Юность моего друга

Глава двадцать вторая

Старинное красивое четырехэтажное здание было обнесено железной оградой. За оградой росли акации, кипарисы, пестрели клумбы цветов. Дорожки были заботливо посыпаны желтым песком.

Андрей и раньше видел это здание, но тогда он смотрел на него так, как смотрят на чужую ценную вещь: «Хороша, но не для нас». И вот сегодня Андрей открыл железную калитку и, все еще не веря своему счастью, пошел по желтому песку к парадной двери, где золотыми буквами написано: «Запорожский металлургический техникум».

От калитки до здания было не более двадцати метров. Но Андрею это расстояние показалось очень большим. Шагая вперед, он ждал не то окрика, не то собачьего лая… Словом, чего-то такого, что могло бы вернуть его назад.

Открыв тяжелую парадную дверь, он очутился перед широкой мраморной лестницей. По лестнице вниз и вверх сновали студенты. Голоса девушек звучали как-то особенно празднично.

Андрей узнал, что у всех поступающих на подготовительные курсы в техникум будут проверять знания. Коли Шатрова нигде не было видно, и Андрей не знал, как быть: идти на проверку или дожидаться Коли.

Поколебавшись, он решил: «Будь что будет», — и направился в кабинет математики.

Несколько юношей уже сидели за столами и решали задачи.

Преподаватель нашел в списке фамилию Андрея. Посмотрел на его рабочую спецовку и дал самый легкий пример:

Но этот простой пример оказался для Андрея роковым. Не имея никакого понятия о дробях, он решил задачу так, как решал сложение целых чисел. Он даже удивился, когда математик, взглянув на листок бумаги, сказал: «Не пойдет», — и поставил птичку против фамилии Андрея.

— Разве три плюс два не равняется пяти? — спросил Андрей.

— Молодой человек, это ведь простые дроби, а не целые числа, — ответил педагог и крикнул: — Следующий!

Андрей умоляющим взглядом посмотрел на преподавателя, но тот опустил голову еще ниже, этим самым давая Андрею понять, что говорить с ним не о чем.

Не чувствуя под ногами пола, Андрей вышел из кабинета.

Машинально он вошел в следующий кабинет.

И тут его ждала неудача. Преподавательница литературы дала ему книгу на украинском языке и попросила прочесть вслух.

Взяв книгу, он почти по складам стал произносить некоторые незнакомые ему украинские слова.

Все присутствующие в аудитории засмеялись.

— Вы же не умеете читать, — сказала преподавательница.

Чего-чего, а читать-то Андрей умел. Он умел так хорошо, так выразительно читать, что в Тростном не раз на сходках взрослые просили его прочитать какое-нибудь решение рика.

Андрей совершенно пал духом. «Старая, гнилая интеллигенция, — мысленно ругал он преподавателей. — Они умышленно делают все, чтобы я, сын простого кузнеца, не мог учиться в техникуме».

Забившись в угол длинного коридора, он сидел, не зная, что же делать дальше. Он не мог примириться с мыслью, что он «неуч», как сказала ему эта преподавательница.

Все, кому было сказано то же, что и Андрею (а таких было очень мало), ушли сразу же домой. А он сидел в углу и с благоговением смотрел на дверь с надписью «Аудитория». Ему казалось, что он самый несчастный и ничтожный человек на всем белом свете. Техникум для него был каким-то святым местом. И разве легко ему уйти отсюда ни с чем!..

Но вот девушка-секретарь объявила громко о том, чтобы все вошли в аудиторию.

— С вами будет говорить директор, — сказала она толпящейся в коридоре молодежи.

Все хлынули в аудиторию. Андрей поднялся и хотел уже идти домой. Сейчас он был в коридоре один-одинешенек. Секретарша подошла к нему и, взяв за рукав, сказала:

— А вы что, особого приглашения ждете?

Андрей хотел что-то возразить, но голос ему не подчинялся. Машинально он вошел в аудиторию и уселся в дальнем углу.

Директор — небольшого роста женщина с подстриженными по-мужски волосами — подошла к кафедре и, размахивая рукой, начала говорить. Она говорила с таким темпераментом и так громко, что казалось, будто речь идет не просто о воспитании новой технической интеллигенции, а о судьбе всего земного шара.

Она говорила о старой, «гнилой интеллигенции», которая ставит палки в колеса революции, она говорила о том, что партия решила открыть двери техникума простым рабочим.

Чем больше Андрей слушал ее, тем сильнее росло в нем желание закричать: «Неправда!» По ее словам получалось, что партия открыла двери техникума именно для него, Андрея Савельева. Это ведь он не имел возможности учиться своевременно, это ведь он желает учиться теперь.

Речь директора возмутила Андрея настолько, что по окончании ее он встал и смело пошел к трибуне.

Так как ни о каких прениях и разговору не было, директор и представитель горкома партии, сидевшие за столом, немало удивились его появлению на трибуне.

Взойдя на трибуну, Андрей с минуту стоял молча. Волнение было так сильно, что он едва переводил дыхание. Наконец он сказал:

— Я тот самый простой рабочий, для которого партия открыла двери техникума… Но не успел я подойти к этой двери, как вы ее захлопнули перед самым моим носом…

Не обладая искусством говорить на собрании, он приковал внимание всех искренностью и правдивостью сказанных слов.

После выступления Андрея представитель горкома партии попросил его остаться на несколько минут и, когда кончилось собрание, увел в кабинет директора.

— Что ж мне с вами делать? — сказала, улыбаясь, директор. — Вы ни одного зачета не сдали, вы даже не знаете, что такое дроби…

Андрей не выдержал:

— Вы только разрешите мне посещать курсы, я все узнаю. Я просто не знаю, с чего начинать учебу.

Представителя горкома, видимо, тоже волновала судьба Андрея.

— Екатерина Николаевна! — обратился он к директору. — А что, если вы ему разрешите посещать курсы?

— Что вы, что вы! — запротестовала директор. — Мы ведь за каждого курсанта отвечаем. А как я за него могу отвечать?

— А вы его… — представитель на несколько секунд задумался. — А вы его, как это прежде называлось, вольным слушателем, что ли…

— Что вы! У нас ведь другая форма учебы, мы же не можем старую форму вводить в новое учебное заведение.

Но представитель горкома, видимо, уже решил судьбу Андрея. Он почти утвердительно сказал:

— Что вас пугает форма? Не называйте его вольным слушателем, называйте как хотите. Не вносите его фамилию в основной список курсантов, но пусть он посещает занятия. Сумеет догнать — его взяла, не сумеет — мы не виноваты.

Затем он обратился к Андрею:

— Через неделю-две вы сами поймете, что нельзя за четыре месяца пройти всю программу семилетки, а пока ходите, учитесь.

Разрешая Андрею посещать курсы, и директор и представитель горкома были убеждены в том, что Андрей не сможет за четыре месяца подготовиться к поступлению в техникум.

Их рассуждения были бы правильными, если бы Андрей происходил из семьи, в которой кто-то когда-то учился, если бы хоть перед кем-нибудь из рода Савельевых прежде не захлопывали двери школы. Разве отец Андрея, будучи мальчиком, не горел желанием учиться! А разве дед и прадед Андрея не мечтали об этом! Из поколения в поколение, от прадеда к деду, от деда к отцу, как наследство, передавалось это неудовлетворенное желание, и сейчас, когда Андрею предоставили возможность учиться, в нем пробудилась как бы накопленная веками, неудержимая страсть к знаниям.

Андрей делал невозможное. Он не спал ночей. Он завалил всю комнату книгами. И даже в цехе, на работе, мысленно он повторял пройденное за вчерашний вечер, решал нерешенные задачи. Он не довольствовался одними лекциями. Он не отходил от Коли Шатрова, который когда-то окончил семилетку и знал почти всю учебную программу. Андрей понимал, что, если он теперь не поступит в техникум, значит, он никогда этого больше сделать не сможет.

Под всякими предлогами он зазывал к себе более грамотных товарищей и вместе с ними решал задачи, отыскивал на карте страны света, знакомился с произведениями Панаса Мирного и Льва Толстого.

У него не было не только дня, но и часа, в течение которого он чего-нибудь нового для себя не узнал. Он учился по двенадцать-четырнадцать часов в сутки и не чувствовал усталости. Наоборот, его мозг работал, как у человека, вдруг получившего свободу.

Спустя всего месяц он уже чувствовал себя на занятиях не хуже других.

В письмах домой он ни словом не обмолвился о том, что поступил учиться: «А вдруг не сдам экзаменов?»

Он писал, как и прежде, что отпуска на заводе ему пока не дают и что в Тростное приедет он не раньше, как к зиме.