Возвращение на Голгофу

— 10 — Конец августа — начало сентября 1914 года

Орловцев нес службу помощника дежурного в штабе армии. Довольно монотонную плановую работу нарушило сообщение об аварии на городской водопроводной станции. Во время ремонтных работ на водокачке произошел взрыв, говорили о погибших и раненых. Командующий распорядился срочно разобраться с этим инцидентом и превентивно взять дополнительных заложников из жителей города.

Для выяснения всех обстоятельств дела на место взрыва отправили Орловцева. Еще в академии и профессора, и однокурсники отмечали его превосходные аналитические способности и умение находить причинно-следственные связи между, казалось бы, независимыми событиями. Так что подобные поручения были для него делом почти профессиональным. Он с самого начала расследования знал, что утром штабное начальство дало команду срочно наладить работу насосной станции. Из-за проблем с водой в штабе создалась антисанитарная обстановка, терпеть которую дальше было невозможно. Водопровод и подкачивающая станция толком не работали, их вывела из строя отступающая немецкая армия. Воду в отель возили из реки Ангерапп бочками, и её всегда не хватало. У дежурного по штабу Орловцев выяснил, что распоряжение немедленно восстановить нормальную работу водопроводной станции дали офицеру штаба армии ротмистру Сергееву и военному коменданту Инстербурга капитану Белову. Дальнейшее разбирательство следовало вести на станции, куда Орловцев незамедлительно и отправился.

В воздухе на месте взрыва, кроме гари, стоял сильный химический запах. Раненых уже увезли, тела погибших были сложены у стенки. В радиусе десятков метров разбросало куски металла, окровавленные фрагменты тел, обувь, обрывки одежды, ближе к центру взрыва были видны бурые лужицы уже запекшейся крови. Немецкие рабочие убирали мусор от взрыва и от начавшегося следом пожара. Ротмистра Сергеева, получившего тяжёлое ранение, увезли, но капитана Белова и бургомистра Бирфройнда удалось опросить на месте.

В ходе беседы с ними Орловцев установил, что офицеры Белов и Сергеев в сопровождении бургомистра утром прибыли на водопроводную станцию. Угрожая револьверами, офицеры заставили тамошних работников приступить к запуску водопроводной станции. Немцы отказывались, но на их возражения о том, что неисправны системы запуска двигателей и что люди, которые присутствуют сейчас на станции, не разбираются в устройстве насосной техники, русские офицеры внимания не обратили. Они настояли на скорейшем выполнении приказа. Орловцев, опрашивая капитана Белова, выяснил, что именно он дал команду привезти аккумуляторы с разрушенной немцами электростанции. Затем, под угрозами обвинения в саботаже, офицеры заставили рабочих запустить от этих аккумуляторных батарей асинхронные двигатели насосов станции. Перед запуском порядок подключения аккумуляторов не уточнили, соединили их по неверной схеме. На беду, при пуске мощных насосов воспламенились обмотки двигателей, произошёл сильный взрыв, водонапорная башня заполыхала. От взрыва погибли трое русских солдат, семь немцев, несколько человек получили ранения, и ротмистр Сергеев в их числе.

Немцы, которых опрашивал Орловцев, были страшно перепуганы и не сомневались, что их расстреляют. Штабс-капитан тщательно записал все данные и показания, предназначенные для последующей работы следователей. Сам он считал, что умышленного вредительства здесь не было. Скорее всего, несчастье произошло из-за неуместной настойчивости офицеров, заставивших произвести запуск станции. Своё мнение он четко изложил в конце записки. Несмотря на эти выводы, генерал Ренненкампф кипел от ярости и жаждал возмездия, грозил карательными мерами, требовал расстрелять заложников. К счастью, ротмистр Сергеев выжил, и бургомистр Бирфройнд, ссылаясь на мнение Орловцева, в последний момент сумел-таки убедить командование, что это несчастный случай, а не подготовленная акция. В результате перепуганные заложники избежали расстрела, их освободили. Орловцеву приходилось и раньше решать кое-какие вопросы с бургомистром, и он знал, что немец этот тонкий дипломат, которому частенько удавалось предотвращать опасное развитие событий. Но такое урегулирование давалось непросто, военный комендант города Белов при своей низкой компетенции характер имел резкий и непредсказуемый. Да и присутствие в городе штаба армии добавляло бургомистру проблем.

Орловцев возился с очередными документами, когда дежурный сообщил, что его разыскивает прапорщик Орловцев, находящийся на железнодорожном вокзале. Это был гром среди ясного неба! Брат ни словечка не писал, что возможен его приезд в Инстербург.

Орловцев кинулся к начальству и получил разрешение покинуть штаб. Он немедленно бросился на вокзал, где в зале ожидания, забитом военными, с трудом разыскал Юру. Брат сидел в окружении солдат рядом с ещё одним прапорщиком, долговязым и нескладным парнем. Когда штабс-капитан подошёл к ним, солдаты и прапорщики вскочили со своих мест, приветствуя его; он небрежно и весело махнул им рукой и обнял брата.

— Какими судьбами ты здесь? На сколько дней? — Орловцев-старший не сдерживал радости.

— До завтрашнего утра будем в городе. Ведь сюда мы попали из-за ошибки. Прибыли с интендантской командой за артиллерийским снабжением и только здесь узнали, что груз для нашего 20-го корпуса находится на станции в Гумбиннене. Туда завтра и отправимся.

— Ну что ж, у нас, Юрка, с тобой полдня и целый вечер. Поговорим, погуляем… Где ваш старший офицер?

— Интендант-майор Николаев сейчас у коменданта вокзала. — Юра старался говорить «по-военному» — чётко и кратко, выглядеть этаким воякой, готовым ко всему. Но глаза его горели радостным мальчишеским блеском, на верхней губе темнел юношеский пушок.

— Жди меня здесь. — Орловцев направился к дежурному по вокзалу, нашел там высокого, худого, совсем не похожего на интенданта майора и договорился, что забирает прапорщика Орловцева в штаб армии. Он клятвенно пообещал майору, что прапорщик прибудет на вокзал завтра в восемь утра, как раз к отправлению интендантской команды.

Братья вышли из вокзала и направились к госпиталю, разговаривая на ходу; они размашисто шагали, точно мальчишки, ранним летним утром спешащие рыбачить на речку. В эти минуты война отступила куда-то далеко, за пределы их сознания. Они шли, постоянно поглядывая друг на друга, отмечая перемены, произошедшие с каждым, радовались неожиданной встрече и говорили сразу обо всем, перескакивая с одного на другое. Нику не терпелось познакомить младшего брата с Верой.

Они быстро дошли до госпиталя. Там по-прежнему кипела работа, прибывало медицинское оборудование, его разгружали, устанавливали в кабинетах и операционных. Многие палаты уже были заполнены ранеными. Все помещения блестели, вычищенные до такой стерильной чистоты, которой в этой школе отродясь не было. На входе в госпиталь стояла охрана, но Орловцева здесь знали как офицера, состоящего при штабе армии, и беспрепятственно пропустили. Юрий остался ждать в школьном скверике.

Вера вышла к Орловцеву из перевязочной, обрадовалась, узнав о приезде брата, но освободиться пока не могла. Сегодня она работала вместе с великой княжной Марией Павловной, которая только недавно окончила курсы медсестер в Петербурге и еще набиралась опыта. Да и в операционную сплошной чередой шли раненые, сменить ее могли только к шести часам вечера. Договорились, что братья зайдут за ней через три часа. Николай крепко досадовал, но поделать ничего не мог.

Они с Юрой вернулись на вокзальную улицу, прошли по ней в сторону старой рыночной площади. По дороге набрели на симпатичное фотоателье. Из-за стеклянной витрины на проходящих военных как ни в чём не бывало безмятежно взирали счастливые новобрачные, матери и отцы семейств с детьми, бравые пожарные, лихие германские военные, застенчивые барышни. Над всем этим красовалась вывеска — «Ателье фотохудожника Вальтера Лутката». Братья решили сфотографироваться на память. Зашли было в ателье, но тут Юрий предложил непременно сняться втроём, вместе с Верой. Хозяин ателье обещал ждать их до семи вечера, и они отправились дальше. Прогулялись по рыночной площади, затем двинулись к замку, возвышавшемуся за прудом. В старом тевтонском замке сейчас расположились интендантские службы и лазарет. Но просторный внутренний двор по-прежнему напоминал о рыцарских ристалищах. Побродив по замку, они в конце концов устроились в старом трактире со странным названием «Зеленая кошка». Заказали суп из рубца, кёнигсбергский флек и двойное пиво. В обеденном зале было пустынно, и братья могли спокойно и неторопливо поговорить.

Юрий прибыл в 20-й корпус уже после сражения под Гумбинненом, когда части вели наступление на левом — южном — фланге 1-й армии. Его вместе с Сергеем Громовым, товарищем, с которым они учились в университете и на курсах прапорщиков, приписали к Архангелогородскому полку. За неделю с лишним боевых действий Юрий впервые уехал из полка. Части корпуса испытывали острую нехватку снарядов, и специально составленную интендантскую команду отправили для получения снабжения. Юра пока ещё плохо ориентировался во фронтовой обстановке, поэтому они больше говорили о последних новостях из Санкт-Петербурга, где старший брат не был вот уже больше года:

— Ты хоть успел сдать экзамены за третий курс? Мама очень беспокоилась.

— Нет, не успел… Ничего, вернусь с войны и следующей весной наверстаю. Всего-то год потеряю. Зато мы с Сережкой вместе попали на курсы и сразу сюда, к вам.

— Ну а к родителям-то перед отъездом успел заехать? — Ник заметил, как сильно смутил брата его вопрос.

— Нет, тоже не успел… Но мама приезжала, проговорили с ней до отправки эшелона. Плакала она так, будто прощалась навсегда… Что-то она кашляет с весны.

— Юра, что это тебя понесло на войну? Ты же до мозга костей гражданский человек? Помнишь, как ты всегда посмеивался над моими военными штудиями? Тебе бы своей литературой заниматься.

— Так то было мирное время, а тут напали на Сербию, Германия объявила нам войну. Если бы ты только видел, сколько людей собралось на Дворцовой площади в день оглашения царского манифеста. Когда царь вышел на балкон Зимнего дворца, народ с флагами, иконами, портретами царя опустился на колени и запел русский гимн. Какое было всенародное единение, плакали все пришедшие на площадь: и офицеры, и студенты, и крестьяне, и рабочие! Такое возбуждение было… Знаешь, дело даже дошло до погрома немецких магазинов.

— Юра, любая война популярна в течение первого месяца. Да и то в случае победных реляций, увы. А дальше, как похоронки пойдут, одно только горе от воинственного возбуждения останется. Тут, Юрочка, война, а не манифестация. Здесь не до романтики и не до умильности, здесь кровь и смерть. Долг, конечно, надо выполнить перед царем и своими командирами… А если по-простому, то биться за жизни однополчан и по возможности за свою. И часто одно исключает другое.

— Да не бойся, Ник, понимаю я все это.

— По-настоящему поймёшь только тогда, когда всё это на своей шкуре почувствуешь. Нельзя тебе было уходить на фронт. Кто-то из нас должен был остаться с родителями.

— Ладно, братец, не поучай. Ты на войне, и я на войне. Лучше скажи, ты уже сделал предложение Вере?

— Нет еще… — Николай смущенно улыбнулся. — Боюсь, испугает ее моя поспешность.

— Лучше поторопиться, чем опоздать. Смотри, уведут. У вас здесь полно знатных повес, — по-дружески посмеивался над братом Юрий.

— Расскажи лучше, как там ваша поэтическая компания, — сменил Ник тему разговора.

— Как и прежде… Собираются в кафе «Бродячая собака», пока все в Петербурге. Только мы с Бенедиктом Лифшицем уже в войсках. Николай Гумилев с братом Дмитрием собирались записаться в вольноопределяющиеся. Может, где и встретимся. Встретились же мы совершенно случайно на Невском. Мы с Бенедиктом шли уже с вещмешками на сборный, а Чуковский и Мандельштам прогуливались по проспекту. Мы даже сфотографировались на память.

— Что-нибудь пишешь в последнее время?

— Пытаюсь писать, да некогда. Столько событий, такое напряжение, что и не осознать, и в стихи не переплавить. Да и как писать о войне, пока не знаю. Тут как-то по-особому надо… Но обязательно напишу.

За беседой время пролетело быстро. Спохватившись, братья отправились в госпиталь за Верой. На этот раз они вышли на рыночную площадь с другой стороны и шли к госпиталю мимо городского театрика. Вера уже освободилась, и братья совсем недолго ждали ее в школьном скверике. Она появилась стремительная, тоненькая, в форме сестры милосердия. Восхищенный Юрий, не отрываясь, смотрел на юную женщину, забыв и о брате, и обо всех своих заботах. Николай официально представил Веру брату. Тот церемонно поцеловал ей руку, и они, непринуждённо разговаривая, двинулись к фотоателье. Юра азартно рассказывал про учебу в Петербургском университете, про то, что среди студентов появилось много девушек, и это сильно изменило студенческую жизнь. Вера мечтала поступить на медицинский факультет университета, упорно двигалась к своей цели, и её очень интересовали эти рассказы. Вскоре они вошли в ателье, где их ждали. Офицеры поправили форму перед большим зеркалом, а вот сестра милосердия, вопреки ожиданиям, лишь мельком взглянула на себя в зеркало. Фотограф принес красивый стул, похожий на трон, усадил Веру; Николай и Юрий встали сзади. Пока настраивали камеру, братья шутили и смеялись, но Вера оставалась задумчивой и серьезной.

— Знаете, сегодня на моих руках умерли два офицера, ваши ровесники… Большая потеря крови. Мы ничего не смогли сделать. Все сестры плакали… — Неожиданно и как-то совсем не к месту сказала она.

— Не отчаивайся, Верочка. Вы делаете то, что должно, и это главное. У каждого свой долг, ваш — лечить и сохранять жизни. — Николай бережно положил руки на плечи Веры.

Наконец фотограф закончил возню с аппаратом, настроил объектив и театрально воскликнул:

— Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка! — Вспышка осветила комнату в тот момент, когда Вера, склонив голову к плечу, прижалась щекой к руке Орловцева.

Николай оплатил работу, аккуратно положил квитанцию во внутренний карман кителя. Провожая гостей, хозяин любезно раскланивался с офицерами и просил зайти за фотопортретом через три дня к обеду. А они уже сбегали по ступенькам на тротуар, запорошенный первыми опавшими каштановыми листьями, в отличие от фотографа, не придавая особого значения случившемуся.

Все-таки город был совсем небольшим. Они опять оказались на рыночной площади, где обошли кругом старую кирху и по крутой лестнице спустились к реке на каменный мост, высокой дугой перекинутый через реку. Николай и Вера остановились у перил моста, а Юрий перебежал на другой берег и спустился к воде. К берегу прибило два игрушечных кораблика, грубо выструганных из толстой коричневой древесной коры. Их бумажные паруса намокли, слиплись и больше не наполнялись ветром. Пока Юрий возился, пытаясь исправить такелаж корабликов, Вера и Николай стояли, обнявшись и глядя на струящуюся внизу воду. Орловцев достал из кармана несколько гладких коричневых каштанов, подобранных им на улице, и они с Верой бросали их в самые стремительные струи, пока Юра не крикнул снизу:

— У вас есть листок бумаги для паруса?

— Есть, сейчас принесу. — Ник достал из кармана листок и сбежал с моста к брату. Возиться с корабликами было любимым развлечением братьев на летних каникулах в селе Селижарово на Волге. Волга там только начинает свой великий путь, но всё равно это уже Волга, гораздо более полноводная, чем остальные местные речки. Минут пять они возились внизу, закрепляя бумажные паруса на корабликах. Наконец пустили их на воду. Течение подхватило суденышки, и они поплыли в сторону моста. Братья беззаботно смеялись и бросали в них с берега маленькие камушки. Камушки пролетали мимо. Вера взяла последний оставшийся у нее каштан и бросила в кораблик Юрия. От удара каштана в парус кораблик перевернулся и прекратил свое плавание, его тут же прибило к берегу. На мгновение веселье прекратилось, все как-то притихли. Но офицеры быстро поднялись на мост, подхватили Веру под руки, лихо сбежали с моста, затем взлетели вверх по крутой лестнице и снова оказались на площади города.

Когда они вернулись к госпиталю, был уже одиннадцатый час ночи. Юрий, прощаясь с Верой, обещал, что будет постоянным гостем в их с Ником доме, и надеется, что дом этот они устроят в Петербурге, хватит уже Нику скитаться по гарнизонам. Вера сначала смущалась, а затем, рассмеявшись, сказала:

— Всё это замечательно. Но ведь предложение еще не было сделано. Война может кончиться раньше, чем твой брат наберется решимости. Как быть?

— Выход только один, сделать предложение сейчас же, вот в этом скверике. Ник, вперед. — Юра подтолкнул брата.

Штабс-капитан одернул китель, подошёл вплотную к Вере и, склонившись к самому её уху, прошептал:

— Я мечтал встретить тебя и до сих пор не верю, что это случилось, боюсь спугнуть своё счастье.

Затем он отступил от Веры на шаг, не отпуская её руку, опустился перед нею на колено и, немного дурачась, громко сказал:

— Вера, прошу вас составить мое счастье. Выходите за меня замуж.

Она обхватила тонкими пальцами его голову, прижала к себе. Их начальный игривый настрой сменился неподдельным волнением.

— Я согласна. И готова венчаться с тобой хоть в этом городке, хоть в Петербурге, хоть в полевой церкви у полкового батюшки. — Теперь смеялась уже Вера, а братья озадаченно молчали.

Юрий обнял Веру и Ника. Так они и стояли в этом игрушечном городке, почти не испытавшем ужаса войны, под ночным сентябрьским небом. И казалось, что между ними и звёздами, скатывающимися с небосвода в Мазурские леса и озёра, вовсе нет равнодушной, бездонной пустоты.