Звезда на излом

6

Рука вздрагивает, отчаянно налитая гроздь падает от одного прикосновения, веером разлетаются алые брызги, покрывая его с ног до головы.

Вытирая лицо, он увидел сквозь рассвет и виноградные листья три звезды далеко впереди, над самой землей, и ноги сами понесли к ним. Одна из них покатилась и упала на землю, скрывшись из глаз — но став гораздо ближе, он знал это ясно, будто видел своими глазами.

Сад сгустился вокруг него, пророс лесом, тяжелым, старым как Дориат, пророс Дориатом. Виноград обвил стволы дубов и сосен, проникая сквозь кольчуги и обрывки серых плащей, обвивая выщербленный мост, исписанный уродливыми знаками, закиданный мусором. Виноград тянул к Макалаурэ листья с алой оторочкой, похожие на маленькие ладони.

— Богатый урожай, и вино выйдет славное, — засмеялся рядом кто-то. Вышел из теней и зарослей, рослый, ладный, небрежно отбрасывая ветви с дороги. У него было точеное лицо эльда, рыже-алые волосы, спадающие почти до земли, и желтые внимательные глаза.

— Пью за ваш успех.

Протянул руку, не срывая, выжал целую гроздь в подставленную чашу словно бы без малейшего усилия. Ягоды лопались с тихим стоном. Смеясь, тот пил большими глотками, и сок струился по его щекам, пятная роскошные одежды и тут же исчезая с них.

Макалаурэ неудержимо влекло дальше, мимо него, в темный зев дориатских пещер. Под ногами хрустело, и звенела сталь. Шею сдавило.

Главный зал Менегрота завалили сухие листья, скрыв под собой всех лежащих. Здесь тоже змеились по стенам зелено-алые лозы, запуская отростки в камень, подставляя листья солнечному свету. Куруфин стоял здесь с мертвенно-бледно улыбкой, поднимая чашу с вином обеими руками. Усики обвили его с разных сторон, и когда он шевелился, то вздрагивали, похожие на паутину.

— Это придаст нам силы, чтобы дойти до цели, — сказал он, протягивая чашу Макалаурэ. — Не говори, что ты брезгуешь. Старший уже пил из наших рук. Ты не знаешь, где он? Его с нами нет, брат.

Макалаурэ шарахнулся в сторону, но цепь, тянувшаяся от его ошейника, вновь натянулась, увлекая вперед, в сумрак переходов. Потянуло холодом. Там мела метель, и сквозь нее мерцала упавшая на землю рукотворная звезда. Свет ее повлек к себе сильнее, чем даже цепь.

Наугрим возникли вокруг него, выступили из темноты и метели. Они брели туда же, охваченные жаждой достичь света, разрубая топорами заиндевевшие виноградные лозы на своем пути и топча тяжелые грозди. Темное и красное хлюпало под ногами. Ближайший гном развернулся вдруг и обрушил на него топор. Руки Макалаурэ были пусты, он едва успел увернуться.

Кто-то вынырнул из-за ало-зеленых зарослей, растрепанный и в мохнатой белой накидке, забрызганной красным.

— Уходи. Скорее, — Тьелкормо вложил свой меч ему в руку. Ошейник тоже охватывал его шею, обрывок цепи метался по вороту и звякал о пластины кольчуги. — Руби ее! Не стой столбом, болван, второй ты голос!

Но Макалаурэ уже не удержался, и его увлекло в безумный бег через темноту.

Впереди звезда падала на берег моря. Круг замыкался.

— Мы попытаемся, — засмеялся из-за плеча Амбарусса. — Смотри, вот она, рукой подать!

На мгновение Макалаурэ обернулся и увидел его. Вастакские стрелы посыпались с неба, и одна из них, тяжелый срезень, прибила цепь от ошейника Амбаруссы к земле, брат остановился — и исчез.

Звезда маячила у самой воды. Притягивала неудержимо. Пошатываясь, он шел вперед, снова оставшись в одиночестве.

Нет, ненадолго. Желтоглазый снова явился рядом, слева от него.

— Выпей, — засмеялся он, протягивая чашу. Густое, тяжелое, багровое вино ходило в ней волнами, в них дробились отражения множества лиц. — Выпей за то, что ты для нас сделал, и за то, что сделаешь еще.

Макалаурэ взмахнул мечом — но тот уже стоял с другой стороны.

— Ты предсказуем на годы вперед, сын Феанаро. Нужно просто подождать. Беги же, — желтоглазый нетерпеливо дернул цепь ошейника Макалаурэ. Но цепь не заканчивалась в его руке, уходя на север.

В отчаянии он рубанул цепь. Раздался звон, на цепи и лезвии меча разом появилось по зазубрине, ошейник рванул болью.

— Куда же ты, без Старшего-то, Второй братец? За кем тебе идти? Забудь про эти глупости. Смотри — ты уже выпил его тогда, на берегу.

Растерянный, Макалаурэ смотрел на свои руки, залитые темно-алым.

— Так будет всегда, — вдруг показалось, что желтоглазый смотрит с сочувствием. — Оно никогда не исчезает. Этого никто тебе не забудет. Но можно научиться прятать… А можно выпить и забыться. Тебе же нужно с кем-то выпить, пока нет Старшего.

Чаша возникла в его руках, словно сама собой. Запах дурманил как море и солнце, оставшиеся очень далеко. Окунуться в него — и все станет проще…

— Пей же, Второй братец. За ваш Свет.

Задержав дыхание, Макалаурэ швырнул чашу ему в голову.

В ответ рывок цепи едва не бросил его на колени.

Вокруг стремительно темнело, земля наливалась холодом. Цепь натянулась и дрожала, уходя в снежную темноту.

— Кто здесь? — спросил из темноты голос, который был голосом желтоглазого — и не его голосом. Макалаурэ точно его слышал, но не мог узнать.

— Какой глупец пытается меня найти? — спросил голос, заполняя собой и темноту, и мороз. На мгновение ветер метнулся из стороны в сторону — и принес очень слабую, но несомненную вонь гниющей плоти и дикого зверя. Как у варгов в Сирионе.

«Беги. Не дерись с ним! Беги! Здесь не выиграть!» — кричал кто-то знакомый внутри.

Рывок цепи заставил его сделать шаг вперед, навстречу голосу и гнили. С размаху он снова ударил натянутую цепь мечом, оставив новые зарубки и на звене, и на клинке.

— Сколько же вас там осталось, — хмыкнул голос задумчиво. — Один? Двое? Трое? Живучие, как тараканы.

На третьем ударе подряд клинок Тьелкормо звонко раскололся у самой рукояти, а из-под ошейника потекло за ворот горячее и теплое. Цепь больше не дергалась — ее медленно и неумолимо тянули в темноту навстречу северному ветру.

— Один или двое, — решил голос. — И один от большого отчаяния полез, куда не звали. Какая удача. Иди сюда, Феанарион. Если ты Майтимо — будет забавно снова свидеться.

Мокрые от вина руки Макалаурэ бессильно скользили по цепи, пытаясь ухватиться за надрубленное звено. Еще один шаг следом за цепью. И еще.

«Беги, — требовал издалека Финдарато. — Беги! Не говори с ним! Не дерись на две стороны, с ним и с прошлым разом!»

Снег не смывал алую влагу с рук, а только размазывал ее. На ветру руки стремительно коченели.

Он продел с трудом сгибающиеся пальцы в соседние звенья цепи.

— Или ты тоже пришел мне спеть? — хмыкнула темнота. — О чем на этот раз? О Дориате? О том, как бежали в лес синдарские женщины, поскальзываясь на крови своих мужчин и подруг? Как замерзали их дети в ночном лесу? Интересно, вы знали, сколько женщин там взялось за оружие после поражения от наугрим? Бородатые выбили лучших, цвет пограничной стражи, и девок в страже стало больше трети. Хотя вам не привыкать, среди приморских тоже встречались… лебедушки с веслом, как я слышал.

Руки снова соскользнули с цепи. Макалаурэ ухватился опять, чувствуя себя слабым, как щенок… Не дерись на две стороны?

Дурак. Здесь нет двух сторон! Здесь и сейчас нет двух сторон…

Есть только цепь.

— Может быть, ты думал, что сумеешь смыть ту кровь, убив побольше орков под стенами Сириомбара? Даже глупец поймет, зачем вы туда пришли на самом деле.

Есть только цепь, повторил себе Макалаурэ, проигрывая еще пару шагов. Цепь чуть обвисла, и он быстро, пока не натянулась, обмотал по обороту вокруг каждого запястья, чтобы точно не соскользнула. Снова взялся за надрубленное звено. Снова сжал скользкие, влажные пальцы, согнув их с трудом. Холод усиливался, алое загустело, и пальцы уже не столько скользили, сколько прилипали к железу. Губы коченели.

Рывок.

Голос что-то говорил, слова скользили мимо. Да, его руки в крови. Да, это ничего не отменит и не изменит.

Все уже сделано.

Есть только цепь, его руки на ней и надрубленное звено.

Мир схлопнулся в малую точку, и центр ее — неровное звено цепи и две его руки. Вдох. Выдох. Рывок. Снова. Повторить. Просто не жалеть руки. Плевать, пусть больше не сгодятся для игры.

Голос, ветер, мороз — все мимо, где-то над головой.

Вдох. Выдох. Рывок. Сбился со счета. Просто еще раз. И еще.

Проходит много-много времени — и однажды сталь вздрагивает и рвется под его руками, упругая, со странным, знакомым стоном.

Как… Как струны.

И мир начинает возвращаться, медленно, шаг за шагом.

Сперва Макалаурэ почувствовал теплое дерево арфы под своей щекой, и только потом — боль в пальцах и запах крови. Своей. Холод превращался в воспоминание о холоде, но заставил вздрогнуть. Не исчезала только усталость.

Кажется, так глубоко в видения он не уходил никогда.

Кажется, повторять это… больше не стоит. Тоже никогда.

Даже воспоминание о том, куда он добрался, обдавало холодом.

Жильные струны арфы были изорваны почти все, кроме одной, последней басовой. Не успев задуматься, он торопливым движением разорвал и ее, словно она могла снова послужить последним проводником по этому пути.

Пальцы снова вспыхнули болью, красные капли брызнули на светлую кленовую вставку старой арфы. Что бы ни случилось, куда бы он ни забрел — этот путь закрылся надежно. В последний момент, но накрепко. Струн больше нет, а старый корпус арфы из дерева Валинора не пропустит через себя ничего лишнего. Как и клен, выросший и состарившийся у его дома на Вратах Маглора, над любимым родником.

«Спасибо, Финдарато… Спасибо, Турко…»

Он коснулся горла жестом Майтимо. Боль от ошейника держалась дольше всего.

Чудовище.

Чудовище на цепи.

Как они все.

Когда она снова стиснет его горло, хватит ли сил сорвать, наконец, ошейник и посмотреть во тьму прямо?

А затем он обернулся, ощутив вдруг сквозь усталость чье-то присутствие в комнате.

— Князь Маглор?

Элронд сидел на подоконнике, свесив ноги, и смотрел с настороженным любопытством на все безобразие разом. Встретив его взгляд, мальчишка улыбнулся. Вечернее солнце выглядывало из-за его плеча, заливая комнату светом ярким и теплым, как золотистое вино, смывая холод видения.

— А что здесь такое случилось? — спросил Элронд. — Там Фаньо и Райаринкэ уже думают, чем ломать дверь. Я решил, что влезть в окно будет быстрее. Ты играл тихо, но такое жуткое, что из башни все разбежались. А что с твоими руками? — Он наклонился, собираясь спрыгнуть внутрь и подойти.

— Стой, — велел Макалаурэ, стараясь понять, безопасно ли к нему подходить вовсе. Он встал, пошатнулся. С изрезанных рук еще капала кровь, к счастью, не чужая, а всего лишь своя. Оглядевшись, он сдернул со стола простенькую полотняную дорожку, скомкал ее, чтобы остановить кровь и не измазать на глазах мальчишки все вокруг. — Запомни, Элерондо. Если вокруг меня творится какая-то жуть — не приближайся, беги за старшими. Это приказ.

— А это часто бывает? — немедленно спросил Элронд.

— Одного раза хватит. Раз ты здесь, открой Фаньо, — велел он. — И впредь входи сюда через дверь.

— Хорошо, — сказал Элронд, лукаво улыбаясь. Улыбка у него чем-то знакомая. Кажется, так улыбался Курво когда-то давно. А потом — близнецы… Можно было ручаться: Элерондо размышляет, не влезть ли сюда в другой раз через каминную трубу, потому что ее не запретили.

Вбежавшему Фаньо Макалаурэ приказал подать чистую ткань для перевязки и седлать коней. Оруженосец молча достал перевязку из нижнего ящика стола, осмотрел внимательно своего кано с ног до головы, оглядел комнату, успокоился и умчался.

— Я могу помочь? — спросил тут же Элронд.

— Нет, — Макалаурэ торопливо обматывал полосами ткани правую руку, привычно затягивая зубами узлы. — Перестань. Я не собираюсь отсылать вас на Балар, разве что «Вингилот» приплывет за вами по Гэлиону. Где Элероссэ?

— Уехал на сбор вождей аданов, — сказал Элронд невинно. — А я послушал, что доносится из башни, и решил, что могу больше пригодиться здесь.

— Что? — переспросил Макалаурэ, едва не уронив кусок перевязки. — Он уехал?!

— С Бронвэ, Хитуиаль и еще несколькими аданами и гондолинцами, ты не беспокойся, — объяснил Элронд. — Он сказал, что ему, как правнуку Берена Однорукого, вожди беорингов наверняка поверят больше, чем каким-то беглецам. А Ольвен согласилась.

Макалаурэ очень быстро и кое-как перевязал левую ладонь. Выбежал из Комнаты Документов. Спохватившись, вернулся и вывел Элронда, который уже с интересом рассматривал забрызганную кровью арфу, примериваясь к ней.

— До моего возвращения — ни шагу сюда, — сказал он. — К арфе пока не прикасаться.

— Хорошо. Ты потом расскажешь, что там случилось, князь Маглор? — спросил тот немедленно. — А где у тебя запасные струны?

— Расскажу, когда вернусь. Не разбирай замок на части до моего возвращения. Тогда я дам тебе запасные струны, и, если будет все в порядке, ты их сам натянешь. Договорились?

— Да!

…Фаньо ждал его внизу с лошадьми. Но главное, там же нашлась Ольвен. Она сидела у стены и грустно обнимала свою круглую сумку, словно не решаясь ее открыть.

— Наставница Ольвен, — сказал он холодно, — если Элерондо или Элероссэ свернут себе шею до моего возвращения в попытках кого-то еще спасти или что-то сделать, я снесу голову — тебе. На месте.

— Договорились, кано Макалаурэ, — кивнула она спокойно. — Но с крыши самого высокого терема Сириомбара Элронд не падал, поверь. Мы уже проверяли несколько раз. Твоя башня лишь немногим выше. А у Элроса достойная охрана. Позволь спросить, не упадешь ли ты сам с лошади по дороге на совет?

Это было не ее дело, и Макалаурэ молча забрался в седло.

Не должен, решил он, прислушавшись к себе.

По крайней мере, по дороге туда.

— Что там было, кано? — спросил осторожно оруженосец, когда они выехали из ворот.

— Слишком мрачные размышления… и одна глупость, но я легко отделался.

— И что ты решил?

— Что бы ни случилось, Фаньо, что бы ни решили атани на своем совете, нам придется драться с Морготом и Тху дальше. Как можем. Вот и все.

*

— И тогда князь Маглор собрал всех уцелевших и приказал уходить через подземный ход. А чтобы обмануть орков и темных тварей, велел женщинам кричать и плакать, пока все уходили в подземелье. И мы вышли наверх далеко за стенами и отправились к лесу, но нас заметили Сауроновы волки. Стало ясно, что скоро они приведут врагов. И тогда старый Ригон сказал — уходите скорее, а мы свое прожили, мы их задержим. А князь Маглор на это ему ответил, что никогда еще не бросал своих на корм волкам, и начинать не будет. И спел такую песню для всех, с кем рядом дрался, что все пошли за ним без отдыха почти до самого Леса-между-рек, даже раненые…

Элрос говорил и говорил, стоя на большом барабане и размахивая руками, а взрослые мужчины молча его слушали, не отрывая глаз. Не боялся их Элрос нисколько, хоть ему всего лет девять не то десять. Тарлан, поставь его вот так говорить при всех, до сих пор бы краснел и едва слова связывал. А этот — будто так и надо. Будто именно ему положено говорить и убеждать вождей здешних родичей беорингов и вастаков, словно нет ни Дирхавеля, ни князя Маглора, ни других старших, а есть только он, Элрос сын Эарендиля.

Потому что слово правнука самого Берена Однорукого здесь весило вдесятеро больше, чем слово любого Дирхавеля и любого эльфа. Княжича учили, княжич это знает. И того разоренного Феанарионами Дориата мелкий княжич не видел, а вот как они встали за Гавани, фиг знает почему, — видел своими глазами.

А понимает он уже, что прямо сейчас по-настоящему воюет против Саурона, словами вместо стрел и мечей? Кажется, понимает. Тарлан вот даже не сразу сообразил. Впрочем, он не князь, ему простительно… Вот договорит княжич, и будут здешние решать, кому верить и держать ли руку сыновей Феанора дальше. А приди сюда сам князь Маглор — его бы, может, так просто слушать и не стали, после случившегося-то вчера в крепости. Сгоряча могли бы и глупостей нарешать.

Вот Элрос договорил, засмеялся — и сел на том барабане, свесив ноги.

— Подтверждают ли эти люди и эльфы твои слова, княжич Элрос? Как подтвердили, кто ты есть? — спрашивает тем временем один из вожаков здешних беорингов, седой приземистый здоровяк.

Иатрим, стоящие как стража возле мальчишки, выступают вперед и впервые говорят в полный голос.

— Я, Бронвэ из Дориата, двухродный брат Белега Куталиона, подтверждаю слова моего юного князя Элроса. Я сам видел, как сыновья Феанора разоряли Дориат. А потом я видел, как они пришли в Гавани Сириона и встали рядом с нами против Врага.

— Я, Хитуиаль из Дориата, стрелок пограничья, подтверждаю слова моего юного князя… — хриплым, обожженным голосом отзывается лесная нэрвен.

А потом оглядываются на него, и Тарлан не своим немного голосом повторяет:

— Я, Тарлан из хадорингов Сириомбара, внук Сарно Коневода из Хитлума, сын Дарена Хромого и Мирин Ткачихи из беорингов, воин и ученик кузнеца, подтверждаю слова моего юного князя Элроса…

И только повторив это, думает, что впервые назвал его при всем честном народе своим князем. А значит, присягнул. Не князю Маглору теперь служить должен, как думал, а вот этому мальчишке, которого, может, еще на Балар князь отошлет. Не сейчас, так весной.

Но Элрос все сидит на большом барабане, болтая ногами, он доволен ужасно. А может быть и нет, подумал Тарлан. Этого так просто не отослать… Разве сам Эарендиль приплывет, чтобы за ухо увести!

Дирхавель же сидел в стороне, за отодвинутым к стене дощатым столом. Все, что мог, старшина людей Гаваней здесь уже сказал. Теперь при свете факела он торопливо писал на выданной в Амон Эреб грубой серой бумаге. И думал о том, что пергамент здесь, наверное, роскошь, но если в этом году Саурон не решится брать здешнюю крепость — все же многих потерял под стенами Сириомбара, вдруг не решится! — то он сам позаботится сделать хорошую, пригодную для летописей бумагу.

И тогда он перепишет начисто, подробно и историю падения Гаваней Сириона, которую надо дополнить, и историю Похода Маглора, которая на его глазах вот-вот завершится. И отошлет на Балар… при случае. Чтобы не переврали еще какие-нибудь Сауроновы рабы.

А пока достаточно записать самое главное.