Я останавливаю время

МЫС ОЛЮТОРКА

Японское море встретило нас штормом и секущей пургой. Неприветливое, оно, казалось, готовило еще много неожиданных и непредвиденных каверз.

Я познакомился с капитаном корабля Василием Вагой, летчиками — старым полярником В. Молоковым, Ф. Фарихом, с группой молодых военных летчиков под командой капитана П. Каманина. Мы очень сдружились с Фарихом и Молоковым. Оба они были великолепными рассказчиками и знали массу историй из жизни своих друзей-летчиков. Историй и веселых, задорных, и суровых, героических, вошедших в предание. Я сразу привязался к этим людям потому, что они напоминали мне Бухгольца, потому, что сами были чудесными, замечательными представителями летного племени.

Вскоре «Смоленску» пришлось менять курс — Татарский пролив и пролив Лаперуза забиты льдами. Пойдем через Сангарский пролив мимо города Хакодате.

Прошли зеленые берега Японии, и корабль, ласково покачивая, принял Тихий океан. Он встретил нас горячим солнцем и распластался, огромный, зеленый, молчаливый.

Слева по борту, как на детской переводной картинке, проявились Курильские острова. Мы прошли довольно близко от них. Покрытые снегом Курилы производили мрачное впечатление — дикие, пустынные. За Курильской грядой стеной стоял серый туман, и плескалась высокая волна. Какой контраст: там — Охотское море, бурное, холодное, серое, здесь, по восточную сторону, — теплый мир и чистые голубые краски.

Черная птица с длинными острыми крыльями распростерлась над кормовым флагом, будто привязав себя к нему невидимой нитью. Ее пробовали отогнать — кричали, стучали, махали шапками. Но она только хищно и зло поворачивала голову на наши крики и продолжала лететь, строго соблюдая первоначальную дистанцию.

— Обратите внимание, — сказал подошедший капитан, — настоящий буревестник. Я и сам впервые его вижу. Он не зря носит свое имя. Видимо, придется нам испытать хороший шторм…

Капитан отправился на мостик, а я — за камерой. Буревестник дал себя снять и, пролетев еще несколько минут, вдруг метнулся вниз к самой воде. Почти задевая крылом воду, он исчез в западном направлении.

К концу дня погода резко изменилась. Налетел холодный, порывистый ветер со снегом. Видимость пропала. «Смоленск» заплясал на крутой волне, выписывая сложные восьмерки килевой и бортовой качки. Черная птица оказалась настоящим вестником бури.

…Надвигается вечер, а с ним — мутная ночь. Ветер становится ураганным и воет остервенело в снастях парохода. Волны давно уже превратились в какие-то сказочные горы, на которые со скрипом и скрежетом взбирается наш корабль, а, забравшись, — вдруг падает стремительно в морскую бездну. И так мы двигаемся со скоростью 4–5 миль в час к нашей далекой цели…

Спать совершенно невозможно — угол крена парохода достигает 50°, и, лежа на койке, — либо стоишь на ногах под этим углом в 50°, либо под тем же углом — на голове.

Снежная пурга ворвалась между Курильскими сопками, как в распахнутые ворота, и дохнула на нас с Охотского моря ледяной стужей. Все скрылось в белом вихре, а корабль превратился в причудливую ледяную глыбу.

Сыграли аврал. Команда и члены экспедиции, вооружившись топорами и ломами, начали обкалывать с корабля лед. Труд адский. Стремительная качка создавала непреодолимые трудности. Нужно было держаться обеими руками, чтобы не вылететь за борт, и в то же время скалывать быстро растущие ледяные наросты на частях корабля. Мороз сковывал движения, руки деревенели.

Ледяной шторм продолжался до Командорских островов. Восемь суток экипаж боролся с белым ураганом. Наконец впереди, в разрывах пурги, показалось солнце и битый лед. «Смоленск» вступил в полосу мертвой зыби. Ветер немного стих. Только огромные валы, покрытые сверкающей мозаикой льда, поднимали и опускали пароход, укачивая чуть ли не насмерть новичков из состава экспедиции.

Скорость нашего продвижения снизилась. Вскоре корабль остановился, не в силах преодолеть сопротивление сплошного ледяного массива. Решено было выбираться обратно.

Нас окружило белое безмолвие. Мертвая зыбь, как люлька, плавно и ритмично баюкала «Смоленск». С огромными трудностями удалось выскочить из крепких тисков.

Капитан Вага повел пароход вдоль кромки льда.

Так мы двигались в поисках прохода на восток — к берегам Америки, но безрезультатно.

На совещании в кают-компании летчики Молоков и Фарих предложили пробиваться к берегу материка, а оттуда лететь прямо в лагерь Шмидта. После небольшого сопротивления молодой военный летчик капитан Каманин присоединился к старым полярникам.

— Мы сейчас находимся на шестидесятой параллели, если мы возьмем курс ост, то выйдем по этой параллели к мысу Олюторскому! Там есть хорошая береговая возможность для высадки нашей летной экспедиции на открытый галечный берег и совсем рядом хорошее, ровное взлетное поле. Мне приходилось бывать на этом пустынном, безлюдном берегу. — Капитан Вага проложил курс на карте к мысу Олюторскому.

Все собравшиеся внимательно слушали нашего «морского волка».

— А жилье там какое-нибудь есть? — спросил Фарих капитана.

— На самом берегу — развалюха-хибара. Там жил тогда старый рыбак коряк, но для нашей команды ее в расчет брать нельзя. Придется собирать самолеты днем, а ночевать на корабле.

С капитаном нельзя было не согласиться, и все решили действовать по его совету. Курс ост — мыс Олюторский.

Итак, было решено пробиваться к мысу Олюторка. Там создать на берегу базу, собрать самолеты и отправить их в Ванкарем. А «Смоленску» пробивать себе путь в бухту Провидения.

Через несколько дней в кромке льда появились большие разводья, и мы двинулись по ним вперед. И тут нас затерло льдом основательно. Взрывчатка не помогала. Корабль застрял.

Начали собирать на борту самолет-амфибию для ледовой разведки. Работа закипела. Одни занялись сборкой, другие непрерывно обкалывали лед у черных бортов «Смоленска».

Каждую минуту мы ждали подвижки ледяных полей. Тревожное настроение подгоняло в работе. Недалеко от корабля лед торосился, налезая друг на друга. Началось сжатие. В обшивке появились серьезные вмятины, несколько шпангоутов лопнули. Наше положение стало не менее опасным, чем положение «Челюскина». Каждую минуту лед мог раздавить «Смоленск». Работали и днем и ночью, до изнеможения. Все понимали, что от этого зависит не только собственная жизнь, но и жизнь людей, к которым мы шли на помощь.

Двое суток продолжалась упорная борьба с налезавшим на пароход льдом. Наконец в воздух поднялся на амфибии летчик Шурыгин, и после часового полета сообщил, что в пяти километрах на северо-запад есть небольшие разводья, которые ведут к чистой воде. Это вселило надежду, и мы с ожесточением снова начали пробиваться к спасительным разводьям.

И днем и ночью долбили, взрывали вокруг «Смоленска» лед и медленно-медленно — по километру в день — двигались навстречу воде.

Последнее усилие. Взрывы аммонала раскололи еще одно ледяное поле. Торжественно, как салют освобождения, прозвучал гудок «Смоленска», и мы медленно двинулись вперед. На горизонте засверкала живая вода.

Наконец, ледяной плен позади, и мы снова закачались на мертвой зыби — теперь уже в Беринговом море. Радовались все — даже те, кто не переносил качку. «Лучше качаться и болеть на поверхности, чем спокойно идти ко дну», — сказал завхоз экспедиции и недвусмысленно перегнулся через борт.

Прошло несколько дней. Показались белые сопки мыса Олюторка. Они, как призрак, повисли над голубым горизонтом — будто горы без оснований.

— Может, это мираж? — спросил я у капитана.

— Нет, дорогой друг, это реальная земля, и вот смотри — в лоции имеет свой опознавательный силуэт. Видишь подпись — «Олюторка»…

Итак, первый этап пути завершен благополучно. Не доходя шести-семи километров до берега, «Смоленск» отдал якорь. Идти ближе к берегу опасно — мелко. Теперь предстояло при помощи корабельного катера и двух рыбачьих кунгасов выгрузить самолеты и запчасти.

Но эта простая на первый взгляд операция поставила перед участниками экспедиции и экипажем столько неразрешенных задач, что порой люди просто не знали, как поступить. Выгрузить неуклюжие фюзеляжи с палубы на катер или кунгас при помощи лебедки и стрелы было нетрудно, но когда с грузом подходили к берегу, обледенелому и дикому, высокий накат ежеминутно грозил накрыть зеленым гребнем или перевернуть деревянный кунгас.

Недалеко от воды, у края приливной полосы, стоял небольшой деревянный домик. С корабля его даже не было видно. Жили в нем несколько промысловиков-зверобоев. Они выходили в море за нерпой на длинной, узкой, похожей на челн лодке. Мы часто пользовались ею для сообщения между берегом и катером — катер не всегда мог подойти вплотную к берегу. Каждый рейс на этой валкой посудине сопровождался для любого из нас весьма неприятными ощущениями. Приходилось балансировать, размахивая руками, чтобы не потерять равновесия. Лодка была такой неустойчивой, что трудно было понять, каким образом можно выходить на ней в море на охоту за морским зверем.

Каждое утро груженый катер и небольшой деревянный кунгас отходили от корабля к берегу. За ночь чистая вода покрывалась коркой льда, и нам приходилось разбивать ее баграми, стоя на носу катера. К счастью, почти всю операцию по выгрузке самолетов удалось провести в штилевую погоду, когда тонкий ледок не давал подниматься волне.

Скоро подул сильный ветер, и нам пришлось очень туго. Целый день работали, собирая самолеты. Я снимал, как в лютую стужу летчики и бортмеханики, техники и мотористы, не жалея ни сил, ни здоровья, готовили машины к полету на льдину.

В маленьком домике на берегу не было места для ночлега, поэтому на закате, когда уже было трудно работать, все возвращались на корабль. И так каждый день.

Пока была штилевая погода, корабельный катер подходил вплотную к закраине берега, и можно было легко спрыгнуть с него прямо на берег. Но когда началась пурга, поднялся высокий накат, и для того, чтобы попасть на катер, приходилось сначала садиться в рыбачий челн, а затем выжидать время между высокими волнами и прыгать на катер. Этим руководили два местных рыбака. С удивительной ловкостью они переправляли нас утром с катера на берег, вечером — с берега на катер.

Каждый раз, когда я с аппаратурой балансировал в челне над кипящей студеной водой, мне становилось не по себе — одно неосторожное движение, и прощай вся моя экспедиция. Ведь если утонет аппаратура… Но об этом не хотелось думать.

Однажды, когда я ждал своей очереди для переправы, челн недалеко от берега накрыло огромной волной, и все пассажиры вместе с перевозчиками оказались в ледяной воде. Мне ничего другого не оставалось, как снять этот эпизод, со стороны казавшийся смешным. Одетые в меха и валенки, летчики барахтались в воде, как слепые котята, пока с берега баграми и веревками их не перетаскали на сушу. Тридцатиградусный мороз моментально сковал одежду, и «купальщиков» отнесли в рыбачий домик оттаивать. Когда с ними управились и вылили воду из челна, очередь дошла до меня. Пока канителились, стало значительно темнее, а волны, как мне показалось, стали выше и злее. Что делать? Вдруг накроет еще раз? Рисковать аппаратурой нельзя. И я решил камеру с пленкой на ночь оставить в домике у рыбаков. Но всю ночь мне снилась переправа, и что я несколько раз тонул вместе с аппаратурой…

Утром, наскоро позавтракав, я отправился на берег. Дул резкий ветер, в сторону берега катились длинные, тяжелые валы. Катер, подгоняемый ими, шел рывками. Не доходя до берега метров тридцать, он бросил якорь. Надо было ждать рыбаков с челном. Мы видели, как несколько раз они пробовали выскочить на волну. Но неудачно. Волна все время накрывала лодку у самого берега.

Неудача за неудачей. А мы все ждем и ждем, стуча зубами от пронизывающего до костей ветра. Наконец рыбакам удалось прорваться, и они подрулили под катер. С большой осторожностью, балансируя, как в цирке, расселись мы по местам. Я ни минуты не сомневался, что буду в воде. Невольно вспомнилась Волга — Крещение, большая-большая прорубь, и я с веревкой на поясе ныряю в черную ледяную дыру. Брр… Высокие валы — зеленые и прозрачные, — поднимая и толкая корму, почти накрыли нас. Проплыв, мы уже решили, что все в порядке, как вдруг на нас обрушилась шипящая громада с пенным гребнем. Откуда она взялась? Непонятно. Зеленая стена накрыла нас, и мы очутились в воде. Вначале я даже не ощутил ледяной воды, просто провалился куда-то…

Наше счастье, что меховая одежда не сразу намокла. Мы, как пробки, выскочили на поверхность. Я пробовал плыть. Теперь сам очутился в положении слепого котенка. В этот момент нас подхватила другая волна, еще больших размеров, и с размаху выбросила на мокрую ледяную гальку. Пока я поднимался на ноги, одежду мою прихватило морозом, и я так и не сумел сделать ни одного шага…

Я сидел у раскаленной докрасна печки и не спускал глаз с камеры, лежащей в противоположном углу. Как это мне пришло в голову оставить ее вчера здесь?

Наконец самолеты собраны и стоят рядом на снежном поле у подножия невысокой сопки. Назначенный на завтра вылет пришлось отменить. Барометр предостерегал.

К вечеру белый ураган достиг такой силы, что мы пожалели, что собрали самолеты. Резкий порывистый ветер рвал на крыльях перкаль, а измученные, с обмороженными руками летчики и техники не успевали тросами крепить самолеты. Несколько раз лопались причальные тросы. И только благодаря нечеловеческим усилиям экипажа, ценой обмороженных рук и ног, простуженных легких удалось спасти машины и выстоять бешеный натиск ледяной пурги.

Начальник летной группы капитан Каманин терпеливо ждал хорошей погоды — от этого зависел успех всего мероприятия.

Пурга свирепствовала несколько дней и так же неожиданно, как началась, — кончилась. Выглянуло солнце, и все преобразилось и засверкало. Но метеосводки лететь не разрешали.

15 марта… «Иды марта»…

…Сегодня удивительно хорошая погода. Чистое небо, ослепительный снег и бирюзово-зеленое море… Я сел на катер и поплыл к берегу. Не доходя до берега, оглянулся на наш корабль и… обомлел: корабль отделился от горизонта и повис в воздухе — большой, увеличенный в несколько раз… А вечером, когда алым цветом окрасились сопки и спокойное свинцовое море приняло розово-сиреневый оттенок, ярко-красное солнце, не дойдя до горизонта — до линии моря, — как бы проскользнуло в невидимую щель…

Ночью небо здесь далекое-далекое — каким оно будет за Полярным кругом?..

17 марта решили с помполитом Злобиным съездить в корякский поселок за 12 километров — провести политчас по докладу Сталина XVII партсъезду. Сели на нарты с упряжкой из 12 собак, взятых из Петропавловска. Их хозяин — каюр Скурихин — старый полярник, шесть лет проведший на Земле Врангеля. Собаки с радостным лаем рванулись вперед…

Мы бешено мчались меж низких пригорков, сияющих ослепительным блеском. Слезились глаза, и захватывало дыхание от морозного ветра. После корабельного плена, казалось, собаки разнесут нас, развеют по белой пустыни. Иногда поднимались на пригорок. Скурихин спрыгивал с нарт и бежал рядом, помахивая в воздухе длинным шестом. Собаки с веселым лаем преодолевали препятствие и снова стремительно неслись вперед. Так добрались до стойбища коряков, где я снял интересный сюжет о жизни оленеводов.

В поселке зашли в факторию АКО (Акционерное камчатское общество) — маленький домик, где в одной половине живет с женой зав. факторией Дюжиков, а в другой — магазин, увешанный пушниной, заставленный товарами для обмена на пушнину. Выпили у Дюжикова несчетное количество чашек чаю, зашли в соседние яранги — хижины, сложенные из дерна, в каждой из которых живет несколько семей. В яранге, увешанной и устланной оленьими шкурами, вповалку лежат голые ребятишки, женщины и мужчины.

Провели в этом поселке митинг. Оказалось, что во всем поселке у них три члена партии и несколько комсомольцев. О гибели «Челюскина» они ничего не знают, да, вероятно, и после митинга не поняли, зачем корабль пошел туда, где опасно плавать. Узнав от нас, что мы привезли с собой больших чаек, на которых могут люди летать, один из оленеводов тут же, не дожидаясь нас, ушел в Олюторку на аэродром.

Когда мы тронулись в обратный путь, коряки долго стояли толпой и махали нам вслед, и ветер доносил гортанные крики их напутствий… Что они поняли из длинного рассказа нашего помполита о XVII партсъезде? Да и все ли достаточно хорошо понимали по-русски? Тогда мы об этом не задумывались — мы возвращались в Олюторку с умиротворенным чувством исполненного долга…