Юность моего друга

Глава двадцать шестая

Учеба в техникуме началась с перевозки имущества из старого здания в новое. Новое здание техникума было расположено ближе к производству. Правда, производства пока еще никакого не было. Но из города уже ходил рабочий поезд, и остановки именовались названиями будущих комбинатов: «Электросталь», «Алюминькомбинат», «Прокатный».

Сойдешь на такой остановке, глянешь вокруг: ни деревца, ни селения — безбрежная, веками не паханная степь.

Однако кое-где уже поднимались крыши бараков. Возле бараков толпились первые группы рабочих с кирками и лопатами. Местами желтела глина, вынутая из котлованов будущих заводов. Но все это на фоне пустынной степи выглядело сиротливо; казалось, что люди тут случайно остановились на денек-другой, а на закате солнца соберут свои пожитки и снова уйдут отсюда восвояси.

Здание учебного комбината, куда переезжал техникум, тоже еще не было достроено. Были готовы только три этажа. На четвертом и пятом еще шла кладка кирпича.

Голая, безлюдная степь, никогда не видевшая плуга, была покрыта какой-то короткой колючей и душной травой. Сусликов было так много, что степь казалась разделенной кем-то на небольшие участки: суслики, торчавшие у нор, напоминали вбитые в землю колышки. Молодые суслики то и дело перебегали дорогу.

Добежав до норы, они становились на задние лапки и пронзительно свистели, будто озорные мальчишки при виде взрослого человека, от которого им когда-то попало.

Появление студентов в степи сразу сделало ее шумной и нарядной.

Техникум размещался в отстроенных этажах здания. Лестницы были завалены досками и кучами цемента. Аудитории остро пахли краской и известью.

Трудно было даже представить себе, что делала бы администрация техникума, если бы не было студентов нового набора. Старшие курсы почти сплошь состояли из девочек, недавно окончивших семилетку. Чистенько одетые, хрупкие, почти еще подростки, студенты вторых и третьих курсов едва-едва поднимали аналитические весы или ящик с микроскопом. Зато студенты нового набора — кузнецы, слесари, демобилизованные матросы и красноармейцы — без труда брали шкаф с книгами и вносили в библиотеку.

Один матрос, Сашко Романюк, мог бы за день перенести все шкафы и ящики. Или взять небольшого, но крепко сложенного Антона Дьяченко, отца семейства. Ему ли было привыкать к работе! Кузнец Дмитрий Климов выделялся своими длинными и тяжелыми руками. Руки и других новичков легче справлялись с лопатами и молотами, чем с карандашом.

С Дмитрием Климовым и Антоном Дьяченко Андрей сблизился, еще когда занимался на подготовительных курсах. Высокий, угловатый Климов был очень уважительным человеком. Если надо было принести дров в общежитие или затопить печь-времянку, он всегда эти обязанности брал на себя добровольно, не дожидаясь, когда дежурный по комнате освободится.

Студент Гриша Рыбченко принадлежал к тому типу юношей, которые могут с ходу ответить на любой вопрос. Если среди студентов разгорался спор о том или ином преподавателе, Гриша оказывался подле спорящих и, захлебываясь собственными словами, объяснял особенности характера этого преподавателя. Подходя к кому-нибудь из студентов, он никогда не задумывался над тем, приятен будет его разговор собеседнику или нет, он просто говорил то, что ему в данный момент хотелось сказать. Обижаться на Гришу было невозможно: разговаривая, он смотрел в глаза собеседнику доверчиво, как близкий друг, хотя видел его впервые.

Матрос Сашко Романюк первое время при появлении Гриши умолкал. Позже говорил ему откровенно:

— Ось иды к бису звидциля! Чого причипывся?

В ответ на это Гриша садился подле Романюка и шутливым тоном читал Сашко наставление.

Так помимо желания Сашко Гриша стал его другом. Через несколько дней занятий Гришу уже знали студенты всех курсов и на первом же комсомольском собрании его избрали в члены бюро комитета комсомола.

Матрос Сашко Романюк пришел в техникум прямо с флота. Лицо и повадки его создавали впечатление, что он замкнутый человек, но тот, кто сходился с ним ближе, сразу видел в этом богатыре простого сельского парня. Служил он в пограничном дивизионе Черноморского флота, и служба наложила на него отпечаток сдержанности и порой ненужной подозрительности к незнакомым людям.

Заняв в общежитии койку, он молча принес матрац, тумбочку, молча сунул в нее вещмешок и, сняв бушлат, уселся на кровать, как бы думая: «Что же делать дальше?»

Койка Сашко Романюка оказалась рядом с койкой Андрея.

Поймав на себе взгляд Андрея, Сашко улыбнулся и, окинув Андрея взглядом, спросил:

— В армии еще не служил?

Андрей ответил, что ему надо было бы идти в армию этой осенью, но теперь его призовут только после окончания техникума.

— Ще молодой, — ответил Сашко. — Тебе самое в пору учиться. А мне, — он снова улыбнулся, — якось неудобно с пацанами, — он сделал кивок в сторону комнаты старших курсов, — я ж им папаша. У меня младший братуха уже жинку и детей мае, а я — студент. Який з мэнэ ученый будэ, не разумию. А учиться хочется. Надоело волам хвосты крутить. Дед крутил, батька крутил, братуха крутит — к бису, буду учиться! — закончил он.

Узнав Романюка ближе, никто из студентов уже не удивлялся, встречая его как бы недовольный взгляд. А сам он как-то незаметно для других взял весь курс под свое командование. Утром он вскакивал с постели первым и подавал команду:

— Полундра! На физзарядку!

Первые дни Гриша Рыбченко был недоволен этим и поднимался на зарядку с ворчанием. Но позже, когда наступили холода и за окнами закружились белые метели, вскакивал с постели, не дожидаясь повторной команды. Этому способствовала сама обстановка. К зиме комбинат так и не был достроен: паровое отопление не работало, и даже не везде были застеклены окна. В метельную ночь спавшего у самого окна Дмитрия Климова не однажды заносило снегом. Высокий, длинный, он вскакивал прямо с одеялом на плечах и невольно осыпал снегом своих соседей.

Уголь для печки-времянки носили все по очереди, «воруя» его из неработающей котельной.

Андрей с каменным углем дела никогда не имел, и для него дежурство по комнате долгое время было пыткой: то дрова прогорят раньше, чем загорится уголь, то он так сильно смочит водой уголь, что и дрова никак не разгорятся…

Климов и тут приходил на помощь Андрею. Андрей сразу же сблизился с Дмитрием Климовым, Антоном Дьяченко и Сашко Романюком. Сблизился не потому, что все они жили в одном общежитии и, кроме того, вместе засиживались на бюро комсомольского комитета и на заседаниях профкома, а потому, что у всех у них были похожие биографии.

Романюк и Дьяченко старше Андрея лет на пять, но они так же, как и Андрей, провели детство в небольших селах и не имели возможности своевременно получить образование. Так же, как и Андрей, они любили сельское хозяйство, искренне огорчались, когда в письмах из дому получали сообщения о неполадках в колхозах или о неурожае. Но у каждого из них была своя новая дорога, с которой ни один из них уже не хотел сворачивать.

Побыв некоторое время в рабочей среде, они быстро научились жить общими интересами производства, и им отсюда, из города, казалось, что многие неполадки в колхозах могли бы и должны были быть устранены самими селянами — так называли своих земляков новые товарищи Андрея. У самих же у них, будущих техников, было по горло новых, неизвестных их сородичам забот.

Бывший моряк Сашко Романюк не раз бросал в отчаянии учебники на пол и говорил:

— Брошу все и утеку до дому, ей-бо, утеку. На який бис мэни треба выпаровуваты воду з соли, аж целый день загубив. — Сашко, когда волновался, переходил на родной язык.

Ругал он и химика, и физика, и математика. Но всякое их задание старался выполнить точно. У него только не всегда хватало терпения. Большим крестьянским рукам трудно давались лабораторные занятия, где приходилось иметь дело с тонкими стеклянными колбами, с чуткими аналитическими весами. После каждой неудачи на занятиях Сашко долго лежал на постели молча, положив руки под голову, а перед сном любил рассказывать о своем родном селе, о вишнях, о кавунах, о безбрежных степных просторах.

— Був я, — говорил он, — и на Кавказе и у Крыму. Бачив богато чаривных мист, алэ краще нашого сэла нэма нидэ.

Волнуясь, он рассказывал о том, что весной степь похожа на сплошное зеленое небо, что пахнет она как в пору его детства пахла подгорелая корка хлеба.

— А колы зацветуть вишни-черешни и дивчата писни заспивають, хиба найдешь де край краще нашего сэла! — вздыхая, заканчивал он свой рассказ.

Любовь к земле, к родному селу была самым больным местом студентов нового набора, И Сашко, и Андрей, и большинство других студентов выросли в селах, с детства привыкли смотреть на землю как на что-то близкое и дорогое. Никакие бы заработки не смогли оторвать этих юношей от земли, если бы не святое слово — будущее, которое звало их вперед с такою силой, что они невольно откладывали со дня на день, с одного года на другой даже встречу с родными. Они даже не сознавались перед собой в том, что ради будущего подавляли в себе любовь к земле, к родному дому.

В письмах к родным они были еще крестьянами, но жизнь переделывала их.