Звезда на излом

В последнем лесу. Повесть. 1

Под дориатским плащом разведчика было все же душно. Раненому — тем более.

Но то, что пленных спасти так и не смогли, только ещё двоих потеряли, грызло Эделлина сильнее, чем боль от стрелы в боку. Слишком мало здесь было нолдор. Слишком много орков и вастаков. И слишком беспечные нандор, которых верные кано Майтимо уже не первый год переманивают за Гэлион, в Лес между рек, а они не очень торопятся переманиться. Нет между ними согласия, подчиняться ли разорителям Дориата. Одни уходили за Гэлион, другие отступали южнее, третьи пытались держаться родных лесов.

Лес Оссирианда здесь вывозили возами и плотами. Пленных эльдар погнали этой же дорогой. И сейчас, после боя и задержки, повели дальше.

Больше тридцати пленных. Больше двадцати воинов, которые не встанут рядом. Почти все ранены. Кажется, несколько нандор все же скрылись, ведь цепочка пленных была немного длиннее.

Мимо прошли двое вастаков, волоча за собой... Нолдо! Эльран!

От беспомощности Эделлин впился зубами в рукав. Он и сам ждал, что его кровь вот-вот учуют гауры. Спасало, должно быть лишь то, что кровью эльдар от пленных и так разило.

Человек ехал навстречу веренице пленных, и те, кто его сопровождали, оттеснили их на обочину и остановили. Эделлин мог рассмотреть его лицо. Адан и адан — чуть смуглый, скуластый, кареглазый. Только губы на вид жёсткие, как из камня, и цепкий взгляд, словно прицеливается, а не смотрит.

Эльрана притащили к нему.

Как же так, почему его не забрали, не подхватили в седло! Сочли мертвым? Забыть раненого, оставив гаурам и врагам — немыслимо...

Эльран едва стоял.

Гаур обошел его, скаля зубы. Сел, поглядывая по сторонам.

Один из спутников вастакского военачальника поклонился, что-то сказал, указывая на пленных. По его слову отвязали и привели одного из нандор...

Эделлин насторожил уши. Он был уверен, что Эльрана просто отправят к пленным, если тот хотя бы сможет идти — за каждого пойманного эльда вастаки и орки получали награды.

— Этот не здешний, — расслышал он, напрягая слух, сквозь голоса людей, выкрики орков и множество шумов от лошадей. — Этот пришел из-за реки. От Железнорукого. Видел его с этими, со звездой. Ты приказал тащить таких к тебе, мой господин.

— Хорошо, — военачальник вастаков Ульгэр спокоен и невозмутим. Его взгляд скользит по берегу, убегает вниз по течению Гэлиона, вслед за исчезнувшими нолдор, затем возвращается к пленным. Нандо и нолдо стоят перед ним рядом, почти плечом к плечу, разные как свет и тень, одинаково пыльные и в пятнах крови.

— Порвите их, — говорит Ульгэр.

Эделлин его не понимает. Ни когда приводят четырех лошадей. Ни даже когда нандо привязывают к лошадям ремнями за руки и ноги. Этого настолько не может быть, что он даже не отводит глаза.

Потом ему долго казалось, что это вырезали даже не на памяти, а на черепе изнутри — как бьют кнутами лошадей, те рвутся в разные стороны, и живой эльда разлетается на пять кровавых кусков.

Его боль ударила Эделлина с такой силой, что потемнело все вокруг, заволокло алой пеленой. И исчезла. Он прокусил себе запястье, чтобы не закричать, и даже не сразу понял, откуда кровь во рту.

Когда к лошадям привязывали Эльрана, Эделлин уткнулся лицом в колени.

Нолдо жил дольше — и это время он кричал. Потом над тем, что от него осталось, подрались гауры, заглушив последний хрип, и орки с криками кинулись их разгонять.

Ветер с севера, холодный, вовсе не летний, забирался к Эделлину под плащ, холодил мокрое лицо, нес запах крови и звериную вонь. Ветер с севера невольно скрыл его от нюха гауров, как плащ иатрим скрыл от глаз людей даже в этих жалких кустах у берега.

Он не шевелился до темноты.

Потом Эделлин встал, обвязал плащ вокруг шеи и бросился в Гэлион. До разъездов кано Майтимо на той стороне было четырнадцать лиг.

*

На этой речушке, выбегавшей из Энтового леса, руки мёрзли чуть меньше, чем на прочих, и потому стирать зимой женщины упорно ходили сюда, хоть от деревни дальше выходило. Леса-то здешнего они не боялись пока ещё, хотя и там уже стали гауры появляться.

Лота и Ними рывком переставили бадью с уже выполосканным бельем, вывалили на мостки ещё одну. Лота взялась было за валёк.

— А слышали, что вчера мужики рассказывали? — молоденькая Анни трясла заледеневшими все же руками, потом засунула их под полушубок, обогреть немного. — Про князей на... Этих, бывших.

— Ты, главное, при вастаках про «наших» не брякни, — донеслось справа.

— Сама не брякни. Так вот, что говорили. Князей белолицых загнали в лес совсем, братья ихние уже погибли все, и они совсем там от ненависти и нищеты очумели.

— Кто б не очумел...

— Особенно если до того в палатах жил, а теперь избе радуешься!

— И пусть попробует, каково это, — забурчали с другой стороны, — спать на лавке, стираться в ручейке и есть пустую кашу!

— Причем нашу...

— Цыц, девки, дайте дорассказать! — возмутилась Анни. — Так вот, старший князь Железнорукий совсем, говорят, обезумел! И теперь ходит по ночам к вастакам в стойбища, один, невидимый в темноте, и убивает их! И железной рукой им сердце вырывает!

— Во даёт!

— И жрет их, жрет!!

— Врут! Это ж мужики, их хлебом не корми, дай соврать.

— Лучше бы он им яйца отрывал, — сплюнула Мели, которая все ждала беды, что отбилась от вастака кочергой.

— А ты ему посоветуй! — засмеялись с другой стороны мостков. — Найди в лесу и пожалуйся!

— Вот пусть твоему вастаку и оторвёт! — огрызнулась Мели.

— А ты завидуй меньше! — немедленно огрызнулась в ответ вдовая Хали, к которой с начала зимы уже второй раз приезжал нестарый ещё вастак из сборщиков дани, оставался на постой и подкармливал. Ненавидели ее потихоньку всё больше, но от себя ещё не гнали. Дети у всех жрать хотят, а язык она вроде за зубами держала. Ну... раз трёх баб, чьи семьи ушли в лес, не тронули, значит, молчала.

— А у князя белолицых правда была железная рука? — спросила мелкая Нэл.

— Правда.

— Ты сама видела?

Вот прилипла.

— Сама. Когда молодая была. Мы сюда только переселились, и князья белолицых тогда вместе с вождями все новые земли объезжали.

И дом был новый, вздохнула Лота. И она — девчонка-невеста. И зимы теплые. И вожди подтвердили союз с белолицыми заново, крепость за лесом укрепили, воинов туда послали... Казалось, все хорошо будет.

Казалось. Двадцать лет назад.

— А он красивый был?

— Тише. Чтоб Хали не слышала. Все белолицые красивые очень. А князья пуще всех. Как ненастоящие, словно не бывает таких.

— А дань все берут, что красивые нимри, что мордатые вастаки, — буркнула Ними. — Вот так бей его, а не три. — И снова показала, как бьёт по белью. Для Нэл было ещё тяжело, но куда деваться.

Из лесу донёсся унылый вой, сорвался на визг и затих.

— Да быстрее вы, копуши! — рявкнула Лота. — До ночи провозиться хотите? Чтоб гаур жопы пооткусил, курицы сонные?!

— Раскомандовалась, гусыня!

— Цыц! Поговори у меня!..

— Ой, — сказала Нэл, тыкая пальцем в сторону леса.

Волк вырвался из-за деревьев в каких-то паре сотен шагов от них. Он мчался изо всех сил, волоча задние лапы, из зада у него торчала короткая толстая стрела, и женщины застыли столбами — вдруг мимо, вдруг пронесёт? И хруст по лесу...

— Колотушки, бабы... и бадьями прикройтесь... — сказала Лота тихо.

Анни схватилась за ухват, без которого деревню не покидала, а Коротышка Эле моргнула и вытащила из-под белья в кадушке топор.

Из-за деревьев вырвался всадник. На здоровенном мохнатом коне, ни разу не вастачьем звере. Конище взрывал сугробы так, что снег во все стороны волной летел, а всадник орал. Красивым, свежим, совсем песенным голосом он орал, мешая привычные и эльфовы слова:

— Стой, улундо, тварь вонючая, стоять, шуба драная!!!

В руках его был короткий, толстый лук, прям совсем вастачий, и он снова резко его натянул и пустил стрелу волку в ноги. Попал! Варг кувырнулся в снег, в три прыжка конище его нагнал, и всадник свалился из седла прямо на варга! Визг, хрип, они катятся кувырком, конь чуть не тоже порывается затоптать зверя, а потом всадник, не торопясь, встал, отряхивая длинные волосы и озираясь.

Белолицый.

— Ой, — повторила Нэл, так и прилипнув глазами к юному и гладкому лицу, ну чисто красавец-мальчишка не старше двадцати, только глаза ни разу не молодые и аж светятся.

А Лота перевела взгляд на варга, валяющегося как тряпка. Из-под челюсти у него торчала гнутая рукоять длинного эльфовского ножа и растекалась лужа — красная по розовому вечернему снегу.

— Девки, — сказала она хрипло. — Мясо!

Когда они с вальками и бадьями наперевес все вместе двинулись к белолицему, он аж бросил волка свежевать и невольно изготовился драться, потом распрямился.

— Что случилось? — спросил сухо.

— Мясо нам отдай, охотник, — сказала Лота.

И тут белолицый вытаращил глаза, как мальчишка.

— Вот это? Есть?

Женщины аж переглянулись.

— Смотрю, не голода-ают они там, в лесу, и без нашего хлеба! — пропела Мели.

— А как пугали, когда два лета назад забирали оброк в последний раз!

— Мы думали, им самим несладко, аж князь Железнорукий остервенел и ходит в одиночку вастаков бить!

Белолицый эльф поднял руку, останавливая их.

— Нам несладко, — сказал он, — но чтобы жрать гаура! Это совсем до истощения дойти надо! Он же Темным разит!

— Шубу из него это тебе носить не мешает, драный ты тулуп! — бросила бойкая Анни, словно чуя, что опасности тут нет.

— Да не сильно больше обычного волка воняет, — сказала примирительно Коротышка Эле. — Поварить свечи четыре-пять, так и ничего.

Белолицего передёрнуло.

— Оставлю мясо, — сказал он, возвращаясь к работе. — Осторожно здесь вечерами. Гауров в лесу больше стало.

— Так за вами, не за нами же! — пренебрежительно фыркнула Хали. Охотник бросил на нее недобрый насмешливый взгляд, но промолчал.

— Много забирают вастаки? — спросил он, торопливо работая ножом.

— Ты ещё спроси, сколько уродилось! И уродилось мало, и забирают до жопы! — Мели злилась, только не понять, на что именно, урожай, белолицего, вастаков или всех сразу. — А до того вы забирали! Велика разница!

— При них и урожаи лучше были, — возразила Коротышка.

— Ты ещё скажи — из-за них! Ха-ха!

Нэль подобралась ближе, смотрела с восторгом на тонкое, чистое лицо, изогнутые брови, словно тонкой кисточкой нарисованные, и густые волосы, черные с отливом в медь. А Лота высматривала и видела другое.

Жилистые худые руки в шрамах и жёсткие скулы белолицего. Латаную шубу, ещё тонкую, как в ее молодости носили, кое-где подшитую заплатами. Штопку на штанах. Грубые кожаные сапоги, которые точно не из мастерских Одинокой крепости вышли, ох, какая работа оттуда выходила... Налуч был вастакской работы, как и лук, только родовые знаки и цвета другие. Как у тех, своих вастаков, из племени Бора.

Уж они-то все до единого подхватились в леса три года назад, чтобы не вырезали. И всех, до кого дотянулись, прихватили тоже. Сволочи.

Женщины уже потащили тушу к мосткам, споря, разделать её или так уволочь, а она ещё стояла.

— Кто у тебя в лес ушел, аданет? — спросил белолицый, сворачивая шкуру и не глядя на нее.

— Сын. Десять лет всего. Тогда, три года назад было.

— Тогда не бойся, — сказал он. — Всех младших князь Маглор отправляет в отряд, который охраняет его детей. Там безопасно.

— У этого... Дети?

— Его приемные дети, — уточнил белолицый, подвязывая шкуру ремнями к седлу. — Им нужны товарищи. И защитники.

— За которых награда золотом? — ляпнула Лота.

Белолицый помрачнел и отвернулся.

— А Железнорукий князь правда невидимым ходит по ночам бить вастаков? — пискнула рядом Нэль.

Эльф вскочил на своего мохнатого злюку.

— Князь Маэдрос Железнорукий очень, очень зол. Он все может, — сказал он, и конь, разбрасывая снег, умчался к лесу.

Разговоров до лета хватит, думала Лота. Не вышло бы худо... Пододвинулась незаметно к Хали, когда укладывали отжатое белье в бадейки.

— Помалкивай.

— Да куда я денусь! — окрысилась та. — И дети куда денутся! Две девки! В лес им, что ли? К вастакам в рабыни? Или в прорубь?

«Может, и в лес»... — подумала вдруг Лота. Эх, где мои двадцать лет...

Где мой первый муж... На крыльях бы в лес улетел следом за белолицыми.

Облепила снегом доставшийся кусок волчьего мяса, кое-как впихнула в пустую бадейку — и поволокла по снегу домой.

*