Я останавливаю время

ПОРТРЕТ БЕЗ РОДИНКИ

В группе советских кинооператоров я снимал под руководством нашего известного документалиста режиссера Леонида Варламова большой фильм — «Победа китайского народа».

Поздно вечером 30 сентября 1949 года наш поезд подкатил к перрону вокзала. Пекин. Платформа была переполнена празднично одетыми в национальные платья людьми. Гремел оркестр. Развевались красные полотнища флагов, мелькали разноцветные транспаранты приветствий на русском языке — «Первым посланцам культуры Советского Союза». Перед окнами вагона медленно проплывала пестрая орущая толпа, машущая флажками и букетами цветов. Заглушая оркестр, из толпы вырывались отчетливые слова: «СУЛЕН! СУЛЕН! СУЛЕН!» — «советские».

На следующий день, 1 октября, на площади Тяньанмынь должна была состояться торжественная церемония — провозглашение Китайской Народной Республики.

— Столпотворение вавилонское! Страшно даже выходить, раздавят! — улыбаясь, сказал Костя Симонов.

Группу деятелей культуры возглавляли Александр Фадеев и Константин Симонов. Выйдя из вагона, мы потонули в толпе, засыпанные цветами. Только в холе гостиницы мы стали приходить в себя. Нас сразу пригласили в ресторан ужинать. За большим круглым столом разместились все. Время было за полночь. Утром первого сентября предстояла ответственная киносъемка торжеств и выступления Мао Цзэдуна перед китайским народом. На нас произвел большое впечатление очень симпатичный китаец в светлой оранжевой робе, который встречал нас на вокзале и здесь оказывал нам всяческое внимание. После ужина, отказавшись от преложенного нам отдыха, мы попросили нашего знакомого поехать с нами и все показать, как и где будут проходить главные события торжеств. Каждый из нас, кинооператоров, познакомился благодаря симпатичному человеку с программой торжеств и своим местом на событии. Он, как мы поняли, пользовался большими правами. Все перед ним склонялись и беспрекословно исполняли его распоряжения. Улыбка и приветливость не сходили с его лица.

Рано утром первого сентября мы очутились на главной площади Пекина. Мне досталась самая ответственная точка на главной трибуне у самого микрофона, по которому произнесет свою историческую речь перед китайским народом великий Мао Цзэдун. Площадь Тяньанмынь полыхала под синим небом красным пламенем знамен, лозунгов и плакатов с огромными портретами Сун Ятсена и Мао Джуси.

Я стоял на высоком балконе, прижавшись спиной к перилам. За ними, далеко внизу шумело возгласами «Мао Джуси! Мао Джуси!» миллионное море людей. Предо мной, в нескольких метрах от меня сидело все правительство Китая…

Вдруг все встали. Я начал снимать. В проходе появился Мао Цзэдун, Чжу Де, Лю Шаоцы и другие. Я снял медленный подход Мао к микрофону, его крупный план с поднятой рукой. Он долго ждал, пока успокоится площадь внизу. Я отнял камеру от глаз и увидел совсем рядом «великого вождя китайского народа». На меня вдруг нахлынуло непонятное волнение. Меня затрясло так же, как там, на Красной площади, при первой моей встрече со Сталиным. Мои руки дрожали… Мне стало страшно, как же я буду снимать? Но, как только я приблизил камеру к мокрому от пота лбу и услышал ее ход, мое волнение растаяло и я снимал спокойно, пока не кончилась кассета с пленкой… За время «Его» речи я успел снять не только кинокадры, но и «Лейкой» несколько «Его» портретов крупно.

Когда кончилась пленка, и я, перезарядив кассету, стал вытирать градом катившийся по лицу пот, я увидел нашего знакомого: он стоял рядом с Лю Шаоцы и взглянув на меня, подмигнул мне улыбаясь. Может, все это мне показалось? Но я больше, чем уверен, что он подмигнул. И только позже, когда я спросил, переводчика, кто это стоял рядом с Лю Шаоцы, он сказал, что это Чжоу Эньлай.

После парада я послал снятую «Лейкой» непроявленную цветную пленку в Москву в редакцию журнала «Огонек», корреспондентом которого был.

Прошло много времени. Я объездил пол-Китая, а когда вернулся в Пекин, меня вдруг пригласили в высокое учреждение и попросили в большом холле подождать. Для какой цели я был вызван, я, конечно, не знал. Походив по зеркальному паркету и посидев на огромном шелковом диване около двух часов, я перестал гадать, для чего меня вызвали. Наконец, одна из огромных дубовых дверей открылась, и из нее стали выходить люди в синих робах. Тут же появился человек, который меня привез сюда. Он был, как и все, предельно вежлив, улыбка не сходила с его симпатичного лица.

— Я должен перед вами извиниться! Много было всяких вопросов, но все кончилось очень хорошо! Мао Цзэдун просил передать вам благодарность, только у него есть к вам один вопрос, почему на его лице нет родинки?

Я стоял перед моим провожатым, с лица которого не сходила широкая улыбка, и ничего не понимал. Какая родинка? При чем здесь Мао Цзэдун? Мой вид, наверное, смутил моего провожатого. Я никак не прореагировал на величайшее событие — благодарность «великого кормчего».

— Одну минуточку! Я очень скоро! — И он скрылся за небольшой дверью.

Я опять приземлился на красный диван, не понимая, в чем дело. За что такая великая благодарность? И куда опять скрылся этот малый со своей широкой улыбкой? Наконец он появился, неся в руках — я не поверил — журнал «Огонек».

— Разве вы не получили последний номер? Сейчас рассматривался вопрос: правильно ли отразил ваш журнал образ нашего великого вождя Мао Цзэдуна?

Я взглянул на портрет. Мао улыбался мне, но родинки на его лице не было. Внизу под портретом стояла моя фамилия.

— Наверное, когда в Москве проявляли негатив, решили, что это темное пятнышко на пленке — дефект, и его заретушировали.

Только так я мог объяснить отсутствие родинки у «великого кормчего». Так оно в действительности и было.

Когда я объяснил своим друзьям, для чего меня вызывали к высокому начальству, никто не рассмеялся.

— Тебе дико повезло! — сказал Леонид Варламов. — Представь себе на минутку, что образ великого вождя отражен неправильно. Нет родинки! Как так? Почему нет? И ты мог бы считать, что тебя нет. Посол доложил бы «Папе», и ты в лучшем случае оказался бы на Колыме.

Да, мне действительно в тот раз повезло…