Юность моего друга

Глава шестнадцатая

Наступил апрель. На деревья словно белоснежные скатерти и праздничные покрывала накинули хозяйки — в глазах рябило от лепестков цветущих вишен и абрикосов.

Андрей уже приготовил для дома подарки и ждал с нетерпением отпуска. Работа у него не выпадала из рук, но что бы он ни делал, мысли его были далеко на родине. Вот почему теперь он часто отвечал Максиму Кузьмичу невпопад и даже на голос Зины-ударницы отзывался не сразу и шел к станку не торопясь.

Не сразу он отозвался и на слова Олеся Подопригоры, хотя Подопригоре казалось, что Андрей смотрит на него. Андрей очнулся от своих мыслей только тогда, когда Подопригора, махнув рукой, направился к Максиму Кузьмичу. Очнувшись, Андрей расслышал последние слова Подопригоры: «На штурм Днепростроя».

Сейчас Олесь уже что-то говорил Максиму Кузьмичу, и Максим Кузьмич жестом показывал Андрею: «Бросай работу».

Убрав быстро инструменты, Андрей направился в комитет комсомола. Но до комитета он так и не дошел. По дороге он встретил комсомольцев других цехов, отыскал среди них Колю Шатрова и вместе с другими пошел прямо к грузовикам, отъезжавшим на Днепрострой.

Строительству угрожала буйная весенная вода. По расчетам строителей, она должна была проходить по шлюзам между бетонными быками, но весенний паводок был такой сильный, что шлюзы оказались слишком узкими, и вода накапливалась подле стены, составленной из стальных шпунтин, ограждавших вторую половину реки, на дне которой работали люди.

Было уже совсем темно, когда машины с комсомольцами завода прибыли к месту горячей работы.

На берегу были установлены мощные прожекторы какой-то воинской части, специально вызванной на помощь строителям. По всему берегу толпились тысячи людей. Зеленые санитарные машины с ярко-красными крестами на кузовах стояли тут же на берегу, готовые каждую минуту прийти на помощь пострадавшим.

Черная разъяренная вода на фоне такого же черного с клубящимися грозовыми облаками неба придавала строительству какой-то торжественно-трагический вид.

Рев падающей в шлюзах воды заглушал голоса людей и даже многочисленных машин. И только внизу, за стальной стеной шпунтин, на дне котлована, было необычайно тихо. Там ясно были слышны работа насосов, треск пневматических буров, короткие голоса работающих людей. Всем людям, работавшим на дне котлована, подняться наверх было нельзя. Оставшиеся там знали, что им каждую минуту грозит смерть, но стальную стену шпунтин надо было укреплять как сверху, так и снизу, и люди, как бы назло опасности, работали в котловане. Они еще с большим упорством долбили пневматическими бурами гранитное дно Днепра, укрепляли основание шпунтин, сваривали автогеном намечающиеся трещины и швы, готовые под напором воды разорваться. Люди знали, что, если хотя бы на минуту прекратить работу внизу, работа наверху станет ненужной, — и все они: как те, что работают внизу, так и те, что работают наверху, будут в одно мгновение опрокинуты и, перемешанные с водой и железом, отброшены далеко в сторону моря. Нервы людей, укреплявших стальную стену шпунтин, были напряжены настолько, что, казалось, и стена эта дышала таким же напряженным дыханием, как и люди, и даже чувствовала движение каждого человека. Она, железная стена, какими-то неуловимыми сигналами сама звала людей туда, где грозила опасность, и люди иногда сбрасывали мешки с песком вовсе не туда, куда приказывали Подопригора и инженеры, а туда, откуда звала их к себе на помощь сама стена. И руководители это понимали: они только голосом упрекали неподчинившихся им рабочих, а глаза их говорили: «Ничего, тут тоже надо укреплять».

Взаимосвязь металла, дерева и бушующей воды человек ощущал сразу, как только становился на шаткие подмостки перемычки. Сразу же, без приказания он понимал, куда надо звать электросварщиков, а куда надо бросать мешки с песком.

Было страшно таскать камни и мешки с песком по шатким мосткам над пропастью сорокаметровой глубины. Страшно было оттого, что дощатые мостки подчинялись власти стихии и то в одном, то в другом месте сами, как живые, раздвигались, раскрывали пропасть под ногами идущего.

Если бы Андрею предложили пройти по этим «живым» мосткам за огромные деньги, он бы отказался. Но тут никто никому не предлагал никакой платы, никто даже не задумывался над ценою своей жизни — все помыслы людей были сосредоточены на жизни строительства. И комсомольцы, как только рассчитались на бригады, рассыпались по шатким мосткам перемычки и стали конвейером передавать камни и мешки с песком туда, где вода грозилась перевалиться через перемычку.

«Вот тут мне будет и Тростное и родные поля», — подумал он и в это самое мгновение получил удар в грудь. Ему показалось, что его кто-то сильно ударил доской. На самом же деле его ударила перевалившаяся через перемычку волна. Андрей, потерял равновесие и, крича и взмахивая беспомощно в воздухе руками, повис над пропастью. В это время сильная рука Луценко схватила его за плечи, и он снова очутился на мостках. Все это произошло в один миг.

Андрей было кинулся к Луценко со словами благодарности, но тот уже схватил камень и, бросив его Андрею в руки, указал на новую волну, крикнул: «Туда бросай!»

Вода поднималась все выше и выше, и комсомольцы с невиданным упорством наращивали стену перемычки.

Андрей бросил камень и невольно взглянул на всю перемычку. По обе стороны от него длинными шеренгами работали люди. Лиц людей не было видно, и только тысячи рук мелькали в воздухе. Куда бы он ни взглянул, навстречу ему протягивались руки. Ему сразу стало стыдно за свой страх. «Да разве тут можно исчезнуть бесследно, когда к тебе протянуто столько добрых рук!»

Сильный холодный ветер бил в лицо колючими брызгами воды. Глыбы волн, как тяжелые чугунные слитки, то там, то тут перебрасывались через перемычку, сбивая с ног людей. Эти волны были как бы разведкой наступающей массы воды. И люди понимали, что один-два человека, сбитые волнами с мостков, — это еще не катастрофа. Катастрофа могла быть там, где прибывающая вода, ища выхода, крутилась, вставала на дыбы и со стоном откидывалась назад, чтобы через мгновение с новой силой ударить в стальную стену.

Прежде, читая в книгах или в газетах о наводнении, Андрей всегда недоумевал: почему во время наводнений гибнут люди?

Не раз он мысленно ставил себя на место людей, оказавшихся лицом к лицу с наводнением, и всегда благополучно выходил из беды. Он придумывал десятки способов, как спастись во время наводнения.

«Например, — думал он в детстве, — вода начала прибывать. Можно взобраться на колокольню, уйти в горы или сбить плот, — и пускай вода поднимается хоть до самого неба. А плот можно сделать без труда в любом селении: нет такого дома, где бы не нашлось бревна или доски. В крайнем случае, если нет действительно ни доски, ни бревна, можно закупорить все пустые бочки, бутылки и сделать временный спасательный пояс. Можно промаслить мешки и набить их соломой… Почему же бывают жертвы при наводнении?» — рассуждал он раньше.

Теперь, глядя на черные космы разорванных туч, несущихся над самой землей, на кипение воды, готовящейся низвергнуться в пропасть, чувствуя на лице колючие прутья дождя, Андрей ясно представлял себе, что произойдет с железом и с людьми, если вода повалит перемычку. Он уже видел на берегу, в пяти-шести километрах от плотины, скрученные, как веревки, стальные балки, выброшенные на берег водой во время катастрофы, случившейся здесь в первые годы строительства. Так далеко вода унесла железные балки. А ведь все мы знаем с детства, что железо в воде тонет.

Теперь он понимал, что наводнение так же страшно, как и пожар, и землетрясение, и другие стихийные бедствия.

Раньше он представлял себе наводнение, как медленное, спокойное прибавление воды. Теперь он понимал, что вода может где-то прорвать берег и грозным, все сметающим на своем пути валом обрушиться на селения. И все это, как правило, происходит при сильном ветре, с неотступными спутниками наводнения — ливнями, превращающими небо и землю в сплошную, кишащую пенистыми волнами массу.

В полночь к месту штурма прибыли свежие силы — служащие городских учреждений. Но комсомольцы завода отказались уступить им свои места: комсомольцы настолько уже изучили «слабые» звенья перемычки, что не решались их оставить хотя бы на короткое время без присмотра.

А с берега так и не уходили домой толпы поднятых тревогой людей. Одни из них уже отработали свое время на перемычке, другие готовы были каждую минуту встать на место работающих. Третьим казалось, что стоит им только отойти от перемычки, как перемычка рухнет, и пропадет их многолетний труд.

Все люди, — и те, что работали на перемычке, и те, что смотрели на перемычку с берега, — жили одним чувством: во что бы то ни стало выстоять в этой неравной борьбе со стихией. Ни на секунду люди не ослабляли своего напряжения. Все знали, что эта одна секунда может решить судьбу всего строительства.

Вода, казалось, понимала это, и пока люди всеми силами укрепляли перемычку, она не решалась начать свою разрушительную работу. Она уже поднялась до уровня стальной стены шпунтин и теперь билась волнами в бруствер, сооруженный из мешков с песком и щебенки.

К четырем часам ночи, когда вода вновь в нескольких местах смыла мешки с песком, создалась тревожная обстановка. Это почувствовали все, на всех участках сразу. Люди глядели на берег, ища поддержки.

Прошла секунда. Прошла вторая секунда… Но вода не ринулась на перемычку. Она, казалось, стала даже тише бросаться своими свинцовыми волнами.

И в этот момент, прямо против Андрея, под напором огромной массы воды с хрустящим треском стало выворачивать из паза стальную шпунтину. Поток воды моментально ударил в образовавшуюся продольную трещину между шпунтинами. Вода хлынула вниз, в котлован, на головы работающих людей. Андрей схватил мешок с песком и прижался к образовавшейся в железной стене трещине. Но напор воды был так силен, что Андрей даже и не заметил, как очутился сбоку бьющей струи. А трещина с каждой секундой становилась все шире. В это время кто-то крикнул Андрею:

— Держи меня за руки!

В то же мгновение Андрей увидел, как Подопригора, ухватившись за края шпунтин, погрузился в кипящую массу ледяной воды.

Через минуту около трещины появились люди со щитами и санитары с носилками. Трещина была заделана, а синего от холода Подопригору санитары увели к своим машинам.

Все это произошло в какие-то считанные минуты. Но этих считанных минут было достаточно для того, чтобы люди, забыв про опасность, еще с большим ожесточением принялись за работу.

А вскоре захрипел репродуктор, и взволнованный голос дежурного сообщил: «Вода остановилась…»

И те, что стояли на шатких дощатых мостках, сгибаясь под тяжестью пятипудовых мешков с песком, и те, что собой заслоняли трещины в стене, — все люди испытали какую-то радостную усталость.

Андрей работал, как и другие, до изнеможения. И вот сейчас, когда сообщили о победе, он испытал такую большую радость, какой в жизни никогда не испытывал.

Радость усталости ему и прежде была знакома. Он ее испытывал, докашивая первым свою десятину покоса, допахивая первым свой загон, первым оканчивая порубку своей делянки леса. А ведь здесь ничего своего не было, здесь он ничего для себя не делал, а радость была намного значительнее и как бы честнее. Тут он никого не «обошел», тут все трудились одинаково.

По лицам работающих нельзя было определить, рады они или не рады победе: радость еще не успела коснуться их лиц, она распирала грудь и перехватывала дыхание. И люди хмурились и покашливали, будто были чем-то недовольны.

И в это самое время в наступившей тишине Андрей услышал над головой что-то близкое-близкое, знакомое-знакомое.

«Гуси!..» — мелькнуло в голове Андрея.

Он весь вытянулся, приподнимаясь на цыпочки, потянулся всем телом к косматым тучам, откуда доносились радостные голоса гусей, зовущие его домой, на север, в далекое и дорогое Тростное.

Перед глазами Андрея замелькали родные дубравы, закружились зеленые долины, тихие, поросшие высоким камышом болота…

И странное дело! Сердце Андрея не облилось кровью, не разорвалось на части. Нет! Оно так же ровно билось в груди, живя большой радостью только что одержанной победы.