Война

Глава 3 Быть увиденной

Второй голос доносился не из её разума.

В нём также звучали нотки веселья.

Касс почувствовала его прежде, чем повернулась, подняв глаза от своих бледных ступней с облезлым лаком на ногтях и окинув взглядом синевато-зелёную комнату, по форме странно напоминавшую яйцо. Когда её взгляд нашёл его, стоящего возле смотрового порта и улыбающегося ей, что-то в ней расслабилось.

Он видел её.

Он по-настоящему видел её. Он был самым первым.

Её родители её не видели. Никто из них не видел — ни Элли, ни Джон, ни Чандрэ, ни Балидор, ни одна из тех тупых телок в школе, которые обращались с ней как с дерьмом, ни Джек, ни Багуэн, ни Териан, ни один из тех мужчин и парней… ни даже Ревик.

Но он видел её, этот старик.

Она про это не забудет.

Она никогда этого не забудет.

А теперь она тоже его видела. При этом голоса на фоне померкли. Бомбардировавшие её воспоминания угасли, наплыв образов замедлился, шёпот стих. Её разум постепенно прояснился, словно вода, в которой ил осел на дно.

Она вспомнила, где она находилась.

Она вспомнила, кто она такая.

Он стоял там, как величественное видение, отбрасывающее тень на смотровое окно в боку подводного корабля, который стал её домом.

По правде говоря, Касс считала его скорее существом, нежели кораблём. Зверь, в котором они плыли, имел своё сердцебиение, свою манеру плыть сквозь волны под волнами, свою циркуляцию крови, свою нервную систему. Он имел собственный разум, который управлял всеми его движениями. Касс могла говорить с ним, как и Фигран, как и старик. Она могла говорить с ним так легко, легче большинства живых существ, деливших с ними океан.

Касс присмотрелась к стоявшему там мужчине и увидела, что он наблюдает за ней.

Выражение его лица не запятналось похотью, вопреки её наготе. Он смотрел только ей в глаза. В его взгляде она не видела даже того менее отчётливого, но вездесущего желания, ибо большинство людей всегда чего-то хочет от окружающих, сознательно или нет.

Логически она понимала, что он тоже хочет от неё определённых вещей.

Он не скрывал этого факта, прозрачно заявлял о своих намерениях. А также те вещи, которые он хотел от неё, он желал их для неё.

Более того, она сама никогда бы не отважилась даже прошептать, что хочет такого для себя. Старик знал все её секреты и любил её за них — восхвалял её за них. Он никогда не вздрагивал, когда она говорила, и не хмурился в той манере, которая указывала бы на неодобрение.

С ним ей никогда не приходилось скрывать, кто она на самом деле.

Если верить ему, ей больше никогда не придётся скрывать, кто она на самом деле.

Старик, должно быть, услышал фрагмент её мыслей, потому что он улыбнулся.

— Это верно, — ласково признал он. — Я действительно хочу определённых вещей, Кассандра. И да, я хочу их от тебя. Но осознай вот что, моя дражайшая из посредников… только кажется, что мир хочет, чтобы было так, жаждет, чтобы было так из-за того, кто ты. Другим доступно лишь желать вещи, которые от них ускользают. Ты могущественна, Война Кассандра, а слабые всегда жаждут чего-то от сильных. Ты видишь это желание только потому, что оно так или иначе окружало тебя всю твою жизнь.

Худощавое лицо немного повернулось к ней.

Поначалу, когда она впервые добралась до того дома в Аргентине, его похожие на череп черты лица беспокоили её.

Теперь они её уже не беспокоили.

По правде говоря, теперь она видела его совершенно иначе. После боли и её перемены он действительно выглядел для неё физически иначе. Теперь он обладал некой изысканной суровостью, которая ей нравилась — как дедушка, который был военным генералом, а не фермером, не рабочим на фабрике и не упитанным офисным работником.

Она наблюдала, как он сжимает руки с длинными пальцами перед пошитым на заказ пиджаком, в который он был одет; и она подумала, что всё в нём идеально. Его скуластое лицо отливало синеватыми и оранжевыми оттенками от корабельного освещения и воды за смотровым окном; он наблюдал за ней бледно-золотистыми глазами, и она видела, что он смотрит на неё и по-настоящему видит её, даже сейчас. Выражение его лица не изменилось, если не считать слегка приподнявшегося подбородка, и это ей тоже нравилось.

— Могущественные люди всегда желанны, Кассандра, — добавил он ласково. — Мне жаль это говорить, но тебе стоит привыкнуть к этому. Станет только хуже, если твоя сила будет так быстро расти. Тебя будут искать, на тебя будут давить с целью получить помощь, тебе будут завидовать, вожделеть, бояться, втайне любить и так же страстно ненавидеть, — он выразительно пожал плечом. — Ты вскоре научишься видеть вещи такими, какие они есть, Война Кассандра. Ты научишься ощущать жалость к этим людям, смотреть сквозь их желания взором стратега, использовать их по возможности, использовать всё вокруг тебя. Ибо всё это, даже их ребяческие желания, необходимо для достижения цели.

Он позволил своим губам изогнуться в лёгкой улыбке.

— …Конечно, тебе понадобится смотреть и на меня в подобном ключе, если ты собираешься занять своё место в мире. Я работаю на тебя, Кассандра. Я делаю это с радостью, добровольно, с любовью, верностью и гордостью. Я продолжу делать это до тех пор, пока ты мне позволишь, но я бы соврал, если бы сказал, что мной не руководят отчасти корыстные мотивы. Или если бы я сказал, что сам обладаю иммунитетом к власти, которая у тебя имеется.

Она рассмеялась и увидела, как его губы изогнулись ещё сильнее.

— Стоит ли мне ожидать, что теперь ты попросишь меня о чём-то, дядя? — спросила она дразнящим тоном. — Раз уж ты из шкуры вон лезешь, чтобы умаслить меня своими приятными словами? Или поглаживать эго Войны — это тоже часть твоего священного долга?

Его красиво очерченные губы улыбнулись в ответ, и он весело щёлкнул языком.

— Какой из меня вышел бы слуга, если бы я не мог делать таких мелочей для моей возлюбленной посредницы? — спросил он всё так же с весельем в голосе. — Если это священный долг, то я и его выполню с радостью, моя самая Грозная Владычица.

Когда она рассмеялась опять, в этот раз ещё громче, он поднял ладонь и голову, по-прежнему улыбаясь в этой своей сухой манере.

Затем его улыбка померкла, мелодичный голос сделался смертельно серьёзным.

— Ты шутишь, Кассандра, но на деле в наших словах имеется нечто реальное. Однако я не назвал бы это «поглаживанием твоего эго», скорее помощью в избавлении от фильтров на твоих глазах — фильтров, навязанных теми, кто ниже тебя, и теми, кто желал, чтобы ты оставалась в неведении и не понимала, кто ты есть на самом деле.

Его глаза ожесточились. Его голос тоже посуровел.

— На самом деле, меня невообразимо злит, насколько твоя самооценка была искажена животными и низшими существами.

Посмотрев на неё, он поджал губы.

— Все существа страдают от боли, Война Кассандра. Посредники — ещё больше, чем остальные. С болью приходит мудрость и рост… сама жизнь рождается через боль, — его губы хмуро поджались. — Но ты подвергалась бесчисленной лжи… откровенной лжи о том, кто ты, каково твоё место в мироздании. Миллионы, миллионы маленьких дьявольских обманов вдалбливались в тебя твоей же семьёй — твоей человеческой семьёй и духовной — и это просто за пределами моей способности прощать. Мелочные, завистливые, контролирующие манипуляции и газлайтинг[1]. То, как эта избалованная, нарциссичная Мост, постоянно обращалась с тобой, заставляет меня злиться не только на неё, но и на всю Семёрку и Адипан, которые определённо должны были понимать, что происходит.

В его глазах отражалось освещение корпуса через иллюминатор, и он нахмурился.

— Я знаю, ты, наверное, устала слышать это от меня, Кассандра, — добавил он. — Но я так счастлив и благодарен за то, как быстро и легко ты преодолела десятилетия психологического насилия и откровенного промывания мозгов. Я с немалой гордостью признаю свою роль и помощь тебе в достижении этого. Мне даровали благословение прийти на помощь самой могущественной из Четвёрки. Любая мелочь, которую я сейчас могу сделать, чтобы помочь тебе вспомнить свою истинную сущность, сбросить эти годы токсичного программирования и стыда — я сделаю это с удовольствием. Я воспринимаю это так же, как передачу навыков, которые я приобретал всю жизнь, чтобы подготовить тебя к твоей работе здесь.

Наконец, он улыбнулся, склонив голову набок.

— …Эти вещи доставляют мне такое удовольствие, которого ты не можешь себе вообразить, моё дорогое дитя. Это истинный источник моей любви и гордости. И, конечно, моей гордыни.

Касс издала очередной фыркающий смешок, весело щёлкнув языком.

Но к её лицу прилило тепло. Ей всё ещё трудно было принимать его слова, не реагировать на его фразы смущением или отгораживанием своего сердца.

Даже теперь она не могла не обратить всё это в шутку.

— Твоя гордыня до ужаса походит на лесть, — она улыбнулась. — Если таковая и существует, ты её хорошо скрываешь.

— Да? — он снова улыбнулся. — Я думал, что веду себя довольно очевидно.

Она рассмеялась, качая головой.

Но она не отвернулась от него. Она продолжала изучать его лицо, пока он стоял на фоне сине-зелёного океана, освещённый лампами субмарины вопреки тьме. Её взгляд на мгновение привлекла акула, которая проплыла мимо судна.

На миг Касс ощутила её разум, ту медленную примитивную волну любопытства в адрес подводного существа, которое было настолько крупнее её.

Затем видимый чёрный глаз акулы сделался белым, жёлтым в свете ламп субмарины, а после этого она как нож метнулась в тёмные глубины океана.

Всё ещё обдумывая слова видящего, Касс ощутила, что её улыбка меркнет.

— Ты на самом деле не веришь в это, — сказала она.

Её голос посерьёзнел.

— …Я понимаю, почему ты хочешь, чтобы я относилась к себе лучше. Правда, понимаю. Я верю тебе, дядя, когда ты говоришь, что у меня было искажённое восприятие себя, что я не видела своего настоящего потенциала и не понимала своей роли в грядущих событиях. Но ты на самом деле не веришь в то, что говорил обо мне и остальной Четвёрке? — посмотрев на него, она виновато добавила. — Теперь мне лучше. Правда. Тебе не нужно льстить мне, дядя, серьёзно. Ты можешь сказать мне правду.

Видящий не дрогнул. Его лицо оставалось бесхитростным, вежливо любопытствующим.

— Правду о чём? В каком отношении? — только и спросил он.

— Ты не можешь на самом деле думать, что я самая могущественная из Четвёрки, — Касс скрестила руки, глядя мимо него на косяк рыб, на их серебристые бока, мелькавшие в свете ламп. — Не в сравнении с Элли. Определённо не в сравнении с Ревиком… твоим драгоценным Нензи.

Её последние слова невольно окрасились некой горечью.

Да, она завидовала тому, как старик относился к Ревику. Она знала, что старику это известно, но не могла окончательно отделаться от этой ревности.

В конце концов, старик выбрал его первым. Он был скандально известным Syrimne d’Gaos, которого старик тренировал с младых лет. Хоть он сражался со своим предназначением в начале, хоть нет, но ведь Ревик в итоге поставил человеческий мир на колени.

Он также был верным, пока эту верность у него не украли.

Тонкие губы мужчины приподнялись в заметной улыбке, словно это он тоже услышал.

Касс подавила ответную улыбку, но услышала в своём голосе резкие нотки.

— Я сказала что-то смешное, дядя? Или у тебя просто настроение хорошее?

— Улыбка вызвана иронией, — сказал он, мягко щёлкнув языком. — Моя дорогая Война, настойчивость моей лести в твой адрес — это продукт того же самого промывания мозгов, на которое я только что жаловался, — он положил бледную ладонь на металлический край окна и покачал головой. — Я говорил вполне серьёзно. И может, я заблуждаюсь относительно себя самого… и своих мотивов… я вполне уверен, что вижу тебя абсолютно ясно, Война Кассандра.

— Я человек, — напомнила она ему.

— Ты была человеком, — мягко поправил он. — И то только для невзыскательного взора. Как и наш почивший брат Щит, если помнишь.

— Он был элерианцем.

— Был, — согласился видящий. — Ты тоже забываешь, кто ты?

В ответ на её молчание он задумчиво постучал длинным пальцем по изогнутому органическому окну.

— Твой брат, Щит, выбрал реинкарнацию в той же форме, что и ты, — сказал он. — По схожим причинам, подозреваю. Это показывает силу духа, моя дорогая, а не обратное… готовность пожертвовать ради всеобщего блага.

Его губы изогнулись в очередной лёгкой улыбке.

— …Более того, ты говоришь о Щите так, будто он превосходит тебя. Ты же знаешь, что ты выше по рангу, чем твой брат, да? В отличие от Четвёрки, которые фактически являются равными товарищами, по сравнению с нашим другом Галейтом ты считаешься более древней душой. Будь он жив, ты бы вполне корректно называла его младшим братом, а не дядей или отцом.

Он приподнял одну бровь, его тон сделался чуточку холоднее.

— …и он бы преклонял перед тобой колено. Добровольно. Благоговейно. Совсем как это сделаю и я, Война Кассандра, как только этот период твоего обучения закончится.

— Семья, — пробормотала Касс, глядя мимо него в овальный люк.

— Семья, да, — задумчиво сказал видящий. — Воистину. Они палка о двух концах, разве нет, дражайшая Война? Люди, за которых мы несём наибольшую ответственность. И всё же они, скорее всего, разобьют нам сердце… даже попытаются нас разрушить. Парадоксально, но они же нуждаются в нас больше всего, когда падут. Временами нам даже приходится уничтожить их, чтобы спасти их души.

Воцарилось очередное молчание.

Касс скрестила руки на груди.

Её разум обдумывал его слова. Они причиняли боль её сердцу, но она чувствовала в них правду. Она чувствовала эту правду где-то за пределами своего разума — в какой-то части её света, которая понимала больше. Она училась слушать ту часть себя, даже когда ей не нравилось, что та говорила.

— Ты действительно веришь в это, — сказала она, говоря про себя. — Ты веришь, что я — это она. Война.

Когда Касс подняла взгляд, видящий улыбался с открытой привязанностью в глазах.

— Знание неоспоримого факта — это не вера, моя прекраснейшая посредница.

Она прикусила губу и покраснела, сделав жест одной рукой.

— Так что? — спросила она, дунув на свою чёлку, чтобы отбросить её с глаз. — Ты говоришь, что у меня были «причины» прийти сюда в качестве человека. Что это за причины? С чего бы мне возвращаться такой? С чего бы это делать Галейту? — Касс показала на своё тело. — В чём смысл быть лишь половиной того, что я есть на самом деле? В чём смысл проводить первые тридцать лет моей жизни как калека?

— Разведка, подозреваю, — тут же с уверенностью сказал видящий. — …в смысле, разведданные. Информация. Знание того, кому ты противостоишь на самом деле. Глубинное понимание испытаний, с которыми сталкивается та последняя раса. И, возможно, самое важное — испытания, с которыми сталкивается твоя собственная раса, имея дело с ними.

Он помедлил, давая время осознать его слова.

— Тридцать лет — это много для человека, — мягко напомнил он ей. — Однако для видящего… тем более для элерианца… это ничто. Мгновение.

— То есть, всё это потраченное впустую время… Оно было лишь для того, чтобы изучить людей? — она нахмурилась, скрестив руки. — Это кажется очень медленным путём.

Его улыбка сделалась более серьёзной.

— Вовсе нет, — ласково сказал он. — И это время не потрачено впустую. Тебе самой нужно было какое-то время верить в эти заблуждения, чтобы понять, насколько они поистине убедительны. Это был необходимый шаг для понимания масштабов их власти над разумом людей. Такое не узнаешь извне. Тебе нужно было увидеть это изнутри, по-настоящему побыть человеком и познать сопутствующие этому ограничения. Галейт получил так много власти из своего глубинного понимания слабостей человеческого разума.

Касс нахмурилась.

— Но Элли. Разве Элли не сделала то же самое…?

— Твоя подруга Мост, — произнёс он холодно, — величайшая ткачиха заблуждений. Она единственный посредник из известных мне, который пострадал от контакта с жизнью человеческой волны, а не научился. Она была слишком избалована, слишком защищена от реальности, ограничений и самой жестокости того мира, чтобы выучить необходимые уроки от такого опыта.

Его голос похолодел ещё сильнее.

— Теперь она распространяет эти заблуждения среди других. Она делает это со своим мужем после того, как практически навязала ему связь. С тех пор она использует эту связь, чтобы манипулировать им на каждом шагу. Она использовала связь, чтобы заставить его преклонить перед ней колено, прекратить работу по освобождению его людей. Она делает всё это под личиной «помощи» ему, — его красиво очерченные губы скривились в гримасе. — Но не кажется ли тебе совпадением, что он превратился из самого известного и возлюбленного всеми видящими существа в простого сотрудника, работающего на Мост?

Воцарилась тишина.

Касс нахмурилась, думая об операции в Секретариате, о реальных, конкретных вещах, которых добился Ревик, пока возглавлял Повстанцев под Салинсом. После ухода Ревика всё движение раздробилось и умерло.

«Спасая» своего мужа, Элли уничтожила самое успешное восстание против расового рабства со времён Первой Мировой Войны.

— Видишь? — сказал пожилой видящий. — Видишь, как она это делает? Она даже использовала своего мужа, чтобы переманить на свою сторону Врега — видящего, который работал на меня более ста лет. Пока она не пришла и не отравила разум собственного мужа, я бы с уверенностью сказал, что Врега невозможно сбить с пути истинного. Я никогда не встречал видящего более верного или преданного, чем брат Врег.

После небольшой паузы из его голоса ушли те резкие нотки.

— И даже если раньше люди были твоей расой, теперь это не так, Грозная. Тому периоду твоей жизни пришёл конец. Ты должна идентифицировать себя со своей семьёй, хотя бы как товарища, если ты ещё не готова видеть в себе их лидера.

Касс наградила его суровым взглядом.

— Если ты имеешь в виду Элли и Ревика…

— Я имею их в виду, — перебил он. — Я также имею в виду Фиграна, Стэнли, Мэйгара, Галейта и всех, кто выбрал остаться позади ради блага низших рас.

Касс моргнула, затем почувствовала, как её губы хмуро кривятся.

Элерианцы. Он имел в виду остальных элерианцев.

Наблюдая, как она думает об этом, он слегка вздохнул и скрестил руки на груди.

— Я бы с огромным удовольствием помог тебе осознать, кто и что ты на самом деле, Война Кассандра. Я подозреваю, что ты пришла в эту реинкарнацию, вооружившись куда внушительнее, чем представляла в своих самых безумных мечтах.

Касс всматривалась в его лицо, и сердце гулко забилось в её груди.

Она осознала, что боится.

Перед её глазами мелькнуло воспоминание обнажённого Ревика и перекрещивающихся шрамов на его спине. Образ ускользнул, рассеялся, и Касс увидела себя в пещере Памира, обнимающей Элли в одну из ночей после того, как Ревик превратился обратно в Сайримна. Она слушала, как её подруга плакала и рассказывала ей и Джону в душераздирающих деталях, как именно Ревик получил многие из этих шрамов.

Элли сказала, что это преимущественно делалось для того, чтобы пробудить его телекинетические способности.

Касс помнила эти шрамы.

Она знала, что Элли не преувеличивала.

На коже Ревика один слой шрамов накладывался на другой, покрывая его от уровня воротника до пояса; в отдельных местах всё было настолько плохо, что кожа светилась почти белым. Багуэн как-то раз сказал ей, насколько сложно наградить видящего шрамом. Они излечивались настолько быстрее и совершеннее по сравнению с людьми, особенно когда молоды…

— С тобой всё будет не так, — мягко произнёс древний видящий.

Она опешила, посмотрев на него.

— Эта работа в тебе уже проделана, Война Кассандра. Это не будет повторяться.

Она нахмурилась, вспоминая ту желатиновую клетку, те органические нити, которые оборачивались вокруг нервов, костей, плоти, кожи, крики…

— Это да, — признал старик. — Но не только в этом дело. Меч прибыл первым. Он был единственным таким светом в мире, когда он реинкарнировал. Его долгом было заново зажечь это пламя… «чтобы, подобно первому Свету, он мог прикасаться им к другим и делиться тем, что он выковал кровью, потом и усилиями».

Видящий мурлыкнул, склонив голову набок.

— Ты понимаешь? — спросил он.

Она посмотрела на него, медленно кивнув.

— Да.

— Это его честь. И его проклятье. Вот почему мы не могли допустить провала с ним — ибо провал с ним означал провал со всеми его братьями и сёстрами, — старик продолжал наблюдать за ней, его золотые глаза смотрели осторожно. — Со временем он начал понимать свою роль, Война Кассандра. Он принял её. Он также по праву гордился этой ролью, пока его жена не убедила его, что этого надо стыдиться, а не боготворить.

Касс кивнула, чувствуя, как её челюсти стискиваются крепче.

Она определённо видела стыд Ревика.

Она понимала и жертву тоже.

Старик мягко щёлкнул языком.

— Мы не создавали эту судьбу, Война Кассандра. Он тоже когда-то это понимал.

Но Касс беспокоило кое-что ещё.

— Согласно священным текстам, Мост — главная, — сказала она, поджимая губы и снова скрещивая руки на груди. — Разве это не означает, что я тоже должна ей подчиняться?

Видящий показал уклончивый жест одной рукой.

— Не в согласии со священными текстами, полагаю.

В ответ на её вопросительную хмурую гримасу, он вздохнул.

— Всех можно сбить с пути истинного, Кассандра. Не стоит закрывать глаза на обстоятельства и слепо подчиняться, особенно когда лидер сбился с пути, — помедлив, он добавил: — А ещё у того отрывка, который я процитировал, есть продолжение. Хочешь его услышать?

Она не ответила вслух, но он ощутил её согласие.

— «…Последняя искра из всех вспыхнет легче всего, ибо Она сияет ярче всех в самые темнейшие времена».

Посмотрев ей в глаза, он заговорил серьёзно, почти сурово.

— Ты тренировалась для этого, Кассандра. Сознательно или нет, ты выучила уроки человеческого мира, отчасти для того, чтобы вести всех за собой, если Мост окажется неспособна. Ты Четвертая из Четвёрки, существо последней надежды, которое доводит всё до конца, когда другие не в состоянии.

В сознании Касс промелькнул образ её пьяного отца, пинком выбивавшего дверь в её комнату. Его лицо блестело от пота в коридорном освещении. Голос её матери доносился с другой стороны, когда взгляд её отца остановился на Касс.

Она помнила ненависть в его глазах.

Он кричал на неё по-тайски, затем на ломаном английском, затем снова на тайском… его язык заплетался, и Касс была благодарна за это, испытывая облегчение, потому что уже не могла разобрать слов.

Голос пожилого видящего смягчился.

— Да, — сказал он. — Да, тебе было тяжело, Война Кассандра. Те, что должны были любить тебя сильнее всех среди людей, лишь ненавидели тебя за твой свет. То, что должно было стать лучшими воспоминаниями для человеческого сердца, лишь рассказало тебе больше всего о глубине их порочности. Ты знаешь, на что они способны… лучше большинства. Что ещё важнее, ты смотришь в лицо этой правде честно, с достоинством. С самой правдой. Это то, что Мост не сумела сделать.

Воцарилось очередное молчание, затем Касс медленно кивнула.

Выдохнув, она подняла взгляд на Менлима.

— Как долго? — спросила она. — Как долго нужно ждать, чтобы узнать, телекинетик ли я?

— Ожидание будет недолгим, даже субъективно. Буквально мгновение ока в общей совокупности жизни, что раскинулась перед тобой…

— Как с Ревиком? — она наградила его чуть более резким взглядом. — Ты сказал, что тридцать лет — это ничто для видящего. Это, по-твоему, в мгновение ока?

Он улыбнулся, мягко щёлкнув языком.

— Нет.

— Как долго? — настаивала она.

— В лучшем случае две недели, — сказал он, удивив её такой точностью. — Или вплоть до десяти месяцев, если выяснится, что ты обладаешь одним или несколькими навыками, которые я не могу пробудить через известные мне техники. Но, честно говоря, я не думаю, что это станет проблемой, и я редко ошибаюсь в таких вещах. Одно из преимуществ преклонного возраста.

Улыбнувшись, он помедлил, словно выжидая, когда она обдумает его слова.

Когда она так и промолчала, он добавил:

— Шутки в сторону — я действительно редко ошибаюсь в таких вещах, Кассандра. Я также склонен называть сроки с запасом.

Она фыркнула, улыбнувшись.

— Вот как?

— Без исключения, — сказал он, улыбаясь в ответ. — Боюсь, от своей натуры нам никуда не деться.

Кивнув и постаравшись расслабиться, Касс выдохнула, скользнув взглядом к светящемуся потоку по ту сторону иллюминатора. Теперь она видела лишь размытые очертания толщ воды, отбрасываемых назад носом подводного судна. Понаблюдав несколько секунд за тем, как струится вода, она вздохнула, ощущая, как в животе похолодело.

…вспышка пистолета под солнцем Аризоны.

Моргнув, Касс покачала головой и крепче скрестила руки на груди.

Почему-то честность старого видящего приносила облегчение. Ранее его честность относительно боли тоже её приободрила. Она не привыкла, чтобы люди открыто говорили неприятную правду.

Большинство врало, говорило, что больно не будет, или что боль быстро закончится.

— Твой страх боли по большей части тоже остаточный, — сказал он нежно. — После того, что ты испытала, боль для тебя станет ничем, Кассандра. Тот укол страха, который ты чувствуешь сейчас — это последний пережиток твоей животной стороны, говорящей тебе, что это тебя убьёт. Но это тебяне убьёт… а когда мы закончим, этот страх больше никогда тебя не потревожит.

Она снова скрестила руки на груди и выдохнула.

— Все боятся.

— А ты не будешь.

Она посмотрела на него, нахмурившись, но выражение его лица не изменилось.

— Вскоре ты придёшь к пониманию, что многие вещи, которые «случаются со всеми», больше не имеют отношения к тебе, Война Кассандра, — сказал он. — Эти вещи правдивы для людей, для видящих, которые не выходят за данные ментальные ограничения, которые сохраняют своё животное сознание так, будто это нечто «естественное», чем можно гордиться. Уверяю тебя, ничто из этого не является неизбежным или «естественным» в том смысле, который тебе внушили. Твой страх будет обуздан. Как и от любого другого приобретённого поведения, от него можно избавиться. Обещаю тебе это, моя дорогая. Клянусь тебе в этом.

Подумав над его словами, Касс снова кивнула.

Она верила ему.

Более того, это ощущалось как правда.

Вздохнув, она почувствовала, как её плечи расслабляются. Взглядом она следила за пузырьками, которые каскадом поднимались и опускались вдоль толстой органической панели, двигаясь всё быстрее по мере того, как достигали самой широкой части изгиба. Она понаблюдала, как они сливаются воедино на краях, затем проследила за новой партией пузырьков.

Она знала — в той манере, в которой кому-либо известны подобные вещи — чего она хотела.

Может, она знала всегда.