Юность моего друга

Глава девятнадцатая

Рабочий день был на исходе.

Убрав в ящик инструменты, Андрей вытер верстак и хотел было идти к рукомойнику. И тут только увидел за своей спиной Подопригору.

Поняв, что Олесь наблюдает за его работой, Андрей невольно вспыхнул и еще раз окинул взглядом верстак. Подопригора сделал вид, что не заметил смущения Андрея, и заговорил добродушно:

— Я-то думал, что Максим Кузьмич хвалит тебя по-свойски, а у тебя и в самом деле порядок. — Потом, как бы отвечая на свои мысли, добавил: — Верстак комсомольца должен быть всегда в образцовом порядке.

Андрей почувствовал, что Подопригора сейчас говорит совсем не то, что хочет сказать. За последнее время Андрею то и дело давали разные комсомольские поручения, и Андрей внутренне радовался появлению Подопригоры. «Опять какое-нибудь поручение», — думал он, ожидая главного разговора. Андрей был в меру тщеславным человеком и на каждое новое поручение от комитета комсомола смотрел, как на доверие, которое он должен оправдать в будущем.

— Мне Максим Кузьмич говорил, что из тебя выйдет настоящий мастер, — продолжал Подопригора, — только… — он сделал паузу и, остановив взгляд на лице Андрея, спросил: — Как у тебя с учебой дела?

Андрей подумал, что речь идет об учебе у Максима Кузьмича, и, удивившись, заговорил, как бы оправдываясь:

— А я учусь! Сейчас в цехе нет такого станка, который бы я самостоятельно не отремонтировал…

Но Подопригора перебил его:

— Я не об этой учебе говорю. Я имею в виду другую учебу. Кстати, какое у тебя образование? Ты что окончил?

Как и большинство малограмотных людей, Андрей считал себя человеком с образованием. Правда, в сельской школе ему удалось учиться только два года. Свершилась Октябрьская революция, учительница сбежала из села, учеба прервалась на третьем году. Но ведь он прочитал все книги, которые были в сельской школьной библиотеке. По этим книгам он научился читать вслух без запинки. Кроме того, он прочитал и все книги, какие были у односельчан. Иногда отец привозил с ярмарки календари и старые журналы — все это Андрей прочитывал от корки до корки. Не раз он удивлял односельчан, объясняя им, почему празднуется Первое мая и что такое День Парижской коммуны.

Когда отец поступал в артель кустарей, Андрей заполнял ему анкету. Отец умел и сам писать и читать, но Андрей считался в доме настоящим грамотеем. Он знал, что человеку, умеющему читать и писать, в графе «Образование» ставят — «низшее». Но ведь Андрей умел не только читать и писать, он прочитал, кроме школьных книг, еще и другие книги; он знал кое-что и о капиталистах и о жизни в других странах. Не мог же он считать себя, как считали себя и отец, и мать, и все односельчане, человеком с низшим образованием. Вот почему, заполняя анкету, он против графы «Образование» написал: «среднее незаконченное». Так же написал и слесарь Луценко, окончивший ФЗУ. А чем он, Андрей, был хуже Луценко?..

На вопрос Подопригоры он ответил уклончиво:

— Образование у меня по справкам небольшое, но я ведь много занимался самообразованием.

Подопригора перебил его:

— Мы смотрели твою анкету. Сейчас, после шахтинского процесса, партия поставила вопрос о воспитании своей, рабочей технической интеллигенции. Большинство детей рабочих не имело возможности своевременно продолжать учебу. Партия решила дать эту возможность молодежи сейчас. Комитет комсомола посылает тебя в техникум учиться.

— Учиться?!

Андрею шел шестнадцатый год, когда в село приехали синеблузники. На шестнадцатилетних в селе смотрят уже как на взрослых, к их словам на сходках прислушиваются старики, а матери присматривают им невест.

Веселая гурьба синеблузников подняла на ноги все село. Это происходило в одно из июньских воскресений, когда полевые работы уже закончились, а сенокос еще не начинался. Все люди были дома. Синеблузники выбросили вверх футбольный мяч и вместе с молодежью села направились на выгон. Вскоре на выгоне собрались все женщины и мужчины. После игр синеблузники устроили тут же, на выгоне, короткий митинг, на котором то и дело раздавались непонятные слова: «смычка», «ножницы».

— Хлебушка не хватает рабочим-то, — заключил кривоногий Грибок.

— Ярьпонимаете, я что говорил намедни! Черт Кольку не обманет, Колька сам молитву знает, — вторил Грибку в тон уже подгулявший Николай Ефимович.

Игра в волейбол и футбол сблизила молодежь села с приезжими, после игры они смешались с тростновцами, и все вместе направились гулять в поле.

Прекрасно поле в июне!

Сразу же за околицей колышутся светло-зеленые, цвета морской воды, волны пшеницы. Едва заметный ветерок озорно кудлатит только что выглянувшие на белый свет колосья. Дальше, за пшеницей, — живое желто-зеленое пламя молодого проса. Ровные, словно подстриженные на клумбах цветы, кудрявятся борозды картофеля. Неподвижные сердечкообразные, будто вырезанные ножницами, зеленеют листочки гречихи. И куда ни глянь, всюду виднеются квадратные голубые озера льна.

Прекрасно поле в июне!

Вокруг стоит тишина такая, что, кажется, замри на мгновение, останови дыхание — и услышишь, как зеленые всходы хлебов пьют целебные соки земли. И даже песни невидимых жаворонков, кажется, вытягиваются из нее, как стебли пшеницы.

Куда ни кинешь взгляд, нигде не увидишь и клочка голой земли. Все покрыто свежей густой зеленью. Даже от дороги осталась едва-едва заметная тропинка: колеи и обочины густо укрыты белыми и красными головками клевера, широкими листьями подорожника, пахучей ромашкой.

Прекрасно поле в июне!

В августе, когда крестьяне придут убирать хлеб, поле уже не будет таким празднично-торжественным. В пшенице появятся, широкие кусты пыльной полыни, на межах поднимутся черные свечи лошадиной щавели или чернобыла, тут и там закачаются коричневые метелки севики, полетит белый пух осота, будет путаться под ногами повилика.

В июне все это замаскировано под цвет хлеба. В июне от каждой былинки веет непередаваемым ароматом раннего лета. Этот аромат не так резок, как запах цветов в мае; аромат июня, оставляя вас на земле, пробуждает в вас новые силы, заставляет думать о том, что красота жизни на земле долговечна…

Увлекшись разговором о жизни в деревне, Андрей незаметно для себя очутился вдвоем с синеблузницей Леной на опушке леса. Лена была ровесницей Андрея, она окончила семилетку. Разговаривать с ней ему было легко: Лена, как и большинство грамотных людей, не подавляла его своими знаниями, а чаще давала возможность ему свободно высказаться, что сразу сделало их отношения непринужденными. Она была во всем с ним предупредительна и смотрела на него как на равного. Ему это нравилось.

Он уже намеревался поцеловать ее, как она неожиданно остановилась, взяла его обе руки в свои и, взглянув на него как на какое-то открытие, сказала:

— Вам надо учиться!

«Учиться…»

Это слово, как пощечина, обожгло лицо Андрея. Само слово «учиться» в сознании Андрея было связано со школой, с детством. Это слово говорят маленьким детям, а ему уже шестнадцатый год. Он уже работает в кузнице, ему уже мать присмотрела невесту, а Лена говорит: «учиться».

Тогда Андрей был оскорблен до глубины души словами синеблузницы.

Сейчас ему двадцать второй год, и он не оскорбился предложением Подопригоры. Сейчас, с кем бы он ни заговорил, все или учились, или собирались идти учиться. Даже едва умеющий читать Грыць Крапива и тот учился на стрелочника.

— Я подумаю, — ответил Андрей на предложение Подопригоры.