Звезда на излом

Часть 6. Балар: Осколки. 1

Из той палаты сбежали даже лекари.

Услыхав об этом, Элуред решил, что все равно придется идти самому, и поднял себя с постели снова. Но сначала заглянул проведать невестку.

Гвирит дремала с детьми. Сейчас она уже не плакала во сне, но все равно щеки были красными. Девочки же спали, как и положено, и чем дольше это продлится, тем лучше.

Затем он поковылял, держась за стенку, в другое крыло, где разместили выживших верных Феанариони и тех, кто ухитрялся держаться рядом с ними. Впрочем, рядом с Рыжим, неизвестно, которым из двух, долго не выдерживал вовсе никто.

«Ни в чем удержу не знают…» — бросила одна из целительниц. Кстати, иатримские лекари ходить к красно-черным избегали все. Фалатрим тоже. Тихо считали, что поделом. Никого из них Элуред винить не мог. Только гондолиндрим и хитлумские целители работали здесь. Даже разносы, учиненные Маурвен, старейшиной хитлумских лекарей, не помогали.

Маурвен, конечно, не сбежала, но старший лекарь не может быть все время с одним раненым, забот слишком много. Тем более что именно здесь Маурвен помочь не могла вовсе: так уж сложилось, что эта целительница тела и знаток лекарской науки в деле исцеления души была на удивление слаба.

Боль заливала пустую малую палату, как стылая вода по осени. Та самая боль, которую Элуред никак не мог назвать для себя, стоявшая у него комом в горле, запирающая слезы.

Да может ли он хоть что-то сделать, если и себе сейчас помочь не может?

«Но я хотя бы хожу…»

Раны Рыжего Феанариона за эти дни почти не изменились, говорили лекари. Люди, и те исцелялись быстрее.

Рыжий не шевелился, скорчившись на постели. Не сознание и не беспамятство — полубред на грани их, в котором он застрял уже на несколько дней.

Подвинув к лежанке табурет, Элуред тяжело сел. Отдышался. И потянулся в осанвэ к Рыжему, с головой нырнув в этот стылый холод, пробирающий до костей.

Его предупреждали. Боль прошла насквозь, с головы до ног, высветив безжалостно его собственный разрыв. Сверху донизу через жизнь, как лист, разорванный пополам. Второй половины больше нет, не позвать и не прикоснуться мыслью, не почувствовать руку на плече… Нет того, кто всегда за тебя. Против холода, против страха, против чужаков… Даже против отца иногда. Против рабов Моргота — в последний раз…

Чужой последний раз в глубине боли ходил по кругу, не в силах остановиться. Темнота, приказ Старшего «Вперёд!» — рывок — свист стрел сверху — вспышка боли и крик Второго Рыжего рядом… Пустота пронизывает насквозь раньше, чем стрела, он зовёт и зовёт Второго, не в силах назвать пустоту правильным именем и даже вовсе ее назвать. Он видит ее, чувствует, знает — и не в силах обозначить словом. Не в силах позвать правильно.

И все повторяется. И снова.

«Тэльво!» — кричат рядом, из глубины. — «Тэльво!»

«Элурин», — шепчет сын Диора, ныряя туда, в глубину, на зов такого же лишённого части себя, как он сам. — «Элурин…»

«Ты не Тэльво!»

«И ты не Элурин».

«Кто это — Элурин?»

«Мой брат-близнец…»

«Где он?» — Хмурится напряжённо глубина.

Элуред замирает.

«Он… Он…»

«Говори!!!» — Кричит глубина.

«Он умер», — выговаривает Элуред через силу, через ком в горле.

«Врешь!»

«Его больше нет…»

И слезы прорываются наружу.

Он плачет как ребенок, размазывая слезы по щекам. Хочется спрятаться лицом в плащ сестры, но сестры нет, и никто не знает, где она. Он не может прийти со своим горем к отцу, потому что отца тоже нигде нет. Вокруг него пустота.

Элуред плачет, не скрываясь и не прячась — он уже спрятался везде, где мог, даже от самого себя вот прятался несколько дней…

Он один, потому что Элурина больше нет. И даже неизвестно, где брат, в палатах Намо или ушел путем людей! А вдруг брат потерялся до скончания дней, и он остался тут совсем один? Отец — сын двух смертных, хотя бы его судьба известна…

Глубина замирает и кричит, но Элуреда уже не удержать, и слезы льются рекой, пропитывая кафтан и повязку.

Глубина вопит, что он маленький плакса, а Элуреду наплевать. Разрыв по живому ужасно болит, и река из глаз бежит неудержимо, нет ему дела до чужих слов. Ему больно, и он просто плачет.

Глубина в ответ дрожит невыплаканными слезами. Нельзя, нельзя, нельзя плакать! Как ты не понимаешь! Ни на смерть отца, ни братьев, ни товарищей! Нельзя поддаваться слабости! Сопляк, мальчишка, болван!

«А я хочу и плачу, глупый ты…»

Беззвучный крик из глубины перешел в вой и сухие всхлипы.

Он снова здесь, в палатах целителей города Балар. Солнце давно село, его кафтан на груди и рукава совсем промокли, а рядом на койке давится злыми, неумелыми слезами ещё не очнувшийся толком Амрод, Амбарто, старший из двух, теперь Элуред это знает точно. А главное — беззвучного крика больше нет, в голове тишина.

Шатаясь, сын Диора сбегает прочь вдоль по стенке, боясь, что кинется на шею брату по несчастью, чтобы снова пореветь от души, и в ужасе от того, как они с Феанарионом похожи. Стали похожи сейчас.

Он ведь тоже был уверен, что плакать ему нельзя, раз уж остался старшим в семье.

«На несколько дней опоздал. А этот насколько, лет на пятьсот?..»

Потом лекари сказали, что Амрод проспал сутки глубоким сном, не забытьем и не грезой, и наконец, раны его начали затягиваться. Но прошло ещё полдня, прежде чем Элурин решился вновь туда сходить, ведь других хлопот и других раненых в палатах было предостаточно.

Несмотря на вчерашнее, а то и именно потому, ему было не по себе. И не он один побаивался непредсказуемых Феанариони.

Но перед тем опять зашёл к Гвирит. Та кормила грудью одну из дочерей и набросила на себя и нее платок, когда он открыл дверь. И все также тихо плакала, без всхлипов, у нее просто текли и текли слезы из глаз.

Кормила, обмывала дочерей, пеленала, полулёжа, чтобы занять руки, шила для них одежки вместо брошенных при бегстве — и плакала.

В этот раз Элуред сделал то, что ему давно хотелось сделать. Он сел рядом и заплакал вместе с ней. И сидел долго-долго, пока не склонилось снова солнце, глаза не сделались сухими и красными, а на душе не стало пусто до звона.

— Спасибо, — прошептала Гвирит. — Я совсем глупая, да, что не могу перестать?

— Это кто тебе сказал? — Элуред так возмутился, что даже плакать расхотелось.

— Это неважно…

— В следующий раз, — сказал оставшийся сын Диора, — возьми грязную пеленку и тресни это неважно по лицу, если оно слов не понимает. К твоим братьям я тоже доберусь потом. Объясню, кому тут нельзя плакать, а кому можно! И запомни, сестрёнка, они тебе не указ. Я предупрежу лекарей и служителей не пускать никого лишнего к тебе.

Он не решился ее обнять, но сжал руку Гвирит.

— Какой ни есть, а я здесь старший из нас, беглецов. Никто из твоей родни не указ ни тебе, ни мне. И тебе я это буду напоминать, сколько потребуется. Словом, бери грязную пеленку и гони их, пусть катятся в болото! В другой раз посылай сразу ко мне и закрывай двери.

Гвирит храбро хлюпнула носом, соглашаясь.

— Рэдо, тебе лежать надо… — Вздохнула она.

— А это уже мне решать, — сказал Элуред и бодро поковылял дальше.

Перед дверью в палату Амрода снова себе напомнил, что он здесь старший и лекарь. Не для праздного развлечения идёт туда.

Ну что, взъерошенный Первый Рыжий встретил его прицеливающимся взглядом и вопросом:

— Ты здесь был позавчера?

— Я.

— Ты какого драуга в мою голову полез, наглец?

Хорошее приветствие, Элуред даже растерялся.

— В голову я тебе не лез, — он уже привычно подошёл по стенке и присел на тот же табурет. — Это, знаешь ли, невозможно. Я пришел только туда, куда ты звал. Сам наглец.

— Я тебя не звал!

— Ты звал брата.

— И что?

— Я же тебя слышал все время. Сверху и через четыре палаты. — О том, что вблизи Амрода слышали все, кроме немолодых служителей-атани, он решил не упоминать.

— Почему ты?

— Потому что мой брат-близнец Элурин тоже погиб в Сириомбаре. Вместе с отцом. Я не мог даже перестать тебя слышать. Я пытался.

— И что теперь будешь делать? — Амрод сверлил его взглядом.

Элуред только фыркнул, чувствуя себя очень нелепо на этом допросе.

— Я, знаешь ли, теперь старший в этом приюте безумных. На мне девочка-вдова брата, которая родила сестёр-близнецов прямо на корабле по пути на Балар, да все иатрим и все сириомбарские хадоринги с беорингами. И потом мне идти и надирать уши родне невестки, которые посмели ей указывать поперек меня. А я целитель, раненых и обожженных здесь столько, что лекарей не хватает. Больше всего хочется поплакать побольше в кого-то старшего и умного, но я боюсь, Эрейнион и Корабел меня не поймут, а старшая лекарка Маурвен, сам понимаешь, сейчас сильно занята…

— Сестер-близнецов? — кажется, Амрод из этой беспокойной болтовни разобрал только одно, зато безошибочно. — Девочки близнецы тоже бывают?

— Теперь бывают.

«Что мы тут несём, а?..»

Они помолчали неловко — мрачный рыжий нолдо и растерянный темноволосый эльфинит.

— Что было в Гавани Сириона? — наконец спросил Амрод. — Со мной здесь почти не говорят.

— Разгром. Балрог и туча орков. Все, кого отсылали, смогли отплыть, но очень многие погибли, защищая их. Если бы не вы, нас взяли бы с наскока и перерезали вовсе… В дальней части города огнем отрезало несколько сотен воинов и твоего брата Маглора. Про них ничего не слышно до сих пор. Прошло почти шесть дней.

— Он жив, — отрезал Амрод. — Макалаурэ жив и цел, я уверен. Кто-то из наших ещё здесь есть?

— Десятка два, почти все тяжело ранены.

— Счастливец, — бросил Амрод с горечью. — Ты нужен и полезен. Мое дело бить вражьих тварей и только…

— Прямо сейчас я могу только выплакаться вволю и помогать лекарям, порой только советами. Первое и тебе советую.

— Засунь этот совет знаешь куда?

— Ты брату нужен.

— Для Макалаурэ я сейчас обуза.

— Что?

Элуред хлопнул глазами.

— Что? — эхом переспросил Амрод, не понимая.

— Брату. — Повторил медленно Элуред. — Твоему Старшему. Он тоже здесь. Что, тебе и это не сказали?

Даже у левой руки Амрода, даже сейчас, была хорошая хватка, надо сказать. Вцепился в ворот, дернул к себе.

— Говори!!!

— Не ори мне в ухо, — у Элуреда, хоть тресни, получалось говорить с Феанариони и убийцей только так, как он говорил с братом, и никак иначе. — Горло не напрягай, рана откроется, пропадут наши труды. Вот же молчуны, катран их укуси! Он всего через две стены от тебя.

— Я его не слышу! Совсем! Если ты лжешь… Тебя придушить мало!

Глаза Амрода, только что потухшие и отстраненные, горели теперь не хуже маяка.

— И не плюйся, — сказал ему Элуред. — Он очень тяжел и в себя не приходит. Рядом все время кто-то есть и зовёт его. Про него рассказывают вообще неслыханное — что он убил балрога, погнавшегося за Эльвинг, а потом порубил целый отряд орков в одиночку, прорываясь к гавани. Когда его принесли, он был весь в ожогах и в торчащих орочьих стрелах.

— А Карнистир?

— Карантир… погиб, отступая в гавань среди последних.

— Так. Через две стены направо или налево? — спросил Амрод деловито, отпуская Элуреда.

И вот здесь сын Диора впервые за последние дни испугался.

Младший Феанарион, потерявший прорву крови, поймавший три стрелы и, по-хорошему, до отхожего места дойти неспособный, поднимался, как гномьим тележным подъёмником толкаемый. Рывками. В два движения сел на койке. Сбросил ноги. Оттолкнулся, чтобы встать, опёрся о стену, сполз обратно. Повторил.

Его зажгли, как тот маяк, и навели на цель, будто стрелу. Теперь Амрод видел цель — и не желал видеть ничего другого. Даже себя.

— Ты с ума сошел?

— Слушай, братец по несчастью, или помоги, или не мешай, — отдышавшись после второй попытки ответил Амрод неожиданно спокойно.

Элуред посмотрел на эту длинную заразу — и подставил Амроду здоровое плечо. А то и вправду покалечится, дурень, лечи его сначала.

Рассудок напоминал, кто перед ним. «А как это должно отменить то, что я делаю?» — спрашивала другая часть Элуреда. Поскольку то, что он делал прямо сейчас, было большой глупостью, голос рассудка терялся и умолкал.

По стеночке. Небольшими шагами. Отдыхая через каждые несколько. Так они доползли до палаты тяжёлых и едва не упали внутрь на выходящую Маурвен.

— Почему лежачий бродит тут с видом несвежего покойника? — спросила Маурвен грозно.

— Потому что мой Старший здесь, и наши верные тоже! — голосом Амрода можно было иней на сталь наводить. Элуред на мгновение представил себе эпичную битву, вздохнул, проникся и сказал:

— Я разрешил. Остынь, госпожа старшая целительница. Я верю в твою способность устроить тут Битву Под Звёздами за его же здоровье, но свою голову ты ему не приставишь.

— Невыгодный будет обмен, — сказала Маурвен холодно — и подхватила высокого тяжёлого Амрода с другой стороны. Брякнули грязные скальпели в коробке на ее поясе. — Раз уж ты здесь, идём.

— Почему мне не сказали? — Амрод поколебался, но отказываться от ее помощи не стал. Сделал следующий шаг.

— Вот именно поэтому. Чтобы ты не убился немедленно об эти тридцать шагов, — фыркнула Маурвен. Возразить было нечего.

Элуред не горел желанием заходить сюда снова, а к беспамятному князю вчера и не подходил. Маэдроса он опасался и до того, по детской памяти, и по короткой встрече дюжину лет назад. Этот не будет звать никого, и аванирэ у него — стена брони. Не докричаться.

Лежащего в углу палаты, за занавесом, он даже не сразу узнал. Говорили, что и лекари его поначалу не опознали из-за ожогов. Впрочем, четверо, последними пробившиеся с князем из города, сильно обожгли лица и руки и не сразу смогли внятно говорить.

Ещё один нолдо с обожженным, распухшим лицом сидел сейчас у постели князя по левую сторону. К идущим он не обернулся.

Лёгкое одеяло нигде не касалось тела раненого: ткань держал каркас из тонких ивовых прутьев.

— Карнетьяро, ты? — спросил Амрод хрипло, и только тогда добровольный страж посмотрел на них и вскочил.

— Я, — голос был сиплый и повреждённый, но Элуред все равно его узнал именно по голосу, и по спине пробежал холод. Надо же было здесь оказаться вот этому!

— Расскажи, что произошло. Нет, подожди…

С последним шагом Амрод навис над раненым братом, заглянул ему в лицо. Вздрогнул, закусил губу.

— Опускай его, — распорядилась Маурвен, уловив, что порыв иссяк, страшный-ужасный Феанарион вот-вот грохнется, где стоял, и лучше бы не на брата в ожогах. Они осторожно усадили Амрода на пол, целительница жестами потребовала что-то у других — ей передали подушку. Ложиться тот отказался, тяжело привалившись к койке брата.

— Нельо будет в бешенстве, если ещё и без правого глаза останется, — выдохнул Амрод.

— Если ты встанешь ещё раз без разрешения, в бешенстве буду я, — предупредила Маурвен, — и твой удел тогда — пустая каша на воде до конца лечения. И к кровати привяжу.

— У меня теперь нет кровати, — хмыкнул Амрод, закрывая глаза.

— Будет!

— Не беспокойся, госпожа целительница, мы присмотрим, — пообещал сиплым шепотом адан с обгорелой бородой.

— И уложим, — зловеще прохрипел нолдо из верных феанариони, остриженный почти наголо, с тремя швами на голове.

— И колыбельную споём, — припечатал из угла знакомый голос. Эгалмот!

— Уговорили. Под ваш надзор, иначе кашу на воде получат все! — Бросила Маурвен, вылетая вон.

— А ты чего молчишь? — спросил Амрод, не открывая глаз.

— Если что понадобится, пусть мне передадут.

«А захочешь поплакать, приходи», — добавил он беззвучно.

Волна негодования, и потом усталая мысль: «Мальчишка, ты наглец».

«Ты не больно похож на старшего. И знаешь, невыплаканные слезы становятся ядом и отравляют душу, учили меня».

«Я не приму твоих поучений».

«А я предложений назад не беру».

Элуред закрыл за собой дверь, вздохнул устало и побрел — нет, не к себе. И не к аданским родичам. К госпоже Нэрвен, собиравшей лекарей в другом крыле Дома Целителей. Она наверняка откажется прийти сюда, но советом обычно помогала. Может быть, подскажет, как перестать видеть брата в этом сумасшедшем… Или как лечить того, кого избегают лучшие лекари острова и бывшего Сириомбара.

*