Возвращение на Голгофу

— 12 — Начало сентября 1914 года

С давних пор в родительском доме Орловцева жила традиция неспешных вечерних чаепитий с разговорами за самоваром. Ник то ли слышал, то ли где-то читал, что самовары завезли в Россию в восемнадцатом веке с севера Германии. Но вот в инстербургском отеле для них не нашлось ни одного самовара. Братьям принесли чайник кипятка, и они пили чай вприкуску из больших чашек с гербом, на котором охотник держал рог и щит с буквами «G.F.» и бурым медведем. Они пили чай, сидя напротив друг друга, и разговаривали. Так разговаривают меж собой по вечерам братья во многих домах по всей России. Разговор касался будущего, и ожидания их были отрадны. Военная кампания армии Ренненкампфа в северной части Восточной Пруссии развивалась успешно, русские войска дошли до Тапиау и Алленбурга, перешли Дейму и Алле, приблизились к Кёнигсбергу. С юга на Восточную Пруссию с небольшой задержкой наступала 2-я армия Самсонова, еще более многочисленная, чем 1-я русская армия. Её корпуса совершили марш из глубины польских земель и уже вторглись в Мазуры и Вармию. Тревожные звонки об угрозах, нависших над 2-й армией, только начинали поступать и пока не вызывали особой озабоченности. Боевой дух в частях оставался высоким, солдаты рвались вперёд.

Николай, занятый военной службой, уже давно отошёл и поотвык от родительского дома, а Юрий всё ещё жил радостями и заботами родителей. Он весело с прибаутками рассказывал, как в первый же отпуск явится домой в офицерской форме, может, даже и с наградами. Как довольный отец будет ходить вокруг него, рассматривать, хлопать по плечам, а мама накроет праздничный стол. И ждать этих радостных встреч недолго — сколько войне-то длиться, от силы месяц или два. Потом домой и в университет; может, даже удастся вернуться на свой курс.

— Юра, это политики и журналисты утверждают, что война будет быстрой и короткой. Но я знаю о войнах больше других и скажу тебе, войны не бывают ни быстрыми, ни короткими, особенно для тех, кого успевают ранить или убить.

Братья проговорили часа два. Наконец усталость взяла свое — Николай отправился спать. Юрий ещё долго сидел за столом, потихоньку шептал что-то нараспев и записывал слова столбиком на листке из ученической тетрадки.

Утром они быстро позавтракали и вместе отправились на вокзал. Там бурлил водоворот из сотен солдат и офицеров. Водоворот обезличенной человеческой массы, где индивидуальность стёрта установленным покроем мундиров, цветом ткани, одной общей задачей на всех, даже регулярным расположением тел в пространстве в виде шеренг, колонн или правильных коробок. А самое главное — отсутствием личной воли и полным подчинением воле армейского начальника. А кто источник этой воли, им неизвестно. То ли мудрец-стратег, планирующий операции и думающий о судьбе своих солдат, но не каждого в отдельности, а всех скопом. То ли легкомысленный кутила и развратник, для которого его солдаты — просто мясо на фронтовой бойне. А может, честолюбивый безумец, готовый сгубить тысячи жизней ради своей славы или из страха перед высшим начальством.

На перроне Юрий встретился со своим другом, высоким, нескладным прапорщиком; накануне, в радостной суете, он забыл познакомить его с братом.

— Сергей Громов, — вытянувшись, представился тот Николаю, с почтением рассматривая его капитанские погоны и бравую подтянутую фигуру. И тут же исчез, захваченный водоворотом шинелей и мундиров.

Затягивать расставание братья не стали, вздохнули и обнялись на прощание. Юрий шагнул на перрон, где интендантская команда уже ожидала отправки в Гуминнен, и мгновенно затерялся среди массы серо-зелёных фигур. Николай ещё раз махнул рукой в сторону, куда ушёл брат, вовсе не надеясь, что тот увидит этот беспомощный жест расставания, и с лёгким сердцем отправился в штаб армии.

В штабе Орловцева ждали, тут же навалили на него новую заботу, отношения к боевым действиям не имевшую, но выматывавшую его сильнее, чем пребывание на передовой. Части 1-й гвардейской кавалерийской бригады отзывались из действующей армии в Ковно для последующей отправки на Галицийский фронт. В Инстербурге планировалось несколько дней отдыха и переформирование. В город прибыли лейб-гвардии кавалергардский и конный полки, с ними батарея лейб-гвардии конной артиллерии. Командиры полков: кавалергардского — генерал Долгоруков и конно-гвардейского — генерал Скоропадский, уже находились в штабе армии. Прибывших размещали на отдых в казармах прусского 9-го конно-егерского полка. Большинство офицеров расселили по гостиницам. Орловцеву сначала поручили сопроводить старших офицеров гвардии для осмотра казарм. Работа с офицерами гвардейской кавалерийской бригады, многие из которых были выходцами из самых знатных дворянских семей, неблагодарная и хлопотная. Никто из штабных особого желания заниматься ими не имел, и Орловцев попал как кур в ощип. Посыпались всяческие поручения, а то и капризы. Ничего не поделаешь, всем этим пришлось заниматься допоздна.

В гостиницу он вернулся усталый, с единственным желанием немедленно лечь спать. Этим вечером в номере было электричество и, раздеваясь, он нашёл на столе листок, оставленный братом. Юра переписал для него стихотворение, которое сочинил глубокой ночью.

Орловцев долго раздумывал над каждой прочитанной строфой:

Его взволновало, что Юра прямо обращался к нему, хотя символы, использованные в стихотворении, не были ему близки. В двух заключительных строфах он чувствовал глубокий смысл, понятный и важный не только для него, но и для таких же, как он, офицеров.

С этими строками Орловцев и заснул, с ними же проснулся. И все утро, пока разъезжал с поручениями по частям, размещённым в городе, он думал о брате и его стихотворении.

Офицеры штаба работали с предельным напряжением, но полностью справиться с управлением армией, воевавшей на фронте большой протяжённости и глубины, не успевали. А тут ещё решение командующего — провести в Инстербурге парад. Традиционно 2 сентября в России праздновался День русской гвардии. Ещё в 1700 году два первых петровских полка получили почётное наименование «лейб-гвардейских». Поэтому Ренненкампф и решил провести 5 сентября в Инстербурге, на старой рыночной площади, парад гвардии. Здесь же наградить орденами гвардейских офицеров, отличившихся в августовских боях, в надежде, что это послужит укреплению морального духа армии, да и знатным офицерам, коих в гвардейских частях предостаточно, лестно такое отличие. В штабе подготовили порядок прохождения частей в парадном строю, и Орловцев доводил парадное расписание до командиров. Все, принимая расписание, уточняли детали прохождения. А вот командир конно-гвардейского полка генерал Скоропадский категорически не принял порядок следования частей и обрушил своё негодование на Орловцева, будто именно он составил парадное расписание.

Пришлось ехать в штаб, вносить коррективы и снова согласовывать порядок прохождения. На эту бестолковую работу ушёл весь день. Вся же подготовка к параду заняла три дня и вынула у Орловцева всю душу.

В десять утра 5 сентября автомобиль командующего прибыл на место проведения парада и остановился перед лютеранской кирхой. Все части уже выстроились по периметру площади. Заиграл военный оркестр, и под звуки марша генерал от кавалерии фон Ренненкампф обошёл парадный строй, поздоровался с полками, горячо поблагодарил их за храбрость и доблестную службу. Затем начался молебен, по окончании которого перед строем вызвали офицеров, представленных к Георгиевским крестам и медалям. Командующий лично вручал кавалергардам и конногвардейцам первые боевые награды. Среди награждённых орденом Святого Георгия 4-й степени был и ротмистр конно-гвардейского полка барон Врангель. После этой церемонии взвыли боевые трубы, полки заняли предписанные им позиции в парадном строю. Командиры пытались подровнять строевые коробки своих частей, которым после объявления мобилизации было не до шагистики. Шум на секунду затих, и русские полки двинулись торжественным маршем по камням старой немецкой площади. Командующий вместе с офицерами штаба возглавили парадную колонну. Во главе частей шли командиры. Солдаты с песнями покинули площадь и разошлись по квартирам. Толпа горожан, собравшаяся у площади, с удивлением смотрела на ранее невиданное зрелище русского парада. Назавтра эти гвардейские части выдвигались в поход.

После парада Ренненкампф приказал двум полкам пехоты пройти маршем мимо отеля «Дессауэр Хоф». Сам он со своими штабными офицерами стоял напротив отеля и придирчиво наблюдал, как полки маршировали мимо него чётким строем под звуки оркестра. Каждую роту командующий приветствовал отдельно, на что солдаты восторженно кричали в ответ «ура!».

Затем офицеров собрали в ресторане отеля, где Ренненкампф зачитал им телеграммы о решительных успехах на Галицийском фронте, взятии Львова и Галича. В ответ раздались такие восторженные крики, что в отеле закачались люстры.

Командующий быстро покинул офицерское собрание и уединился в своём номере. Этот парадный день потребовал от него большого внутреннего напряжения. Последние новости, с большим опозданием приходившие из штаба фронта, вызывали серьёзные опасения: над 2-й армией генерала Самсонова сгущались тучи, надвигалась катастрофа. А он ничего не мог сделать! Это при его-то умении проводить стремительные боевые операции! После победы под Гумбинненом 20 августа он оказался в пустоте, в нелепом положении бойца, готового нанести разящий удар, но потерявшего противника. Да, германская армия панически отступила, попросту бежала. Но, воспользовавшись нежданной передышкой, быстро пришла в себя, перегруппировалась, и теперь он раз за разом наносил удары в зияющую пустоту. Весь этот натиск проваливался, не давал никакого результата, все вдруг стало зыбким, неясным, неверным. Не на что было опереться.

В ресторанном зале отеля продолжалось веселье, но для Орловцева радость эта уже омрачилась тревожными новостями из Мазур. Сначала стало известно, что армия Самсонова проиграла крупное сражение в районе Комусинского леса под Танненбергом[19]. А на следующий день, 6 сентября, немецкий аэроплан разбросал над городом листовки с сообщением о разгроме русской армии в Мазурах и самоубийстве командующего Самсонова. Боевой дух солдат упал, офицеры ходили мрачные, пытаясь понять причины и масштаб поражения.

Последние дни Орловцев был так занят по службе, что не мог встретиться с Верой. И только накануне отъезда на фронт, 7 августа, они смогли уединиться в ставшей уже родной гостиничной комнате. Вера соскучилась и без умолку рассказывала о том, что происходило в их госпитале.

Несколько дней назад после обеда у них случился переполох. Командующий армией прибыл в госпиталь без предупреждения. Не встреченный никем, он поднялся по лестнице на второй этаж. Врачи и медсёстры, ужинавшие за общим столом, вскочили, готовые бежать по своим рабочим местам. Оказалось, что генерал специально приехал в госпиталь, чтобы вручить Георгиевский крест великому князю Дмитрию за храбрость в Каушенском бою и спасение раненого офицера. Вручением награды члену императорской семьи, да ещё в присутствии его сестры, великой княгини Марии Павловны, генерал преследовал большие карьерные цели. Было видно, что он готовился к этому действу и заметно волновался. Его мощный корпус туго перетягивал пояс, тщательно расчёсанные усы и бакенбарды воинственно топорщились. В палате, где лежал великий князь Дмитрий, собрались врачи и сестры госпиталя, ходячие раненые. Адъютант передал командующему бархатную коробочку с наградой. В этом месте рассказа Вера особенно разволновалась, её голос задрожал:

— Представляешь, когда барон Ренненкампф произнёс поздравительное слово, достал из коробочки крест и уже хотел прикрепить его к груди офицера, на награде не оказалось заколки. Все растерялись. Тут я сняла свою булавку и передала генералу. Моей булавкой, представляешь, моей, он приколол орден на грудь великого князя Дмитрия. Наша Мария Павловна так радовалась, что кинулась к брату и расплакалась на его груди.

А на следующий день мы с Марией Павловной ходили за покупками в магазины, что на старой рыночной площади. На улицах толкалось много народу. Местные и приезжие немцы торговали с повозок, наши офицеры прогуливались по городу. Неожиданно к нам обратился поручик, подъехавший на лошади. Его ранили в руку, повязка на его предплечье ослабла, через неё проступили пятна свежей крови.

— Барышни-сестрички, нет ли у вас бинта — повязку поменять? — обратился он к нам.

К счастью, перед выходом Мария Павловна велела мне взять с собой медицинскую сумку. Я быстро вынула чистый бинт, который утром смотала в перевязочной, и передала ей. Она повернулась к раненому:

— Пусть кто-нибудь из солдат подержит вашего коня, а мы отойдём в тень.

Поручик спешился, повод передал стоящему рядом солдату и прошёл за великой княгиней. Выбрав место в тени, подальше от гуляющих, она сняла с руки раненого офицера грязную повязку и начала накладывать свежий бинт. В это время проходивший мимо офицер обратился к ней с просьбой:

— Разрешите, Ваше императорское высочество, я сделаю снимок?

Мария Павловна растерялась, передала бинты мне, обернулась и узнала в офицере с фотокамерой одного из штабных.

— Не надо фотографировать, господа, — попросила она, смутившись.

Раненый офицер понял, кто перед ним, и сильно разволновался. Великая княгиня продолжала ловко накладывать свежую повязку. Офицер поднял глаза на Марию Павловну, в них стояли слёзы.

— Позвольте спросить, кто вы? — произнёс он.

Сохранить тайну не удалось, и Мария Павловна назвалась.

— Так, значит, вы двоюродная сестра императора?

— Да, это так.

Он всмотрелся в лицо княгини, затем неожиданно для всех опустился на колени, бережно взял край её хлопкового платья и поцеловал его. Мария Павловна, совершенно ошеломлённая всем этим происшествием, смутилась. Не произнеся ни слова на прощание, она кинулась через улицу в магазин. Там я нагнала её и попыталась успокоить. На обратном пути в госпиталь Мария Павловна молчала, не осмеливалась поднять глаза, опасаясь, что может встретить кого-нибудь из свидетелей недавней сцены.

А ещё мы с ней ездили на повозке за яблоками. В тот сентябрьский день стояла прекрасная погода, ещё зеленели деревья, и солнце светило над убранными полями. Подъехали к ухоженному хутору. За оградой виднелись обильно усыпанные плодами яблони. Мы въехали в ворота.

Мария Павловна осталась у повозки, а я пошла на поиски хозяев. В саду русские солдаты беседовали с хуторянами. Один из военных остался смотреть за нашей лошадью, а мы наполняли мешки спелыми яблоками. Так хорошо было.

Один солдатик посматривал на Марию Павловну, словно хотел что-то сказать, но не решался. Наконец заговорил:

— Ведь вы великая княгиня Мария Павловна из Москвы? Я видел вас в Москве и сразу узнал. Только не мог поверить, ведь вы одеты как медицинская сестра.

Завязалась оживлённая беседа, как случается при встрече земляков, в особенности москвичей.

— Рискованно с вашей стороны выезжать за город без сопровождения, — сказал солдат. — Противник отсюда недалеко, такие поездки опасны… Да и местным доверять нельзя. Мы проводим вас назад, до города.

Я отказывалась, но он все же сопроводил нас верхом до Инстербурга.

Орловцев с нежностью слушал оживленный щебет Веры, что-то отвечал ей. Так ночь незаметно и пролетела в разговорах и объятиях. Орловцев уже опаздывал, спешил, но сил расстаться с любимой не было. Он надеялся вернуться в Инстербург через двое суток. Но, зная про уже начавшееся отступление армии, сомневался, застанет ли возлюбленную в городе. Вера прощалась с ним на крыльце гостиницы, обнимала его, шептала в ухо слова-обереги, утыкаясь носом в жёсткий воротник его кителя.

Рано утром, получив под роспись в штабе армии секретный пакет, Орловцев уже скакал в сопровождении казака в штаб 27-й дивизии в сторону Алленбурга. Несмотря на большой поток войск, двигавшийся навстречу, всадники достигли окрестностей городка вечером того же дня. Заночевали в трёх километрах от него. Поднялись на рассвете и отправились к мосту возле деревушки, намереваясь переправиться через Алле. На переправе нос к носу и столкнулись с офицерами штаба дивизии, здесь же через реку переправлялся начальник дивизии генерал Адариди. Пока генерал беседовал с командиром роты, готовившим переправу к обороне, Орловцев терпеливо ждал. Потом доложил о штабных планах. Адариди выслушал его, расспросил о состоянии и загруженности дорог. Пакет был передан в руки начальнику штаба дивизии и тут же вскрыт. В нём оказался приказ командующего о немедленном организованном отступлении дивизии. Определялись маршруты движения в направлении Гумбиннена южнее Инстербурга.

Орловцев получил расписку о вручении приказа и отправился в обратный путь. На этот раз он выбрал дорогу через Велау и дальше по шоссе на Инстербург через Таплакен и Норкиттен. До Велау добрались без задержек, но в городке, при переправе по мостам через Алле и Прегель, потеряли много времени.

Войска сплошным потоком шли на восток. Так, под угрозой фланговых охватов немцев начался отход армии Ренненкампфа. Войска шли поротно и побатальонно, строго соблюдая дистанцию между подразделениями. Кавалерии было немного, в полном порядке шла пехота, не спеша проходила артиллерия. Полки шли с зачехлёнными знамёнами, проходили штабы корпусов, дивизий, бригад. Крупнокалиберные пушки шли по мосту с большой дистанцией. Мост скрипел и пошатывался под грузом тяжёлой артиллерии. Командиры батарей оставались рядом с орудийными расчётами и контролировали переправу, пока последняя пушка не прокатилась через мост.

Пока переправлялась артиллерия, Орловцев разговорился со знакомым капитаном, чья рота была оставлена для обороны моста. Тот готовил солдат к выполнению боевой задачи: оборонять мост для обеспечения отхода русских войск и в последний момент уничтожить его. Орловцев стоял поблизости и думал, смог бы он выполнить такую задачу с этой ротой, надолго ли задержал бы врага? Даже если рота уже закалена в прежних боях и стычках с немцами, сможет ли она устоять, не поддастся ли панике… Орловцев посоветовал капитану внимательнее посмотреть подступы к позиции с левого фланга. Там к реке подходила глубокая лощина, густо поросшая кустарником. Грамотно используя эту особенность местности, можно значительно усилить оборону моста.

Наконец батареи закончили переправу, Орловцев сердечно распрощался с ротным, и они с казаком, переехав мост на рысях, обгоняя войска, поскакали на восток. Им ещё дважды пришлось переправляться через реки, каждый раз со значительной потерей времени. Ночевали в маленьком фольварке за Норкиттеном и до штаба в Инстербурге добрались только к обеду 10 сентября.

За эти трое суток город изменился — теперь в нём пахло смертью, опасность подстерегала за каждым поворотом. Бросались в глаза разрушенные дома. Здание железнодорожного вокзала, где совсем недавно Орловцев провожал брата, было разрушено бомбами с немецких аэропланов и цеппелинов.

Командующий армией уже принял решение об эвакуации штаба. Полным ходом шла упаковка и погрузка документов и прочего штабного хозяйства. Орловцев опасался, что его немедленно назначат ответственным за какой-нибудь важный участок работы и у него уже не будет никакой возможности найти Веру. Поэтому он направился на доклад не к дежурному по штабу, а к самому начальнику штаба — генералу Милеанту. Кроме доклада о выполнении задания, он подробно передал разговор с Адариди о плане отступления и доложил о ситуации на дорогах и, особенно, на переправах через реки. Генерал внимательно выслушал доклад, поблагодарил его за службу и отпустил без всяких поручений. Воспользовавшись этим, Орловцев немедленно кинулся в госпиталь, надеясь увидеть Веру.

В госпитале лихорадочно готовились к эвакуации. Орловцев узнал, что накануне большую часть раненых уже отправили санитарным поездом до Вержболово и, скорей всего, дальше на север в сторону столицы. Вера должна была сопровождать их, а вот до какого места, никто не знал. Весь день вместе с персоналом госпиталя она перевозила раненых на станцию. Везли их очень медленно на тряских безрессорных повозках, сёстры шли рядом с ними по грубой булыжной мостовой. К этому времени станцию почти полностью разрушили немецкие лётчики, носилки пришлось составлять прямо на мостовую и потом, по мере возможности, заносить раненых в санитарные вагоны. Аэропланы продолжали летать над городом, со всех сторон слышались взрывы. В любую минуту они могли появиться над станцией. К счастью, этого не произошло. К вечеру погрузку благополучно завершили, и Вера осталась старшей сестрой в одном из переполненных вагонов.

С одной стороны, Орловцев радовался, что Вера скорей всего теперь в безопасности, а с другой — отчаянно страдал, что не успел увидеть её до отъезда. И все-таки хорошо, что она уехала. В городе становилось небезопасно. В позапрошлую ночь бомбили как раз ту часть города, где размещался госпиталь. Скорее всего, бомбардировке планировали подвергнуть штаб армии в отеле «Дессауэр Хоф», но из-за режима затемнения дирижабль не обнаружил цель, и бомбы упали на другие здания, вызвав панику и у военных, и у горожан.

Орловцев вспомнил, как чуть более недели назад они гуляли с Верой и братом по городку, фотографировались. Он до сих пор так и не забрал фотографии. Отыскав квитанцию, он по пути из госпиталя заглянул в фотоателье Лутката. Двери ателье были закрыты, на них висело объявление, что выдача исполненных заказов будет производиться только 11 сентября и не в этом помещении, а в филиале ателье — на улице неподалеку от железнодорожного тоннеля. Огорчённый Орловцев бережно положил квитанцию в карман кителя и направился в штаб. Теперь он был готов к любым поручениям. До позднего вечера возился со штабной документацией, сортируя и упаковывая бумаги в ящики. В гостиницу пришёл за полночь, рассчитался за номер и уснул мертвецким сном, велев консьержу разбудить его в пять утра.

Ранним утром 11 сентября в штабе заканчивали погрузку документации. По поручению начальника штаба Орловцев разыскал хозяина отеля и от имени Ренненкампфа распорядился срочно подготовить счета за проживание, по которым офицеры произведут оплату.

Все офицеры штаба, пользовавшиеся услугами отеля, этим же утром явились к хозяину, полностью оплатили свои счета за проживание в отеле и питание, благодарили его за хороший приём. Орловцев тщательно проверил расчёты, хозяин попытался предъявить счёт ещё и за казино, но Орловцев, ссылаясь на начальство, отказал в этом. Немец попросил оставить письменное распоряжение идущим следом войскам, чтобы его отель не занимали и не грабили. Он получил подобную бумагу от старших офицеров штаба и на радостях начал раздавать офицерам и сёстрам милосердия рекламные открытки с изображением отеля «Дессауэр Хоф».

Погрузку закончили, старшие офицеры разместились в автомобилях. В комнате дежурного генералы ждали командующего. Шёл разговор на повышенных тонах. По голосам Орловцев заключил, что князь Белозерский-Белосельский с Шуваловым и кто-то третий обсуждают, как теперь получить с казны деньги за не дошедшие до армии эшелоны со снабжением, ранее оплаченные князем.

Наконец в фойе спустился Ренненкампф, судя по всему, в отвратительном настроении. Он коротко попрощался со всеми, с хозяином отеля персонально, бросив ему на ходу:

— До свидания! Через две недели я вернусь.

И быстро прошёл к ожидавшему его автомобилю. Тотчас было приказано подать и другие штабные машины. Ренненкампф коротко приказал: «На Гольдап!» Отель как-то сразу опустел. В нем остались только два телефониста. А напряжение в городе нарастало и нарастало, гром артиллерийской канонады, доносившейся с запада, словно туча, висел над всеми улицами.

Орловцев с частью офицеров штаба следовал отдельно от свиты командующего. За его плечами оставался горящий полуразрушенный город. Но в памяти Орловцева жил другой Инстербург — исполненный ожиданиями, волнением, любовным трепетом, страстью, горьким вкусом разлуки на губах. Этот неполный инстербургский месяц вместил огромное количество событий, радостных и трагических. Воротиться ли он сюда когда-нибудь? Как они будут вспоминать всё это вместе с Верой? Что останется в их душах? Война или Любовь?

Конная группа офицеров прошла на рысях сначала в направлении Даркемена, не доезжая которого свернула на восток, в сторону деревни Гавайтен, откуда совсем недалеко было и до Гольдапа. Заночевали в строениях уцелевшего фольварка. Поднялись 12 сентября до рассвета и уже около семи утра ждали очереди на переезд по мосту через ручей Гавайте. Здесь же за движением головных колонн войск 3-го и 4-го корпусов наблюдали генералы Епанчин, Чагин и Алиев. Вскоре штабную колонну вне очереди пропустили через маленькую переправу, и они поскакали дальше.

Части корпусов, выделенные в арьергард, вели непрерывные бои с наступающими немецкими войсками, давая время огромной массе русской армии организованно выйти из опасной зоны. Штабные шли на рысях на восток с небольшими перерывами на отдых. Поздно ночью пересекли границу и заночевали в маленькой литовской деревушке. На следующий день, 13 сентября, Орловцев уже прибыл в Вержболово, где временно разместились службы штаба армии.

Воспользовавшись несколькими свободными часами, он объездил госпитали, развёрнутые в Вержболово. В одном из них узнал, что санитарный поезд с госпиталем великой княгини, который сопровождала Вера, проследовал два дня назад через Вержболово в Новгород, где раненых должны были устроить на стационарное лечение.

Все подразделения штаба армии в течение суток благополучно вышли из Восточной Пруссии и добрались до российской территории. Теперь штаб мог выполнять свои функции в полном объёме.

Работы в штабе хватало, но и суеты и неразберихи тоже. Орловцев с утра бегал по важным и уж совсем пустяковым поручениям и порядком устал.

Во второй половине дня суета чуть затихла, но тут ему принесли записку от раненого прапорщика Сергея Громова, находившегося в госпитале неподалёку. Николай сначала удивился, а потом припомнил его нескладную фигуру, и недоброе предчувствие шевельнулось у него в душе. Громов писал, что имеет сообщить ему нечто важное, касающееся его брата Юрия. Охваченный тревогой, Орловцев немедленно отправился в госпиталь.

Громова он нашел в палате легкораненых. Тот с непривычки неумело прыгал на костылях — ранение в бедро правой ноги, кость, к счастью, не повреждена. Увидев Орловцева, Громов изменился в лице, слёзы навернулись у него на глазах. Он сел на кровать, попросил присесть Орловцева на стул, стоящий рядом. Долго копался в тумбочке, достал оттуда тетрадку, завёрнутую в клеёнку, стопку писем, портсигар. Ни слова не говоря, передал их побелевшему как мел штабс-капитану.

— Где это случилось? — Горло Орловцева перехватила судорога, и Громов с трудом разобрал вопрос.

— Мы прикрывали отход 20-го корпуса… Отступали от Даркемена к Толльминкемену и с трудом сдерживали натиск немцев. Тяжёлый ночной бой завязался где-то после Вильгельмсберга. Мы ценой огромных потерь отбили атаку и утром вышли из боя, вынося раненых. Юру ранило в живот, мы везли его с другими ранеными на телеге. Он жил ещё три часа, всё время просил пить и мучился от страшной боли. Когда он умер, документы забрал ротный, а я — несколько личных вещей. И, как нарочно, снова немцы наскочили. Меня, видите, ранило в ногу. Там много погибло наших. Очень много… Тела убитых оставались по мере движения прямо на полях вдоль дороги. Что было делать? Мы и так еле-еле отбивались… — Он понурил голову.

Орловцев молча взял тетрадку и вещи брата, шатаясь, вышел из палаты на улицу.

«Как я об этом скажу родителям, как?..» — Он шёл по улочке литовского городка, не разбирая дороги, огромный колокол гудел в его голове. Неизвестно, сколько времени прошло, пока он блуждал по городку. Когда пришёл в себя, увидел, что стоит у ограды православного храма. Повинуясь внутреннему голосу, зашёл внутрь, обошёл храм, надолго остановился возле иконы Божьей Матери. Шептал молитву, самую первую, которую выучил в детстве вместе с матерью. Облегчение не наступало, и он неподвижно продолжал стоять у иконы. К нему подошёл священник, удивленный долгим молитвенным стоянием офицера.

— Сын мой, что у вас случилось? Расскажите мне, помолимся вместе.

Голос священника и весь его облик располагали к себе. Орловцев, сам удивляясь своей откровенности, рассказал ему о гибели брата, о родителях, которым он не может решиться написать, о своем бессилии. Священника звали отец Александр Боярский. Он учился в Петербургской духовной академии в то же самое время, что и Орловцев в Николаевской военной академии. Доверительный разговор между ними шёл долго, и к концу его Орловцев почувствовал облегчение. Горе осталось, но обжигающее отчаяние ушло. Душа словно освободилась от тяжкого груза. На прощание отец Александр снова подвёл офицера к иконе Богородицы, и они зажгли свечи перед святым образом.

Из церкви Орловцев отправился в штаб. Война продолжалась. Германская граница осталась за спиной, хотя и была совсем рядом. Но сейчас он был дома, только теперь дом осиротел, в доме этом не было его брата.