Звезда на излом

4

Она пришла перед закатом. В маленькой каморке лекарей, где все ещё ночевал и прятался Элуред, для Нэрвен и ее света было слишком мало места — но все же она вошла, и рядом с ней словно потускнели две маленькие свечи. Молча обняла его, как в детстве, и Элуред снова долго и беззвучно рыдал, уткнувшись в ее колени, как они с братом плакали когда-то в походе на юг, в тесной палатке на берегу Сириона. Там было ещё теснее чем здесь, и они прятались у Нэрвен от всего разом — от того, что возвращаться некуда, от того, что не вернётся мама, а потом и от принесенного на носилках отца, который едва мог назвать их по имени…

И ещё от того, как умер Турко у них на глазах. Им нескоро сказали, кем он был.

Келеборн приходил реже, сестра не отходила от отца вовсе, туда их почти не пускали. А Нэрвен старалась быть с ними — все то время, когда не была с сестрой и отцом. Без нее они с братом прятались в теплые плащи, обнимались и спали, видели порой кошмары, как замерзают в темном лесу, прячась от страшных воинов в черно-красном, плакали — и снова засыпали. Вдруг мы проснёмся однажды, и это будет просто сон, говорил Элурин. И Элуред даже сперва тоже надеялся. Но на закате Нэрвен возвращалась, чтобы их обнять, и ничего не заканчивалось.

В тесной каморке тоже проще было думать, что все плохое однажды закончится.

— Оно совершится и уйдет в прошлое, — сказала ему Нэрвен вслух. — Однажды оно просто завершится.

— Даже ты не ответишь мне, куда ушли отец и брат, кого я найду однажды и кого потерял совсем…

— Отвечу. Диор - сын двух смертных, и свою дорогу он знал.

— А у меня и Рино?

— Я тоже не знаю, Рэдо. Я тоже не знаю. Я теряла родных и подруг…

— И ты когда-нибудь найдешь их.

— А ты однажды найдешь брата или узнаешь его судьбу.

— И ещё… Со мной неладно, Нэрвен.

Он вытер слезы, собираясь со словами.

— Я слышу вас всех. Тебя. Эрейниона. Амрода. Гвирит. Все время. Всех, с кем я связан близко и кому плохо. Других тоже, но реже или не так сильно. И я все время помню, что не успел сделать ничего.

— Там. Не здесь.

— Здесь я тоже мало что сделал…

— Только вылечил Феанариона и лечил многих других, да еще установил судьбу Эльвинг, — Нэрвен вздохнула. — Если изгрызешь себя виной, лишь навредишь себе и другим, Рэдо.

— Не установил, предположил… Я уже готов спросить, как мне оглохнуть.

— Не вижу простого ответа. Думаю — кровь майя сказывается, а твое обучение еще не закончено. Тебе по-прежнему страшно?

— Непрерывно, Нэрвен…

— Перебирайтесь в наш дом вместе с Гвирит.

— Я… Нет. Заберите ее. Я хотя бы перестану бояться за нее и детей. И что наврежу ей.

— А чего ты боишься больше всего?

— Что беда вот-вот повторится, и я потеряю тех, кто ещё остался. И пытаюсь найти ее признаки заранее. Чтобы успеть что-то сделать. Это тем больше пугает, что один раз получилось. С тем человеком…

— Что пугает сейчас?

— Маэдрос. Не он сам. То, что будет, если он не очнётся.

— Что может случиться?

— Страх и обида иатрим станут копиться, а Амрод и его верные без брата не уйдут. Однажды страх прорвется, и между ними произойдет нечто дурное или страшное… И тогда смысл того, что случилось в Сириомбаре, рассыплется. Все очень непрочно… Ненадёжно…

— Чем ты видишь Сириомбар? — Нэрвен взяла его руки в свои. — Что тебе кажется?

— Что-то изменилось, Нэрвен. Изменилось, когда раздался рог Маэдроса, поднял тревогу в Сириомбаре и развеял темноту. Словно невидимая река пробила новое русло прямо через них. Сестра… сестра тоже так решила.

— Рэдо, иатрим не поверят в то, что Феанариони искали искупления. И я не поверю.

— Это неважно. Важно то, что они пришли сами… И что решал не Амрод, он просто пошел за Старшим. Это Маэдрос. И Эльвинг, потому что не прикажи она открыть им ворота… Ещё никто не знал о балрогах. Все смерти оказались бы напрасны.

— Я не могу сделать большего. — Нэрвен закусила губу, как ребенок. Коса упала с ее плеча, едва не светясь в сумраке. — Что хуже, я не могу захотеть большего. Я не могу забыть о том, что стою у ворот души убийцы моих близких и разрушителя Дориата. Вы не видели разгрома Менегрота и битвы в зале. Тем лучше для… Тебя.

— У ворот?

— Неважно. Я поняла твой страх. Это серьезно. Феанариони придется уехать, очнётся князь Маэдрос или нет. Я обещаю попытаться снова и сделать то, что в моих силах.

Обняв его ещё раз, Нэрвен ушла. Без нее стало совсем уже пусто. А где-то внутри возникло чувство истекающего времени, словно капли потекли из треснутого кувшина.

*

Прошло ещё несколько дней.

Гвирит перебралась в дом Келеборна и Нэрвен, часть души Элуреда успокоилась.

Раненые эльдар и люди набирались сил и покидали дом целителей один за другим.

Родня Гвирит после соседских поучений — Элуред подозревал, что без вразумляющих тумаков тетки Антэ и соседей тут не обошлось — сидела тише мышей. Аданы плакали, пили, порой дрались, но таких вспышек злости среди них не случалось.

Гвирит поочередно навещали мастер Фер и замужняя старшая сестра. Нэрвен обещала занять ее перерисовкой карт для кораблей, которые они с Келеборном отправляли на восток вдоль побережья, на поиски бухт и лесов для переселения.

Келеборн все также занимался постройкой домов для беглецов, и это лишний раз напоминало Элуреду основание Сириомбара. И его причину.

Амрод и его верные теперь быстро исцелялись, все чаще их видели на берегу моря. Люди охотно приветствовали их, желая здоровья Высокому князю нолдор. Иатрим и фалатрим их избегали; верные Феанариони тоже к ним не стремились, держась в стороне. Из пустеющего дома целителей их не выселяли — незачем было.

Все шло неплохо, насколько можно так сказать про беглецов из сожженных Гаваней.

Элуред почувствовал себя не у дел, боролся с ощущением, что время истекает и продолжал хромать. Маурвен отчитывала его при каждом удобном случае и требовала, чтобы он дал хотя бы своей несчастной ноге покою, если уж душе не получается.

По его просьбе Нэрвен отыскала ему помощника — юношу из Гондолина, проворного стрелка, чьи ожоги успели почти затянуться. Первое, чем пришлось заняться вместе с ним — спорами аданов из-за только построенных жилищ. Казалось бы, вот оно, дело. Элуред честно разбирал чужие заботы, что-то решал — и ждал.

…А потом дом целителей вновь известили о скором приезде Эрейниона, и Амрод не удержался.

Поскольку раненых в палатах осталось не так много, Маурвен позволила себе устроить большую уборку, отрядив мыть и убирать всех, чьи руки были свободны. К ее окончанию она даже принарядилась и вплела ленту в свою толстую, угольно-черную косу с серебряными прядями. Элуред залюбовался, когда она проплыла мимо него в правое крыло палат, которое все чаще здесь называли «крыло Феанариони». А потом оттуда раздался возмущенный крик, и у Элуреда вдруг сердце ушло в пятки. Не только ушло, но и вернуло им здоровую резвость — он за несколько мгновений оказался там, забыв о хромоте. В самый раз чтобы увидеть, как Амрод тянет Маурвен за блестящую косу и достает нож…

Лекарь Таурдор из фалатрим ухватил швабру наперевес как копье. Целитель Алкарнэ мелочиться не стал и схватился сразу за нож, явно решив проверить, годится ли лекарский кремневый для метания. Элуред успел его хлопнуть по рукам.

Амрод быстрым взмахом отсек кончик угольно-черной косы вместе со шнурком, и непослушные волосы Маурвен вырвались на свободу, рассыпаясь по плечам старшей целительницы и радостно завиваясь крупными кудрями. Убрать волосы аккуратно до приезда гостя она никак не успевала.

Трое иатрим, кто оказался в коридоре, застыли статуями.

— Ах ты! — Маурвен не находила слов. — Ах ты!.. Лисий хвост!

Выхватила полотенце у помощницы и огрела Феанариона с размаху. В первый раз даже попала. От второго и третьего Амрод без труда уклонился и со смехом скрылся за дверью палаты.

Элуред был бы рад посмеяться, наверняка Амрод ради смеха это и устроил, но при виде потрясения и испуга на лицах Алкарнэ, Таурдора и их сородичей ему снова сделалось страшно. Ещё одна такая шутка — и она плохо кончится!

Маурвен воинственно фыркнула, тряхнула роскошной гривой — седина в распущенных волосах стала заметнее — бросила внимательные взгляды на помощников и хмуро удалилась.

Шутка не удалась.

Эрейнион приходил напрасно. Нэрвен достучаться до Маэдроса так и не смогла, сообщить здесь ему было нечего. Элуред был уверен, Нэрвен уже передала просьбу поскорее отправить Феанариони прочь с острова…

Времени оставалось совсем немного.

Он хотел поговорить с Амродом — и передумал. Амрод не слепец, наверняка замечает растущее отчуждение и, скорее всего, запретит ему, брату правительницы, попытаться. Или нет? Достаточно лишь одного «нет», и Элуред не сможет даже приблизиться, его не подпустят.

До вечера он ещё колебался, говоря себе, что это пустые страхи, и что судьба Маэдроса Феанариона — не его забота. Чем больше повторял, тем меньше верил.

Перед закатом он взял сонные травы в кладовой, огниво, свечу — и, прихрамывая, спустился в сад.

Целителей учат разному. Усыпить больного проще всего обычным настоем, но это не единственный инструмент. Вот только второй раз сонным настоем Амрода не напоить.

Огонек свечи замерцал в ладони. Он поджигал маленькие связки трав одну за другой, пуская по ветру ароматный дым, и тихо-тихо напевал колыбельную, которую пела им няня. И няня поет сейчас ее дочерям Гвирит. Простые слова, которым очень много лет, их пели ещё под небом без солнца…

Которые однажды спела мама его отца на Хирилорне. Она сама это рассказала. Очень давно.

В этом крыле дома целителей повисла тишина. Даже скрип двери сделался невыносимо громким. Он сам не ожидал, что получится.

Помощник Лимьо растерянно потер сонные глаза, когда Элуред разбудил его, задремавшего прямо в коридоре.

— Жди меня здесь. Я попытаюсь сделать то, что не удалось госпоже Нэрвен.

— Именно ты? — переспросил тот ошеломленно. — Но зачем?

— Я вижу здесь ту самую щель в доспехах судьбы, о которой говорили Эарендиль и Туор. Я не знаю, что решил для себя Маэдрос, когда явился под Сириомбар. Но я вижу сплетение событий вокруг него… И моей сестры. Ее решение впустить их стало верным. Может быть, и я прав. Запомни, я сам это решил. Жди меня. Пока они спят и не выгнали меня — я попытаюсь. Сиди тихо и жди.

— Но госпожа Нэрвен…

— Ты служишь мне, а не госпоже Нэрвен, — отрезал Элуред. — Или не служишь.

— Я служу тебе, — серьезно сказал молодой гондолинец. — Но если что-то пойдет не так, я отправлюсь к ней.

— Если я слишком сильно постучу головой в чужую броню аванирэ и набью шишку, то справлюсь сам, надеюсь, — сказал Элуред.

Он не взял с собой ничего. Целебные травы, камни целителей… Все это Нэрвен умела применять лучше. Он сам не знал, на что рассчитывать.

Просто должен был попытаться, потому что не мог запретить себе видеть и чувствовать, как остатки судьбы Белерианда еще гнутся, плетутся вокруг Маэдроса. Безумного убийцы сородичей и губителя братьев.

Элуред умел ходить беззвучно, но из-за хромоты в полной мере не мог. Доски пола попискивали у него под ногами, когда он медленно шел через палату среди застигнутых внезапным сном верных Феанариони, и те вздрагивали и вздыхали во сне. Лежали не только на кроватях — иные на полу, свернувшись клубком, как привычно в походе.

Амрод уснул полусидя, с ножом и почти готовой резной тростью в руках — вот, значит, от чего оставались щепки.

За занавесом, отгородившим старшего Феанариона, сон сморил Этьяро, сидящего на низком табурете, и тот скорчился, уткнувшись головой в раму кровати.

Маэдрос лежал на боку, будто спал — его теперь, когда исцелены ожоги и почти затянулись раны, переворачивают с боку на бок дважды в день. Это тело как крепко запертый пустой дом, хозяин которого вышел и исчез, но даже пустое, оно пугало по-прежнему. Элуред заспешил, пока страх не одолел его. Встав поустойчивее, он через силу протянул руку, касаясь теплого виска там, где бьётся жилка под кожей равномерно, бесчувственно. И закрыл глаза.

…Нэрвен не просто так обмолвилась про ворота.

Аванирэ, защита души, подобно доспеху, и так его видят целители чаще всего. Аванирэ тех, кто бежал из плена Моргота, Элуред знал и отличал — они были огромны и беспорядочны, как доспех, поверх и изнутри которого поспешно приклепывали любой металл, оказавшийся под рукой, и делали это постоянно.

Но впервые Элуред смотрел на безупречно выстроенную маленькую башню, словно бы целиком созданную из ало-рыжей кованой меди. Очертания ее были смутно знакомы — похоже изображали в землеописательных трудах главную башню крепости Химринг.

У нее были ворота — настолько плотно и крепко закрытые, что казались нарисованными на медной стене. И у нее были закрытые медными ставнями бойницы, закопчённые сверху, словно изнутри рвался дым и огонь. Здесь вовсе не должно быть запахов, но Элуред мог поклясться, что чувствует пропитавший все вокруг запах гари, словно там бушевал пожар, и все выгорело изнутри.

Не может быть, сказал он себе. Аванирэ безумца не будет таким упорядоченным, а душа, исторгнутая из тела совсем, не оставила бы здесь свою защиту!

Если бы Нэрвен рассказала хоть немного, он бы не пришел. Защита есть защита, поставленная создателем, и об эти стены разобьёт голову целый вала, и разбивал уже, не то, что невезучий потомок майя… Вот он, дурак, явился сюда — и что ему делать? Он не певец, чтобы петь перед этими воротами, не родич, чтобы взывать вернуться — что он вообще мог бы сказать этому страшному эльда? Да он вовсе чувствует себя маленьким и напуганным, как в детстве!

Глупец. Ой, глупец! Возомнил себя умнее Нэрвен? Умные целители уже все перебрали, какую дурость он пришел тут вытворять?

Элуред даже не понял, что его подтолкнуло. Он поднял голову и крикнул, почему-то вышло тонким, почти детским голосом:

— Турко! Турко! Ты где?

Вернулась тишина, ещё глубже прежнего. Внимательная, настороженная тишина…

Скрип ставни, нежданный и громкий, заставил Элуреда подскочить. Из бойницы словно выметнулась гибкая светлая фигура, соскользнула вниз вроде бы по верёвке и приземлилась рядом. Элуред шарахнулся от нее.

— Ты кто? — тесня мальчишку к стене, спросил почти неузнаваемый Турко — светлый, весёлый, с разметавшейся бледно-рыжей гривой в косичках и ярких перьях. Не в черном, в светлой рубахе и кожаной безрукавке, словно только с охоты, едва успел оружие оставить. И вдруг он неуловимо меняется, взрослеет, хмурится.

— Откуда знаешь, что я здесь?

— Ты меня не узнал? — Элуред разом боится и чувствует себя очень глупо, не очень понимая, с кем на самом деле говорит.

— Ты звал меня «щенком рода Лутиэн», в мыслях, но очень громко…

Турко словно завешивается темным покрывалом. Он темнеет весь — одеждой, лицом и взглядом, от него веет холодом. Элуред вздохнуть не успел — тяжёлая рука хватает его за воротник и вздергивает вверх, к ледяным глазам.

— Не может быть! Человечье отродье само притащилось сюда?

Гнев Феанариона выхлестывает наружу, окружает башню кольцом огня. Отрезает. Запирает от мира.

И Элуреда с головой накрывает ужас, словно Этьяро вновь тащит его через зал, где лежат мертвые тела, и дальше в лес… Он не чувствует больше тела, он весь здесь, целиком, и медная стена башни леденит ему спину. Что он натворил?..

— Зачем? — рычит Турко, его кулак, упирающийся в грудь, как из железа. И глаза его не того цвета. Не облачно-серые, а словно обледеневший гранит.

— Потому что… ты все же вытащил нас… — шепотом выговаривает Элуред, еле ворочая языком, и открывает воспоминания — свою единственную защиту здесь.

Железная рука вздрагивает. Разжимается, и Элуред чуть не падает. Турко стремительно меняется снова — в лице и всем собой.

— Что…

— Князя Маэдроса ждут братья, — выдохнув страх, Элуред торопится сказать главное, пока здесь хоть кто-то ему отвечает. — Амрод и Маглор. Он им нужен. Они ждут его! Я просто пришел передать!

— Просто пришел? — спрашивает медленно другой голос. — Просто выманил стража… Давай его сюда.

— Руки убери от моей добычи, умник, — огрызается Турко. Отбивает протянутую руку черноволосого нолдо редкой красоты, словно нарисованного черной тушью по белому листу бумаги, и с недоброй усмешкой. Он даже меняется меньше, словно застыл в этой надменной красоте. Только пятна копоти возникают и пропадают на его руках.

— А потом тебя снова за шкирку вытаскивать, торопыга? — фыркает Куруфин. — Ты выдал нас, болван! Мне надоело ловить тебя за хвост!

— Князя Маэдроса ждут братья, — повторяет Элуред через силу. — Амрод Феанарион днем и ночью сидит у его постели и зовет его.

— Впервые слышу. Ты кто, добыча?

— Я целитель, — голос Элуреда почти не дрожит, но Куруфин все равно недоверчиво кривится. Глаза его холодны — тот же в точности ледяной гранит, что у брата.

— Это дориатский детеныш, — Турко снова встряхивает его и смотрит недоверчиво.

— Для детеныша великоват.

— Я сказал, руки убери, это мой!

— Это ловушка на тебя, доверчивый дурень!

Элуред закрывает глаза, чтобы защититься от безумия, творящегося над его головой. Старается ощутить свое тело, чтобы вернуться, пытается позвать на помощь — но чужая воля давит сильнее, она единственная действительность здесь, и тем слабее чувствует себя неудачливый сын Диора.

Его встряхивают, он открывает глаза — и видит, как дрожат и колышатся напротив них языки гневного огня, пляшущего вокруг башни. Туда же поворачивают головы двое спорщиков.

Амрод Феанарион, взъерошенный, злой, голыми руками раздвигает это пламя вокруг себя, делает из него шаг к подножию крепости. И смертельно бледнеет.

— Майтимо… — говорит он хрипло.

— Морок или нет? — думает вслух Куруфин, отступая к дверям башни и с лязгом обнажая меч.

Турко медлит, колеблется, не решаясь, что делать с нелепой своей добычей.

— Майтимо, безумец! — выкрикивает Амрод, стискивая кулаки. — Вернись или уж вправду убирайся в гребаный Мандос!

Не успевает никто ничего сказать — он прыгает вперед, хватает Турко за рубаху, оттаскивает от Элуреда и впечатывает спиной в медную стену.

— Нельо! Очнись! — орет он Турко в лицо, у Элуреда аж звенит в ушах. — Сколько мне смотреть на твое живое тело, где никого нет?! Сколько ждать?! Да прибить тебя своей рукой проще, чем смотреть день за днем в эту пустоту!

Отпускает Турко и кидается к воротам, едва не напарываясь на клинок Куруфина, чтобы схватить и его за грудки. От криков идет по стенам звенящее металлом слабое эхо.

— Старший, сволочь ты безумная!.. Хотел бы умереть — давно бы умер! Вернись, бешеный, я ненавижу снова ждать! Отгораживаться! От своих! Майтимо! Ты нам нужен! Вернись!

Ветер обрушивается со всех сторон, прибивая огонь. Амрод отскакивает от ворот, и видно, что щеки у него мокрые от слез. А затем вихрь другой силы захватывает Элуреда и младшего Феанариона, эта действительность рассыпается, исчезает…

Он лежит на полу, под его спиной теплые доски вместо холодной меди, голова на живом и мягком, а вихрь силы еще бушует над ним, только у него появился голос и имя.

— Нэрвен… — Элуред открыл глаза, жмурясь от дневного света и понимая, что сейчас получит заслуженную трепку. — Нэрвен, я цел. Это моя затея.

Ее ярость давила неподъемным грузом, и такого гнева на ее лице он не видел даже в детстве.

И все это нацелено — мимо него. Она даже не смотрит!

Без труда Нэрвен подняла с пола рослого Амрода — одной рукой, за ворот, словно желая его придушить. Даже наверняка желая. Элуред стукнулся затылком об пол, пошевелился с трудом…

— Мы поверили вам! — прорычала Нэрвен, и Элуред понял, что она его и не слышит. — Что ты сделал с ним? Что? Он вытащил тебя, помогал, но вам все мало? Хоть кого-то видишь, кроме себя?!

Амрод молчал, и вряд ли еще понимал, на каком он свете, его щеки и вправду были мокрыми от слез. Он лишь машинально перехватил и сжал запястье сестры.

Вокруг сгрудились эльдар. Верные Феанариони теснятся у постели беспамятного, синдар и несколько гондолинцев — со стороны дверей, все при оружии, и чтобы его выхватить, нужно лишь одно желание, или одно слово справедливо разъяренной Нэрвен. Целительницы, когда-то отложившей меч ради учебы, но взявшейся за оружие снова при обоих разгромах Дориата.

— Отвечай! — Нэрвен искала и не находила слова, встряхивая брата как щенка. — Что ты сделал?!

Взгляд Амрода слегка прояснился, он вскинул голову. Сдержал левую руку, схватившуюся было за нож.

— С ним — ничего. Я только отправился следом.

— Куда? Куда ты сунулся, криворукий лесной головорез?!

— А должен был послушно ждать? Возле двух тел вместо одного?!

Элуред выпрямился, подавил трусливое желание зажмуриться и заорал, кажется, в первый раз лет за десять:

— Тихо! Нэрвен! Я здесь!

«Если Лимьо испугался и не передал мои слова…»

Упала тишина. Амродовы верные смотрели на него в ярости, синдар — ошеломленно. Нэрвен поворачивала к нему голову медленно-медленно, как во сне, словно он докричался с другого берега Сирионской бухты… Она вправду не видела и не слышала его!

Зато его видел Амрод, и такую отчаянную надежду, обращенную к нему, Элуред видел только в глазах смертельно раненых, которым обещали жизнь. Ответить на нее было нечем.

— Нэрвен, эту глупость я сделал сам. Успокойся. Пожалуйста. Прости меня.

Руки Нэрвен разжались и бессильно упали, Амрод пошатнулся, вернувшись на землю.

— Рэдо… Глупый ты мальчишка…

Он вспомнил, что говорил в юности брат после своих выходок, опустил голову и ляпнул:

— Дай мне по шее, я заслужил.

Вокруг шумели, беспокойно переговариваясь, и самое главное — к оружию никто больше руки не тянул. Верные Амрода что-то объясняли, наверное — что они нашли утром.

Время. Почему так долго? Почему сейчас день?

Обнимая и осторожно стискивая его, Нэрвен помнила, какие ребра были сломаны, и не коснулась их.

— Что ты хотел? Зачем? Почему?

— Попытаться дозваться. Я должен был попытаться… Можешь не говорить. Я самонадеянный дурак…

Объяснить дальше он не успел.

Эльдар шарахнулись в обе стороны, оттаскивая за собой и госпожу, и ее непутевого воспитанника, кто-то даже Амрода попытался оттащить, но только толкнул его на Нэрвен.

— Амбарто, — сказал непривычно низкий для эльда голос, хриплый, словно после сна или долгого молчания, — за Мандос не поручусь, но с полдороги тебя точно было слышно. Амбарто?

Амрод перестал дышать. Яблочная ветка очень громко царапалась об открытую ставню, шурша старыми плотными листьями. Скрипнула чуть слышно лежанка для раненых. Маэдрос приподнялся на локте, его уцелевший глаз был еще закрыт, но он до жути безошибочно повернул лицо к стоящему в стороне брату. Простыня съехала, открыв неожиданно очень худое, жилистое тело со следами бледных старых рубцов между заживающих свежих ран.

— Нельо… — сказал Амрод на остатке выдоха, без голоса. И заорал в полную силу, так, что мелкие яблоки с той ветки посыпались:

— Нельо!