в рукавицах из овечьей шерсти. В это мгновение он снова подумал о том, как молодой человек внешне напоминает отца. У него оказались те же глаза, и нос, и упрямо сжатые челюсти. Если он унаследовал и характер Иоанна Маршала, нужно молиться Богу, чтобы его смягчили осторожность и здравый смысл Деверо, а то это гиблый номер с самого начала.

– Что ты знаешь про Пуату и Аквитанию? – спросил Патрик.

– Немного, господин, – покачал головой молодой человек. – Я практически не выезжал за пределы замков наместника, побывал только на нескольких турнирах на французской границе. Я знаю, что эти земли принадлежат королеве и являются предметом спора.

Солсбери кисло усмехнулся.

– Это еще слабо сказано, Вильгельм. – Патрик Солсбери спрятал руки под толстым плащом, подбитым мехом. – Иногда я думаю, что сам дьявол не захотел бы жить в Пуату. Вассалы королевы Алиеноры считают каждую мелкую жалобу поводом для восстания, в особенности господа из Ла Марша и Лузиньяна. Их нужно поставить на место, и именно для этого меня и послали. Меня должны сопровождать королева и лорд Ричард, ее наследник.

Вильгельм выглядел заинтересованным.

– Ему десять лет, он доставляет много хлопот, но парень многообещающий, – продолжал Солсбери. – Он уже отлично овладел боевым искусством и добился хороших результатов в учебе. Из него получится толковый правитель Аквитании и Пуату, но вначале ему нужно вырасти, а мы должны обеспечить ему это время, – он хитро улыбнулся Вильгельму. – Твоему мечу не удастся поспать в ножнах, после того как мы прибудем на место. – Он увидел, как Вильгельм коснулся рукоятки, и рассмеялся. – Не беспокойся, прежде чем добраться до Пуату, мы насладимся удовольствиями нормандского двора и отпразднуем Рождество в Аржантане. После этого решительное сражение покажется легким, обещаю тебе, – Патрик помолчал, потом спросил: – Ты когда-нибудь видел королеву?

– Нет, господин, хотя я слышал о ее красоте.

– И это правда. Я сказал бы тебе, что нужно охранять собственное сердце, но это бессмысленное предупреждение. Она все равно его заберет, а после нее все остальные женщины покажутся пресными.

Племянник быстро взглянул на него, потом уставился на белый парус, освещаемый лунным светом. Солсбери улыбнулся.

– В чем дело?

– Я собирался спросить, не влюблены ли вы в нее, господин, но потом подумал, что вы посчитаете меня дерзким.

Солсбери откинул голову и расхохотался.

– Считаю, и еще считаю тебя невеждой, но, тем не менее, отвечу. Любой мужчина, который в нее не влюбится, сделан из камня. Но даже и в таком случае, сопротивляясь ее чарам, он треснет посередине.

Вильгельм колебался какое-то время, потом сказал:

– Значит, король Генрих сделан из камня, поскольку ходят слухи, что он променял королеву на любовницу.

– Где ты это слышал?

– От мамы, когда только приехал домой. Она сказала, что разразился скандал из-за открытых ухаживаний короля за дочерью сэра Вальтера де Клиффорда, и говорила, что он осыпает ее всяческими подарками.

Солсбери вздохнул:

– Боюсь, что это больше, чем слух. Король взял дочь Клиффорда в свою постель и впустил в свое сердце. Он всегда брал себе шлюх, но никто из них не продержался дольше недели, а в этом случае все получилось по-другому. Он влюбился, как дурак, а дочь де Клиффорда – не простая шлюха. Он подарил ей дом и серьезно за ней ухаживает, не обращая внимания на жену, и этого Алиенора ему никогда не простит. Это одна из причин ее возвращения в Пуату после Рождества. – Он посмотрел в небо. – Сегодня тихая ночь, племянник, но впереди нас ждут бури.

Вильгельм постепенно втянулся в жизнь при дворе короля Генриха. Тут многое напоминало жизнь у де Танкарвиля. Точно так же постоянно суетились посыльные, писари, священники, солдаты, слуги и толпы просителей, кошельки которых пустели после взяток привратникам, дворецким и управляющим – чтобы добраться до короля. Вильгельм все еще оставался маленьким зернышком на большой Мельнице. Спал он на соломенном матрасе или на полу в большом зале, перед покоями Солсбери, иногда в шатре, который ставили на свободном месте во дворах замков, которые занимал двор.

В отличие от упорядоченной жизни двора де Танкарвиля, где проходил обучение Вильгельм, здесь царил хаос, а еду подавали ужасную. Генрих не был гурманом и ел все. С его точки зрения, хлеб был хлебом, а если немного подгорел или зачерствел, это не имело значения. Жалобы встречали приподнятыми бровями и короткой отповедью. По заявлениям Генриха, то, что подходит королю, подходит и всем остальным. То же относилось к домашнему вину, о котором ходили слухи по всем его землям.

– Словно пьешь грязь из лужи, – предупредил Солсбери Вильгельма. Граф благоразумно привез с собой собственное вино и слугу, который знал, как его хранить.

Кроме того, Генрих, не любил церемоний, был нетерпелив и небрежен в одежде. Она всегда была мятой, где-то болталась нитка, пришитый жемчуг отрывался, вышивка портилась от ударов собачьих лап. Генрих забывал отдавать распоряжения управляющим или менял решение после того, как что-то объявил. В результате утром двор мог быть уже готов к отъезду, а король все еще валялся в постели, или, наоборот, все спали, а король запрыгивал в седло и уезжал на рассвете.

– Говорят, анжуйцы произошли от дьявола! – выругался епископ Винчестерский однажды дождливым утром, когда подобная накладка произошла в третий раз подряд, а он пытался усесться на ревущего и кружащегося мула. – Я готов в это поверить, потому что следовать за королем – все равно что ходить по кругам ада. Одному Богу известно, будут у нас сегодня вечером постели или нет!

Высокопоставленные господа и епископы обычно отправляли вперед верховых для обеспечения им спальных мест, мест для лошадей в конюшне и фуража. Часто случались очень недостойные споры из-за самых непривлекательных жилищ. Вильгельм научился считать это все в порядке вещей. Он отличался добродушным, легким характером и не видел трагедии в необходимости спать рядом с конем. Другим, более нежным особам, думающим о том, как не уронить чувство собственного достоинства, с этим было сложно примириться.

Двор прибыл в Аржантан на рождественский пир и встречу вассалов со всех анжуйских земель. В любой день ожидалось прибытие королевы с детьми, и слуги поспешно готовили покои для их размещения. Комнаты подметали и протапливали. На полах разбрасывали новый камыш, добавляя к нему для запаха различные травы и сухие цветы. В декабре было холодно и влажно, и, чтобы спастись от холода и сырости, в помещениях устанавливались жаровни – как правило, в местах, где гуляли сквозняки, у окон и дверей. Генрих редко замечал жару или холод, если только они не становились уж слишком сильными, и его мало волновали эти приготовления. Однако в связи с прибытием маленьких детей требовалось дополнительное тепло.

В день прибытия королевы Вильгельм тренировал Бланкарта на арене для турниров. Тусклое зимнее солнце освещало местность, но не давало тепла. У Вильгельма изо рта шел пар и смешивался с паром, исходящим от коня, когда наездник склонялся, чтобы похлопать животное по мускулистой гибкой шее. Вильгельм помнил, что у коня что-то с пастью и не забывал поправлять узду, которую никогда сильно не натягивал.

Он взял копье со стойки в конце арены, затем развернул боевого коня в сторону поля и столба с перекладиной, к которой обычно крепилась цель. Эту цель надо было пронзить копьем. Оруженосец, стоявший рядом со столбом, по сигналу Вильгельма повесил небольшой круг из сплетенного камыша на конец перекладины. Вильгельм пнул Бланкарта в бок, и тот припустил кентером. Жеребец подергивал ушами, а потом, поняв, какое поставлено задание, навострил их. Вильгельм подгонял Бланкарта бедрами и каблуками, и жеребец понесся галопом по прямой. Вильгельм очень точно подцепил камышовый круг концом копья, затем вернулся на линию старта. К этому времени оруженосец повесил на перекладину второй круг, поменьше.

Вильгельм продолжал тренировку, используя венки все меньшего размера. Каждый раз он успешно надевал их на копье. Краем глаза он заметил, что собрались зрители, но тренировки рыцарей всегда привлекали внимание. К тому же молодой человек так сосредоточился на своем занятии, что обращал мало внимания на окружающих. Однако когда он остановился, чтобы сбросить кольца с копья в руки оруженосца, то случайно бросил взгляд на край поля и увидел, что собралась необычно большая толпа.

Женщина в плаще цвета густо-красного вина отделилась от остальных и осторожно пошла по неровной земле к Вильгельму. Плащ был не застегнут, распахивался при ходьбе, и тогда проглядывало украшенное вышивкой голубое платье. Головной убор украшали крошечные золотые бусинки. Вильгельм никогда раньше не видел ее в замке, но знал, что несколько высокопоставленных господ привезли своих жен ко двору на рождественский пир. За женщиной следовали три мальчика. Самый старший, стройный паренек с каштановыми волосами, уверенно шагал рядом с ней. Мальчик с другой стороны тоже пытался идти широкими шагами. Он был поразительно красив: с золотисто-рыжеватыми волосами и широкой улыбкой, освещающей лицо. Самый младший, темноволосый, с упрямо сжатыми челюстями, спешил позади всех. Женщину сопровождала большая группа вооруженных рыцарей и богато одетых дам. Кормилица несла младенца, который громко кричал, явно недовольный тем, что она держит его на руках. Две маленькие девочки, одна темноволосая, другая с золотисто-рыжими волосами, держались за ее юбки. Рядом шла полненькая девочка постарше в голубом платье. Ее волосы блестели, а с правого плеча спускалась толстая каштановая коса.

Женщина подошла к Вильгельму и подняла голову. Глаза под изогнутыми дугами темных бровей оказались цвета лесного меда – и не карие, и не золотистые. У нее был тонкий нос, острые скулы, большой рот. Она не отличалась традиционной красотой, но обладала такой силой воздействия, что у Вильгельма тут же закружилась голова. Он уставился на нее, а она улыбнулась в ответ. В этой улыбке заключалось девичье озорство и обаяние опытной женщины.

– Госпожа, – прохрипел он, спрыгнул с Бланкарта, опустился на колени у ее ног и склонил голову.

Несмотря на то, что он чуть не лишился чувств, голова продолжала работать. Ему стоило только взглянуть на ее охрану, чтобы понять, кто это.

– Пожалуйста, встаньте, – сказала она с тихим смехом. – Я привыкла к тому, что мужчины падают к моим ногам, но предпочитаю ставить их на колени не своим положением, а другими способами.

У нее был низкий хрипловатый голос, от звука которого у Вильгельма по спине вдоль позвоночника пробежала искра, которая добралась вниз, в пах. По возрасту эта женщина годилась ему в матери, но на этом сходство заканчивалось.

– Госпожа, – повторил он.

Красноречие покинуло его. Он встал и уловил ее запах, в котором соединялись зимние специи и летний розовый сад.

– Мои сыновья восхищались вашим мастерством у столба с перекладиной, – тихо произнесла она. – Как и я.

Вильгельм покраснел от удовольствия и смущения.

– Спасибо, госпожа. Я стараюсь работать как можно больше с этим конем: он у меня недавно.

– Не скажешь, увидев вас вместе. А вы?…

– Вильгельм Маршал, госпожа, племянник графа Солсбери.

Улыбка стала менее широкой.

– A-а, да, – сказала она, но не стала уточнять, является это достоинством или недостатком Вильгельма.

– А я могу на нем прокатиться? – спросил мальчик с золотисто-рыжеватыми полосами и показал на Бланкарта. Его рука уже тянулась к поводьям. По этому жесту Вильгельм понял, что ребенок уверен в себя и привык получать то, что хочет.

Несмотря на благоговейный трепет перед матерью мальчика, Вильгельм покачал головой и остановил его.

– Он сбежит вместе с вами… сэр, – ответил он. – Этим конем трудно управлять.

– Я уже ездил на боевых конях, – мальчик выпятил вперед нижнюю губу. – Мамины рыцари всегда дают мне прокатиться на своих.

– Но вы же знаете рыцарей вашей мамы и их коней, – заметил Вильгельм. – Вы не знаете ни меня, ни моего коня.

Старший мальчик ухмыльнулся, глядя на брата. Его явно радовал отказ Вильгельма.

– Я тоже ездил на боевых конях, – похвастался он, выпячивая грудь.

– И я тоже, – выпалил младший, не желая отставать от других. – Много раз.

Их мать, стараясь скрыть улыбку, потрепала по голове среднего сына, взъерошив золотисто-рыжеватые волосы.

– Достаточно, – сказала она. – Господин Маршал правильно отказал вам. – Боевой конь не игрушка, а мастерство господина Маршала не приходит мгновенно. Оно приобретается в результате долгих часов тренировок.

Вильгельм взглянул на поднятые вверх лица и вспомнил, как сам с братьями в детстве наблюдал за отцом и его рыцарями во время тренировок. Он вспомнил интерес, возбуждение, восторг и радость – те восхитительные чувства, от которых замирало сердце в груди, а также крушение надежд и разочарование, теперь отражавшиеся в глазах этих трех мальчиков, которые могли бы быть нм самим, Иоанном и Генрихом.

– Может, в другой раз, – сказал он. – У меня есть второй жеребец, который поспокойнее этого.

– Я не хочу ездить на спокойном жеребце, – объявил мальчик с золотисто-рыжеватыми волосами. Его светлая кожа покраснела. – Я хочу самого лучшего.

– Ричард! – в городе Алиенноры звучало предупреждение. – Как ты себя ведешь? Ты уже не маленький ребенок, так и веди себя подобающим образом.

– Но я принц, – ответил мальчик, глядя на мать из-под длинных ресниц и определенно проверяя, как далеко он может зайти.

– И это в еще большей степени обязывает тебя вести себя достойно.

– Мой отец этого не делает.

– Твой отец не всегда подает лучший пример, – язвительно заявила мать.

– Я только сказал, что хочу все самое лучшее.

На губах Алиеноры промелькнула легкая улыбка, и Вильгельм увидел свет любви в ее глазах. Он подозревал, что именно этот сын может вить из нее веревки.

– Для начала Бланкарт не самый лучший конь, – сказал Вильгельм. – На самом деле никто не хотел его брать, потому что он вел себя слишком норовисто. Иногда приходится долго и напряженно работать, чтобы превратить сырой материал в самое лучшее.

Королева склонила голову набок и хитро посмотрела па Вильгельма.

– И вы тоже такой, господин Маршал? – спросил она хрипловатым голосом. – Самый лучший?

Вильгельм откашлялся.

Боюсь, что я еще грубоват и неотесан, госпожа.

– А я боюсь, что вы слишком скромны. Дела говорят красноречивее слов, но я считаю, что и слова играют роль. Человек, умеющий и делать дело, и произносить нужные слова, талантлив.

Она склонила голову и повернулась к ожидавшим ее слугам и вассалам. Мальчики последовали за ней. Оба старших то и дело оглядывались через плечо. Судя по выражению голубовато-серых глаз рыжеволосого, он явно что-то просчитывал. Он еще не отказался от своих намерений.

Вильгельм положил руку на луку седла Бланкарта и вскочил на спину жеребцу. Внизу живота разливалось приятное тепло, внутри все ликовало от восторга и радости, и это было больше связано с королевой Англии, чем с рыцарским мастерством. Почему, думал он, Генрих завел любовницу, когда он женат на такой женщине?

В тот вечер Алиенора официально появилась в зале вместе с мужем. Выполняя долг перед обществом, они с Генрихом сидели рядом и, как две половинки единого целого. Для разнообразия Генрих выглядел прилично. По волосам явно прошлись расческой, а новая шерстяная одежда багрового цвета оказалась безупречна. Она не была испачкана собачьей шерстью, и никто не мог заметить оторванной манжеты. Алиенора также оделась в багровое. Создавалось впечатление, что ткань для наряда мужа и жены отрезали от одного рулона. Ее волосы покрывала сеточка, украшенная золотом. Они официально приветствовали собравшихся графов, баронов и епископов. Увидев их в этот вечер, никто не догадался бы об их сложных отношениях.

В теплом свете свечей и факелов Алиенора выглядела гораздо моложе своих сорока пяти лет. Цвет ее платья подчеркивал оттенок кожи и делал ярче блеск рыжевато-карих глаз. Сегодня днем Вильгельм был сражен ею, теперь же его чувство все разрасталось, пока он не ощутил, что опьянен королевой. Ее присутствие мешало мыслить рационально. Теперь он понимал, почему дядя Патрик сказал, что любой мужчина, не влюбившийся в королеву Англии, сделан из камня – хотя одну определенную часть мужского организма она, несомненно, заставляла каменеть.

На пиру Вильгельму отвели место за одним из боковых столов. Его дядя Патрик сидел за столом на возвышении, на почетном месте, по правую руку короля. Мраморную столешницу покрыли вышитой скатертью. На ней стояли серебряные с позолотой блюда и чаши, красовались зеленые стеклянные бокалы и кубки из рога с позолотой. Хрустальные графины наполнили приятным на вкус хорошим вином, поскольку Алиенора заказала пятьдесят бочек из Пуату, не доверяя Генриху, печально известному своим вкусом.

На столе, за которым сидел Вильгельм, посуда оказалась проще, столешница была деревянной, а не мраморной, скатерть не украшала вышивка. Вместо серебряных с позолотой блюд, еду подавали на деревянных досках, на которых обычно режут хлеб. Скатерти считались редкостью и признаком изысканности, а подача пиши на деревянных подносах – обычным делом, поэтому Вильгельм не чувствовал себя чем-то обделенным. За изысканно накрытый на возвышении стол следовало благодарить королеву. Обычно король пил из первой попавшейся под руку емкости, которая часто оказывалась деревянной кружкой. Однако Алиенора предпочитала более изысканный стиль. Вильгельм смотрел, как она маленькими глотками потягивает вино из серебряного кубка, основание которого украшали аметисты. Солсбери обратился к ней, и она грациозно повернула голову, слово лебедь.

Вильгельм узнал язык и принятые правила придворной любви в доме де Танкарвиля, в покоях его жены, однако до этой минуты все ограничивалось разговорами. Мысли об отчаянной влюбленности в недоступную женщину, занимающую гораздо более высокое положение, чем он сам, страдания от безответной любви, совершение героических подвигов ради получения одного безразличного взгляда были просто фантазией, работой воображения, способом отвлечься от дел. В эту игру играли в дождливые дни, чтобы просто доставить удовольствие женщинам, но сердечной боли при этом не было. А теперь Вильгельм внезапно испытал одновременно и удовольствие, и боль.

Официальный пир закончился, но праздник продолжался. Алиенора отбыла в свои покои, позвав к себе группу избранных гостей, включая Патрика из Солсбери. Генрих предпочел остаться в зале, и, хотя они с королевой вели себя вежливо по отношению друг к другу и держались в рамках приличий при расставании, между ними чувствовался холодок и много слов осталось не произнесено. Уходя вместе со свитой королевы, Солсбери поманил Вильгельма пальцем.

– Присоединяйся ко мне, – приказал он. – Мне нужны сопровождающие.

У Вильгельма округлились глаза.

– Присоединиться к вам, господин?

Но, произнося эти слова, он уже вставал, отряхивал крошки с одежды и одергивал ее.

Солсбери прищурился и с трудом сдержал смех.

– Если ты собираешься служить мне в Пуату, ты должен познакомиться с окружением королевы. – Он опустил руку на плечо Вильгельма. – К тому же у тебя прекрасный голос, и ты отлично поешь.

Он кивнул, улыбнулся и пошел дальше. Вильгельму оставалось только выйти из-за стола, поклониться и удалиться из зала, в котором оставался король.

Хотя Вильгельм привык к богатому убранству, он поразился переменам, произошедшим в покоях после приезда Алиеноры. Ведь еще утром эти помещения пустовали. Теперь стены покрыли вышивками, сделанными в сочных оттенках красного и золотого. Они блестели в свете ламп, свисавших на цепях с потолочных балок. Освещение усиливалось канделябрами, в которых горели свечи из пчелиного воска. Такие свечи мало чадят. Вдоль стен поставили дубовые скамьи с толстыми подушками и несколько ярко окрашенных сундуков. Толстые шерстяные занавеси также украшала изысканная вышивка. Огромная кровать королевы была застелена шелковым покрывалом с золотистыми кисточками. В воздухе сильно пахло благовониями и мускусом. У буфета, заполненного серебряной посудой, оруженосец разливал вино но кубкам. Сама Алиенора сидела на резном стуле рядом с жаровней, ей прислуживали женщины, а окружали ее преданные мужчины, включая Солсбери.

Вильгельм взял кубок вина у оруженосца, но не присоединился к другим, боясь, что они заметят, как на него действует Алиенора, и будут смеяться над его неловкостью и неотесанностью. Поэтому он прошел в комнату для приемов, где находились несколько придворных и фрейлин. Два менестреля склонялись над своими инструментами – арфой и лютней – и что-то наигрывали. Кормилица качала кричащего младенца, пытаясь его успокоить, но у нее ничего не получалось. Ребенок был темноволосый, с яркими карими глазами. Их янтарный оттенок усиливался краснотой лица, когда он орал.

– Он все время плачет.

Вильгельм взглянул на одного из мальчиков, которых встретил сегодня днем. Теперь он знал, что это принц Генрих, старший сын короля, тринадцатилетний парень, хорошо сложенный. Волосы у него были такого же цвета, как теперь у самого Вильгельма, а глаза серо-голубые, как дым.

– Это мой брат, – По тому, как юноша скривил губы, сообщая об этом Вильгельму, стало ясно, что принц не в восторге от такого родства. – Его зовут Иоанн.

– У меня тоже есть брат Иоанн, – ответил Вильгельм. – И еще один по имени Генрих.

Мальчик смотрел на него и хмурился, решая, смеется над ним Вильгельм или говорит правду.

– А у вас есть брат по имени Ричард?

Если при упоминании Иоанна у королевского сына на лице появлялась гримаса, то имя Ричарда он произнес с явной враждебностью. Генрих бросил взгляд в сторону соседней комнаты, где его рыжеволосый брат сидел у ног матери.

– Нет, только Ансель. У меня было два старших брата, но они умерли. Их звали Вальтер и Гилберт.

– У меня умер один из братьев, – сообщил мальчик. – Его звали Вильгельм. Он стал бы наследником моего отца, если бы остался жив. А вы наследник своего отца?

Вильгельм покачал головой.

– У меня нет земель, которые я мог бы назвать своими, именно поэтому я служу дяде, графу Солсбери.

– У Иоанна тоже нет земель, – принц Генрих кивнул на краснолицего младенца, от криков которого окружающие уже начинали морщиться. Генрих стал говорить громче. – Я получу Англию и Нормандию, а Ричард Аквитанию. Мой отец говорил, что Джеффри получит Бретань.

Интуиция подсказывала, что следует убраться подальше от источника шума, но Вильгельм жестом привлек внимание кормилицы, которая уже выходила из себя не меньше, чем ее вертящийся подопечный, и забрал Иоанна из ее рук. Крик оборвался на середине, ребенок прекратил извиваться, и в комнате воцарилась тишина. Она казалась такой же громкой, как предшествовавший ей крик. Ребенок уставился на Вильгельма округлившимися от удивления глазами. Вильгельм рассмеялся, подбросил ребенка в воздух, поймал и снова подбросил. Он снова закричал, но на этот раз от радости.

– Вы ему понравились, – удивленно сказал Генрих. – Обычно Иоанну никто не нравится.

– Дети есть дети, – ответил Вильгельм. – Мой отец нас так подбрасывал… Только еще выше, а мать сходила с ума от беспокойства и кричала на него.

Он рассмеялся, вспомнив об этом, хотя в то время был старше, чем Иоанн. Еще он помнил, как отец бросал его младшего брата Анселя, словно тот был мячом.

– Если вы не будете осторожны, то он отплатит вам, срыгнув на ваш красивый наряд, – сказала королева Алиенора хрипловатым голосом. Ей явно было забавно.

Хорошо, что в этот момент Вильгельм не подбрасывал ребенка, а то мог бы и не поймать – уронил бы младшую особу королевской крови на пол. Он резко повернулся с Иоанном в руках.

– Это не имеет значения, госпожа, – сказал он и подумал, что слова звучат глупо.

От ее смеха все внутри у него замирало.

– Я думаю, что имеет, если только вы не похожи на короля и вас волнует, как вы выглядите, – ответила она.

– Одежду можно выстирать, – заявил Вильгельм, выбирая дипломатичный выход из ситуации, созданной ею: признать, что он тщеславен или неряшлив. Он не был ни тем, ни другим. Меня больше волновало, как успокоить принца.

– Этот молодой человек обладает многими талантами, госпожа, – рассмеялся Солсбери, стоя у ее плеча. – Даже я не знал, что он может и это, но уверен, что способность окажется очень полезной.

Алиенора поджала губы.

– В самом деле, – тихо сказала она, оглядывая Вильгельма сверху вниз. – Я уверена, что так и будет.

Позднее в тот вечер гости пели и танцевали, а когда свечи сгорели, их заменили новыми. Королева не собиралась рано ложиться спать, и, казалось, стремилась доказать, что, хотя и старше короля на десять лет, у нее не меньше энергии, чем у него. Она флиртовала и с молодыми, и с пожилыми мужчинами, но проявляла осторожность, никогда не переступая рамки приличий. Она проявляла благосклонность ко всем в равной степени, никогда не уделяя ни одному мужчине больше внимания, чем другим, если только он не годился ей по возрасту в дедушки. Она два раза танцевала с Вильгельмом. При первом прикосновении ее рука показалась холодной, но потом, когда она совершала движения влево и вправо, стала теплой в его влажной ладони.

– Не только умелый наездник и нянька, но еще и отличный танцор, – сделала она ему комплимент и улыбнулась. – Интересно, какие еще таланты вы скрываете?

– Ни один из них вы не найдете достойным и стоящим, госпожа, – ответил Вильгельм, стараясь не казаться уж слишком неопытным.

– А откуда вы знаете, что я нахожу достойным и стоящим?

Он надеялся, что это риторический вопрос, потому что ответа у него не было. Их руки встречались и расходились, скрещиваясь: правая с правой, левая с левой.

– Возможно, мы выясним это в Пуату.

Она повернулась к следующему мужчине, взмахнув тяжелыми шерстяными юбками, улыбнулась через плечо, и эта улыбка напомнила яркую вспышку. Вильгельму было весело, у него кружилась голова. Если бы не музыка, то окружающие услышали бы, как он сглотнул. Танец продолжался, и ему в партнерши досталась полненькая, бледненькая девочка с каштановыми волосами, карими глазами, в платье с богатой вышивкой, изображавшей маленькие серебряные маргаритки. Принцесса Маргарита была девятилетней женой принца Генриха и дочерью короля Людовика французского от Констанции, его второй жены. Детей поженили в младенчестве, разрешение на брак дал папа. Вильгельм помнил, как отец тогда смеялся и восхищался тем, как король Генрих, манипулируя церковью, перехитрил Людовика. Французский король послал дочь ко двору Генриха па воспитание, ожидая многих лет помолвки. Вместо этого был заключен поспешный брак, что позволило Генриху на законном основании прибрать к рукам земли на франко-нормандской границе, отдаваемые в приданое за маленькой Маргаритой.

Вильгельм серьезно танцевал с ребенком и официально поклонился ей, когда она переходила к следующему партнеру. Он вел себя с ней так, как со взрослыми женщинами. Маргарита бросила на него взгляд через плечо, как и королева до нее, однако ее улыбка была невинной, как цветок, в честь которого ее назвали. От ее взгляда и широкой улыбки во весь рот Вильгельм расслабился и несколько пришел в себя. К тому времени, как он потанцевал с маленькими дочерьми Алиеноры, их нянями, а потом парой служанок королевы, он чувствовал себя в этой компании своим.

Между танцами пели. Вильгельм любил такое времяпрепровождение. Он не умел читать и писать, но прекрасно запоминал мелодии и стихи. У него был чистый, сильный голос большого диапазона. Вильгельм стеснялся в таком высокопоставленном обществе и позволил вначале спеть другим рыцарям и дамам, но, когда Солсбери хлопнул его по плечу и подтолкнул вперед, он принял вызов и выбрал балладу, написанную самым знаменитым поэтом королевы – старым Гийомом, графом Пуату. Это была песня о весне после зимы и об отчаянии и боли от безответной любви. Чтобы его не сочли дерзким, он после этого спел о добродетелях Девы Марии и, наконец, детскую песенку для Маргариты и малышей, во время которой следовало в определенных местах хлопать в ладоши. Пока пел, он чувствовал на себе взгляд Алиеноры. Она наблюдала за ним, оценивала и словно раздевала, пока он не почувствовал себя обнаженным и уязвимым, словно новорожденный младенец.

– На самом деле никаких талантов, которые я посчитаю стоящими! – сказала она Вильгельму со смехом в глазах, когда наконец решила отойти ко сну и желала спокойной ночи гостям. Она явно поддразнивали Вильгельма. – Вы или не осознаете свое мастерство, или бесстыдно лжете.

У Вильгельма загорелось лицо.

– Госпожа, меня никогда раньше не приглашали петь в обществе таких высокопоставленных особ. Я не претендую на то, чтобы знать, что вы считаете стоящим, но если я развлек вас, то это самое большее, на что я мог надеяться.

– О да, – тихо сказала Алиенора. – Я прекрасно провела время, и кто знает, что может принести вам надежда, господин Маршал?

Она улыбнулась на прощание и перешла к следующему гостю. Вильгельм поклонился, выпрямился и снова поклонился, когда принцесса Маргарита протянула ему руку для поцелуя.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она. – И мне понравились ваши песни. Вы будете снова петь завтра?

– Если вы прикажете, госпожа, – он коснулся губами ее маленькой нежной ручки, играя роль придворного. Это доставило ей удовольствие.

Вернувшись в большой зал, Вильгельм улегся на свой матрас; в голове было легко от вина, мысли кружились и не давали уснуть. Вокруг беспокойно ворочались, кашляли, сопели, храпели спящие. Между ними гуляли собаки; пьяные, шатаясь отправлялись помочиться в углу. Все это мешало Вильгельму заснуть, хотя он устал. Образ королевы Англии маячил у него перед глазами. Вильгельм представлял, как она поворачивается у двери, жестом подзывает слуг, передает детей заботам нянь. Он представлял, как служанки снимают с нее головной убор, расплетают и расчесывают ее волосы, а они падают на плечи тяжелым черным водопадом.

Он не верил, что Алиенора выбрала его среди других и оказывала ему особые знаки внимания. Она точно так же общалась с другими гостями, опускала руку на рукав дяди Патрика и улыбалась ему так, словно он был единственным мужчиной в помещении. Вильгельм знал разницу между игрой и реальностью. Королева Алиенора ради собственного развлечения и забавы избрала роль дамы, в которую все влюблены. Мужчины, которых она привлекала, включая его самого, были ее жертвами, хотя и добровольными.

В своем воображении Вильгельм оказался у ее постели. Она была велика для одного человека, а Алиенора выглядела крошечной в тени парчового полога. Она лежала на боку, смотрела на Вильгельма, подперев голову рукой, на губах играла соблазнительная улыбка. Он сглотнул. В горле пересохло, сердце учащенно забилось в груди. Он ощущал легкость во всем теле, кроме паха, где орган пульсировал, словно свинцовый барабан. Алиенора продолжала улыбаться, но не подзывала его ближе. Вильгельм тоже не хотел идти вперед. Создавалось ощущение, будто по полу проведена черта. Он знал, что если переступит ее и приблизится к кровати, то погибнет.

Вильгельм беспокойно заворочался на матрасе и открыл глаза, пытаясь отделаться от видения. Его взору гут же представилось другое зрелище: один из мужчин рядом с ним совокуплялся с проституткой. Они завернулись в плащ рыцаря. Рассмотреть что-либо было трудно, но доносившиеся звуки и все убыстряющиеся движения говорили сами за себя. Вильгельм отвернулся и сжал зубы. Рыцарям и слугам всегда не хватало места для уединения, а на таких больших сборищах вообще не хватало никакого места. Украдкой совокупляющиеся парочки считались обычным делом. Все знали, что это происходит, а если оказывались рядом, то притворялись, что ничего не видят и не слышат. Некоторые же получали от такого зрелища удовольствие и с вожделением наблюдали.

Женщина вскрикнула, у рыцаря перехватило дыхание, он затих на мгновение, затем содрогнулся и выдохнул воздух. На какое-то время воцарилась тишина, потом прозвучал долгий вздох. Послышался тихий звон монет, и женщина ушла. Это была безымянная темная фигура, пробиравшаяся между спящими мужчинами. Потом она остановилась у одного и приподняла одеяло. Приглушенные расстоянием вполне определенные звуки начались снова, а рыцарь рядом с Вильгельмом захрапел.

Думая о сделке, свидетелем которой он только что стал, и о другом совокуплении, происходящем сейчас, Вильгельм понял, что это олицетворение той линии в спальне королевы; вот почему он не станет ее пересекать, а она никогда не предложит ему сделать это. От этого понимания он расслабился и закрыл глаза. Однако напряжение в паху не проходило. Желание было настойчивым, и стоны, раздававшиеся с одного из матрасов, не способствовали его исчезновению. Священники советовали проявлять силу воли и молиться, дабы одолеть похоть. Гийом де Танкарвиль, обладавший более мирским умом, обеспечивал своим людям шлюх, типа той, которая сейчас работала. Солдатам, у которых не было денег, или разборчивым и брезгливым мужчинам, вроде Вильгельма, он открыто советовал более простое средство. Вильгельм воспользовался им, быстро и тихо. Он был молод, возбужден, и поэтому много времени не понадобилось. После волны удовольствия он испытал чувство вины, но не такое сильное, как могло бы быть при других обстоятельствах. И, кроме того, наступило облегчение. Вскоре он крепко спал, как и его товарищи, а поскольку возбуждающие видения в тот вечер пришли еще в полудреме, во время глубокого сна они его уже не тревожили.