Звезда на излом

5

Каким чудом он не снес ни брата, ни лежанки, кинувшись обниматься, Элуред гадать не стал. Зато понял, что будет дальше. Но бежать некуда, Нэрвен еще держала его за плечо, вокруг шумели ошеломленные эльдар, от верных Амрода било такой заразительной радостью, что закрываться от нее не могли даже синдар и невольно улыбались.

— Рэдо, — у Нэрвен голос тоже немного охрип, — я хочу знать, что ты сделал. Все, до каждого шага. Немедленно.

Прямо сейчас Элуреду хотелось хоть чем-то загладить ее испуг, и он отдал ей, стоящей рядом, сразу все, лоскут памяти целиком — от того мгновения, когда развел костер из трав в саду, до пробуждения под ее гневом. Все равно он еще плохо понимал, что там произошло.

Ошеломление Нэрвен донеслось как вспышка.

«Стражи души? Расщепление фэа?» — спрашивала она сама себя.

Дальше расслышать Элуред уже не успел. Его сгребли в охапку и только что не подбросили к потолку.

— Мои ребра! — сумел выкрикнуть он, прежде чем Амрод его стиснул по-настоящему. Тот расслышал, и недавно ломаные кости заныли, но остались целы.

«Что ты сделал? Что? — кричал беззвучно Амрод. — Как ты дозвался?! Почему не я? Как?»

«Чтоб я понимал», — молча вздохнул Элуред.

Когда удалось вывернуться из этих медвежьих объятий, он ускользнул к окну и выпрыгнул из него. Ему опять хотелось забиться в угол и как-то пережить самому все, что случилось. А еще — оказаться от Маэдроса подальше, честно говоря. Живым тот показался еще страшнее беспамятного, особенно сейчас.

Вот только больная нога опять подвела. Он упал на колени в траву, потом поднялся, шипя, опираясь на теплый ствол яблони.

— Держи, — негромко сказал Амрод из окна, и рядом с Элуредом воткнулась в землю та самая резная трость. — Я успею сделать Нельо другую.

Опираясь на подарок, Элуред заковылял прочь так быстро, как только мог. У него полыхали уши, он мечтал забиться под одеяло в своей лекарской комнате. Когда немного успокоится, то перестанет чувствовать себя глупцом. И может быть, Нэрвен поможет понять, что он же сделал…

Утро пятого дня от этой истории Элуред встретил на берегу моря с мечом в руке. С деревянным учебным мечом из просоленного в воде дерева, который успел вырубить неугомонный Рыжий.

Как он здесь оказывался уже четвертый раз, объяснить даже самому себе было сложно. Четвертое утро на рассвете Рыжий приходил за ним с учебными мечами и звал работать. Четвертое утро он удивленно тащился за ним, замотав подлеченное колено для верности полосой ткани, вставал — и работал, забывая на время обо всем, кроме оружия в руках.

Прохладный осенний туман наползал с моря, клубился над полосой светлого песка, закрывал холмы города мореходов и порой прятал даже одинокую фигуру на камне у самой кромки воды, там, дальше.

— Уводишь сильно вниз. Повтори, — велел Амрод.

Стиснув зубы, он повторил всю связку. А потом еще раз. И еще.

Отбил внезапный выпад Амрода — тот одобрительно кивнул, а Элуред сразу подумал, что тот поддался. Это злило.

— Я говорил с Эгалмотом, — сказал Рыжий внезапно. — Когда мы уедем, он сам будет тебя учить. Он со мной согласен. Ты слишком зарылся в целительские заботы.

— Вы не сделаете из меня ни воина… ни военачальника… — выдохнул Элуред.

— Воина — попытаемся.

— Мое место — вот здесь, — он махнул деревянным мечом в сторону невидимого за туманом Дома Целителей.

— Почетное место, — согласился Амрод. — Просто лучше тебе впредь не падать со стены и все же уметь зарубить врага, если тот залез туда. Бери пример с Маурвен. Про то, как она кремневым лекарским ножом уложила четверых орков подряд прямо в шатре для раненых, в селениях на Митриме даже песню когда-то сочинили.

«Ага, знаю, и слышал, что на четвертом кремневый нож сломался, потому пятому она воткнула в глаз ложку… бррр».

— У нее нет страха, — Элуред повторил связку движений еще раз. — А у меня есть. За несколько дней занятий я его не одолел. До твоего отъезда успею вряд ли.

— Откуда твой страх, я понял, — Амрод криво усмехнулся. — Но видишь ли… если я от стыда побьюсь головой о ближнюю стенку, это ничего не изменит. А вот если погоняю тебя хорошенько до самого нашего отъезда, а Эгалмот продолжит, станет хоть немного лучше. Для тебя.

— Об стену Сириомбара ты уже побился головой, хватит, — хмыкнул Элуред, и тут Амрод без предупреждения его атаковал. Элуред отбивался, пока не запутался в собственном движении, а отступить он еще не мог, оберегая ногу. Что ж, деревянный меч снова улетел на светлый песок, уже который раз за утро.

— До счета шестьдесят ты в этот раз продержался, — подбодрил Амрод. — Ничего, терпением возьмешь.

Он обернулся, настороженно посмотрел на сидящего у воды. Все время, кроме их занятий, Амрод обычно проводил возле старшего брата.

Маэдрос каменно молчал пятый день, два из них просидев у могилы младшего Рыжего, а теперь третий день глядя в море.

Еще пять или шесть дней, чтобы тот окреп — и большая рыбачья лодка здешних атани, живших на Балар со времен «после Бессчетных Слез», отвезет Феанариони и уцелевших верных к Гэлиону и вверх по реке, насколько смогут пройти. Серьезных порогов у Гэлиона нет, возможно, они смогут дойти даже до прибрежного селения, что напротив Амон Эреб, а если нет — то нандор Оссирианда помогут, укроют и отправят гонца в крепость. Для многих нандор Оссирианда Феанариони по-прежнему — щит от Врага, и никто иной.

Когда Элуред отчаянно взмок, и Амрод вновь позволил остановиться и перевести дух, он заметил маленькую фигурку среди клубов тумана на склоне. Кто-то бежал вниз, размахивая руками.

— Подождем, — кивнул Амрод, который ведь даже не обернулся и не косился никуда.

— Ты же посмотрел и увидел, — усмехнулся тот, не дожидаясь вопроса. Элуред, плотно закрытый, прямо поежился.

— Нет, этому тебе учиться рано, — продолжил Рыжий. — Сперва верни то, что умел с оружием. Смотреть по сторонам будешь, когда перестанешь коситься на меч. И, пожалуй, на сегодня хватит.

Желтоголовый мальчишка-хадоринг подбежал к ним, запыхавшись, и вручил Элуреду полоску серой бумаги.

— Благодарю, Рин. — Мальчишка был братом моряка с корабля «Чайка», на котором учились мореплаванию они с Элурином. Моряк остался под стеной Сириомбара, мальчишка стал учеником корабельщика, «Чайка» с людьми, фалатрим и одним учеником тихо ушла десять дней назад к устью Сириона…

Невероятно хотелось смять записку и кинуть в море. Или хотя бы не читать. Именно от этого чувства он развернул и прочитал ее немедленно.

Закрылся намертво, не зная, что еще сделать и как теперь быть здесь и сейчас. Покосился на Амрода, но тот на него не смотрел, обернувшись к морю. Услышав тяжелые шаги и скрип песка, Элуред вздрогнул и взглянул туда же.

Маэдрос шел к ним, опираясь на трость. Теплый плащ, которым его все время укрывал Рыжий, он перекинул через правую руку, привычно спрятав ее в складках, и остался в одной белой рубахе, которая болталась, не скрывая, а словно подчеркивая, насколько он исхудал. Повязку на глаз ему тоже, наверное, завязал Рыжий. Потому что железная рука оставалась вместе с доспехами Маэдроса в доме Эрейниона.

— Он хочет поговорить с тобой, — сказал Амрод и шагнул в сторону. — Если ты не убежишь.

Именно сейчас?..

Элуред закусил губу и беспомощно кивнул. Его страху хотя бы не удивляются, и то хорошо. Можно не говорить лишнего. Можно ничего не говорить.

Усевшись на ближайший камень, Маэдрос сделался лишь чуть ниже стоящего Элуреда. И теперь уже Амрод, подхватив оба учебных меча, ушел по песку вдоль кромки воды, чтобы не мешать.

Уцелевший глаз Маэдроса был того самого цвета обледенелого серого гранита, как в видении — у его братьев.

Элуред кивнул снова, показывая, что слушает. Подавил желание спрятать за спину руки и записку.

И голос у Старшего остался хриплый, словно после сна или сильного холода.

— Из-за меня погибла твоя мать, — сказал Маэдрос медленно. — Из-за меня в тебе поселился этот страх. Я не смог спасти твою сестру, хотя и приложил все силы. Мы не смогли помочь отстоять Сириомбар. Все что я сделал, дурное или наоборот, было впустую. Еще я у тебя в долгу и представить не могу, как с этим быть. Через два-три дня я уеду отсюда, чтобы дальше драться с Врагом в долине Гэлиона, это все, что я могу еще сделать. Для себя и для вас. Если хочешь что-то мне сказать или спросить… то самое время.

Ох и выбрал же ты время, князь Маэдрос, ох и выбрал. Словно видел или чуял. Никакая кровь майя не подсказала бы лучше.

— Ты двух братьев потерял в Дориате, князь… — Элуред с трудом справился с голосом, — и других двух в Сириомбаре. Ты выгнал нас из дома и снова пролил кровь. Потом ты предупредил нас всех и убил балрога, и он не достал ни Эльвинг, ни то, что она берегла. Даже если бы все твое войско стояло с тобой на наших стенах, мы бы скорее проиграли, чем нет, против этой тучи врагов и против огня. Что я тебе могу еще сказать?

И опять проклятые слезы побежали, что ты будешь делать…

— Оплачь своих братьев, князь Маэдрос, как я оплакиваю своего. Вот и все. От того, что ты делаешь себя камнем, никому легче не будет. Я не знаю, что тебе говорить еще… Остальное ты знаешь лучше меня.

— Тогда я хочу спросить.

Бумага жгла руку. Наверное, не хуже, чем Маэдросу — Сильмариль. Прилетел ветер, начал сдувать туманные клочья, путать длинные, плохо расчесанные волосы Маэдроса, в которых с прошлого раза стало заметно больше седины, и залеплять волосами мокрые щеки самого Элуреда.

— Ты смертный, сын Диора. Возможно, кровь эльдар продлит твою жизнь в несколько раз, а возможно, нам всем Моргот отмерит не больше одной жизни аданов. И никто из вас не знает, что дальше, темнота и ничто — или нечто иное. Скажи, как ты с этим живешь?

— Что?.. — пискнул шепотом Элуред.

— Не знаю, у кого еще спросить, чтобы тот молчал, — Маэдрос повернулся к ветру, чтобы тот сдул с лица полуседые пряди. — Халлан, мой оруженосец и помощник, умел молчать, но спросить его я опоздал.

Что это? Зачем это? Элуред вытаращил глаза, внутри водяным смерчем крутились ошеломление и страх, но сверлить взглядом Маэдроса было делом пустым.

— Я… не думаю об этом, — выговорил, наконец, он. — Стараюсь не думать. Это… страшно. Я живу и надеюсь на лучшее. Но… почему спросил ты?

«Что бы мы не сделали, — ворвался в его слух и память голос Маглора, слышанный лишь однажды у ворот Сириомбара, и звучал он, как поющая сталь, — нарушили Клятву или сдержали ее, нам все равно одна дорога! Во Тьму, вслед за этими драуговыми словами! Но нарушить ее — меньшее зло, чем сдержать!»

Голос исчез, и Элуреду показалось, что он услышал, как захлопнулись медные ворота чужого аванирэ. Отсекая все то, что не полагалось знать даже близким — сомнения и страхи.

— И последнее, что я хотел сказать, — голос Маэдроса стал тише и немного мягче. — Дети Эльвинг сейчас в Амон Эреб, под опекой Макалаурэ. С ними все хорошо. Хотя не думаю, что брат так просто отпустит их на Балар. Уж точно не на рыбачьей лодке. Брат будет ждать не меньше, чем «Вингилот». Амбарто этого не знал. Обормот.

Руки Элуреда затряслись.

Одно к одному, только и мог подумать он, держа хотя бы свои мысли на замке и комкая проклятую записку. Одно к одному…

Нарушил свою клятву Маэдрос под стенами Сириомбара или сдержал?

Об этом можно было спросить несколько мгновений назад, но он опоздал. Опять опоздал. Сейчас уже не ответит…

Одним глазом Маэдрос, надо сказать, смотрел куда пронзительнее, чем раньше — двумя.

— Не хочешь говорить — молчи, — сказал он Элуреду. — Я уеду, и хотя бы одной причины бояться у тебя станет меньше. Напиши письмо, Амбарто будет рад его передать.

Рука затряслась еще сильнее.

Разум снова твердил, что он делает самую большую ошибку. Что перед ним не друг, и не будет им.

Молча, непослушной рукой он протянул Маэдросу измятый клочок дешевой серой бумаги, которую звали «лекарской», весь Балар писал на ней черновики и короткие записи по хозяйству.

«Ненавижу умолчания. Ненавижу».

Привычно развернув записку пальцами левой руки, старший сын Феанора вздрогнул, немного побледнел — и невольно надорвал бумагу.

«Искали тело десять дней, — торопливо, неровными тенгвами написал Хальгаэр, ведущий «Чайки». — Ныряльщики осмотрели прибрежье и две лиги дна по течению. Ее тела нет».

*

Это восьмой день после возвращения в Амон Эреб. И шестое утро, как в Комнате Документов с ним по утрам сидят двое детей Эльвинг и завтракают.

Кажется, они уверились, что это главная комната во всей крепости. Макалаурэ просто приказал поставить туда ещё один стол и лишние стулья, чтобы не есть за тем столом, где лежат бумаги. Это нарушило устройство комнаты, в которой они так много сидели с Майтимо — но сидеть здесь вдвоем они больше не будут никогда. Только в его воспоминаниях. Пройдет год — возможно, они вовсе оставят Амон Эреб, и нет смысла цепляться за мелочи.

Погода резко переломилась с сухой осени на раннюю мокрую зиму. И потому Элроса и Элронда, когда они не бегали по всей крепости, здесь было удивительно много. Они вдвоем втискивались в кресло Майтимо у камина или сбрасывали на пол волчью шкуру и валялись у огня. Они извели половину чистой бумаги на хитроумные бумажные фигурки, и вторую половину пришлось запереть вместе с документами в сундук. Они притащили в комнату корзину, где оказалась кошка с котятами — прижилась на кухне и окотилась, пока хозяев не было, и Макалаурэ пришлось потратить время, выселяя кошачью семью на кухню обратно, а потом отвлекая и успокаивая расстроенных детей, которым тоже хотелось спасать и опекать.

И ещё была арфа. Элронд с ней говорил. Когда Макалаурэ вытер кровь и натянул новые струны, Элронда некоторое время было невозможно от нее оторвать, он все время касался валинорского дерева.

Когда Элросу было грустно, он шел на кухню, или в воинский дом, или стрелять из лука с Ольвен. Потом возвращался со свежевыпеченным хлебом. Когда Элронду было грустно, он плакал, не скрываясь, или садился за арфу и говорил с ней, или забирался на крышу башни или стены, так что Макалаурэ поначалу кидался его снимать оттуда. А потом делил на всех хлеб, принесённый Элросом. Если Элронд заходил на кухню, то пытался испечь хлеб сам. Из лука Элронд предпочитал стрелять, когда ему было весело, попадая в цель с большего расстояния, чем брат. Зато Элрос одолевал его на деревянных мечах…

Они в несколько дней заполнили собой весь замок, и Макалаурэ даже думал, что готов отдать им все, но котята в комнате Документов оказались все же чересчур.

Лишь на ночь он их отсюда выставлял, отдав Ольвен и детям спальню Карнистира… бывшую.

В своей комнате Макалаурэ не мог заснуть, и несколько ночей провел здесь же, на лежанке под плащом Майтимо. А потом вернулся усталый с нового совета, на котором убеждал — тихо, хрипло и долго, снова откладывая возвращение голоса — упрямых атани готовиться к новому переселению вниз по реке и в леса Оссирианда и Таур-им-Дуинат, просто лег у себя и заснул.

Слез так и не было.

— Арфа вчера сказала мне, что ты тогда схватился с темным, дядя Макалаурэ, — сказал ему Элронд утром восьмого дня.

Макалаурэ мысленно схватился за голову и посмотрел на болтливую красавицу с укором.

— Не схватился, а ушел от него, — раз уж Элронду хватило сил узнать, то ответ он заслужил. — И не будем об этом.

— Ты обещал рассказать и откладывал.

— Здесь нет приключения, о котором стоит рассказать, Элерондо. Ни славы, ни добытого сокровища, ни спасения. Спасся только я сам.

Элрос, который ждал захватывающей истории, разочарованно вздохнул.

— А что же тогда в ней было?

— Память об ошибках, которые очень дорого обошлись.

— Но откуда тогда там взялся темный?

И как объяснить это детям?

— Такова цена ошибки. Нашей.

Он точно сказал что-то не то — близнецы переглянулись и побледнели.

— Это… Это из-за того, что вы пришли под Сириомбар? Да? — Элрос вскочил.

— Вовсе нет! — Мальчишки смотрели ему в глаза неотрывно. — Защищая вас под Сириомбаром, мы с братьями сделали… самое правильное за последние годы.

— Но они погибли! Из-за нас!

…Это тот ещё диссонанс. Макалаурэ давно не слышал его так явно, и никак не ждал услышать от детей рода Лютиэн.

— Элероссэ, они погибли, сражаясь с Тху и его темными. Ни ты, ни Элерондо ни в чем не виноваты.

— Тогда почему ты непрерывно злишься? — Элронд, кажется, нешуточно перевел дух. — А не горюешь и не плачешь?

Очень любопытные — и очень настойчивые.

— Потому что я очень зол на Тху и его хозяина. Потому что я думаю о том, как дальше сразиться с Тху, чтобы не потерять ни младшего брата, ни вас.

— Ты хочешь сказать… Что ты вот так горюешь?

Кажется, эта мысль обоих глубоко озадачила.

— Да, — согласился он, подумав. — Когда я горюю, я хочу уничтожить причину горя.

— Но папа и мама… Они так не делали, — сказал нерешительно Элрос.

— И вы не обязаны.

Макалаурэ бросил взгляд в западное окно. Где-то наверху ветер с моря будоражил пелену туч, в разрывы заглядывало солнце. Он не мог оторвать от них взгляд, словно солнце после этого должно было скрыться очень надолго.

— А как правильно? — спросил Элрос.

— Я не знаю, — он развел руками. Рыжие близнецы не задавали таких вопросов.

Он снова обернулся к окну. Встал, подошёл к нему, распахнул одно из немногих в этом замке застеклённых окон, и внутрь ворвался сырой юго-западный ветер.

Успел с беспокойством подумать об Амбарто…

…Когда его сердца словно коснулась знакомая теплая рука. Почему-то даже столько лет спустя он увидел ее правой, а не левой.

Не бывает. Не бывает. Не дважды. Не может быть.

— Майтимо, — сказал он. Вцепился в оконную раму — она звонко треснула под пальцами. — Нельо. Живой… Сумасшедший…

«А по-моему, дядя Маглор просто такой вот странный. У него горе — он злится. У него радость — а он стоит и плачет», — сказал Элрос беззвучно.

«Глупый. Помнишь, что он нам сказал тогда ночью? Надо надеяться и ждать известий. Вот, он ведь дождался!»

«А если придется ждать десять лет?»

«Вот и давай подождем десять лет».

«Вот что хорошо точно…»

«Что?»

«Что дяде Маглору не пришлось ждать десять лет второй раз!»