Звезда на излом

2

В сторону дворца он промчался верхом, а теперь бежал тяжело, временами переходя на шаг и прижимая локтем повязку на боку, чтобы не сбилась от движения, и ясеневая роща показалась куда гуще и мрачнее. Темный лес пустовал под наброшенным тонким покровом — ни птицы, ни зверя. Свежий снег радовал — на нем легко разглядеть любой след. Вот только снег продолжал идти, любые следы продержатся недолго, и потому Келегорм спешил, как мог.

Раздвоенный дуб призраком выступил из белесого сумрака. Покров под ним пятнали беспорядочные следы, уже припорошенные свежим снегом, с трудом различимые, и две цепочки неровных мелких следов тянулись в ближайшие заросли кустов, еще не потерявшие бронзовую листву.

Опустившись к земле, Охотник втянул воздух, силясь уловить мельчайшие запахи, и те, что доступны носу, и различимые иным чутьем. Немного шерсти и кожи — одежда… тень запаха еды и жилья… и надо всем этим снова острый страх, бросающий в пот и гонящий прочь от единственного известного дома — в темноту. На таком страхе можно бежать долго.

Зверь впитывал запахи с наслаждением, уверенный, что способен настичь и распознать эту добычу в сколь угодно темном лесу. Келегорм же с тоской вспомнил вновь Хуана и свой отказ от собак, отчаянно жалея сейчас, что рядом нет ничего живого и теплого, способного удержать от нового падения в звериную ярость. Впрочем, быстро оборвал себя — сожаления пустая трата времени здесь, посреди темного Дориата да под снегом. Нужно было спешить — на этом Зверь и эльда достигли хрупкого согласия и устремились по следу.

Маленькие следы беспорядочно петляли по лесу, словно детеныши понятия не имели, куда направиться. Один раз остановились под деревом, истоптали снег, заснежили толстые трещины коры — кто-то забрался наверх, чтобы осмотреться. Но если стало темно и снежно, толку с того не было. По законам леса детеныши должны сделать круг и скрытно вернуться к прежней лежке, чтобы дождаться старших. По тем же законам леса двуногие могут ходить кругами, если не видят дороги и не понимают верных путей, кто вправо, кто влево. Эти же поначалу бежали прочь от дороги и от реки, а затем, должно быть, пытались вернуться к Эсгалдуину, но то и дело теряли направление, делали петли, упрямо стремясь вперед. Торопливо повторяя их путь, выглядывая расплывающиеся под свежими хлопьями снега следы и ловя слабые тени запахов, Келегорм и сам вовсе потерял направление и даже время. То, что следы не замело еще, могло значить, что времени прошло мало — но могло и то, что детенышей он нагонял, следы оставлены недавно, а с начала преследования прошли долгие часы.

Порой ему мерещились белый мех справа, среди черных мокрых ветвей, и шумное дыхание собаки. Порой он думал, что если бы кто-то хотел изобразить безнадежность, стоит нарисовать углем зимние голые ветви на темно-серой бумаге, но последнюю мысль привычно отгонял. Снег усилился, наверху сырой ветер свистел в ветвях, на прогалинах его хлестало ветром и мокретью — Дориат чужаку был не рад.

Следы оборвались внезапно, и Келегорм какое-то время растерянно стоял перед ровным снежным покрывалом, выравнивая дыхание. Потом Зверь насмешливо фыркнул, и он с досадой хлопнул себя по лбу: чуть не поддался на старую уловку! Значит, детеныши заметили погоню и вернулись по следам, чтобы сбить его с толку. Что ж, тогда они уже близко.

Он двинулся обратно медленно, обыскивая каждый куст на пути. Но следы детей совсем заносило, лишь его собственный след отмечал дорогу. Значит, будем идти по своему, решил он.

Один мокрый куст за другим — и ничего.

Келегорм рискнул и очертил здесь по лесу круг на полсвечи ходьбы, считая шаги и прислушиваясь, не шевельнется ли кто среди ветвей и под корнями деревьев. Пусто, ни следа, и запахи таяли. Детеныши где-то залегли, и можно искать их, пока в глазах не почернеет, либо пока они не замерзнут под своим кустом, или куда они там забились.

Собаки отчаянно не хватало.

Келегорм вызвал в памяти пьянящий запах крови — и двинулся повторять круг, обходя с подветренной стороны то место, где потерял след. Шел, склоняясь к земле, ловя токи сырого воздуха, что завивались между деревьев…

Пустота.

«Они здесь, здесь!» — подступало к горлу…

Еще раз, сказал он себе и расширил круг. Снег уже мешал идти — словно что-то добавляло веса, он глубоко проваливался в сугробы, цепляясь под ними ногами за корни и камни. Сам лес сбивает его с толку, уводит внимание, защищает своих от врага — только ума у леса нет, понять, что губит тех, кого хочет спасти, лес не может…

Вот оно! Теряющийся в сумраке ветерок донес едва слышный пряный аромат, не сколько для собачьих носов, сколько для чутья иного рода. Очертя голову, Келегорм бросился вперед, ломая и отбрасывая ветки, теряя и находя вновь воздушный поток, едва разбирая дорогу.

С разбегу он врезался в корявое дерево, едва успев повернуться здоровым боком и смягчить удар. Оглядел его, обошел кругом… разбросал снег под нависшими корнями у самой земли.

Здесь, свернувшись в один клубок и согревшись, детеныши заснули, укрывшись для тепла верхней одеждой. Они не прятались и не пытались провести погоню — они просто замерзли и устали, а потом мокрый снег засыпал их, подарив обманчивое чувство тепла. Скорее всего, сон тихо перешел бы в смерть не дальше, чем на следующий день.

Но теперь Келегорм безжалостно выволок щенят из убежища и встряхнул, прогоняя остатки дурманного сна. Невесть как он удержался, чтобы не поддаться порыву Зверя и не разбить им голову о ствол… От них пахло сырой шерстью одежд, мокрыми волосами, теплым домом — и сквозь все это пробивался пряный теплый запах живой крови рода Лутиэн.

«Щенята… — проворчал Хуан где-то рядом, как в старые времена. — Щенята грустной госпожи. Надо забрать их в тепло».

Зверь внутри молчал. Казалось, на его горле сомкнулись другие клыки, заставляя отступить.

— Ты кто? — спросил сонно детеныш из правой руки.

— Ты пришел за нами? — тем же голосом спросил детеныш из левой, цепляясь за рукав.

— Здесь холодно.

— А ты знаешь, где мы?..

«Волки меня сожри, да они не просто щенки, они мелочь, которой и семи солнечных лет нету! А еще, волки меня сожри, мелочь права, чтоб я сдох, если знаю, где мы находимся».

Щенки светились в сумерках, как никакие дети, виденные раньше. И снова ему показалось, что пламя Лутиэн разлили по двум хрупким подобиям, словно оно только приумножалось, растекаясь по сотворенному миру и раз за разом отливаясь в ее обличье заново, повторяя запах, свет, черты лица…

«Плохо смотришь, плохо чуешь! Они воняют потом, как человечьи дети, смотрят глазами получеловека… Моя добыча!»

Тонкая жилка билась на шее правого детеныша, хрупкой, на один укус. Он закрыл глаза, оскалился на мгновение и зажал детенышей под мышками, укрывая плащом. Если не смотреть и только сосредоточиться на запахе дома и пряностей, может, Зверь снова заткнется.

— Я пришел за вами, — сказал он хрипло.

— А ты кто? — повторил правый детеныш, шебурнув ногами под плащом. — Я тебя не знаю.

Щенячья назойливость бывает столь же невыносима, сколь смешна, и Келегорм порадовался, что вспомнил об этом только сейчас. А то может еще захочется разбить голову о ближайшее дерево… им или себе.

— Да, ты кто? — спросил левый щенок, высовываясь из-под плаща и цепляясь за кафтан, словно хотел залезть ему на плечи по-котячьи. — Почему у тебя одежда черная? Как тебя зовут?

— Турко. Сильный, — повторил он на синдарине.

— А почему ты нам помогаешь? Вы же сами напали.

— Тихо, — проворчал он. — Нужно выйти к реке, чтобы вернуться во дворец.

— Почему ты помогаешь? — эхом с другой стороны.

От щенят дурманяще тянуло Лутиэн, теплым домом, дымом очагов, и чувствовать это придется всю дорогу, впервые осознал Келегорм. Чувствовать запах чужого дома и слышать болтовню чужих щенят этой крови…

«Добыча» — сдавленно рычал Зверь.

«Мое», — фыркнул Хуан сквозь звериную шею.

«Дурень…» — тепло сказал Искусник из глубины памяти, словно никуда не исчезал, и стало немного легче.

— Почему? — тянули щенята.

— Тихо, — повторил он, встряхивая их. — Потому что отец попросил найти вас и вернуть во дворец.

Щенята взвизгнули хором с двух сторон.

— Он ищет нас? Ты отнесешь нас к нему?

— Мы вернемся во дворец. Сидите тихо.

«Тогда, наверное, доживете».

Следовало найти любой овраг и спуститься по нему к реке, другого способа он не видел. Снег валил все гуще, даже его свежие следы расплывались на глазах, и Келегорму казалось, что ветер метко швыряет мокрые комья прямо ему в лицо. Он ясно помнил путь по Дориату, взаимное положение реки, дороги и дворца, но где он по отношению ко всему этому, представлял лишь примерно, и стороны света определить стало невозможно. Даже когда рассветет, при таком снеге по солнцу ориентироваться не выйдет.

Никогад прежде с ним такого не бывало!

Помнится, кружа, он в одном месте проходил ложбину, вполне способную перейти в овраг. Келегорм восстановил в памяти последний круг, развернулся и побрел в сторону той ложбины, отворачивая лицо от ветра. Под весом детенышей его слегка перекашивало на левый бок, и шаги отдавались где-то под ребрами, но покуда все оставалось вполне терпимо.

— Турко. — Повторил правый щенок. — Я Элуред. А он Элурин.

— Мы не знаем, где река, — вступил снова левый. — Мы хотели убежать подальше от того злого, а потом вернуться к ней, но пошел снег и мы запутались.

— Мы очень испугались.

— Какой драуг вас понес по дворцу, когда пришли чужаки? — спросил Келегорм скорее у леса и снегопада, чем у щенят — как известно, щенятам не нужно вовсе никакого драуга, чтобы куда-то залезть, вылезти с другой стороны и убежать некстати.

— Мы испугались за отца и хотели помочь, — донеслось слева.

— Мы не хотели, чтобы нас отсылали с женщинами и детьми, как сестру! — возмущенно сказали справа.

Еще и сестра, Моргот побери этих торопливых полукровок аж с тремя детьми в неполную сотню лет!

— Можно подумать, ты бы усидел, — пробурчали слева ему в подмышку.

— Но потом мы увидели этих, в черном, огромных, и спрятались, а потом еще раз перепрятались, ближе к выходу.

— А потом тот здоровый злюка нас заметил и поймал.

— И утащил из дворца и пригрозил разрезать на куски, если мы туда вернемся, и мы убежали.

— Волк грязный! — храбро выругался щенок слева.

— Помойный! — немедленно добавили справа.

— Вонючий!

— Гавкучий.

— Тихо! — рявкнул Келегорм в который уже раз, спускаясь в ложбину. Ветер здесь притих, но и сумрак сгустился до непроглядного, и трудно было понять, куда снижается дно и снижается ли вовсе.

Почему он не убил короленыша сразу? Зачем позволил сказать о щенятах? Нет, еще хуже, за каким Морготом он потащился сюда выполнять его просьбу и теперь блуждает в лесу под щенячий скулеж? Так, кажется, дно едва заметно понижается влево, значит, повернем налево и будем надеяться, что это к реке…

— Почему ты сердишься? — спросил шепотом левый щенок.

— Ему плохо, Рино, — прошептал в ответ правый. — Ты что, не видишь?

— Почему ты всегда что-то такое видишь, а я нет? — возмутился левый.

— А ты не хочешь!

— Ты всегда кричишь, что тоже не хочешь!

— Зато ты кричишь что хочешь, а на самом деле никак не хочешь захотеть.

— А ты не хочешь не хотеть, что ли?

…Поваленное дерево выплыло из сумрака, а затем корни начали нещадно цепляться за ноги. И ветер вдруг развернулся и задул вдоль лощины, ухитряясь порой плюнуть в лицо Келегорму мокрым снегом. И сугробы стали глубже, щенков на землю так просто не спустить. Это нечто значило, но между всей кутерьмой внутри и снаружи он не мог понять, что именно, а идти становилось все труднее. Но дно лощины несомненно понижалось, под ногами чавкало и хрустело льдом, а значит, здесь появился ручей, и он приведет их к Эсгалдуину рано или поздно. Скорее поздно, с этими корнями и упавшими стволами, но приведет.

Когда Келегорм провалился в воду по колено в третий раз, в то же мгновение получил в лицо снежный плевок, едва не потерял равновесие и ощутил, как тупая боль ввинтилась под ребро, он все же решился сделать передышку. Пошатываясь, добрался к стене оврага, тянувшейся в обе стороны не хуже крепостной, и сел на первое, что показалось годным. Черная коряга скрипнула, но в труху не превратилась, и то ладно. Пригревшихся детенышей он опустил в сугроб, смутно надеясь, что те взбодрятся, начнут кидаться снегом и устроят прочие щенячества, но такого счастья Валар ему не послали. Один из щенков немедленно вскарабкался на корягу со своей привычной стороны и заглянул ему в лицо.

— Турко, почему тебе плохо?

А еще эти щенки тоже всегда пели на два голоса.

— Тебя побили за то, что ты решил нам помочь?

…Интересно, если одному запихать тряпку в рот, второй тоже заткнет себя тряпкой? Чтобы вместе с братом быть и в молчании?

— Нет.

— У тебя силы утекают. Тебя ранили?

— Я хочу помочь!

— Это я хочу помочь, меня учили! А у тебя все равно не получится.

— Охраняйте меня, — велел Келегорм коротко. Расстегнул кафтан и стал наощупь проверять перевязку.

— Я буду охранять! — грозно сказал левый щенок и вытащил нож, маленький кинжал с лезвием-листом, который, надо сказать, мог запросто воткнуть непрошеному спасителю в бок. И грозно уставился в темноту, держа его как меч. Молодец, охотник, похвалил Келегорм себя, даже не обыскал щенят, а детеныши зубастые уже, хоть и маленькие.

— И я буду охранять, — нахмурился правый. Почему-то зажмурился.

Повязка на боку промокла насквозь, пропитав заодно кафтан. И штанина ниже повязки до колена намокла тоже. И хорошо, если это все, и если в сапоге хлюпает торфяная вода ручья, а не сверху натекло. Пришлось достать нож, откромсать длинные ленты снизу от плаща, выжать перевязку и все перетянуть заново.

Долго отдыхать нельзя, понял он. Пока его не особо донимает боль — и Моргот или Валар уж знают, почему, пока не одолела слабость, пока он вовсе стоит на ногах — нужно двигаться. Потому что неспроста этот снег в лицо, сообразил он, наконец. Это ведь Дориат, хранимый лес, пропитанный волей Мелиан, будь он неладен. Майа ушла, ее воля слабеет, но что-то осталось и пытается укрыть жителей от нападавших — снегопадом, ветром, скрыть следы, помешать преследованию. Спрятать. Особенно — детей крови майа. Так спрятать, что готов засыпать их снегом, лишь бы скрыть от любого нолдо, потому что лес нападавших между собой не различит.

А если и различит, то его, Келегорма, первого утопят здесь под любой корягой, и не будут неправы.

— Тебя грызет волк, — испуганно прошептал Правый Щенок, не открывая глаз, и Келегорм вздрогнул. Ждал вступления второго голоса, но Левый Щенок Рино только пыхтел и грозно размахивал ножом перед черными кустами.

— Я знаю, — сказал он.

— Если он тебя загрызет, что будет? Он нас убьет?

Вот здесь осталось только головой покачать.

— А этого не знаю.

Детеныш подобрался ближе по коряге, все так же не открывая глаза, ухватил Келегорма за плечо. Казалось, он засветился еще сильнее.

— Не давайся ему, — попросил он. — Не бросай нас… с волком.

— Что? — Обернулся увлекшийся Рино.

…У Келегорма потемнело в глазах. Затихший было Зверь прянул, ломясь наружу, и окружающий мир исчез. Остался только он, Зверь и Хуан. Нет — только тень Хуана, растратившего силы и умалившегося, как растратил силы его хозяин. Зверь рядом с ним возвышался холмом.

«Отдай мою добычу», — сказал Зверь, вгрызаясь в грудь своего эльда.

Сквозь боль Келегорм сделал первое, что пришло в голову — сунул руку в огромную пасть, вытянул и выкрутил зверю язык, не давая совсем сомкнуть челюсти.

«Нет…» — выдохнул он. — «Только не твоя».

Казалось, это придало сил Хуану, и пес снова вонзил зубы в мохнатую шею.

Они боролись в жуткой тишине, ни рева, ни воя. Он скручивал язык твари так, что любой зверь давно уже вопил бы от боли и бился, а это даже не рычало — рычать и орать вскоре начал сам Келегорм, безуспешно пытаясь причинить твари хоть какую-то боль и еле стоя на ногах.

Потом в глаз Зверя вонзилась знакомая белоперая стрела, уйдя туда до оперения, и клыки разжались. Кто-то прикоснулся к нему теплым плечом, давая опору. И еще чьи-то руки его тормошили…

«Волкам — бой, братец», — весело сказала Арэдэль, как во времена веселой охоты на морготовых тварей. — «Хорошо, что последняя стрела сохранилась».

Мелькнуло в сумерке ее лицо, сменилось чужим воспоминанием — грустная и упрямая Арэдэль в темных одеждах, мчащаяся к северу, какой ее видели последний раз и сохранили в памяти разведчики Тол-Сириона.

— Турко, Турко!

…Детеныши вцепились в него с двух сторон, испуганно крича. Грудь и горло раздирал кашель, вспышками боли отдающийся в ране.

— Не уходи больше!

— Ты рычал!

— И ругался!

— Мы таких слов не знаем…

— Это у вас так ругаются?

— Мы тебя держали, чтобы ты не упал! — Заявил Рино с гордостью.

— Мы тебя долго не удержим… — Правый Щенок смотрел круглыми глазами со знакомым испугом, почти как молодой дурак Карнетьяро. Но притом упрямо держался, не отпуская ни руки, ни ворота кафтана. Глупый, непуганый щенок.

Мало времени осталось, понял Келегорм. И отдыхать ему не стоит. Обложен со всех сторон. Дорога и бег его измотают и ослабят, отдых отвлекает от бега и цели — стоит расслабиться, и он проваливается туда, к Зверю, поддаваясь его напору. Со щенятами на себе только вымотается быстрее.

— Да пошло все к Морготу! — Рявкнул он в темноту.

Подхватил щенят — они только охнули — и как только мог, поспешил дальше по оврагу.

— А папа говорил — к Морготовой бабушке, — сдавленно пискнул один из щенят. Кажется, Келегорм их перепутал, когда хватал, и как теперь отличить?

— А у Моргота есть бабушка? — спросил второй.

— У него же только отец… который всеотец…

— Который Эру…

— А может, у него была мама? У Эру?

— Есть мама!

— Почему есть?

— А что ей сделается, если она мама Всеотца? Будет быть, и все тут!

— Мне неудобно, и на живот давит…

— А ты держись за перевязь, как я.

— А с моей стороны ее нет!

— Тогда держись за ворот.

— Я буду мешать Турко!

— Турко, он тебе сильно будет мешать, если подержится за ворот?

— Глупый, он не будет тебе отвечать!

— А почему?

— Чтобы не сбиться со счета, при долгом беге надо шаги считать, мне дядя объяснял.

— А почему он мне не объяснял?

— А ты опять задумался и не слушал.

Корень, корень, камень под ногой, лужа под снегом, лужа, лужа, корень, немного твердого берега, корень над головой, который чуть не задел, камень… Проклятый овраг извивался драуговой кишкой, его стены становились только выше, и стремясь не думать, что их могут вести в ловушку, Келегорм и вправду начал считать — все то, что подворачивалось ему под ноги.

На второй тысяче сумерки стали наливаться серым утренним светом вместо ночной синевы. На третьей овраг извернулся еще раз и выплюнул их на берег Эсгалдуина, к непроглядно-черной воде, подтопившей низкий берег справа, и с непроходимыми глинистыми обрывами слева. Противоположный берег лишь смутно виделся через снежную завесу.

— Дориат, — только вздохнул Келегорм, отпустив щенят и позволив себе снова перевести дух, уперев руки в колени. Садиться не стал, да и негде было здесь.

«Моргот раздери эту реку и все колдовские штучки Мелиан».

Повязка, кажется, еще держалась.

— Вы видели эти места? Здесь есть брод? — обратился он к щенятам. Хуже всяко не будет.

Мелкие Элу притихли и переглянулись.

— Ну… — сказал один, — броды есть. И не один.

— Там, где река пошире разливается.

— Шире, чем здесь, — уточнил первый.

— Вполовину или больше.

— Еще был деревянный мост…

— …он выше дворца по течению.

— А ниже броды от дворца неблизко.

— Потому что холмы у реки объезжать надо.

— Но мы и так от дворца неблизко.

— Тогда и брод может быть недалеко.

— Идем, — велел Келегорм.

Он двинулся вдоль по течению размеренным шагом, чтобы не тратить время на отдых. Детеныши, радуясь свободе, побежали было вперед, но быстро утомились и вскоре просто рысили за ним, даже примолкли, чтобы поберечь дыхание. На них то налетал порывами ветер со снегом, то резко утихал, словно теряясь, и в эти мгновения можно было различить другой берег. И он Келегорму не нравился вовсе — там тоже выходили к реке крутые холмы, кое-где обрываясь отвесными скалами. Сложив в уме все, что узнал о Дориате, Келегорм понял, что положение их скверно и лучше не станет. Должно быть, река в этом месте прорезает целую гряду холмов, в одном из которых и выстроили Тысячу Пещер, холмов не слишком высоких самих по себе — но вдоль воды здесь не пройти что тем берегом, что этим. Только и разница, что на этом берегу сейчас вовсе нет никого — а на том где-то бродят беглецы из дворца и собираются уцелевшие воины.

Если он переправится через реку, размышлял Келегорм на ходу, можно попытаться обойти приречные холмы и вернуться к Менегроту, найдя приметный холм по огромному буку на вершине. Это если его не засыплет снегом и не заморозит. И не пристрелит случайный беглец серых. Руссандол будет упорно ждать и искать брата, несомненно, но такой поход у раненого отнимет много времени и сил. Даже если без детей.

В худшем случае, если он один двинется вниз по течению, и если не будет тревожить рану, то почти наверняка берегом Эсгалдуина выйдет к Сириону и спустится к южным границам Дориата. Наперегонки с беглецами, если они его не заметят и не пристрелят. Что он будет есть в неприветливом Дориате, без лука и стрел — неважно, продержится. При условии, что не откроется рана. А если откроется, то всяко можно сразу головой в Эсгалдуин…

В груди предостерегающе сжалось.

Ах да. Кто именно выйдет к южным границам Дориата или ко дворцу в его облике, тоже теперь сказать невозможно. И Келегорму на мгновение очень сильно захотелось головой в Эсгалдуин прямо сейчас. Чтобы наверняка.

«Эй, дурень, не говори мне, что ты струсил», — ехидно заметил голос Искусника. — «Все равно не поверю!»

Келегорм споткнулся на ровном месте.

Запыхавшиеся щенки замерли рядом, беспокойно глядя на него. Потом не удержались, дунули друг другу в разгоряченные лица пару раз, сдувая темные кудряшки, и захихикали.

— Смотри, вон там! — воскликнул вдруг правый щенок, указывая вперед в снежную завесу. Подняв голову, Келегорм успел заметить, как порыв ветра раздвигает белые занавеси и под ними мелькает плоский берег, отодвинувшийся в глубину, и белые перекаты на речных камнях. Брод все-таки нашелся.

Снежная пелена поспешно сомкнулась над рекой, но прятать сокровище было поздно.