Возвращение на Голгофу

— 7 — Конец октября 1944 года

Колька Чивиков проснулся рано, ещё затемно. Даже на фронте он сохранил привычный крестьянский уклад жизни. Напоил и почистил лошадей, спустил с чердака два диковинных тюка сена, туго обвязанных коричневой бечёвкой. Такого сена ему ещё видеть не приходилось. Плотно спрессованное, правильной формы, как огромный спичечный коробок, сено было уложено на чердаке ровными высокими рядами. Прежде чем дать его лошадям, Кольке пришлось разрезать бечёвку и разворошить тюк руками. Потом он двинулся в расположение комбата узнать о планах на сегодняшний день. Все втайне надеялись получить команду на марш, чтобы не заниматься тягомотным и тяжким окапыванием позиций. Но марша не предвиделось, батарее уже определили место для позиций к северо-западу от соседних посёлков Эллерн и Вальдаукадель[15], на дороге, которая вела в Гумбиннен. Дорога там поднималась на пригорок, и с него был виден холм, где слева и справа от дороги предстояло закапываться в землю. Это направление считалось танкоопасным, и пушки нужно было устанавливать для стрельбы прямой наводкой.

Он вернулся к сараю, когда уже окончательно рассвело. Ребята поднялись и с громким фырканьем умывались, поливая воду на руки друг другу. Расторопный Колька собрал котелки и отправился на кухню. На этот раз он вышел со двора через боковую калитку. Недалеко от забора увидел невысокую насыпь и три ступеньки в пожухлой траве, ведущие вниз.

— Похоже, погребок, — обрадовался Колька, — как это мы его раньше не заметили. Ладно, в конце дня с Ефимом разведаем. — Он перешел на трусцу, гремя на всю округу котелками.

В солдатском племени Колька относился к тому типу бойцов, который и стрелять метко умеет, и в атаку побежит, но с умом. Но особой страсти к стрельбе, как у некоторых, не имел. Да и что в этом занятии такого, чтобы любить его? Так, только по необходимости… Уж лучше мастерить чего-нибудь, чем палить в белый свет, как в копеечку. В своей родной деревне он уже давно числился семейным справным мужиком. Да и то сказать — ему шел тридцатый год, был он жилист, хваток и способен к любой работе, потому как жил в совсем маленькой деревеньке Полстинка в брянской глуши, где ни плотника, ни шорника, ни кузнеца не найти. Вот потому все надо уметь делать самому. Правда, до железнодорожной станции Дубровка идти совсем недалеко, километров пять, не больше. Деревенька его сползала садами в глубокий овраг, по дну которого раньше бежал ручей. Когда ехали на станцию, при спуске в овраг изо всех сил удерживали телегу, а потом на подъёме толкали её вверх, помогая лошади, затем осторожно переезжали по деревянному мосту через речку Сеща. На пути от станции домой всё повторялось в обратном порядке. Поблизости, несколько в стороне от дороги на Дубровку, шли деревеньки Потрясаевка, Тютчевка, Давыдчичи, где жили такие же работящие мужики, как и Колька. В деревне, как и теперь в армии, его порой кликали Чивиком, по фамилии Чивиков. Родного отца Колька никогда не видел, он сгинул в Пруссии в самые первые месяцы германской войны. Они и поженились с матерью только в мае 1914 года, а в конце июля отца уже забрали по мобилизации и увезли в Литву. В сентябре, еще месяца за четыре до рождения Кольки, матери пришло извещение о гибели мужа. После войны мать снова вышла замуж, и Кольку воспитывал отчим, работящий, добрый мужик и отец хороший. Мать частенько несправедливо бранила его, а вот своего первого мужа, с которым и трех месяцев не прожила, вспоминала только как самое светлое в ее жизни.

Несмотря на то что Колька был природным крестьянином, в юности он имел особую мечту — летать на самолёте или хотя бы парить в небе под куполом парашюта. С тридцатых годов в летние месяцы парашютисты прыгали по субботам сразу с нескольких самолетов над большим полем за Дубровкой, и в небе повисали сотни разноцветных одуванчиков, которые ветер сносил к одному или другому краю поля. Самолёты прилетали с соседнего аэродрома Сеща, и местные рассказывали о тамошних бравых лётчиках в кожаных ремнях с кубарями в петлицах. Как хотелось Кольке вот так же прыгать из бездонного синего неба и парить над родным полем. И он знал, что это ему по силам, что он всему может научиться и все выдержать. Но крестьянская жизнь имеет свою железную логику и не отпускает от себя. Только война вырвала его из привычного природного сельского круговорота.

Завтрак, принесённый Колькой, был не лучше и не хуже ужина, точно таким же, но солдаты рады любой горячей пище и чаю. К его возвращению ребята уже собрались и сидели на лавке у самодельного стола.

— Ну, давай, братцы, налетай! — Колька быстро разложил кашу по котелкам. — Кто куда сегодня двигает? Я целый день буду перетаскивать пушки, комбат сказал, что для лошадей сена полно, а бензин экономить надо. Да и шуму от лошадей меньше, чем от машин. Ну а ты, Иосиф, копать?

— Да, кому же копать-то, как не мне? Дело-то привычное, копай да копай, главное не спешить. Сдуру-то знаешь, чего можно сломать?

Все рассмеялись. Чай допивали на ходу. Ефим уже взгромоздил на спину свою станцию, но Колька попросил его помочь запрячь лошадей. Жеребую Майку он решил не трогать, лишь перевязал ее поближе к сену и воде. Впрягли пару лошадей и подцепили первую — родную свою пушку. То цокая языком, то причмокивая, Колька зашагал рядом с лошадьми. «Ничего, потихоньку перевезем все пушки…» — думал он, прикидывая расстояние до позиции. И еще из головы не уходил их недавний откровенный разговор с Иосифом. Не выдержал хмурый заряжающий — рассказал другу о своих заботах. Вон, оказывается, в каких верхах вращались его родители, у кого он на коленях сидел — подумать страшно. И что? Да ничего хорошего из этого не вышло. Вся семья погибла. А Иосиф теперь с ума от страха сходит — за сестру боится… Нет, об этом молчать надо, лучше забыть, не думать…

Ефим отправился в штаб полка, где капитан Колбаса, начальник связи полка, уже поджидал связистов, нервно прохаживаясь у входа в дом. Легенды об этом капитане расползлись по всему фронту, и не только из-за «колбасной» фамилии. Уж больно колоритен был связист и сам по себе. В частях, как присказку, повторяли его стандартное, лихое представление по телефону: «Начальник связи капитан Колбаса на проводе!»

Сегодня капитан был не в духе. Только что Батя устроил ему сильнейшую головомойку, костеря связистов в самых сильных традициях устной военной речи за отсутствие связи во время вчерашнего марша. Линейной проводной связи на марше, естественно, не было, а радиосвязь постоянно пропадала. Капитан понимал, что Батя совершенно прав, но пытался оправдываться: уж очень холмистая местность пошла. Как раз отсюда начинались Роминтенская пуща и Мазурские озера. Из-за плохой связи третья батарея сбилась с дороги и ушла на шесть километров западнее, в сторону линии фронта. Когда это обнаружилось, вызвать батарею по радиосвязи не удалось, и капитану пришлось на «Виллисе» с двумя бойцами мчаться на её поиски, проклиная нерадивых радистов и сложный рельеф местности. Батарею нагнали в километре от ещё толком не установившегося передового края, спешно развернули в обратную сторону. Вдобавок на обратной дороге, уже в сумерках, водитель не вписался в поворот, и машина ударилась в один из придорожных дубов, которыми в этих местах обсажены все обочины.

Так что теперь левая рука капитана висела на перевязи, и он толком не мог даже закурить, что его страшно злило.

Наконец все связисты были на месте.

— Так, бойцы, это касается связистов всех батарей. Слушайте сюда. Даю вам час. И если к этому времени у меня не будет стабильной связи между штабом и позициями каждой батареи, вы со своими станциями будете бежать впереди пехоты. Понятно? Не на машинах разъезжать, а бежать, обливаясь потом. Пощады не будет никому. Сейчас надо растянуть проводную связь, и через час каждый из вас должен связаться с батарейных позиций со штабом полка и доложить мне о полной готовности. И потом каждый час выходить на связь и докладывать обстановку. Всем проверить рабочее и резервное питание. Если кто-то провалит готовность, голову снесу, не сомневайтесь.

Никто из связистов особо и не сомневался, тем более что знали про разнос, который устроил командир полка капитану. Но и не испугались, хотя капитан Колбаса устраивал разносы похлеще, чем полковник. Ну а что связисты, они ко всему приучены. Как бездомные псы, шарят они вдоль протянутых линий связи, ищут порывы да связь восстанавливают. И подстреливают их чаще, и клянут их громче, и забывают их всегда, как только дело доходит до снабжения да листов наградных.

Добиться устойчивой связи в условиях постоянной дислокации не такая уж и сложная задача. Вот на марше, в движении, когда не знаешь, кто и где находится, тут уже нужно мастерство. Выцыганив у приятелей, штабных связистов, запасные батареи для радиостанции, Ефим отправился на окраину посёлка. Дорога, уложенная плотно подогнанным полевым камнем, шла мимо холма, на котором в окружении дубов стояла оштукатуренная церковь с красной остроконечной черепичной крышей. В западной части церкви была высокая башня, видимо колокольня. Церковь возвышалась над посёлком, совсем не похожая на те, которые Ефим видел в России, на Украине. Да и в Белоруссии с Литвой храмы были другие. Эта же была и строже и проще. Вместе с тем от неё веяло какой-то особенной первозданностью. Рядом с церковью, на соседнем холме, стоял одноэтажный поповский дом. Двери были распахнуты, и солдаты вытаскивали из дома хозяйскую мебель, чтобы удобнее устроиться на новом месте.

«Жаль, что этот дом никто не занял, разграбят его ребята, сожгут», — с сожалением подумал Ефим. Тут же его обогнал «Виллис» начальника связи полка. Машина свернула к дому и въехала на холм, прямо к входу в дом. Офицеры-связисты начали кричать на солдат, требуя занести мебель обратно. Видать, Батя отдал дом попа под расположение связистов. Ну, вот и хорошо, дом целее будет. А если здесь на холме поставить радиостанцию, то и связь поддерживать будет проще. Но не тут-то было. Из дома, отчаянно жестикулируя и смачно матерясь, как это умеют только шофёры и механики, выскочил лейтенант-механик и, не обращая внимания на капитана с перевязанной рукой, стеной пошёл на лейтенантов, а солдаты как ни в чём не бывало продолжали выносить мебель. Но не на того лейтенант нарвался. Связисты начали вырывать стулья из рук солдат, механик решительно отталкивал офицеров. Началась свалка, одного из связистов повалили на землю, но пистолеты никто вытащить не решился. Все были ещё трезвые и знали границы допустимого. Численное преимущество было на стороне противников, травмированный капитан Колбаса в расчёт не принимался, только раздавал пендели механикам да смачно матерился. Ефим, видя это, побежал к дому, на ходу освобождаясь от радиостанции. Вцепился в одного из солдат, опрокинул его на землю, стараясь держаться от офицеров на удалении. Преимущество перешло на сторону связистов, и возня постепенно затихла.

Техник со своими шофёрами покидал поле боя, проклиная на чём свет стоит все связистское племя. Вслед ему зычно хохотал капитан Колбаса.

— Вовремя ты появился, сержант. — Колбаса одобрительно похлопал Ефима по плечу. — Давайте-ка быстро заносите всё обратно. Я останусь здесь, а вы, товарищи лейтенанты, дуйте за личным составом. Размещаемся здесь, технику ставим на дворе.

Слегка помятые, но довольные лейтенанты забрались в «Виллис» и помчались в штаб полка. Ефим принялся не спеша затаскивать стулья в дом. Комнаты в доме были светлые и чистые, служивые ещё не успели натаскать грязи. Мебель была грубоватая, прочная, в каждой комнате в углу стояла кафельная печка. За дверью возле книжных полок лежала стопка книг, завёрнутая в плотную бумагу. Как будто хозяева должны были забрать их с собой, да не сумели, рук не хватило.

Тем временем к дому подвезли полковых связистов. Теперь Ефим мог отправляться дальше, к позициям второй батареи. Путь недальний, через час он уже был на месте. Позиции для батареи готовились на склоне холма. Обустраивались площадки для пушек и хранения боезапаса. Отрывались окопы и щели для солдат. В стороне от орудий готовился КП — командный пункт батареи. Работа предстояла большая, но ребята копали не спеша, ровным темпом, как уже привыкли за многие месяцы войны. Недаром батарейцы шутили: стрельбы — ерунда, главное — окопаться.

Колька со своей тягловой силой притащил первую пушку и тут же отправился за второй. Иосиф, стоя в окопчике, уже отрытом по пояс метрах в пятнадцати позади орудия, махнул Ефиму рукой, подозвал к себе. Копать предстояло ещё долго, до вечера не управиться, а обустраивать и укреплять стенки окопа — это уже на завтра. Иосиф вылез из окопа, закурил.

— Ну, что? Хочешь покопать прусской землицы? Держи лопату!

Ефим спрыгнул в окоп, там было сухо. Хорошо, что позиции на взгорке, в низине под ногами уже хлюпала бы грязь. И копалось пока хорошо, земля бралась ровными пластами, но уже начинала липнуть к лопате, значит, дальше пойдет тяжёлая глина. Главное, чтобы не было воды и камней, ну а глина — дело привычное.

— Иосиф, окопчик-то узковат будет, не развернуться, — подначил товарища Ефим.

— Если тебе узковат, так сними еще сантиметров по тридцать со всех сторон. А по мне так на пару дней и такой щели хватит. Потом, глядишь, и в новом месте копать будем. Перекопаем, мать её так, всю Восточную Пруссию. Ладно, вылезай, давай руку.

Ефим, ухватившись за руку товарища, легко выскочил из окопа.

— Позиция-то хорошая, да вот деревья рядом. Помнишь, Иосиф, когда мы в Белоруссии стояли, зимой ещё. Батарейные позиции в лесу, среди деревьев, разместили, вроде маскировка. А как под артналёт попали, так посекло ребят осколками. Помнишь?

— Такое разве забудешь?

События того зимнего дня навсегда засели в памяти Иосифа. Позицию их батареи обстреливали минами, которые начали рваться вверху, попадая в стволы и крупные ветки деревьев. И тысячи осколков сверху косили солдат у орудий и в окопах. Спасали только узкие щели, где солдаты, вжавшись в самое дно, лежали до конца обстрела. А лошади, беспомощные лошади, гибли. Из всех батарейных лошадей уцелела только Майка. Каким-то неведомым способом Колька затащил лошадь в окоп и заставил там лечь. Тем и сберег. Половину батареи тогда выбило. Иосифа передернуло от тяжёлых воспоминаний.

— Ефим, вон там КП твоего комбата, топай туда, получишь свою персональную лопату.

— Не боись, Иосиф, не припашут. У меня своя задача, да и начальство у меня своё. — Ефим закинул за спину радиостанцию и решительно двинулся на КП батареи.

Иосиф грустно посмотрел ему вслед, тяжело вздохнул, спрыгнул в окопчик, чтобы продолжать опостылевшую, но ставшую уже привычной работу.

КП уже почти полностью отрыли, но накат-крышу ещё не сделали, только начали подвозить бревна. Заниматься устройством стационарной связи сейчас — только под ногами болтаться. Ефим тщательно завернул станцию в плащ-палатку, поставил её к стволу дерева и пошёл в посёлок, куда должны до вечера перебраться вторая и третья батареи. К холму прилепился совсем маленький посёлочек, не то что Толльмингкемен, но и здесь места для батарейцев хватало. Один из домов уже заняли солдаты, здесь же по соседству возился и вездесущий Колька. Отправившись за второй пушкой, Колька завернул в посёлок и занял приглянувшийся ему дом с двумя капитальными сараями. Увидев Ефима, он обрадовался:

— Давай, обустраивайся здесь, пускай все видят, что место занято. Следи, чтоб никто сюда не сунулся. Мне задерживаться нельзя, до вечера буду орудия перетаскивать. Вернёмся поздно. И я и лошади будем чуть живые.

Ефим отыскал две дощечки, уголёк. Написал: «Расположение второй батареи. Все занято». Одну дощечку прибил на калитку, вторую на дверь дома. Комнаты за несколько дней выстудились, но затопить печку Ефим поосторожился: корректировщики огня засекут дым из трубы, да и накроют снарядом. Для опытного артиллериста дело нехитрое, могут и без пристрелки шарахнуть. Но все-таки желание согреться взяло верх над осторожностью, и, выбрав самые сухие поленья, сержант затопил печь. Чем суше дрова, тем жарче они, от такого огня и дым прозрачней. Его труднее заметить с трёх-четырёх километров. Печка весело загудела, набирая тепло. Ефим прикрыл нижнюю дверцу-поддувало, чтобы уменьшить тягу, ну, и чтобы уголёк не выскочил на деревянный пол.

За этой вознёй незаметно пробежало время, и Ефим, подложив в печь побольше дров, побежал на КП.

Ребята уже уложили поверх здоровенной землянки накат из брёвен, сверху раскатали брезент и теперь засыпали крышу толстым слоем земли. Стенки землянки обшили неизвестно где добытыми обрезными досками, такими же уложили заранее выровненный и утоптанный пол. Получилось вполне приличная большая комната, правда, с низковатым потолком. В углу уже стоял стол для работы с картами. Вот как раз возле него Ефим и установил радиостанцию и телефонный аппарат. Быстро вывел антенну на улицу и забросил на ветку растущего рядом дерева. Включил радиостанцию, настроил её и на заданной частоте практически сразу нащупал позывные командира полка. Установил связь, доложил о готовности и начал ожидать расписания плановых докладов. Солдаты уже заканчивали укрепление траншей с боковыми ответвлениями и выходами на противоположную сторону холма. Накат на КП, конечно, от прямого попадания бомбы или крупнокалиберного снаряда вряд ли защитит, а от всякой мелочи укроет надёжно. Ефим еще возился в блиндаже, когда комбат и его заместитель, лейтенант Рогов, начали осмотр.

— Ну, что, Ефим, со связью порядок? Соедини-ка с командиром полка.

— Товарищ капитан, только что связывался, командира в штабе нет — поехал осматривать позиции. Следующий сеанс связи будет через час. — Сержант чуть не поперхнулся, стараясь доложить как можно молодцеватей.

— А на какую батарею Батя поехал, не сказали?

— Никак нет! Но штабной связист видел, что поехали на север, мимо железнодорожного вокзала.

— Ага, ясно. Там Батя задержится надолго. Значит, к нам сегодня не приедет, — подытожил Каневский. — Давай, лейтенант, занимайся обустройством позиций, а я пойду выбирать место для наблюдательного пункта. Сержант, за мной.

Лейтенант Рогов остался осваивать свой командный пункт старшего офицера батареи, а капитан, выбежав из блиндажа, поднялся на гребень холма и стал высматривать место для наблюдательного пункта. Место он выбирал такое, где можно было укрыться понезаметнее и откуда удобно будет вести наблюдение за противником и корректировать огонь орудий. Через ложбину, метрах в трёхстах вправо от дороги, комбат усмотрел подходящую высотку. Он с ходу перепрыгнул придорожную канаву, заполненную водой, пригибаясь, пошёл к намеченной высотке, стараясь оставаться за гребнем пригорка. Сержант шёл рядом, налегке, без привычных катушек проводов и радиостанции.

— Ну как, Ефим, разместились в посёлке? Придется задержаться здесь на недельку-другую. Как там, место для командира оставили?

— Места хватит всем, а вот обустроиться ещё не успели. Я только заскочил туда и занял один дом на окраине с сараями для батарейных лошадей. А старшина для вас выбрал дом в центре. Там уже вовсю старается Романенко. Хозяйничает, вместо того чтобы позиции для пушек откапывать. Видать, в ординарцы набивается.

— Что это, Ефим, вы все так не любите Романенко? Чем он вам насолил? А ординарец мне просто по штату не положен. Всю хозяйственную работу под руководством старшины он делает дополнительно.

— Марк, ну не такой же ты наивный, чтобы думать, что он это делает дополнительно. Старшина забирает его из орудийного расчёта, а ребятам приходится копать и за себя, и за него. Сегодня он готов выполнить любой твой приказ и бежать впереди хозяина, но чуть что — плюнет в спину, а то и донесёт на тебя. А куда настучать, он знает. Гнилой он человек, мужики в батарее напраслину наводить не станут. Держал бы ты его подальше от себя, пока он какую-нибудь подлянку тебе не устроил.

— Ладно, чего-то ты разошёлся. Попридержи язык. Сам ещё зелёный, а уже командира поучаешь. Уж как-нибудь разберусь.

Наступило отчуждённое молчание. Выбранный комбатом холм был чуть повыше, чем место, где окапывалась батарея. Вдобавок здесь росли высокие деревья. Комбат осмотрел взгорок со всех сторон и одобрил — самое то.

— Ефим, давай бегом к старшине, пусть подготовит людей и материалы. Как только стемнеет, они выдвинутся сюда и отроют маленький, хорошо замаскированный блиндаж. Землю рядом не выбрасывать, уносить в сторону. Сверху всё опять уложить дёрном. Вот на этой липе сделать смотровую площадку. Пусть набьют рейки по стволу метров на десять в высоту, а там, где ствол раздваивается, соорудят площадку. Только никаких оструганных досок и реек, белое заметят издалека. До завтрашнего утра, ещё по темноте, протянешь сюда с КП телефонную связь, только тяни не поверху, а с обратной стороны холма. И ребята пусть не ломятся сюда как попало, а заходят снизу, с тыльной стороны. Достань сапёрную лопатку и отметь место для блиндажа.

Сержант достал маленькую немецкую лопатку, быстро отрыл угловые отметки блиндажа, на которые указал комбат.

— Теперь, пожалуй, всё. Беги в батарею, передай распоряжение старшине и занимайся своей связью. А я ещё здесь посижу, понаблюдаю. Да, Ефим, оставь мне свой автомат на всякий случай.

Хоть и не положено передавать своё оружие другому, но сержант снял с плеча автомат, отдал капитану и сбежал по тыльной стороне холма к ручью, а затем уже вдоль него по низине не спеша направился к позициям батареи. По дороге прикинул трассу для прокладки линии связи от командного пункта батареи до только что выбранного наблюдательного пункта. У него в запасе были четыре полные катушки провода, так что просить у полковых связистов, вечно зажимающих комплектацию, не придется. Много чего нужного у него припасено… Ефим понимал про себя, что связист он классный, и цену себе знал. Лёгкий на ногу, ловкий, выносливый, он мог пробраться куда угодно, быстро отыскать разрыв провода и восстановить связь. К тому же слухач отличный, высший класс показывал, принимая сообщения азбукой Морзе с огромной скоростью и отбивая на телеграфном ключе ответные. Хорошо натренировали его старшины за три месяца учёбы в 43-м году. Конечно, сейчас руки у него огрубели, но, если понадобится, то он справится. Всё у него разложено по металлическим коробочкам, стянутым резинками. За год он подобрал отличный набор всяческого мелкого инструмента и приспособ связистских. Миниатюрные и побольше щипчики, плоскогубцы, ножнички, трубочки резиновые, клеммники, изоляция всякая — всё разложено в идеальном порядке. И в машине командира полка лежит его специальный рундучок со всевозможными техническими штучками.

Ну, что ж, обойдётся он своими запасами и, как стемнеет, проложит связь. С этими мыслями Ефим вышел к позициям батареи, на которых осталось только охранение. Привезли запоздалый обед или ранний ужин, и все спустились в посёлок, где столоваться куда сподручнее. Ефим отправился туда же.

На дворе занятого ими дома уже возились, негромко переговариваясь, Колька и Иосиф. Возле сарая уютно хрумкала сеном Майка, ещё пара лошадей стояла у забора. Солдаты, завидев Ефима, обрадовались:

— У тебя сегодня на жратву прямо нюх какой-то! Только стали кашу раскладывать по котелкам, и ты тут как тут. Это ж верный признак бывалого солдата.

Колька беззлобно рассмеялся и, не жадничая, вдоволь положил каши в котелок. Такое веселье бывало нечасто, только в минуты особого душевного спокойствия.

Внезапно со стороны сарая послышался грохот. Ефим и Иосиф мгновенно вылетели во двор. Гибкая тень метнулась от двери сарая в сторону сада. Ефим кинулся наперерез, зацепил ногу убегающего, и они кубарем покатились по траве. Ефим оказался сверху, да ещё успел заехать неизвестному прикладом по шее. Тут же навалился и Иосиф.

Снизу послышалось всхлипывание:

— Nicht schiessen! Nicht schiessen… (Не стреляйте! Не стреляйте…).

— Да это пацан немецкий. — Иосиф встал и начал отряхиваться, внимательно осматриваясь по сторонам.

Ефим связал пленнику руки, рывком поднял с земли и повёл в дом. Колька даже не успел ничего понять, так и продолжал сидеть за столом. Теперь они смогли рассмотреть своего пленника. Пацану на вид было лет четырнадцать — худой, белобрысый, хрупкий как былинка — казалось, он не представлял для солдат никакой опасности. Однако Ефим на всякий случай стреножил ему, будто подросшему жеребёнку, ещё и ноги, после чего усадил в углу на стул. Смотреть на него было жалко, всё его щуплое тело сотрясалось от рыданий.

— Ефим, спроси его, что он тут делает. — Колька сохранял спокойствие и благоразумие.

— Wer bist du, und was machst du hier? — с трудом выдавил из себя связист и ткнул парня в бок. Тот испуганно, глотая слова, быстро залепетал по-немецки. Ефим ничего не понял и попросил говорить медленно и просто.

— Ich wohne in diesem Haus… — коротко ответил пленник.

— Он говорит, что живёт здесь… Это дом их семьи, зовут его Христиан. — Ефим облегчённо вздохнул, так как боялся не понять ответ. Он уже давно не слышал беглой немецкой речи. Да и тот немецкий, который иногда, по старой ещё австрийской традиции, звучал в их городке, так сильно был перемешан с идишем, что самые простые слова распознавались с трудом.

— Wo warst du? Ist jemand noch hier? (Где ты был, и есть ли тут кто-то ещё?)

— Nur allein hier. War im Walde, und abends bin ins Dorf gekommen. (Я тут один. Был в соседнем лесу, а к вечеру пришёл в посёлок.)

— Ладно, всё с пацаном ясно. Пусть сидит, закончим ужин, да и отведём к комбату, там и допросят. — Колька принялся доедать порядком остывшую кашу.

Ели молча, после такого — уже не до душевных разговоров. Только принялись за чай, как в окошко со стороны двора робко постучали. Иосиф с Ефимом выскочили во двор. У окна стоял мужчина и две женщины, закутанные в тёплую тёмную одежду, у их ног крутилась собака. Иосиф завёл их в комнату, собака улеглась у порога. Ефим обошёл дом, тщательно осмотрел двор и сад. Когда воротился, немцы что-то пытались объяснить солдатам. Ефим коротко перевёл:

— Это родители и сестра Христиана, они крестьяне, живут в этом доме, а пять дней назад ушли в соседний лес — переждать бои. Замёрзли, последнее время ничего не ели. Пришли взять в погребе продукты. Просят отпустить их и сына.

Колька решил взять ответственность на себя. Отца усадил в углу рядом со связанным сыном, а мать с дочерью в сопровождении Иосифа отправил в подвал за едой.

— Ефим, сходи к комбату и доложи, а они пока поедят и согреются. Вдруг скажет отправить их в полк к особисту, так хоть пойдут не голодные.

Ефим, недовольный тем, что пришлось так и уйти из дома, не закончив ужин, отправился к комбату. К удивлению сержанта, тот спокойно отнёсся к появлению местных жителей. Велел разместить их в придомовом сарае, а в полк решил сообщить на утреннем докладе.

Обратно Ефим возвращался в хорошем настроении. Почему-то отправка семьи к полковому особисту вызывала в нём внутренний протест и сомнение, будто они совершали предательство по отношению к этим доверившимся им немецким селянам. Хотя, собственно, какое им дело до этих местных жителей? Сами-то немцы сильно заботились о жителях их родных деревень? Главное, чтобы они не путались под ногами. А что там с ними решат в полку, их не касается. Хотя какое-то беспокойство в душе оставалось.

Через полчаса Ефим вернулся в дом и застал всех в комнате. Христиана уже развязали. Солдаты и немцы с аппетитом ели домашнюю колбасу, принесенную хозяевами из погреба, запивали чаем из цивильных кружек, которые немка достала из сундука, стоящего с откинутой крышкой у стены. Немец пытался что-то объяснять, но солдаты не понимали и возвращению Ефима обрадовались. Он тоже не всё понимал в торопливой немецкой речи, но суть сводилась к тому, что они мирные люди, замёрзли и оголодали в лесу, и нельзя ли им теперь вернуться домой. Как и приказал комбат, семью разместили в одном из сараев, строго-настрого запретив выходить со двора, а в ночное время и из сарая.

Уже совсем стемнело, и Ефим с Иосифом, вызвавшимся в помощь, отправился тянуть телефонную линию к наблюдательному пункту. Каждый нес по две катушки провода, да ещё автоматы били прикладами по спинам солдат. Через час дотянули линию до места. Там уже отрыли и обустроили маленький, хорошо замаскированный, совсем незаметный блиндажик. Ефим затащил провода внутрь и развел по блиндажу, прикинув, где будет удобнее установить телефонный аппарат.

Неслышно, как крадущийся за зверем охотник, к блиндажу подошёл комбат. Приглушенно, шёпотом спросил, закончили ли они работу, отправил их в посёлок, а сам полез на дерево, где уже устроили хорошо замаскированное место наблюдателя. Солдатам такое странное поведение командира было привычно, каждый раз на новом месте их капитан вел тщательный осмотр местности не только днём, но и ночью.

Иосиф ворчал:

— Ну, все, теперь опять каждую ночь будем пушку по горкам таскать. Твой комбат все никак не навоюется. Личные счёты, видите ли, у него, а в мыле мы. Ни поспать, ни поесть. Когда уж он успокоится.

— Нет, Иосиф, пока до Берлина не дойдем, комбат не успокоится. Глядишь, мы еще и по берлинским улицам пушку покатаем.

Солдаты возвращались в посёлок скрытно, вдоль только что проложенной линии связи, бегом преодолевая открытые места. Береженого бог бережет, да и распогодилось нынче, все видно — ясная ночь опустилась на холмы, долины и посёлки этого озерного края, откуда начинаются таинственные Мазурские леса.