Я останавливаю время

КРАСНЫЙ СОН

В конце августа командование направило меня в осажденную Одессу в распоряжение капитана второго ранга Зарубы Ивана Антоновича, командира крейсера «Коминтерн».

…Ощетинившись дулами зенитных батарей, «Коминтерн» стоял, готовый отразить воздушный налет. Я ходил по палубе, высматривая удобную для съемки позицию.

Вдруг зенитки ожили, и все сразу направились в сторону восходящего солнца. Я не успел сориентироваться — все произошло так неожиданно и быстро. Оглушительно застучали, залаяли зенитки. Нестерпимо заболело в ушах. И тут же раздался сильный свист. Я растерялся и не знал, куда мне направить камеру, страх сковал мои движения, и я замер, ища глазами врага. «Вот! Вот они! Как высоко!» — бомбы, сорвавшись с первого самолета, высоко вздыбили пенные фонтаны недалеко от «Коминтерна». Стальной корпус его, как огромный резонатор, усиливал звук и вгонял его в мозг и сердце. Наконец, преодолев самого себя, я стал снимать. Я не слышал работу камеры. Грохот был невообразимый, непривычный, убивающий. Я ожесточенно нажимал на спуск и еле успевал заводить пружину. Мой киноавтомат работал безукоризненно, но самочувствие у меня, признаться, было скверное. Дрожали колени, зубы выбивали дробь, а под диафрагмой было пусто и холодно. Я не в состоянии объяснить, что же меня удерживало на палубе, какая внутренняя сила заставляла снимать. Я никак не был готов к тому, что вдруг так сразу, без подготовки, обрушилось на меня, на мою психику.

Мой полет на Плоешти был страшен — обречен. С самолета не спрыгнешь, не спрячешься, и я к этому был готов, или — или. А тут?..

Война ничем не напоминала рассказы о ней, все то, что печаталось в газетах, журналах, книгах… Казалось, что мир раскололся, обрушился и все летит, неизвестно куда и зачем…

Я не видел, когда оторвались бомбы от «Юнкерса». Мое внимание привлекла команда зенитного расчета на корме. Зенитки выплевывали огонь. Он мелькал, рябил и слепил глаза, матросы в ожесточении делали свое дело. Я, прислонившись к стальной мачте спиной, чувствуя ее горячую опору, снимал этот смертельный поединок зенитного расчета с «юнкерсами».

«Когда же конец? Боже мой! Когда же они улетят?» — эти мысли преследовали меня, и время, казалось, замерло.

Вдруг три орудия разом замолкли, а зенитчики упали на палубы и, корчась, поползли в разные стороны. Сильный взрыв потряс корабль и оглушил меня. Снимать я уже не мог. Я осел на горячую палубу, камера опустилась на колени…

Корма окуталась черным дымом, и из его густых клубов выползали, обливаясь кровью, матросы. Один из них поднялся и побежал в мою сторону. Почему я не снимаю? Почему? Что со мной?

Я никогда не забуду расширенных глаз — предсмертных — этого парня.

— Полундра! Братцы! Братишечки!.. Браа… — И, не добежав несколько метров до меня, упал мертвым.

Самым страшным было собственное бессилие, полнейшая невозможность чем-либо помочь, что-либо изменить…

Вся мокрая палуба было залита кровью, завалена разодранными кусками тел. И только новый свист бомб и сильный взрыв вывели меня из оцепенения. Стальной ствол мачты, к которому я случайно прислонился, ища себе опоры, спас мне жизнь, заслонив меня от потока осколков. Я начал снимать.

Взрывы, лязг металла, визг падающих бомб, стоны и проклятия раненых и умирающих постепенно притупили мое первое обостренное восприятие. Война предстала в своем истинном, зверином обличье.

Это было мое второе «крещение», теперь в Одессе на корабле. Я остался цел и невредим и полностью приобщился к войне…

Прошло много дней, прежде чем я понял, что меня спасает от страха на передовой, под бомбами, в опасном полете, — мой киноаппарат. Только он сдерживал мой ужас перед происходящим. Страх оставляет меня в ту минуту, когда я нажимаю на спусковой рычажок и слышу работу механизма. Я как бы заслоняюсь камерой от страха, от смерти. Наверное, так же чувствует себя солдат, прижимая к себе автомат.

Отправляясь в горящий город, я так и двигался по его изуродованным улицам — от съемки к съемке. И так день за днем водила меня камера по пылающей Одессе. И я становился раз от раза все смелее, научился видеть и опознавать опасность раньше, чем она на меня навалится.