Я останавливаю время

ТУМАН В ПРОЛИВЕ ЛАПЕРУЗА

Остались позади сотни километров, которые мы «накрутили» по дорогам американских Соединенных Штатов, остались позади Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, Голливуд, Сан-Франциско — невероятный калейдоскоп впечатлений, встреч и знакомств…

Впереди Тихий океан, который мы пересекали на огромном, самом большом тогда в Союзе пароходе «Трансбалт». «Трансбалт» был гордостью Совторгфлота. Однажды на линии Ленинград — Владивосток в сильный шторм корабль надломился посередине на гигантской волне, чудом добрался до ближайшего порта и после ремонта снова вступил в строй и включился в конвой. Теперь на «Трасбалте» мы, четыре кинохроникера, заканчивали нашу «огненную кругосветку». Впереди Владивосток.

В моем кофре с пленкой, завернутая в старые голливудские афиши, лежала небольшая позолоченная статуэтка, которую мне вручил для передачи режиссерам Варламову и Копалину наш консул в Голливуде М. Мукасей. Это был первый советский «Оскар», незадолго до этого присужденный американской киноакадемией документальному фильму «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой». «Оскар» был наградой невиданной для советского кинематографа, и я во что бы то ни стало должен был доставить его по назначению.

…«Трансбалт», оставляя черную ленту дыма, все дальше уходил на запад.

Тихий океан встретил нас тишиной. Ни облачка на небе. Нашу махину ритмично покачивают длинные глянцевые волны.

Изголодавшись по съемкам, мы в первые же дни набросились на экипаж и за неделю сняли очерк о рейсе «Трансбалта». Больше снимать было нечего — со всех сторон нас окружал океан…

Сводки Совинформбюро подстегивали наше нетерпение — хотелось как можно скорее добраться до родной земли, скорее вернуться на фронт и не опоздать к освобождению Севастополя. Гитлеровцы сидят на азово-черноморском побережье и зубами держатся за половину Новороссийска. Как там ребята — Дима, Костя, Федор?..

Когда Тихий океан был уже позади, до Владивостока нам оставалось одно серьезное испытание — пролив Лаперуза, который патрулировали японцы.

Мы поднялись на мостик в штурманскую рубку. Последние дни капитан Субботин не покидал своего поста, и спать ему почти не приходилось.

— А! Привет! Добро пожаловать! Проходите вот сюда. Ну, что? Как дела?

Капитан был в прекрасном настроении, встретил нас доброй улыбкой и, взглянув утомленными от бессонных ночей глазами, сказал:

— Упрямый вы народ — киношники! Хвалю! Сам такой! Хороший риск во много оправдывает себя! Ваше присутствие на «Трансбалте» тому пример! Даже на фронте и то меньше риска, чем на борту. Да, да! Ну а где же главный ваш ко мне вопрос?

— Ах да! Когда пролив Лаперуза? — спохватились мы.

— Завтра, друзья! В конце дня! Сам жду не дождусь, видите, все время торчу на мостике, и признаюсь — очень волнуюсь. Вы же знаете, чем забиты трюмы нашего шипа, какими «станками»? Обстановка, прямо скажу, сложная и сверхопасная. Как бы не выкинули чего наши островные соседи… Вот если пройдем Лаперуза спокойно — считайте себя дома.

— А что, разве есть основания для беспокойства? Вы чего-то опасаетесь? — спросил Вася.

— Пока нет. А там видно будет. Кругом японцы, хотя мы и не замечаем их…

— Он очень мелкий и узкий — этот ваш Лаперуз? — не унимался Василий.

— Всего сорок три километра и усеян множеством подводных рифов. Требует большой осторожности, а в тумане вообще непроходим.

— Лаперуза, Лаперуза, какая японская фамилия у этого француза! — как бы рифмуя, пропел себе под нос Вася.

На этот экспромт капитан тут же с энциклопедической точностью дал поучительную справку:

— Французский мореплаватель восемнадцатого века Жан-Франсуа Лаперуз в тысяча семьсот восемьдесят третьем году возглавил на кораблях «Буссоль» и «Астролябия» кругосветное плавание: Брест — мыс Горн — остров Пасхи — Гавайи — залив Монтерей — Северная Америка — Филиппины — Япония — Камчатка — порт Джексон. Выйдя дальше по направлению Новой Каледонии, экспедиция пропала без вести… И только в тысяча восемьсот двадцать шестом году ирландец Диллон обнаружил остатки экспедиции на острове Веникоро в группе Санта-Крус. Здесь потерпели крушение оба корабля. Лаперуз ошибся только в одном — он считал, что Сахалин полуостров, а не остров. Но это исправил наш соотечественник Невельский. Вот, товарищ дорогой, какая это японская фамилия.

Долго тянулся день. Еще дальше ночь — и новый, последний в Тихом океане день…

— Земля! Земля! — кто-то крикнул с мостика.

— Даже не верится — неужели скоро конец пути?

— Наконец-то!..

Этот возглас переполошил всех, а нас особенно — так давно мы не были на родине. Я смотрел до слез, но горизонт был чист.

— Где же она? Не видать! Кто там орал? «Земля»! «Земля»! — ворчал, как всегда, нетерпеливый Вася.

Но всем было ясно — она вот-вот вырастет из-под воды…

А что, если эта прозрачная тучка на горизонте превратится в землю?

Я нисколько не буду удивлен — это и есть земля!

Теперь уже все видели, что это не тучка, но и на землю она не похожа. Наше нетерпение росло. К проливу мы подошли измученные долгим ожиданием земли. Солнце клонилось к закату. Только теперь мы заметили впереди, прямо по курсу два военных корабля.

— Японцы! Я вижу их флаг!

У меня как-то сразу пусто стало под ложечкой. Японцы — народ серьезный, и встреча с ними перед входом в пролив не простая случайность.

— Чего это вы перепугались? Мы же не воюем с ними? — Вася рассмеялся.

«Трансбалт» сбавил ход. На мостике появился капитан и, поговорив с помполитом, переключил телеграф. Машина замерла. На баке отдали якорь. На сердце стало тревожно.

— Эсминец и канонерка, а может, сторожевик, не пойму…

— Тоже мне моряк — капитан третьего ранга, не может распознать класс корабля! — ехидничал Вася.

— Не нравится мне эта задержка! Пролив Лаперуза — японские воды… Наверное, была с их стороны команда отдать якорь. А то чего бы ради…

— Только бы не проверка трюмов! Тогда хана нам, могут торпедировать…

— Смотри, от эсминца шлюпки гребут прямо к нам!

На «Трансбалте» готовились к встрече. Спустили главный трап и у входа, поджидая японцев, стояли капитан и его два помощника — старпом и первый помощник — помполит. Вид у них был мрачный.

Резкими рывками шлюпки приближались к нашему кораблю. Японские матросы гребли под гортанную команду кормового, слаженно, ритмично, все, как один. Между кормовым и загребным стояла плотно небольшая группа офицеров. Японцы явно били на эффект. Их матросы на шлюпках работали как автоматы, а офицеры, замерев, стояли подобно изваяниям.

— Хорошо идут! Ничего не скажешь! — шепнул Коля.

Недалеко от трапа прозвучала резкая, неприятная на слух команда — очевидно, «суши весла». Весла взлетели вверх и замерли в вертикальном положении. Передняя шлюпка плавно и точно подвалила к трапу и в сантиметре от него остановилась, не коснувшись ступеней. Офицеры, отдав честь, легко выпрыгнули на трап и быстро засеменили вверх.

Небольшого роста, плотные, смуглые, как нам показалось, все на одно лицо, с блестящими медалями и сияющими пуговицами, напоминали оперных персонажей из «Гейши». Один из них говорил по-русски и, здороваясь подчеркнуто вежливо и театрально, произнес с акцентом:

— Здлавствуйте, господина капитана!

Пожав руку, отдав честь с поясным поклоном и обворожительной улыбкой, он перешел к следующему.

— Здлавствуйте, господина сталпома!

Когда этикет приветствий был выполнен до конца, они, отойдя от трапа в сторону, предъявили свои полномочия, дающие право проверять грузы всех торговых кораблей, следующих через территориальные воды.

Мы знали, чем наполнены трюмы «Трансбалта», и знали, что с таким грузом не один корабль был отправлен «неизвестными» подлодками на дно.

— Как будет наш капитан выходить из этого безвыходного положения?

— Уму непостижимо!

Японцы потребовали показать им трюмы и накладные на грузы. В наименовании грузов значилось: сельхозмашины, станки и т. д.

— Надо мало-мало смотлеть — калго, калго тлюмный глуз! Масины, Станоки… — показывая большие, выпирающие вперед желтые зубы и сладко улыбаясь, говорил старший по званию офицер. Как оказалось, они все в достаточной степени владели русским языком.

Прежде чем вести в трюмы, японцев по русской традиции угостили водкой и свежей черной икрой. Потом повели по трюмам.

Недолго ходили офицеры между огромных контейнеров с голубыми диагональными полосками на свежих досках. Они даже не попросили раскрыть один из них. Настолько все было ясно, что скрывалось за голубой полоской. Поглаживая рукой в белоснежной перчатке гигантский ящик, веселый японец приговаривал:

— Холосый станки, масинки! Холосый! — и, причмокивая, вел остальных в следующий трюм.

Когда осмотр был окончен и все собрались у трапа, церемония прощания повторила церемонию встречи — с маленькими изменениями в тексте:

— Пластяйте, господина капитана!

— Пластяйте, господина сталпома!

— Пластяйте, господина помполита! — подчеркнуто, еще слаще улыбаясь, японец фамильярно похлопал помполита Румянцева по плечу.

Откуда он мог знать, что первый помощник капитана Румянцев — помполит на корабле?

Исчезли они так же быстро, как и появились. На прощание угостили их водкой с икрой и дали каждому по большому калифорнийскому апельсину.

Прошел томительный час после ухода японцев с палубы «Трансбалта», а мы все ждали команды — продолжать путь дальше.

— «До утра с якоря не сниматься!» — наконец просигналили японцы.

— Да, дорогой Василий Васильевич! А вы говорили — Япония не…

— Брось, Коля, шутить! Неизвестно, чем завтра нас поздравят эти обезьяны…

— Ясно чем! Одно из двух! Или отведут под конвоем в Кобэ, или отправят, как других, без конвоя прямо на дно! — мрачно предположил Халушаков.

Наступила ночь. Ветер совсем упал. Над морем поднялся туман. Повисла густая тишина. Только с берега доносился еле-еле уловимый шум наката тяжелой океанской волны. Туман густел, клубился. Мы, выйдя на палубу, совсем растворились в нем. Стояли в двух шагах и не видели друг друга. Добравшись на ощупь до фальшборта, мы сели на балку. Нас обволокло сырое темное месиво. Сидели молча, каждый думал о своем и, наверное, о том, что нас ждет завтра. Вдруг до нашего слуха донесся легкий лязг цепи.

— Вы слышали, работает лебедка! На малых оборотах!

— Неужели поступила команда? — наивно обрадовался Вася.

— Ребята! Якорь выбирают!

— Да. Команда поступила — только не от японцев, а от нашего капитана — смываться, пока туман! Завтра будет поздно. Какой молодец!

— А помнишь, что он вчера нам говорил?

— «В тумане Лаперуза непроходим».

— Вот это тот самый риск, о котором он говорил — пройти во что бы то ни стало! Другого выхода нет!

Мы были возбуждены, разговаривали, не видя друг друга, тихо… Вместе с тревогой в нас вселилась уверенность. Мы радовались смелости и отваге нашего капитана.

— Представьте, как будет здорово, если пройдем!

— И не напоремся на рифы! Утром поднимется туман — и какую эмоцию озарит солнце на роже этого самодовольного японца!

— Здласте и плостивайте, господина самулая! — пародировал Вася.

— Довольно! А то сглазите!

Наш разговор прервала тихо заработавшая машина в глубине «Трансбалта», и мы двинулись вперед в безбрежность и темноту. Всю ночь ни один человек на корабле не сомкнул глаз. Мы до утра просидели на мокрой банке в полном мраке и неизвестности. Туман рассеялся только в одиннадцать утра. Мы были далеко от Лаперуза, в наших водах.

Только по прибытии в Москву, мы узнали, что на обратном пути из Владивостока в Сан-Франциско «Трансбалт» торпедировали «неизвестные» подводные лодки, и он затонул в районе пролива Лаперуза. Команду спасли японцы…