Юность моего друга

Глава одиннадцатая

Высокий, с опущенными вниз усами Максим Кузьмич Марченко любил Андрея заботливо, по-отцовски. Полюбил он его за то, что Андрей был бережлив и аккуратен в работе, за то, что Андрей на Максима Кузьмича смотрел с благоговением и каждое его поручение старался выполнить как можно лучше.

К этому Андрей был приучен дома. Отец Андрея много разговаривать не любил, и потому все его слова глубоко западали в память Андрея. Отец никогда не бросал работу на середине, если видел, что ее можно окончить сегодня. Если же Андрею или Степану хотелось на улицу и они начинали уговаривать отца отложить работу на завтра, отец говорил: «Что можно сделать сегодня, никогда не откладывай на завтра». Это Андрей помнил хорошо и на заводе никогда не бросал работу на середине. За то и любил Андрея Максим Кузьмич.

В это время на завод приходило много заграничных станков. В обязанность слесарей по ремонту входила разборка и сборка новых станков в присутствии инженерно-технического персонала. А один раз разобранный и собранный станок, как бы он ни был сложен, сразу становился простым и понятным.

Вскоре Андрей мог самостоятельно разбирать и собирать многие станки в цехе. Работа эта очень увлекательна, и Андрей часто задерживался на час-другой после гудка. Для того чтобы не спутать детали станка, слесари размечали их порядковыми номерами. При сборке пользовались этими номерами в обратном порядке: от последней цифры к первой.

Основная работа слесарей по ремонту заключалась в том, чтобы найти в станке сломанную деталь и заменить ее запасной. Некоторые несложные детали приходилось делать самим. Много времени отдавали слесари и наладке штампов на штамповочных станках. Все это Андрей обычно старался выполнить до начала работы новой смены. К такому порядку его приучила бойкая, небольшого росточка штамповщица Зина-ударница. Она никогда не начинала работу без того, чтобы на весь цех не крикнуть: «Слесаря!»

Первое время Андрей бросал все и бежал к ее станку, думая, что произошла авария.

Но Зина-ударница спокойно стояла около станка и говорила почти ласково:

— Пока аварии нет, но станок должен быть проверен при мне, понимаете? — И добавляла совсем тихо: — Я хочу на красную доску вытянуть, понимаете?

Иногда Зина кричала и среди дня, Андрей спешил к ней.

— В чем дело? — спрашивал он, потупив глаза (у Зины был очень смелый взгляд).

В ответ Зина говорила смеясь:

— Это я нарочно крикнула, чтобы ты там, Андрей — ходи бодрей, в каморке не заснул.

Андрей краснел, а пожилые рабочие многозначительно улыбались.

В Тростном Андрей работал от зари до зари. На заводе же рабочий день проходил так быстро и незаметно, что первое время Андрею было как-то неудобно уходить домой. Ему казалось, что, кроме гудка, которому все подчинялись, есть еще что-то, и перед этим «что-то» он будто бы был виноват.

Свободного времени оставалось много.

Андрей, как и вся молодежь города, в свободное время уходил на Днепр. В прозрачных водах Днепра с утра до вечера барахтались тысячи загорелых юношей и девушек. Крики и визг молодежи висели над Днепром, как гомон только что прилетевших грачей над раскидистой березой где-нибудь на краю села.

Был около Днепра и небольшой лес. Но что это за лес?.. В лесу, как и в степи, уже в мае трава рыжая и жесткая, не найдешь тут ни синеватых, с вечно дрожащими листьями осин, ни белых радостных берез, не выглядывают на опушке красные гроздья рябины. Седые плакучие ивы да вечно линяющие тополя — вот и весь лес.

Правда, неподалеку от города была еще дубовая роща, но в ней на каждом шагу стояли палатки и было столько народу, что даже вековые дубы не казались настоящими. Их как бы специально поставили здесь, чтоб люди могли укрыться от жары. Настоящий лес был там, в далеком Тростном. В настоящем лесу человеку даже с ружьем за плечами бывает немного страшновато.

Днепр много шире и раздольнее родной Оки. Но Ока со своими тихими затонами, с медленно текущей, как бы думающей водой уютнее, заманчивее, дороже.

А главное, тут некуда сходить на охоту.

Здесь, как Андрей узнал, охотники должны ехать на охоту поездом и не меньше чем на двое суток сразу. Одно это отбивало желание бродить по плавням. Дома Андрей не расставался с ружьем даже тогда, когда ехал пахать или боронить. Болота были под рукой, и, пока лошади отдыхали, он успевал подстрелить пару чирят или шилохвоста. Но все это было еще не самым главным в думах Андрея об охоте. Больше всего занимали Андрея размышления о первой пороше, о первом селезне.

В Тростном, какая бы срочная работа ни была, как только выпадал первый снег, отец вешал замок на кузницу и шел по первому снегу за зайцами. Это делал не один отец, это делали все охотники. Многие под вечер возвращались с зеленей, выходили из леса. Восторженным рассказам тех, что шли с добычей, не было конца.

Утомленные, голодные, с промокшими ногами, они шли счастливые, с озаренными душами, словно прочитали еще одну новую, неповторимую страницу природы.

Первый снег, первый выстрел весной — настоящий праздник для охотников!

Потом люди работали ночью с керосиновой лампой, от темна до темна ковырялись в поле, нагоняли упущенное и не чувствовали усталости, не сетовали на жизнь.

А как же здесь с первой порошей? Выпадет завтра снег, но завтра рабочий день и ты обязан подчиниться гудку и ждать воскресенья. Или начался перелет уток, гусей. Через неделю воздух уже не будет шелестеть крыльями птиц, ночь не огласится залихватским свистом свиязей, всегда новым гоготанием гусей. А ты должен подавить в себе самое радостное желание и идти на завод…

Такие размышления отгораживали Андрея от завода, не давали ему возможности чувствовать себя хозяином в цехе. Андрею было еще недоступно стремление сделать жизнь удобной и красивой для всех.

Андрей любил завод за его сложные машины, за то, что на заводе человек не мог жить сам по себе. Андрея радовала работа на людях, но в глубине души он оставался крестьянином-единоличником, он радовался только своему личному успеху.

Думы о деревне не давали Андрею покоя, но привычка работать честно делала его в цехе человеком заметным.