Юность моего друга

Глава четвертая

Апрель.

Ночью морозы еще держатся, но на полях снегу осталось мало, в кустах, в ложбинах да на северных склонах пригорков еще видны его серогрязные островки.

Покрывшиеся за ночь тонким льдом ручьи утром зашевелились, захлопотали, ломая тонкую ледяную корку, как цыплята яичную скорлупу.

Где-то высоко в небе пронзительно и привольно свистят кроншнепы. Над черными пашнями бьются ширококрылые чибисы: стремительно падая грудью на землю, они своим торжественно-жалобным криком как бы будят ее.

Жаворонки, словно выпущенные с катушек детские аэропланы, вертикально уходят в небо, разливая свою незатейливую, но самую радостную песню весны. В Заказе токуют тетерева. Их глухое булькающее бормотание оживляет еще не одетый лес, он как бы дышит глубоко и звучно.

Застоявшаяся в конюшне серая в яблоках лошадь Лелька, словно бы отмахиваясь от всех этих радостных звуков весны, покачивает головой и твердо шагает по размытой весенними ручьями дороге.

Церковь, березовая роща, соломенные и железные крыши изб Тростного, синеватые, как дым, огромные ветлы — все постепенно уменьшается и принимает неясное и изменчивое очертание.

Вот уже за ветлами скрылась железная, крашенная суриком крыша родного дома… Превратилась в старушечью, покрытую платком голову крайняя изба Грушихи… Растаяла прилепившаяся к околице кузница.

Не слышно близкого сердцу звона наковальни. Сегодня отец не пойдет в кузницу. «Надо сено под поветь убрать, — говорил он за завтраком. — Пойдут дожди — все попреет».

Андрей знал, что сено надо было давно убрать под поветь, но почему-то эту работу все откладывал со дня на день. Теперь ему жалко отца и стыдно за то, что не убрал сено вовремя.

За поворотом дороги скрылось из глаз родное село, но Андрей еще долго смотрит в ту сторону, где остался его родной дом, самые дорогие ему люди. Сердце Андрея бьется учащенно. Глаза смотрят на густой стройный осинник, но видят попеременно то смеющееся лицо Юрика, то ласковое, с печальными глазами родное лицо матери…

Осунувшееся за ночь лицо отца было строгим, но добрые серые глаза блестели.

Чтобы не расплакаться, Андрей решительно поворачивается лицом к лошади и усаживается рядом со Степаном.

— Эх, и денек будет! — растягивая слова, говорит Степан.

Подложив вожжи под ногу, чтобы не упали, Степан достает кисет и закуривает. Лицо у Степана радостное и довольное. Степан ничем не похож на Андрея. Степану ничего не стоит поднять на смех на улице Нину или Андрея, распустить слух, будто бы они не родные его брат и сестра. При Степане и отец с матерью всегда разговаривают осторожно: возьмет вдруг и расскажет где-нибудь семейные секреты. Делает это он для того, чтобы расположить к себе собеседников, показать свою самостоятельность. «И в кого он такой уродился, ума не приложу», — часто сетовала мать и вспоминала всех своих и отцовых дедушек и бабушек.

Андрей знает, отчего у Степана лицо радостное, довольное. Петр Бабкин, дружок Андрея, рассказывал, как подвыпивший Степан хвалился товарищам: «Пусть Андрей уезжает, мне лучше будет: я свой дом продам и перейду жить снова к отцу. Все равно отцу одному не управиться с хозяйством».

Андрей знал, что и эти слова не были словами Степана. Все это наговорили ему недруги отца, а Степан для важности выдает эти слова за свои. Но если узнает про этот разговор отец, Степану не поздоровится. Степан при отце ниже травы, тише воды.

Свернув цигарку, Степан с наслаждением вдохнул табачный дым и повернулся к Андрею.

— Завидую я тебе, Андрей, — заговорил Степан, — вольная ты птица. Захотел и в город поехал, красота! Кабы я был неженатым, я бы вместе с тобой уехал. Ну чего хорошего в деревне? Навоз! Всю жизнь из навоза не вылезаешь, а в городе — красота!

Степан усиленно хвалит жизнь в городе и чужими словами корит жизнь в родном селе.

В это прощальное утро неискренние слова брата звучат как-то особенно неприятно.

Слушая брата, Андрей думает о своем: «Поработаю там год-два и приеду».

Остаться жить в городе навсегда он не сможет. Он любит эти поля с болотцами посредине загона, любит мелколесье Лесниковой избушки, где вечером почти черные елочки разбежались и замерли, как охотники на тяге, на расстоянии выстрела друг от друга. Андрей не представляет себе, как можно жить и спокойно работать, не сходив на тягу, не послушав радостного чувыкания тетеревов. Как можно жить дальше, не побродив по Стырлушку, не посидев ночью у тихого охотничьего костра.

Думая об охоте, Андрей также неискренне отвечает в тон брату:

— В городе жизнь — не сравнишь с нашей. Там, говорят, как две недели — получка. Семь часов отработал — и гуляй. А тут, и правда, всю жизнь из навоза не вылезешь…

— Конечно, — подтверждает Степан. — С землей и сами девчата справятся… Ты, если устроишься хорошо, пиши. Брошу все и приеду. Это ведь говорят только, что в колхозе легче будет, а на деле, я слышал, и в колхозе будут работать так, что спина затрещит. Когда они, машины-то, у нас будут…

Весенний туман постепенно окутал и лес и землю. В пяти шагах ничего не видно. Перебирая строго торчащие вверх уши, к чему-то прислушиваясь, Лелька осторожно ступает по дороге.

Вдруг где-то в тумане будто бы заплакал ребенок… Нет, не ребенок, чей-то близкий-близкий голос…

«Гуси!»

Братья инстинктивно пригнулись. Андрей искал глазами гогочущих гусей, машинально шарил по телеге, ища ружье. Но ружья в телеге не было. Гуси низко, над самыми макушками молодого осинника, прошли на север, криком оповещая друг друга, чтобы не растеряться в тумане.

— Эх-ма! Вот бы ружье, — разочарованно произнес Андрей.

Хлестнув лошадь вожжой, Степан возразил:

— О ружье теперь забудь! Там, в городе, вечеринки, театры… а ты — ружье… Приоденешься, глядишь, подцепишь какую-нибудь городскую, интеллигентную — красота!..

Отдаленный крик чибисов, глухое бормотание тетеревов, замирающее гоготание гусей — все это всколыхнуло охотничью душу Андрея настолько, что ему захотелось вырвать вожжи из рук Степана и повернуть лошадь домой, дома схватить со стены старую централку и убежать в лес, туда, где, распустив пестрые крылья, бьются красноголовые косачи.

Но неизвестное и потому прекрасное будущее заглушило близкие сердцу желания и заставило Андрея в душе улыбнуться этому неизвестному будущему.

Далеко, где-то у Лесниковой избушки, гулко ухнул выстрел.

— Это Ярьпонимаете хлопает, — заметил Степан, — он там каждый год еще по насту шалаши ставит.

Странная судьба у Николая Ефимовича. Человеком его считают образованным, за каждой справкой, за советом бегут к нему. «Выручи, пожалуйста!..» — просят его, а потом над ним же и смеются: «У самого поле не пахано, а он чужим делом занимается». И всему этому, говорят, водка причиной.

Пьет Николай Ефимович без разбору — с кем попало. И больше всего с недругом отца, Митькой Самохиным. Самохин даже и теперь, когда в области и в районе признали раскулачивание Савельевых несправедливым, все равно покоя не дает Савельевым. На собрании то внесет предложение теленка записать как корову, то вдруг требует внести Савельевых в списки зажиточных.

Не раз отцу приходилось бросать работу в кузнице, что он всегда делал с великой неохотой, и снова ехать в район искать правды. И хотя такие поездки обходились отцу дороже пол-литра, которые бы заставили Самохина замолчать, отец не считался с этим: не таким был человеком, чтобы ломать шапку перед Самохиными.

Год назад, когда отделился Степан, Самохин подбивал Степана судиться с отцом: мол, мало тебе отец выделил.

Подвыпивший Степан соглашался с Самохиным, но, протрезвев, отцу ничего не говорил: побаивался отца.

…Город представлялся Андрею каким-то особенно светлым и солнечным местом, где все люди ходят в новеньких костюмах, живут в чистых высоких домах и работают всего-навсего семь часов.

Город!..

Идет ли дождь, палит ли зной, ты душой не болеешь: в магазинах хлеба всегда сколько хочешь. Хочешь — черный, хочешь — белый. Каждые две недели — свежие денежки в кармане. А с деньгами нигде не пропадешь.

Город…

Понравится жить в городе, может, и совсем останусь, думает Андрей. Что хорошего в деревне? Разве сравнишь кого из односельчан с рабочим. Рабочие люди всегда одеты как следует и разговаривают по-интеллигентному… И все они какие-то обходительные. Пожалуй, буду рабочим…

Вот если бы около города был такой же лес, как у Лесниковой избушки, и такое же болото, как Хлынь, где бы можно было подстрелить на зорьке селезня, сходить на токовище, вот тогда бы он, Андрей, не раздумывая, остался в городе. А пока…

Поработаю год-другой, оденусь как следует и приеду домой. Разве можно будет покинуть навсегда пахнущую хлебом и прелыми листьями, как горькой брагой, родную землю! Разве можно жить, не слушая долгими зимними вечерами охотничьих небылиц неунывающего Ярьпонимаете…

Поздно ночью братья приехали на станцию.

Близкая разлука отмела все посторонние чувства, сделала их ненужными, оставив одно только чувство — чувство, рожденное родною кровью, — жалость и боль расставания.

Теперь обоим братьям было искренне жалко расставаться друг с другом. Как-никак они с детства росли вместе. Вместе лазили мальчишками в сад за яблоками к Ярьпонимаете, вместе ходили к Лесниковой избушке, вместе радовались каждому удачному выстрелу. Делили радости и печали тихой крестьянской жизни.

И вот пришло время расставаться. «Что-то его ждет там впереди?.. Ведь не к теще в гости едет, а в чужой и далекий город…»

Прощаясь, Степан по-детски надул губы и глухо, хрипло заговорил:

— Плохо будет — приезжай обратно домой. Черт с ним, с городом: жили без него и теперь проживем.

— Ладно, приеду, — отвечает Андрей.

Он, конечно, и мысли не допускал о том, чтобы вернуться домой ни с чем. Да тогда на улицу глаза показать нельзя будет: засмеют! Нет, без денег он не вернется, но, на всякий случай, он соглашается со Степаном и говорит:

— Посмотрю, как там заработок, а то приеду обратно. — Помолчав, добавляет: — Щенят от Пальмы никому не давай в своем селе: зайцев и так мало осталось… А ружье возьми себе. Оно хоть и старое, но бой у него хороший. Я себе новое куплю. — Потрепав Лельку по шее, Андрей продолжал: — Ты с отцом-то, ради бога, не ссорься. Время теперь трудное… Ты переходи опять к нам. Вместе-то все лучше. Смотри сам…

— Посмотрю, — говорит Степан.

У вагона братья неуклюже обхватили друг друга руками и первый раз в жизни поцеловались.