Zero Hour

Пролог

Все, что только могло пойти не так, шло не так с упорством достойным лучшего применения.

Едва потушенный пожар тут же разгорался в другом месте с утроенной силой, вынуждая забыть про все планы, перечеркнуть все договоренности, и снова бежать его тушить. Последний уголек на недавнем кострище догорел осенью прошлого года – и было только вопросом времени, когда и где пожар вспыхнет снова.

На засыпающий Город медленно опускалась прохладная весенняя ночь. Шумные улицы за распахнутыми ставнями постепенно замолкали пока припозднившиеся рабы торопились поскорее скрыться за стенами домов своих хозяев.

Возвышавшаяся гора документов не уменьшалась, хоть он и разбирал ее не первый день – и ужин не стал поводом оторваться от работы хоть ненадолго. Тех, кто мог оскорбиться от такой невнимательности к собственной персоне, в Сенате было превеликое множество, но никого из них не было сегодня дома у Лепида.

Деловой и обстоятельный разговор поначалу, с количеством выпитого вина все больше и больше отклонялся в философскую сторону.

- …а я бы хотел знать, что меня ждет, - Децим Брут отставил от себя чашу и одним жестом подозвал к себе мальчишку-раба, - Это же скольких горестей можно было бы избежать, сколько ошибок не совершить …

Марк Лепид хмыкнул:

- Может оно и так, но только в твоей логике есть огромный изъян.

Децим настороженно повернулся к нему:

- И какой же?

- Для того, чтобы знать будущее наперед, нужно, чтобы оно было предопределено изначально, - Лепид потянулся к закускам, - Если предположить, что это действительно так, то ничего изменить невозможно – и знание не принесет ничего, кроме печали.

Мальчишка-раб подлил Дециму вина и, только осушив половину чаши залпом, тот нашел новый аргумент:

- А что, если не предопределено?

- Тогда как ты можешь быть уверен, что твое знание истинно? – Лепид ухмылялся так, словно поймал Децима в заранее расставленную хитроумную ловушку, - Если будущее – это бесконечное количество возможностей, окинуть его взглядом и выбрать самую благополучную - непосильная задача для одного человека.

Гай хмыкнул и помотал головой. В преддверии Восточной кампании даже Децима уносило в какие-то мрачные фаталистичные рассуждения, хотя он и не имел к ней никакого отношения.

Подмахнув очередное письмо, он протянул его Зенону – своему секретарю, - и, проигнорировав выпивку и закуски, принялся за следующее.

Децим признал свое поражение без слов. Осушив чашу до дна, он смахнул капли вина рукой, и сказал:

- И все-таки хотелось бы знать.

- Что именно? – Лепиду сегодня явно доставляло удовольствие его подначивать.

- Ну, хотя бы как я умру, - пожав одним плечом, отозвался Децим.

Полулежавший напротив него Кальвин присвистнул:

- Ничего себе “хотя бы”!

- Нет, а что? – взвился Децим, - Вы бы не хотели?

Лепид отрицательно помотал головой:

- Нет уж, увольте.

Остальные отреагировали менее многословно – он даже не зафиксировал, как именно, - и Децим обернулся к нему:

- А ты чего молчишь весь вечер, Цезарь? Ты бы хотел знать?

Очередное письмо перекочевало к терпеливо ожидавшему Зенону.

- Ни в коем случае, - хмыкнул Гай, - Пусть все будет неожиданностью. Жизнь, в которой предопределено и известно все, даже смерть – жутко скучная и пустая, не находишь?

Децим натянуто улыбнулся. Мнение Гая, вслед за всеми остальными, разбилось о его железную убежденность.

- Что-то вас совсем на мрачные обсуждения потянуло, - Юния, жена Лепида, поежилась, - Неужели нет других тем для разговора?

И этот вопрос стал огромной ошибкой.

Не принимавший участия в споре Антоний встрепенулся. Пока все вели “бессмысленные” с его точки зрения разговоры, он занимался делом куда более продуктивным – истреблял запасы вина Лепида.

И немало в этом деле преуспел.

- Вот-вот, наконец-то голос разума! – глаза Антония горели тем самым пьяным блеском, который значил, что скоро его придется держать впятером, чтобы он не натворил каких-то глупостей, - Хватит этих разглагольствований! Давайте наконец перейдем к делу, ведь если мы ничего не сделаем – послезавтра Долабелла вступит в должность совершенно незаконно!

Сдержать рвущийся наружу отчаянный стол дорогого стоило. Гай слушал это нытье уже третий месяц – и за все это время так и не услышал ни одного нового аргумента.

Лепид демонстративно закатил глаза, а Децим подавился сдерживаемым смехом и закашлялся.

- Вы все видели ауспиции, самим богам противно его назначение! – продолжал распаляться Антоний.

Даже эта пьяная и неубедительная, репетиция завтрашнего заседания уже действовала на нервы. Как будет выглядеть трезвая и, - насколько возможно в случае Антония, - подготовленная, не хотелось даже знать.

Взгляд едва успел скользнуть по ломившемуся от угощений столу, как решение пришло само собой.

Гай потянулся к едва тронутому вину и осушил чашу залпом, после чего тут же попросил мальчишку-раба обновить.

- Гай, ты что делаешь? – наклонившись прямо к его уху, шепотом спросила Кальпурния, - Ты же не собирался…

- Тс-с-с, - приложив палец с губам, прошипел он, - Я обеспечиваю себе алиби на завтра.

- Не хочешь идти в Сенат?

Гай едва заметно помотал головой.

- Ну тогда просто скажи им завтра, что у тебя голова болит, в чем проблема? - в словах Кальпурнии была толика здравого смысла.

Проблема в том, что только толика.

- Если я просто скажу, что у меня болит голова – они решат, что я им вру и тут же оскорбятся, - скривился Гай, - Они мне еще тот случай на форуме не простили. Похмелье, с другой стороны, это то, что они очень хорошо понимают.

Кальпурния понимающе хмыкнула и отвернулась обратно к Юнии, оставляя его один на один с его планом. После второй чаши что-то неладное заметил Лепид. Коварно улыбаясь, он переводил взгляд с Гая на вино и обратно в немом вопросе, пока Гай украдкой не пригрозил ему кулаком.

Антоний продолжал распыляться и не замечал беззвучной баталии прямо у себя под носом.

Между им и похмельем Гай однозначно выбирал похмелье. От вина хотя бы голова болела не настолько сильно.

Тяжелые капли дождя барабанили по крыше. Бушевавшая неподалеку гроза то и дело озаряла ночную темноту вспышками молний. Стихия разошлась не на шутку – и никак не давала уснуть. Закинув руку под голову, Гай бездумно таращился в потолок и понимал, что никакое алиби ему на утро даже не понадобится – голова и без того будет раскалываться на части.

Изредка вздрагивая в такт особо громким раскатам грома, Кальпурния мирно сопела рядом. Можно было встать и пойти разгрести наконец-то гору скопившихся документов, но пошевелиться – значило разбудить ее.

А этого делать не хотелось.

Молния мелькнула где-то совсем рядом - и очередной раскат грома заставил вздрогнуть даже его.

Кальпурния подскочила на кровати и осоловело оглянулась.

- Все в порядке, - сказал Гай, - Просто стихия разбушевалась.

Но вместо того, чтобы выдохнуть и успокоиться, Кальпурния лихорадочно обернулась, положила руку ему на грудь и пробормотала себе под нос:

- Живой…

- Что, прости? – Гай вопросительно вздернул бровь.

- Ты живой… - с неимоверным облегчением выдохнула она.

- Ну да, - он пожал плечами, - Я же тебе говорю, наш дом не рушится, ничего не случилось. Просто на улице гроза.

Кальпурния убрала руку с его груди и запустила пальцы в свои волосы, взъерошивая их.

- Мне приснилось… - тихо начала она, но продолжения не последовало.

Пришлось ее немного подтолкнуть.

- Что тебе приснилось? Расскажи.

Никакой реакции. Не двигаясь, она смотрела словно в никуда – и ему уже начало казаться, что она задремала сидя на кровати, когда она все-таки ответила:

- Мне… Приснилось, что ты умер. Все было как будто по-настоящему, но я… Я не помню подробностей. Слушай, Гай, не ходи никуда завтра, пожалуйста… Я не знаю почему, но… Не надо.

- Ты же знаешь, - он положил руки ей на талию и подтянул к себе, - Войска готовы, все готово, мы завтра выступаем. Я не могу ничего отложить, потому что тебе приснился плохой сон. Второго такого шанса дать всем общего врага и повод для примирения просто не будет.

Едва видная в полутьме Кальпурния помотала головой.

- Я не про поход. Ты же меня понял, - не вопрос, но утверждение.

- На заседание я и так не собирался, - Гай пожал плечами.

Несмотря на плохое освещение, он чувствовал пристальный взгляд жены на себе слишком и слишком отчетливо.

- А жертвоприношения? – наконец, спросила она.

Гай усмехнулся:

- Ну ты же понимаешь, что я великий понтифик и я не могу их пропустить.

- Но…

- Иды наступают каждый месяц, эти жертвоприношения происходят каждый месяц, ничего не случится, поверь мне.

Убедил он ее или нет – но после этих слов она все-таки легла обратно на кровать и накрылась легким покрывалом.

- Пообещай мне…

- Обещаю.

Последний день сборов перед отъездом всегда напоминал пожар, погром и переезд в одном флаконе. Слабая, но настырная боль в висках, как и следовало ожидать, пришла сразу после бессонной ночи – и от суетливой беготни рабов и обилия желающих переброситься с ним парой слов напоследок она только усугублялась.

Жертвоприношения были настоящим подарком богов среди разразившегося безумия.

От хвоста, поджидавшего на улице, можно было скрыться за спинами рабов и на носилках, от тех, кто уже попал вовнутрь дома, спасения не было нигде.

Гора документов немым укором зловеще нависала над головой.

Придется брать ее с собой, сегодня поработать в спокойствии ему не светило.

- Все готово, хозяин, - запыхавшийся и вспотевший от напряжения Зенон ворвался в таблинум без стука, - Тебя уже ждут.

- Отлично, - окинув прощальным взглядом гору дел, Гай поднялся с кресла.

Чем раньше они управятся с жертвоприношениями, тем больше будет времени разобраться с оставшимися делами, которые никак нельзя было забрать с собой.

Вместе с Зеноном, Гай вышел в многолюдный атрий.

- И еще, - опустив голос почти до шепота, добавил Зенон, - Марк Лепид просил тебе передать, что его не будет на заседании, он уже отправился к легионам.

Губы растянулись в ухмылке. Лепид как вошел в раж вчера вечером, так и не собирался останавливаться.

Пусть Кальвин и не отправлялся на Восток вместе с ними, у него дома тоже негде было плюнуть. Вся коллегия понтификов собралась в полном составе, прихватив с собой рабов, и вместе с личными гостями Кальвина и кучкой обычных зевак создала невероятное столпотворение. Последние приготовления, так или иначе, затронули почти всех.

Едва переступив через порог, Гай оказался посреди водоворота – и голова тут же отреагировала усилением боли.

Кое-как протиснувшись сквозь нестройные ряды желающих пообщаться , он все-таки нашел хозяина дома, который негромко переговаривался с гаруспиком Спуринной в дальнем углу атрия.

- Ну что, - поравнявшись с последним, Гай ухмыльнулся, - Как видишь, мартовские иды уже наступили, а я все еще жив.

Дурацкое предсказание, в которое он не верил с самого начала, все равно то и дело всплывало в голове – особенно когда все снова шло наперекосяк. Наконец-то в этом вопросе можно было поставить окончательную точку.

От пристального взгляда Спуринны по спине побежали крупные мурашки даже до того, как тот открыл рот и сказал:

- Наступили, но еще не прошли.

Поистине уникальный человек! Единственный гаруспик на его памяти, который действительно искренне верил в то, что говорил.

Было в этом что-то от душевного расстройства.

Ухмыльнувшись еще шире, Гай отмахнулся от него и его дурацких идей, и переключился на Кальвина:

- Ну что, все готово?

Кальвин кивнул:

- Да. Пойдем. Быстрее начнем, быстрее закончим.

За то недолгое время, что Гай провел у Кальвина, Город успел полностью проснуться, и теперь на улицах было не протолкнуться. Немного впереди них, ближе к скрытому под строительными лесами остову будущей курии, по Форуму чинно двигалась другая, явно организованная процессия.

- Кассий решил отпраздновать то, что его сын надел мужскую тогу, именно сегодня, - заметив, куда смотрит Гай, зачем-то прокомментировал Кальвин.

- Я в курсе, - кивнул Гай, - Странно это все. Почему на два дня раньше?[1]

Кальвин недоуменно пожал плечами – и они, разминувшись с процессией прямо у ростр, пошли дальше. Мимо храмов, по извилистой дороге, вверх на Капитолий.

Жертвоприношения не затянулись надолго. Жертвенный ягненок был в полном порядке.

Чего нельзя было сказать о голове Гая. Пятна появились перед глазами, как только раб занес нож над шеей ягненка и продолжали расти до самого конца церемонии. Если бы Спуринна узнал об этом, он тут же объявил бы это дурным предзнаменованием.

К счастью, узнать ему было неоткуда.

Пятна уменьшились и растворились по дороге домой, но на смену им вернулась головная боль, настолько сильная, что утреннее недомогание начало казаться незначительным неудобством.

Выдержки хватило только на то, чтобы кое-как дойти до дома и упасть на кровать в темной комнате. Кальпурния, едва заглянув к нему, понимающе кивнула и закрыла за собой дверь. Сейчас любой звук делал только хуже.

Все планы на день пошли прахом, и радовало только одно - мигрень никогда не длилась долго, и до вечера ему должно было стать легче.

Сложно было сказать, сколько он провалялся в полной темноте, ожидая облегчения. Время тянулось как кусок липкой глины, пока дверь неожиданно не распахнулась нараспашку, впуская вовнутрь яркий солнечный свет.

Голову прострелило – и Гай зажмурился, пытаясь хоть как-то уменьшить боль.

- Ты здесь?! – воскликнул бестелесный голос, в котором он безошибочно распознал Децима Брута, - Сенат уже собрался, все ждут только тебя, а ты тут валяешься?!

- Да не ори ты так. И дверь закрой, - сквозь сцепленные зубы, процедил Гай, - У меня голова раскалывается.

Он рискнул снова открыть глаза только после того, как услышал негромкий стук.

В полутьме растрепанный и чем-то сильно взбудораженный Децим Брут невольно навевал не самые оптимистичные мысли.

- Что случилось? – спросил Гай, аккуратно садясь на кровати.

Голова отозвалась куда более слабой вспышкой, которая, к тому же, быстро прошла.

- Тебя все уже почти два часа ждут! – Децим ухитрялся кричать даже шепотом, - Ни тебя, ни Лепида, Антоний звереет, все звереют! Снова начинаются разговоры…

- Какие еще разговоры? – Гай нахмурился.

- Те самые, - одной короткой фразой Децим подтвердил все самые дерьмовые подозрения разом.

Проклятые разговоры за последние несколько месяцев испортили больше крови, чем все предыдущие войны и политические баталии вместе взятые. Их нельзя было остановить, невозможно изменить, а любая попытка загоняла все глубже и глубже в яму.

Царь.

Проклятое слово преследовало его куда бы он ни пошел. В шепотках, в надписях на стенах, в более чем однозначных картинках, в каждой буре, что поднималась по малейшему поводу. Бесконечные почести, принимаемые Сенатом за считанные часы, за милю воняли провокацией и подбрасывали дров в костер, который уже давно полыхал под ногами в полную силу.

- Когда они уже угомонятся…

- Не раньше, чем ты сложишь полномочия, - Децим поник.

- Ага, а потом они вспомнят, что именно они мне их и выдали, и снова оскорбятся, - невесело хмыкнул Гай.

Хотел он того или нет, сложить полномочия он не мог.

Последняя война принесла огромное количество союзников, перед которыми он был в долгу – и помпеянцев, которых нужно было по максимуму включать в общественную жизнь, чтобы появился хотя бы шанс когда-нибудь залатать тщательно расковыриваемую не первый год рану. Между первыми и вторыми, Гай никак не мог сложить полномочия.

Потому что, если бы ему вдруг изменил здравый смысл, и он бы это сделал – пожар вспыхнул бы с утроенной силой к следующему утру.

Децим рвано выдохнул и помотал головой.

Голову сжало болезненным спазмом. Гай зажмурился и сжал ладони в кулаки. Отступала болезнь или нет – в любом случае сейчас он не мог идти никуда.

- Что, опять? – спросил невидимый Децим.

Гай кивнул. Спазм отступил так же неожиданно, как и появился, возвращая возможность говорить:

- Что-то мне совсем дерьмово. Давай Зенон с тобой сходит, скажет, что я заболел и не могу прийти?

- Зенон?! – Децим удивленно отпрянул, - Чтобы потом начали говорить, что ты отцов-сенаторов за рабов держишь?

- Он мой секретарь.

- Думаешь, это будет иметь хоть какое-то значение?

Гай глухо зарычал. Что было позволено буквально любому, больше не было позволено ему. Любой, даже самый безобидный шаг, мог и обязательно стал бы поводом для очередных обвинений.

- Ладно. Харон с тобой. Уговорил. Пойду скажу им все сам.

Слишком смелое заявление – как оказалось спустя какое-то мгновение. Каждый шаг отдавался болью в голове, а удивленный возглас Кальпурнии:

- Гай, ты что, уходишь?! – так и вовсе чуть не уложил его на кровать обратно.

- Я быстро, - отозвался он после короткой паузы, - Распущу Сенат, и домой. Иначе они меня с потрохами сожрут.

Раскалывающаяся голова наотрез отказывалась соображать, и ему оставалось только положиться на Децима.

- Ну хорошо… - неуверенно протянула Кальпурния, - Но может позовешь рабов, пусть хотя бы отнесут тебя?

- У нас нет на это времени! – воскликнул Децим и, быстрее, чем Кальпурния успела еще что-нибудь возразить, вытащил Гая на улицу за руку.

Пока они шли, боль постепенно начала отступать. Обеспокоенный Децим без умолку тарахтел одновременно обо всем и ни о чем и даже не требовал ответа. Дерьмово. Если он так разнервничался, дело действительно труба.

Недовольный шум столпившихся у входа в курию Помпея сенаторов было слышно издалека. За недовольством следовали обвинения. Обвинения все больше сужали окно возможностей.

Или молниеносная кампания, которая с первых дней отправит в Рим хорошие новости, или полная катастрофа.

Гай Кальвизий Сабин обернулся и, заметив их с Децимом, помахал им рукой, чем дал старт неизбежному.

Его действия не могли остаться незамеченными, и спустя мгновение на и без того больную голову Гая обрушилась лавина. В пылу споров, возмущений и разговоров чей-то раб сунул ему в руки записку, но прочитать ее не было никакой возможности.

Ничего. Подождет.

У входа в курию подозрительно трезвый и спокойный Антоний о чем-то тихо переговаривался с Требонием. Едва поймав на себе подозрительный взгляд Гая, оба замолчали и принялись делать самый невинный вид из всех возможных, только усугубляя смутные подозрения.

Внутри курии людей было меньше, чем снаружи. Отчаявшиеся дождаться хоть каких-то новостей, рабы даже успели унести его курульное кресло – и теперь растерянно смотрели на него, не решаясь ничего сказать.

- Собирайте всех, - кивнул им Гай, - Заседание состоится.

Не отстававший от него Децим проводил их удивленным взглядом:

- А…

- Мне уже полегчало, - Гай временно занял кресло Антония и переключился на записки, которые успели как-то незаметно скопиться.

Когда он понял, что его окружили, было уже слишком поздно.

Нависшие над головой тени излучали опасность.

Гай оторвался от бумаг и медленно поднял голову вверх. Тиллий Цимбр стоял напротив и мялся, как нашкодивший подросток. Их взгляды встретились.

- Что случилось? – хрипло спросил Гай. В горле внезапно пересохло.

Цимбр замялся, но спустя мгновение в его взгляде появилась решительность:

- Я хотел поговорить по поводу моего брата.

- Ну давай поговорим, - Гай пожал плечами.

- Он не заслуживает такого наказания. Ты же знаешь, он был связан обязательствами по рукам и ногам, он не мог поступить иначе…

Если Цимбр думал, что чем дольше он повторяет свои аргументы, тем убедительнее они становятся, Гай был вынужден его огорчить.

- Этого не будет, - даже не дослушав до конца, отрезал он, разворачивая очередную записку.

Взгляд только успел скользнуть по неровным строкам текста, как чья-то рука вцепилась в тогу и кто-то резко потянул ее на себя.

Какого…?

Каска.

Подскочив с кресла, Гай одним резким движением вырвал ткань из его рук.

- Это уже насилие! – крик пронесся над курией, отражаясь от стен.

Глаза Каски наливались кровью, а в его руке блеснуло что-то.

Тело сработало быстрее разума.

Одно короткое движение – и направленный в лицо нож остановился. Ладонь прострелило резкой болью – и потекла кровь. Лихорадочный взгляд метался от одного искаженного злостью и решимостью лица к другому.

Он был окружен.

Что-то свистнуло возле уха, - и он, резко обернувшись, вонзил зажатый в ладони стилус в руку нападавшего. Брата Каски.

- Ах ты…! – взвизгнул тот.

Время замедлилось. Колоссальная статуя Помпея безучастно взирала на происходящее. У судьбы было странное чувство юмора, не иначе.

Кольцо вокруг сжималось, но никто не решался нанести следующий удар. Последний шанс. Один отчаянный рывок – и тот был остановлен неточным ударом, вскользь прорезавшим тунику на животе.

Сжимавший нож Гай Кассий Лонгин с насмешкой смотрел ему прямо в глаза.

- Что же вы медлите! – крикнул он.

И удары посыпались со всех сторон.

Выхода не было. Куда бы Гай не повернулся, его встречали заготовленные ножи. За спинами окруживших людей не было видно даже проблеска света.

Воздуха не хватало.

Едва заметное движение – и мир слева накрыло темнотой, а по щеке потекло что-то теплое. Последний рывок – и решительное лицо перед глазами.

Децим Брут.

Он все знал. Он специально…

Попытка высказать все, что накипело, застряла в горле и вышла невнятным стоном и булькающим звуком, когда очередной удар полоснул по спине.

Децим замахнулся – и он, как подкошенный, рухнул на землю.

Окровавленный нож вонзился в грудь.

Единственный зрячий глаз затянуло пеленой, в которой выделялись только силуэты ног – и мраморное лицо Помпея, нависающее сверху.

Все было закончено. Последним, что он мог сделать, было…

Едва слушающаяся, ватная рука потянулась вниз – и Помпей скрылся за преградой из толстой, пропитанной кровью, - его кровью, - ткани.

…

Яркий свет ослепил даже через толстую ткань. Слишком белый, слишком неестественный. Шум ударил в уши. Не шаги и крики, но что-то другое. Гул, мощный настолько, что оглушал даже сквозь пелену.

Чувство жара на похолодевшей коже. Приглушенные крики и быстрые шаги где-то вдалеке.

Непонятный скрежет и женский крик прямо над ухом.

Кто-то снова потянул за ткань тоги – но сейчас сил сопротивляться уже не было.

Тяжелая ткань сползла с головы – и он резко распахнул глаза. Сквозь кровавую пелену проступал силуэт, который просто не мог быть никем из сенаторов.

В груди булькало и клокотало, пока он с огромным трудом выдавил одно-единственное слово:

- Кто…

[1] Вообще, совершеннолетие детей отмечали не на иды, а на либералии. Либералии должны были быть 17 марта. Резонным представляется предположение J. Ramsey, что Кассий поторопился, потому что не знал, что с ним будет после покушения на Цезаря, но хотел присутствовать на таком важном празднике в жизни его сына.