Я останавливаю время

«ТИХАЯ РОЩА»

«Тихая роща» — так назывался большой английский теплоход, на котором нам с Колей Лыткиным предстояло пересечь кипящую в войне Атлантику. Кроме команды на борту корабля до нашего прибытия уже было одиннадцать пассажиров. Кто-то из нас двоих стал тринадцатым, и моряки бурно обсуждали это ЧП, категорически протестуя против тринадцатого, и старпом даже предложил одному из нас перейти на другой корабль. Чудом нам удалось уговорить капитана и команду со старпомом, пообещав им, что мы непременно принесем кораблю удачу… Как они в это поверили — так и осталось для нас загадкой, потому что на корабле даже не было каюты № 13 — как и в любом отеле… Английское суеверие так же неколебимо, как и английские традиции.

Мутной влажной ночью «Пасифик Гроуд» («Тихая роща») вместе с другими кораблями покинул тревожную Европу. Спокойно, тихо приняли нас огромные волны Атлантики… Наутро в кают-компании мы предстали перед остальными пассажирами.

После короткого знакомства мы с Колей стали центром внимания не только пассажиров, но и всей команды.

Нас посадили за обеденный стол вместе с пожилым, высоким, сухощавым джентльменом.

— Мистер Флит! — представился он. — Бизнесмен, капиталист! Не страшно? Наш путь долог и опасен, надеюсь, мы будем хорошими друзьями! Меня нисколько не смущает, что вы коммунисты. А как вас — общество капиталистов не будет шокировать?

Мы все весело рассмеялись.

— Живем на одной маленькой планете — приходится считаться друг с другом. Нам теперь предстоит долгое время просидеть за одним столом, рискуя каждую минуту нырнуть на дно океана. Итак, молодые люди, здесь, среди океана, все мы, как перед Богом и смертью, равны!

Первое время мы удивлялись, когда мистер Флит задавал нам невероятно смешные, неожиданные и нелепые вопросы:

— Почему в Москве, кроме «барыни», ничего не разрешают танцевать? Правда ли, русская балалайка служит эмблемой национального искусства?.. Почему зимой во время сильных морозов на улицах Москвы едят мороженое?

Мы рассказывали много и, как нам казалось, убедительно. Все наши рассказы были восторженно патриотичны и абсолютно искренни. Те «теневые» стороны нашей жизни, которые мы видели или ощущали в жизни страны, были для нас неизбежным и необходимым злом в борьбе нашего первого в мире социалистического отечества с врагами — внешними и внутренними, и даже то, что представлялось каждому из нас чрезмерным или даже несправедливым, было издержками этой неизбежной и необходимой борьбы за выживание страны. И если дома между собой мы говорили об этом крайне редко и невероятно доверительно — как самому себе, — то в разговоре с «чужими» у каждого был свой внутренний строгий запрет на любой разговор, который бы не был «во славу отечества». И разговоры эти были естественны, как естественно дыхание.

Мы много смеялись — почти над каждым вопросом мистера Флита. Впрочем, наверное, и наши вопросы были порой не менее смешны и нелепы. Как нам казалось, мистер Флит все больше и больше узнавал об СССР из наших рассказов, все больше понимал нашу великую Родину. Мы много говорили ему о Ленине, о своем понимании того, что происходит в мире. Скорее всего, это были популярные лекции по марксизму-ленинизму. Но объясняли, что называется, «на пальцах»: ну, например — «война справедливая и не справедливая». За примерами далеко не ходили — горящий Лондон и покорение англичанами Индии…

Он, в свою очередь, не пытался обратить нас в свою «веру» — не объяснял своего понимания мира и событий в нем, он был намного старше нас, опытней и мудрей.

— Вы очень способные ребята! Без особого труда можете уговорить любого миллионера отдать свои доллары или фунты стерлингов на благо трудящихся.

Потом он, загадочно улыбнувшись, приставил палец к губам и тихо сказал:

— Меня вы уже наполовину превратили в коммуниста!..

Вскоре после Белфаста начался шторм. Огромные валы катились нам навстречу. Наш «Пасифик Гроуд», один из самых больших в караване, выглядел на этих волнах жалкой скорлупкой. Он скрипел и стонал, как живой, забираясь на вершину седой громады, и вдруг, охнув, стремительно нырял в темную зеленую бездну. И в то же мгновение тяжелый седой гребень накрывал его по капитанский мостик. Звонкие удары ледяной волны грохотали по всему кораблю. Волны били мощным тараном в капитанский мостик, в белую стену кают-компании. Толстые иллюминаторы держали зеленый напор бешеной стихии и на короткое время теряли дневной свет. Шторм выгнал всех пассажиров из кают-компании, а на обед пришли только мы одни. Но не успели сесть за стол, как появился с веселой улыбкой мистер Флит.

— О! Вы настоящие моряки! Мне особенно приятно видеть вас в это трудное время.

— А вы не боитесь качки, мистер Флит?

— Мой отец и все братья — моряки, и я горжусь этим! И это мой семидесятый деловой рейс в эту сумасбродную Америку. А штормов было намного больше, чем штилей!

Первое блюдо мы ели балансируя, держа тарелку с супом в одной руке, а ложку в другой. Мистер Флит рассказал нам многое, что не написано в истории Англии и Америки. Он, как оказалось, не очень любил американцев и их образ жизни.

— О, вы ничего не знаете про эту страну! Америка — страшная страна! Вы это поймете, когда близко встретитесь с ней! Да, да! Будьте очень осмотрительны и осторожны там! Наши торговые моряки в Нью-Йорке, сходя на берег, надевают цивильную форму. Не хотят бросаться в глаза своей английской формой, чтобы избежать ненужных конфликтов. Сейчас у нас общее несчастье — война, и мы должны быть терпимы друг к другу.

— Да, но Америка наш союзник! — перебил Коля.

— Америка — деловой союзник, американским бизнесменам выгодна эта война, она приносит в их карманы несметные доходы. В любую минуту, если они потеряют выгоду, продадут нас с вами, вместе взятых. Америка — страшная страна… — добавил мистер Флит и, подперев подбородок руками, задумался.

— Вы не любите Америку, а вот в семидесятый раз идете ей навстречу?

— Не по любви, уверяю вас. Бизнес — жестокая вещь. Я вынужден, иначе мое дело вылетит в трубу и я встану с протянутой рукой на Пикадили-серкус. Да-да, не улыбайтесь — капитализм прямо по Марксу!

…Наш караван шел через Атлантику в балласте. Корабли высоко сидели над водой. Качка была стремительной и немилосердной. Укачивало даже молодых матросов. Дул сильный встречный ветер. Капитаны беспокоились о топливе. Оно таяло, как снег, а ход сильно тормозился высокой волной.

Через семь дней пути несколько кораблей небольшого тоннажа повернули обратно, Капитаны решили, что при таком медленном ходе не дотянут до Нью-Йорка. Караван поредел. Теперь осталось девяносто семь судов. Справа и слева, впереди и сзади ныряли, глубоко зарываясь в волнах, корабли. Они шли правильными рядами, строго в кильватер друг другу. Мачты дальних прятались за серый зубчатый горизонт. Изредка появлялись сопровождающие нас небольшие военные суда — истребители, они то обгоняли нас, оставляя пенные узоры на волнах, то, зарываясь и кренясь круто на борт, шли близко-близко параллельным курсом, радуя нас хорошей возможностью поснимать их.

Мы с камерами наготове подолгу торчали на палубе в надежде на всякие неожиданности. Ветер стегал нас солеными брызгами океана, а мы, пряча от них оптику, тихо, незаметно для других тосковали по дому.

— А знаешь, что мне рассказал радист Джордж? Там, за этой взбудораженной массой воды на Манхеттене, светло по ночам, нет никакого блекаута, никаких шелтерс, а у небоскребов затемнены только верхние этажи, начиная с двадцатого. Это чтобы фашисты в подлодках не могли по ночам наблюдать в стереотрубы, чем занимаются у себя дома в Нью-Йорке «притти герлс»!..

Каждый вечер после вахты к нам в каюту заглядывал восемнадцатилетний паренек в морской форме офицера-радиста. Вскоре мы стали настоящими друзьями и в свободное от вахты время подолгу болтали на разные темы. Он оказался очень развитым, умным и начитанным парнем, отлично разбирался в международной обстановке и очень близко к сердцу принимал успехи и неудачи наших войск под Сталинградом. То вбегал к нам в каюту и радостно кричал:

— Виктори! Виктори!

То уныло и грустно, понизив голос:

— Скверные новости! «Ноу ньюз — гуд ньюз!».

Вот и сейчас он подошел к нам расстроенный.

— Ну, как дела, Джордж? — в один голос спросили мы его.

— Что вы думаете о нашем путешествии? — первый раз Джордж, не ответив на вопрос, задал свой.

— О! Экселент! Уандерфул! — поспешил ответить Коля.

— А как ты думаешь, Джордж? — спросил я его.

Обняв нас за плечи, он наклонился к нам близко-близко и тихо сказал:

— У меня есть для вас большой секрет! Очень большой секрет! Только вам, фронтовикам, русским, могу его доверить!

Он внимательно и грустно посмотрел, сначала мне, потом Коле в глаза и сказал:

— Да, новости, которых лучше бы не знать! Я знаю больше, чем хотелось бы знать! Я знаю код немецких подводных лодок. Вчера ночью немцы дали команду к нападению на наш караван. Через два-три дня начнется ад — кому-то придется идти на дно… Я рассказал вам об этом, чтобы вы были готовы к несчастью и оно не застало бы вас врасплох. Будьте готовы и не забывайте лайф-жилеты, если придется прыгать за борт! Сами понимаете, я не имел права говорить вам об этом, но теперь это уже не имеет значения — вы наши друзья и союзники, а что сделали ваши солдаты для спасения Англии — знают у нас даже дети… Мой долг предупредить вас об опасности. О ней на корабле знают только капитан и мой напарник. Капитан настоящий человек и честный моряк, на него можно положиться, повадки немцев знает, живым фашистам не сдастся…

Он помолчал, потом виновато улыбнулся и добавил:

— Не унывайте! Вы ведь фронтовики! Обещали нашей команде принести счастье…

Джордж помахал нам фуражкой и скрылся в радиорубке.

Нас охватила тревога.

— Вот тебе и «Ньюз»! — задумчиво сказал Коля.

— Значит, действительно нам грозит серьезная опасность, а ты все жаловался, что снимать нечего!

— Где теперь наши? Дошли ли до Америки?

Соловьев и Халушаков шли с другим караваном, немного раньше нас.

— А если их коробку торпедировали, разве мы узнаем об этом?

— Да, положение безрадостное! До берегов далеко — что вперед, что назад.

— Центр Атлантики!

Коля глубоко затянулся сигаретой. Окутавшись облаком дыма, задумался.

— А может, пронесет? — вдруг встрепенулся он. — Тебя пронесло в Севастополе, меня на Калининском фронте… А что, если мы действительно везучие? А? Команде-то пообещали удачу?

Караван шел наперерез ледяному шторму. Мы с камерами наготове стояли на высоком капитанском мостике. Было зябко и неуютно. Стремительное падение корабля с высокой волны в зеленую, покрытую мраморной пеной бездну и тяжелый взлет его на вершину вдруг начал невыносимо раздражать, появилась непреодолимая жажда устойчивого положения, хотя бы минуты покоя для уставшего тела.

— Ты знаешь, Коля, у меня такое ощущение, будто я в капкане, только не знаю, когда придет охотник — сегодня или завтра, а что придет, в этом я нисколько не сомневаюсь!

Колин оптимизм сдуло ледяным ветром, и он молча смотрел в бушующий океан ничего не выражающим взглядом. Так мы проторчали на ветру, лязгая зубами до обеда. Мокрые, соленые, с красными от ветра глазами, без единого снятого плана. А жизнь на корабле шла своим чередом — размеренно, монотонно и однообразно. Небольшое разнообразие вносили брэкфесты, ланчи, диннеры и вечером — карты в кают-компании.

К шторму не все пассажиры привыкли. Из тринадцати — «смыло» шестерых надолго — они отлеживались по своим каютам и, как сказал наш стюард, почти ничего не ели… Амплитуда качки была настолько однообразной и ритмичной, что мы в конце концов перестали ее замечать. Вверх — вниз, влево — вправо; вверх — вниз… и так — день и ночь… «Тихая роща» медленно двигалась вперед…

Наша постоянная вахта днем на верхней палубе и капитанском мостике была однообразной и скучной. Мы ждали интересных кадров и какого-нибудь события, но ничего особенного не происходило, и мы, усталые, продрогшие, каждый вечер после ужина наслаждались теплотой и уютом гостиной. Сюда приходили все, кто привык к качке. Коля научил веселой игре в «Акулину», нас научили играть в бридж и покер. Условились, кто выигрывал — всех угощает джином, виски, пивом — по желанию. Вскоре наша компания стала постоянной — дружной, тесной и веселой. Чета американских журналистов, возвращающихся на родину, рыжий ирландец-коммерсант, чета английских дипломатов, едущих на посольскую работу в Вашингтон, мистер Флит и двое ученых-химиков, а может, физиков, не то английских, не то немецких — они в совершенстве говорили на пяти языках и даже немного на русском.

Когда любопытство наших попутчиков было удовлетворено полностью и странные вопросы о нашем образе жизни, о науке, культуре, искусстве в «Красной России» иссякли, все, наконец, стали просто нормальными людьми, а нас перестали считать «красными дикарями с дремучего востока».

Время медленно двигалось вперед, мы уже успели забыть о предупреждении Джорджа, и хотя у нас не было основания не верить ему, но все же прошло три дня, и мы с Колей решили, что опасность миновала.

…Сегодняшний вечер за карточным столом затянулся допоздна. Было как никогда весело и шумно, игра шла с переменным успехом. Как вдруг в кают-компанию вошел капитан. Прищурив от яркого света глаза, иронически улыбнувшись, он сказал:

— Леди и джентльмены! Прошу прощения! Через пятнадцать минут — ровно в двенадцать… — Он сверил свои часы с настенными. — Повторяю! Ровно в двенадцать наш караван будут торпедировать немецкие подводные лодки! Будет как нельзя своевременно, если вы все, захватив лайф-жилеты, поднимитесь на палубу! Прошу извинить за неожиданное сообщение!

Приложив руку к козырьку форменной фуражки, капитан спокойно удалился.

Все недоуменно переглянулись, посмотрели на часы и, рассмеявшись, продолжали игру. Я взглянул на Колю и увидел, как он побледнел, а мне показалось, что мое лицо вдруг запылало жаром.

— Наш кэп, наверное, чуточку переложил за галстук! — заметил рыжий ирландец.

Мы с Колей поняли сразу, что капитан не шутит, но встать из-за стола и броситься в каюту за спасательными жилетами было бы явным проявлением трусости.

— Ну как, Микоша, опять сорвал банк?

Я по голосу чувствовал, что Коля думает сейчас, как и я, не о банке…

Смех и остроты в адрес капитана продолжались. Стрелки на циферблате медленно ползли к двадцати четырем. Шутки шутками, но все же смех и веселость, я заметил, были показными. Никто, наверное, не желал быть уличенным в трусости, однако за эти короткие минуты многие успели выпить не по одной порции крепкого горючего. Хоть я и сорвал банк и успел заказать всем по двойной порции джина с тоником и лимоном, но настроение у меня было паршивое, и контуженая нога дала о себе знать.

Минутная стрелка соединилась с часовой. Тут же сильный взрыв потряс нашу «Тихую рощу». Со звоном посыпалась посуда в массивном дубовом буфете, кто-то упал со своего стула. Бутылки покатились со стола на пол, заливая стол джином и вином.

Мы все бледные, но с достойным видом, один за другим, без паники вышли на палубу. Никто не побежал в каюты за лайф-жилетами, они были на этаж ниже.

Первое, что бросилось нам в глаза — красные полыхающие отсветы пламени на мачте, на трубе и низких облаках. Зрелище было феерическое, у меня захватило дыхание. Мерцающие, багровые всполохи освещали высокие волны, яростно нападающие на идущий рядом с нами обреченный танкер. Объятая высоким пламенем носовая часть корабля заметно погрузилась в океан. Пламя увеличивалось все больше и больше, раздвигая мрак и освещая идущие вдали корабли нашего каравана. По палубе в панике металась команда, пытаясь спустить шлюпки.

— Смотри, Владик, что это значит?

Красный фонарь взвился на мачте!

— Сигнал «Немедленно покинуть корабль!»

Я неотрывно следил за происходящим, меня охватила неприятная мелкая дрожь, наши камеры лежали в каюте внизу.

В это время над караваном поднялась осветительная ракета. Одна, другая, третья. Вокруг стало светло. Горящий корабль стал крениться в нашу сторону. В этот момент огромный пенный вал с грохотом ударил о борт горящего судна и вдребезги разбил наполовину спущенную к воде шлюпку. Из нее посыпались в море люди. На волне через мгновение показались красные огоньки, потом они исчезли и снова возникли, удаляясь все дальше и дальше. Над морем понеслись тонкие, протяжные, раздирающие душу свистки — просьба о помощи. Над вспененными волнами поднялась корма с крутящимися вхолостую винтами. Еще одна шлюпка, не достигнув воды, разбилась о железный борт танкера. Новая партия красных огоньков поплыла, исчезая, в мутной темноте океана, оглашая холодную ночь надрывным свистом.

Караван, не сбавляя хода, продолжал идти вперед.

Новая яркая вспышка высоко взметнулась ввысь, достигнув облака. На мгновение осветились многие корабли каравана, и вдали, почти у горизонта, мы заметили еще один столб пламени. Там разыгрывалась подобная трагедия. Я стоял, прижавшись плечом к Коле, и всем телом чувствовал, как он дрожит. Холода я не ощущал.

Вдруг корма танкера резко пошла вверх, и горящий корабль, на мгновение замерев, стал вертикально и с надрывным хрипом, стремительно ушел под воду. Волны с шумом сомкнулись над ним, и тут перед нашими глазами открылась рубка немецкой подводной лодки. Она медленно погружалась. Мгновение — и ночь наполнилась грохотом. С ближайших кораблей протянулись, вонзаясь и рикошеча о нее, красные, зеленые трассы пулеметных и зенитных снарядов. Закипела, как в котле, хаотическая канонада. В небо полетела новая порция осветительных ракет. Над бликующими волнами океана натянулась упругая сетка из трассирующих пуль.

— Субмарин! Субмарин! — кричали в ожесточении все на нашей палубе.

В этот зимний полночный час маленький, высвеченный ракетами клочок Атлантики предстал перед нами как ярко иллюминированное представление. Все ближайшие корабли каравана искрились огнем пулеметов, ружей, орудий. Пули свистели, искрились, ударяясь о металлические части нашего корабля. Как только никто не пострадал?

— Уходит! Уходит! Один перископ остался, смотри! Ну, теперь все, все!..

Коля с силой схватил меня за руку, как бы боясь, что я тоже исчезну вместе с подлодкой.

Вдруг из-за высокой волны вынырнул сопровождающий караван английский морской охотник-истребитель и, прежде чем мы успели опомниться, на полном ходу врезался в уходящую под воду лодку. Раздался лязг и скрежет металла. Стрельба будто бы захлебнулась, наступила тишина. Только шипели, спускаясь вниз на парашютах, яркие осветительные ракеты.

Всем нам хорошо было видно, как с морского охотника баграми кого-то вылавливали с высоких волн, потом стало темно, темно…

Прошло около минуты, а может, и больше… Яркие молнии прорезали мрак. Все, как по команде, оглянулись назад. С противоположной стороны нашего корабля за горизонтом полыхало огромное зарево.

— Теперь там! Сволочи! Гады! Ни помочь, ни снимать, ни… — Коля крепко, по-русски выругался и, оглянувшись на рядом стоящих, виновато оправдывался: — Вы ведь не понимаете по-русски, правда?

— Да, да! Совсем мало, мало! — ответил Коле ученый и улыбнулся.

Мы стояли на палубе, не в силах оторвать взгляда от озаренного багровым пламенем горизонта. Нервная дрожь никак не хотела нас покидать. Все стояли, плотно прижавшись друг к другу. Очевидно, общая опасность объединила нас. Я чувствовал, как слева дрожал кто-то, справа — Коля. Так молча стояли мы, всматриваясь в далекие огни и всполохи, ожидая каждую секунду взрыва под палубой. Вскоре караван погрузился в темноту.

Шумели и тяжело бились о борт холодные валы. Молчание нарушил подошедший старпом. Он зажег синий маскировочный свет и показал всем на примере, как надо пользоваться лайф-жилетом.

— Лучше поздно, чем никогда! — мрачно улыбаясь, сказал Коля.

— В такой час юмор? О! Это очень неплохо! — улыбнувшись в ответ Коле, сказал ученый…

— Внимание! Леди и джентльмены!

Старпом быстро надел спасательный жилет, и сразу автоматически у него на плече зажглась красная лампочка. Затем он вынул из карманчика рядом с лампочкой свисток на медной блестящей цепочке и резко засвистел.

Вот теперь я понял, откуда несся этот трагический призывный свист.

— Когда человек попадает в ледяную воду, то при первом же крике о помощи он хрипнет и не может подать сигнал о спасении, — продолжал свой запоздалый инструктаж старпом.

Когда заботливый старпом ушел, пожелав всем спокойной ночи, все молча остались на месте. Наконец, появился капитан:

— Леди и джентльмены! Дорогие друзья! Идите по своим каютам и ложитесь спать. До шести часов утра я вам гарантирую спокойный отдых, но ровно в шесть — теперь, я надеюсь, вы мне верите — попрошу абсолютно всех в лайф-жилетах быть на этом месте, вот около этой большой шлюпки — она вместит всех и оснащена всем необходимым на длительное плавание. Прошу извинения, но будет новое нападение на караван. Всем доброй ночи!

Приложив руку к козырьку, капитан удалился…

Мы отправились спать, но не успели лечь в постель, как в каюту постучал Джордж:

— Поздравляю! Мы с вами еще не на дне океана! Но, к сожалению, еще все может быть! Так, хотим мы этого или нет, будет до самого Нью-Йорка. Каждую ночь, ровно в полночь и в шесть утра. Рекомендую лучше спать днем, чтобы в случае чего всегда быть готовым и моментально оказаться на верхней палубе рядом со шлюпкой и в бодром состоянии духа! Надеюсь, видели, как наши потопили фашистскую подлодку и выловили из океана двух морских офицеров. Вы знаете, они живы, их сумели откачать, но катер-охотник после тарана не смогли спасти, он потонул. Команда спаслась на шлюпках, и ее полностью вместе с фашистами удалось перебросить в госпиталь-спасатель.

— Ну а как команда с танкера? — с тревогой в голосе спросил Николай.

— На борт госпиталя вытянули всех, но большая половина была мертвой — замерзли. Переохладились в ледяной воде. Вот пока и все новости, извините, бегу — моя вахта. Доброй ночи!

Нервное потрясение было слишком велико, мы так и не смогли заставить себя уснуть. Задолго до шести утра все были на верхней палубе. А мы даже захватили камеры, хотя отлично знали, что снимать в подобной темноте бесполезно. Профессиональная привычка — быть всегда с камерой — взяла верх. Да и с камерой в руках не так страшно ждать опасности.

Мы собрались там же, на высокой палубе спардека под шлюпками. Они висели по две — одна за другой, расчехленные с полным аварийным запасом провизии и воды. В одной даже под банкой тускло горел керосиновый фонарь типа летучей мыши.

— Вы знаете, господа, человек больше пятнадцати минут в ледяной воде не выдерживает! — в мрачном раздумье сказал вдруг профессор.

— А нам и этого достаточно! — громко смеясь, ответил рыжий ирландец.

— А я так мечтала прогуляться по Бродвею! — обиженно сказала молодая супруга джентльмена из английского посольства.

— Когда же наконец появится такая пленка, на которой можно было бы снимать все, что видит человеческий глаз? — раздраженно процедил сквозь зубы Коля.

— Страшнее и эффектнее того, что мы видели в полночь, все равно больше не повторится.

Меня прервал глухой удар взрыва. Багровая вспышка на секунду обнаружила караван.

Далеко от нас, миль за десять-пятнадцать, взлетел на воздух один, а затем дальше за горизонтом второй и в противоположной стороне еще дальше — третий транспорт. Снова взвились в небо и повисли на парашютах яркие слепящие фонари. А караван, не сбавляя хода, уходил все дальше и дальше…

— Да, трудно госпиталю-спасателю одновременно быть в разных очагах поражения…

— Всего пятнадцать минут и конец! Только пятнадцать!..

Каждый из нас ждал удара торпеды в борт нашего корабля, хотя внешне старался скрыть нервное напряжение за показной веселостью. Супруги-журналисты стояли, взявшись за руки, будто бы прощаясь. Мистер Флит был совершенно спокоен, его голубые глаза, окруженные густой сетью морщинок, смотрели с хитрецой, а узкие губы застыли в усмешке.

Вскоре появился старпом и предложил всем разойтись по каютам.

— Капитан просит всех спать спокойно!

Только после этого убедительного пожелания пассажиры разошлись. Джордж нагнал нас с Колей в узком коридоре:

— Поздравляю! Теперь до двенадцати ночи можно хорошо выспаться и отдохнуть!

Помахав фуражкой, Джордж скрылся в радиорубке.

— А когда же снимать и кого, черт возьми! Когда? Ты можешь ответить, Коля?

— Может, Джордж по радио попросит немцев напасть на караван днем — ради нашей киносъемки?

— Пойдем спать, шутник!

Но выспаться не пришлось. Около девяти утра раздался сильный стук в дверь. Мы в ужасе повскакивали с постелей.

— Не иначе, ко дну идем!

— Выходите! Выходите!

Дверь распахнулась настежь. Перед нами стояли несколько матросов во главе с Джорджем. Весело улыбаясь, они радостно скандировали:

— Джо тейк Сталинград! Грейт виктори!

Они ворвались в каюту, выволокли нас, полусонных, на палубу и начали качать.

— Рашн виктори! Ура!! Сталин — ура! — радовались вокруг.

Нас высоко подбрасывали. Мы кувыркались в воздухе, мелькали мачты, трубы, корабли…

— Сталин! Сталин! Сталинград!

А у меня перед глазами вдруг возник маленький человечек с усами.

— «Диктатор»… — я понял, что теперь этот образ будет неотделим для меня от его имени…

Наваждение исчезло, и вновь нахлынула горячая волна радости и гордости. Мы ходили по кораблю с гордо поднятой головой. Всюду нас поздравляли, обнимали, жали крепко руки.

— Почему мы не там? Сколько мы с тобой, Коля, потеряли!

— Пока вернемся, и Берлин наши возьмут! А мы здесь ни одной приличной съемки не сделали!

Весь день прошел в разговорах о Сталинградском котле. О Паулюсе, о разных вариантах нашего дальнейшего наступления…

Это удивительное событие, которое долетело до нас через Атлантический океан, озарило радостью дальнейшие дни нашего драматического рейса в Америку. Каждую ночь уходили на дно несколько кораблей, каждую минуту это могло произойти с нашим, и все же мы не теряли надежды на счастливый исход нашего путешествия.

— Коля, Коля! Проснись! Вставай скорее! Что-то неладно!

В дверь каюты барабанило несколько кулаков.

— Выходите! Выходите! Пожалуйста!

На ключ не закрывались с первого нападения. Дверь стремительно распахнулась, и к нам в каюту ввалились вместе с Джорджем несколько моряков. Радостных, возбужденных.

— Ну, слава богу! А я думал — потоп!

— Значит, новый хороший сюрприз, да?

Мы быстро оделись.

— Пошли, пошли! Пошли наверх! Скорее!

Пока мы второпях одевались, они наперебой кричали:

— Нью-Йорк! Нью-Йорк! Нью-Йорк рядом, на виду!

Нас под веселым конвоем доставили на верхнюю палубу. Там на нас набросилась возбужденная с радостными криками команда. Нас нарасхват обнимали, целовали и подбрасывали вверх под громкие крики:

— Ура! Нью-Йорк!.. Нью-Йорк!..

Впереди из-за серого горизонта выглядывали небоскребы. Нью-Йорк.

— Ну как не радоваться — остались живы, удивительно…

— Да! Но при чем же мы? — спросили у радостного Джорджа.

— О! Какая у вас короткая память! А кто обещал команде в порту Свенси принести кораблю счастье? Вот и пришло время расплатиться — все живы, здоровы и наш шип на виду Нью-Йорка. Спасение! Жизнь! Хотите или не хотите верить, из девяноста семи кораблей перед лицом Нью-Йорка остались только сорок шесть…

Джордж был, кажется, счастлив больше других, да и понятно — он знал обо всем раньше и подробнее.

Вот и седой мистер Флит, дождавшись своей очереди, с лукавой улыбкой пожал крепко нам руки. И, показав в сторону Нью-Йорка, сказал:

— Страшный город! Будьте там очень осторожны! Не забывайте моих советов!..