Затерянные в солнце

==== Глава 16. Шаг вперед ====

Ульх лежал в своем шатре на полу, навзничь, едва дыша. Все тело ломало, рвало на части, на лбу выступила испарина, а грудь поднималась так тяжело, словно кто-то навалил на нее кирпичей. Печурка давно догорела, а у него не было сил, чтобы вновь разжечь ее, и лютая стужа медленно пробиралась в его палатку сквозь тонкие брезентовые стены. Только ему было все равно.

Перед глазами в черноте проплывали странные видения. Страшная каверна, в которой бесновались тени, двенадцать расплывчатых фигур на самом дне, казалось, утопленные в звездных колодцах неба. От них распространялось ощущение леденящего кровь ужаса и неотвратимости, словно гора, что медленно заваливалась на голову Ульху. Он знал, что она раздавит его, и в то же время — верил, что этого не будет.

УЛЬХ.

Голос друга заставил зубы в деснах задрожать, зафонить, едва не выпадая. Ульх застонал в ответ. Сегодня хозяин держал его гораздо крепче обычного, сжав в своих железных руках и не давая продохнуть.

УЛЬХ, ВРЕМЯ ПРИШЛО.

— Сейчас, хозяин, — тихо проскулил он, пытаясь подняться с пола, но сил совсем не было. Руки казались мягкими, словно творог, и сколько бы он ни опирался ими о ковер под собой, толку не было никакого. — Сейчас. Только поднимусь.

Последние несколько часов его разумом владел друг. Заслонившись ото всех непроницаемым щитом из черной энергии, друг учил его в последний раз, показывая, что именно он должен сделать там, в каверне. Рисунок, что он создавал все это время, теперь обрел плоть и жизнь. Жирный паук в центре паутины с двенадцатью отростками лапок и девятью отростками на спине, семью длинными и двумя короткими, с каждым разом все больше обрастал плотью и жизнью, и теперь уже Ульх почти что видел прямо в центре этого черного сгустка улыбку друга. Глаза у него были черные, а рот — искривленным провалом в безнадежность. Друг все еще продолжал настаивать на том, чтобы Ульх отрастил последние два обрубленных у основания усика на спине у паука, но теперь уже не так сильно, как раньше. Хоть это было хорошо.

ТЫ ИЗМОЖДЕН, УЛЬХ. НО ЭТО ПОПРАВИМО. ОТКРОЙСЯ МНЕ, И Я ДАМ ТЕБЕ СИЛУ.

Ульх даже не знал, что хуже. Да, когда друг заполнял его изнутри, Ульх чувствовал себя абсолютно непобедимым и способным на все. Но при этом что-то внутри него в такие моменты умирало, и когда он вновь возвращался обратно в свое нормальное состояние, то чувствовал себя каким-то дырявым и ветхим, словно старая, годами пылившаяся в чулане тряпка. Впрочем, сейчас особого выбора не было. Друг требовал, чтобы Ульх поднялся на ноги, а своих собственных сил у него на это не было. Потому он только закрыл глаза, выдохнул и расслабился.

Что-то твердое и холодное втиснулось в грудь. Сразу же стало тяжело дышать, стало тесно в каждой клетке тела, словно что-то пролезало в него, ввинчивалось, заполняя собой. Одновременно с этим внутрь хлынул и Источник, и мощь потока была так велика, что Ульх задохнулся от блаженства и боли одновременно, прикрыв глаза и облизывая пересохшие губы. Теперь тело чувствовалось сильным и мощным, но чужим. Словно у Ульха было два тела: собственное, слабое и изможденное, и второе, мощное и полное сил.

ВСТАВАЙ, УЛЬХ. ВРЕМЯ ПРИШЛО.

Ощущая внутри себя холодный разум друга, Ульх оттолкнулся от пола и поднялся на ноги. Какая-то часть его в ужасе металась, пытаясь вырваться, выбраться из хватки. Другая отстраненно молчала, заставляя тело выполнять свою волю. Перед глазами вновь мелькнуло видение: каверна со странными отблесками на стенах, а вслед за ним пришло острое чувство, будто кто-то зацепил прямо за его позвоночник огромный железный крюк и тащит его на север. На этот раз время действительно пришло, и не идти туда Ульх не мог.

НО СНАЧАЛА МЫ ОТДАДИМ ДОЛГИ. ИДИ В ЛАГЕРЬ.

Ноги повиновались. Ульх подцепил с пола сумку с давно уже заготовленными в дорогу вещами, повесил ее на плечо и покинул свой шатер, ни разу не обернувшись. Что-то в нем хотело обернуться и последний раз взглянуть на свои вещи, на свою прошлую жизнь, с которой он сейчас прощался. Но друг крепко держал его и не позволил этого сделать.

Ночь была морозной и светлой. Мерцали с высоты звезды, медленно полз по небу обломок месяца. Ноги сами вели Ульха в сторону шатра царя, и он не сопротивлялся, потому что знал — будет хуже. Мыслей в голове тоже не было, лишь тяжелое присутствие друга, направляющего его словно марионетку. Только ниточками, которыми она была привязана к пальцам друга, была собственная душа Ульха.

Источник бурлил в нем как никогда. Ульх упивался ощущением небывалой мощи, которой никогда раньше не знал. Оказалось, что странным образом друг тоже способен Соединяться с Источником. И сейчас именно он через Ульха держал энергию. Самостоятельно столько Ульх не смог бы удержать никогда, его бы просто сожгло дотла на месте в ту же секунду, как он рискнул бы тянуть так много. Но друг был гораздо сильнее его, и дарил ему это блаженство, а потому Ульх просто делал так, как тот хотел.

Повсюду раздавались приглушенные голоса, метались огни, и Ульх рассеяно поднял голову, оглядываясь по сторонам. Мимо куда-то спешили наездники вельдов, переговариваясь между собой. В такой поздний час их не должно было быть так много на протоптанных в снегу дорожках между палаток.

УЗНАЙ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ.

Ульх послушно кивнул и медленно побрел в сторону двух стражников, совещающихся между собой приглушенными голосами возле ближайшей палатки. В голове была странная звенящая тишина, и от этого Ульху было страшно.

Стражники еще издали заметили его, вздрогнули и склонились перед ним в поклоне. Оба они испытывали страх и отвращение, глядя на него, впрочем, как и многие другие вельды, которых он встречал в последние дни. Близость друга позволяла Ульху особенно остро чувствовать такие вещи, но ему было плевать на их презрение. Единственным человеком, который был важен Ульху, стал его ученик Дардан. Тот разделял его путь, следовал за ним, слушал его и не испытывал никакого отвращения. И этого было вполне достаточно для того, чтобы не чувствовать себя одиноким.

— Доброго вечера, Черноглазый! — прогудел один из стражников, не поднимая головы. Второй смотрел в сторону, не желая глядеть Ульху в лицо.

— Что происходит, дети мои? — Ульх не узнал собственный голос: сейчас тот звучал глубоко и как-то раскатисто.

— В лагерь прибыл Сын Неба со своими спутниками, — сухо ответил первый стражник. Говорить ему совершенно не хотелось, но по этикету он не имел права не ответить на прямой вопрос главы Черного Дома. — Также возле границ лагеря замечены три анатиай. Сын Неба и царь Небо направились к посадочной площадке макто.

ПРИШЛО ВРЕМЯ МСТИТЬ, УЛЬХ.

— Где спутники царевича? Среди них Черноглазый Дитр, покушавшийся на мою жизнь. Я должен задержать его, — проговорил Ульх, отстраненно замечая, что друг диктует ему, что говорить.

— В шатре начальника стражи, почти возле самого шатра царя, — вельд махнул рукой в сторону, так и не поднимая глаз.

Проводить Ульха или помочь ему с задержанием Черноглазого Дитра он не предложил, но это было уже и неважно. Все было неважно. Сейчас он закончит здесь свои дела и отправится на север, положить конец всему этому бесполезному спектаклю, который эти дураки называли своим миром. И тогда в мире воцарится абсолютный порядок.

Отвернувшись от вновь согнувшихся в поклоне стражников, Ульх зашагал в сторону шатра царя. Сразу же за спиной возникло ощущение черного огонька того самого ведуна, что следил за ним все это время. Ульх улыбнулся, чувствуя наслаждение. Наконец-то ему ничто и никто не помешает убить этого выскочку, решившего, что имеет право следить за главой своего Дома. Наконец-то он сможет оставить этот опостылевший лагерь, этих ничтожных людишек и отправиться выполнять великую миссию, ради которой и был рожден.

Я ДАМ ТЕБЕ НАСЛАДИТЬСЯ МЕСТЬЮ СПОЛНА, МОЙ ДРУГ. ТЫ ЗАСЛУЖИЛ ЭТО. ПРИШЛО ВРЕМЯ ОТДАТЬ ВСЕ ДОЛГИ. ПРИШЛО ВРЕМЯ ЖАТВЫ.

Ульх кивнул, чувствуя, как внутри зарождается горячая, пульсирующая толчками жажда. Его звало приключение и великий долг, ничто не могло остановить его.

Оживление в лагере нарастало. Мимо пробегали вельды, перекрикиваясь между собой. Издали, со стороны посадочной площадки макто, затрубил рог, но Ульх шел в другую сторону. Впереди среди темных рядов палаток виднелась одна покрупнее — шатер начальника стражи. Внутри горели жаровни, и приглушенный свет манил Ульха, будто горящая лампа светлячка.

Возле входа в палатку стояли стражники. Они кивнули Ульху, и он ответил им, склонив голову, а потом завернул за угол палатки и остановился, делая вид, что копается в своем поясном кошеле. Никто не смотрел в его сторону, никому не было до него дела, разве что черному огоньку, что замер где-то в отдалении среди шатров. Вот и славно. Ульх улыбнулся и внимательно прислушался к голосам изнутри шатра.

— …Это из-за тебя нам пришлось нестись в проклятый Кренен так, словно у нас пятки горели, и Бьерн едва не сгинул от волнения за твою глупую шею за Гранью! Из-за тебя и твоего полнейшего идиотизма вы потерялись в том облаке над городом, и в результате он заработал дикость! Все это и даже больше — твоя вина и только твоя, поэтому закрой свой рот хоть на секунду и дай мне подумать!

Голос был довольно знакомым, и Ульх прищурился. Но гораздо важнее было то, что именно он говорил. Название «Кренен» что-то растревожило в его памяти, но что именно, Ульх в точности припомнить не мог. Возможно, оно было созвучно чему-то, о чем он раньше слышал. Может, какой-то из эльфийских городов, мало ли их на свете? Гораздо интереснее был термин «Грань». В самых старых и пыльных фолиантах из хранилищ Черного Дома Ульху несколько раз встречалось название этого рисунка, но описаний его не было. Как не было и ни одного живого ведуна в Эрнальде, который бы знал его. Это что же, получается, Дитр каким-то образом умудрился-таки возродить старое знание? И если так, то следовало подумать, как заставить его поделиться своим секретом. Сейчас Ульху это было бы очень кстати.

НЕ ТОРОПИСЬ, УЛЬХ. ТЕБЕ ЕЩЕ РАНО ИДТИ ЗА ГРАНЬ, ДА ЭТО И КРАЙНЕ ОПАСНО ДЛЯ ТЕБЯ. ТЫ ОТПРАВИШЬСЯ НА СЕВЕР НА МАКТО.

— Но, хозяин, так мы бы сэкономили много времени, — тихо пробормотал удивленный Ульх. Ему казалось, что друг так рвется на север, что будет использовать любую возможность, чтобы хоть как-то сократить время в пути. Вот только он, почему-то, был против, причем очень против. Внутри Ульха возникло стойкое чувство неудовольствия.

ТЫ ПОЛЕТИШЬ НА МАКТО, УЛЬХ. ЗАБУДЬ ПРО ГРАНЬ.

Гадая, в чем же дело, Ульх вновь прислушался к происходящему в палатке. Кое-что еще зацепило его внимание: судя по всему, один из наездников, приятелей Сына Неба, заработал дикость. И это тоже можно было использовать в своих целях.

— …И чем он помог-то кроме своей бесполезной болтовни? Кроме вечного метания, воплей, протестов? Что он сделал-то? Может, лекарство от твоей дикости? Или может через Грань нас провел? Или лечил тебя силой Источника, чтобы ты не сошел с ума? — Ульх наконец-то узнал этот голос: Кирх, сын Хранителя Памяти Верго.

Он ощутил легкий интерес. Мальчишка говорил надрывно и горячо, судя по всему, в данный момент спутники Сына Неба ссорились. Теперь нужно было решить: стоило ли прямо сейчас убить их всех или нужно было выждать лучшего момента?

НЕ РИСКУЙ ПОНАПРАСНУ, УЛЬХ. УБЕЙ ТОГДА, КОГДА БУДЕШЬ УВЕРЕН В ТОМ, ЧТО ЭТО НЕ ПОМЕШАЕТ ТЕБЕ ДОБРАТЬСЯ ДО КАВЕРНЫ.

— Да, хозяин, — тихо пробормотал под нос Ульх, чувствуя резь в висках.

Голоса в палатке нарастали, и Ульх внимательно прислушивался. Он чувствовал недалеко, буквально за стеной шатра, черное свечение огонька дара Дитра, и от этого руки так и чесались ударить неожиданно и страшно. Щенок посмел восстать против него, посмел учить его, как следует поступать, потом еще и сбежал от его власти и кары, спутал ему столько планов. Он заслуживал смерти гораздо больше, чем все остальные.

— …Это лекарство у тебя хреновое, вот и все! — крикнул через стену молодой сильный голос.

— Сам ты хреновый! — огрызнулся сын Хранителя. — Оно просто не до конца доработано. Но это еще не значит, что оно не действует.

Ульх внезапно застыл, прислушиваясь еще внимательнее и прокручивая в голове весь их предыдущий разговор. Он правильно понял, и речь шла о том, что Кирх придумал лекарство от дикости? Вот это новость! Рецепт микстуры был потерян очень много лет назад, и воссоздать ее так и не удалось. К тому же, в ней был некоторый природный дефект: принимающие ее вельды привыкали к ней и самостоятельно бороться с дикостью уже не могли, а на тех вельдов, что долго жили без нее, микстура действовала самым отрицательным образом. Они просто сходили с ума и теряли над собой контроль. И теперь этот щенок…

ДОБУДЬ МИСКТУРУ, УЛЬХ, — настоятельно приказал в его голове голос друга. — И ТОГДА ТЫ СМОЖЕШЬ ОТОМСТИТЬ.

Ульх вновь ощутил глубокое горячее удовлетворение. И это была правда. Если мальчишка сделал лекарство, да еще и не доработал его, то для любого вельда с дикостью, который до этого справлялся с ней самостоятельно, это лекарство становилось ядом. А у Ульха на примете как раз был один такой вельд.

ТЫ ОТВЛЕЧЕШЬ ЭТИМ ИХ ВНИМАНИЕ, И ТВОЕГО УХОДА НИКТО НЕ ЗАМЕТИТ.

Друг был прав. Ульх улыбнулся под нос и принялся ждать. Буквально через несколько минут его ожидания оправдались: спорящие в палатке вельды покинули ее по зову Хранителя Памяти Верго. Черноглазый подумал о том, насколько символично все происходящее: теперь получалось, что это Верго убил Ингвара, а не Ульх. Обратившись к Источнику, он призвал тонкую нить Воздуха и разрезал ей, будто бритвой, туго натянутую парусину шатра сверху донизу. Все необходимо было сделать быстро, потому он протиснулся внутрь шатра и сощурился от яркого света.

На коврах на полу небрежно лежали покрытые степной грязью узлы спутников Сына Неба. Ульх опустился на колени и принялся шарить в узлах в поисках того, что ему было нужно. Первые две сумки не дали ничего: там были лишь всякие необходимые в походе мелочи, остатки крупы и грязное тряпье. А вот в третьей сумке громко звякнуло, и черноглазый широко улыбнулся, выуживая оттуда маленький пузырек, плотно закрытый пробкой. Внутри него была прозрачная золотая жидкость, слегка светящаяся в темноте. Спрятав пузырек за пазуху, он быстро покинул шатер и вновь задействовал Воздух, сшивая прореху в его стене с помощью своих сил.

Оглянувшись по сторонам, Ульх убедился, что за ним никто не следит. Да и вельдов рядом не было: большая их часть спала, остальные направились полюбопытствовать к посадочной площадке для макто, куда ушли царь с наследником. Лишь недалеко от себя он чувствовал маленькое черное пятнышко дара вельда, которого приставили следить за ним. Впрочем, это было уже неважно. Еще немного, и не будет уже никого, кто смог бы помешать ему.

Развернувшись, он быстро зашагал к походному шатру царя Небо. Дорогу туда Ульх знал как свои пять пальцев и мог бы дойти даже с закрытыми глазами, слишком уж часто бывал там. В последнее время, правда, нет: друг требовал все внимание себе, заставляя его каждую секунду проводить в изучении рисунка, который он кропотливо передавал Ульху. Но до этого Ульх успел провести здесь гораздо больше времени, чем ему бы хотелось.

Царь Небо был дураком, амбициозным воякой, не думающим ни о чем, кроме священных походов. Впрочем, в последнее время это играло только на руку Ульху: царя совсем замучили его советники и постоянные передряги с каганами, и он почти не обращал внимания на главу Черного Дома, ограничившись приставленным к нему соглядатаем. И это вполне устраивало Ульха.

Стражники покинули свои посты возле входа в палатку Ингвара, и Ульх ощутил, как глубоко внутри него разливается удовлетворение друга. Оглядевшись и удостоверившись, что никто его не видит, Ульх шмыгнул в шатер, пригибаясь, чтобы за шелковыми ширмами не было видно его тени.

В шатре остро и сильно пахло Ингваром. У него был какой-то особенный запах: бешенства, неукротимой воли, звериной силы. Теперь, когда друг в его голове позволял Ульху острее ощущать эмоции окружающих людей, он чуял это особенно ярко. Запах царя пропитал все помещение, но особенно он был силен в его дальнем конце, у самой жаровни, над которой на простой конфорке стоял большой чайник. Но это было не совсем то. Чай Ингвар пил только в своем собственном шатре, а его позор должны были увидеть все вельды. Пошарив глазами вокруг, Ульх приметил походный мех царя, наполненный эльфийским вином, и широко улыбнулся, вытаскивая из поясного кошеля флакон с микстурой от дикости. Вот это подойдет, это будет как раз кстати.

Вытянув пробку, Ульх осторожно перелил содержимое флакона внутрь меха.

КТО-ТО СЛЕДИТ ЗА НАМИ, — вдруг предупреждающе проговорил в его голове друг, и Ульх прислушался, навострив чуткие уши.

Огонек черного дара того, кто все это время следил за ним, сейчас замер в нерешительности у самого входного клапана палатки царя. Ульх ощутил лютое, сводящее с ума бешенство. Это ничтожество ходило за ним попятам несколько месяцев, наблюдало за каждым его шагом, только и делало, что путалось под ногами. Оно посмело бросить вызов главе своего Дома и предать его, перейдя на сторону царя.

УБЕЙ, НО ТИХО, — разрешил друг.

Ульх расплылся в довольной улыбке и открылся Черному Источнику. Мощь хлынула в него невероятной волной, огонек резко отдернулся назад от шатра царя, но было уже поздно. Ульх моментально вытянул из Источника необходимые ему нити, составил рисунок Сети и набросил ее на соглядатая, а потом с помощью Воздуха втащил его внутрь шатра.

Черноглазый Бруго застыл у самого порога не в состоянии пошевелиться, тяжело дыша, спеленатый по рукам и ногам нитями Воздуха, что были крепче стали. Он все равно дергался, пытаясь вырваться, и его благородное лицо искривилось от презрения при взгляде на Ульха.

— Что ты здесь делаешь? — резко бросил он, вскидывая свой широкий подбородок и глядя на Ульха так, будто тот вломился в его шатер. — И по какому праву нападаешь на меня, Черноглазый?

— Замолчи, червь, — проговорил Ульх, наслаждаясь тем, как сладка месть, как она перекатывается внутри него, словно теплые волны Хлая. — Ты — предатель, ты посмел восстать против своего первого, и за это ты заплатишь жизнью.

Глаза Бруго расширились, а в следующий миг жгут из Воздуха прошел прямо в его грудь, с силой сжал сердце, и оно лопнуло в груди, будто переспелая дыня. Ульх не отпускал нитей, наслаждаясь тем, как корчится в предсмертной агонии Бруго, как кровь разливается внутри его тела.

НЕ ОСТАВЛЯЙ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ, — приказал друг, и Ульх ощутил горькое разочарование. Он так хотел подольше насладиться местью, уж слишком долго этот Черноглазый предатель изводил его.

ПОЗЖЕ. ПОСЛЕ ТОГО, КАК ДЕЛО БУДЕТ СДЕЛАНО. ОТРАВИ ИНГВАРА, УХОДИ ОТСЮДА, И ТОГДА Я ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ПОЧУВСТВОВАТЬ ВСЮ ИХ БОЛЬ.

Низко поклонившись и тихонько бормоча под нос благодарности другу, Ульх подтащил тело Черноглазого поближе к себе прямо по воздуху, потом поднял его над жаровней и запустил внутрь Огонь. Никакого сложного рисунка и не требовалось: лишь обычная стихия и ничего больше. Тело моментально обуглилось изнутри и рассыпалось пеплом, опавшим прямо в жаровню. Жар был таким, что даже от костей и железных деталей одежды Бруго не осталось ничего. Ухмыльнувшись, Ульх собрал горький запах паленого мяса в воздухе, слепил его в ком и вышвырнул сквозь входное отверстие палатки, а потом вышел следом.

Он шел в глубоком снегу мимо полутемных, подсвеченных жаровнями шатров вельдов и ухмылялся себе под нос. Все это он видит в последний раз, и совсем скоро ничего этого больше не будет. Только бесконечный покой и красота.

Какая-то фигура ждала его с узелком на спине у самого крайнего ряда палаток, и Ульх знал, — это Дардан. Ноги сами ускорили ход, а внутри тепло разлилось то самое, незнакомое ему доселе чувство, которое теперь возникало так часто при взгляде на единственного мудрого вельда города Эрнальда. Ульх так долго искал его и уже давно отчаялся найти. И теперь, в день его величайшего триумфа, он будет не один.

Дардан, как и всегда, низко поклонился ему, а потом приглушенно спросил:

— Час пришел, Черноглазый?

— Да, сын мой, — кивнул Ульх, давя в себе желание дотронуться до теплого плеча его ученика.

— Я могу отправиться с вами, мой учитель? — в глазах Дардана горело неистовое пламя надежды.

— Конечно, сын мой, — кивнул ему Ульх. — Вместе со мной ты увидишь рассвет нового мира. Слишком долго уже мы ждали этого.

— Да, учитель, — низко склонил голову Дардан, а потом хрипло добавил: — Благодарю вас за эту возможность!

— Благодари себя за свою мудрость и терпение, — отозвался Ульх, благосклонно кивая ему. — За то, что ты нашел в себе силы увидеть свет там, где есть лишь тьма. А теперь пойдем. У нас не слишком много времени.

Вдвоем они зашагали к посадочной площадке макто, две тени на фоне усыпанного звездами неба.

В шатре Хранителя Памяти Верго было тепло и пахло пылью, книгами, крепким чаем. Бьерн всем носом вдыхал этот запах и улыбался. В Небесной Башне всегда так пахло, да и от самого Хранителя Памяти тоже. Он помнил этот запах с самого детства, когда Кирх приглашал их, совсем еще маленьких, поглядеть на старинное оружие в хранилищах Башни, а потом кормил вареньем и овсяным печеньем. Бьерн и тогда-то понимал, что попал туда не потому, что так уж нравился сыну Хранителя, а только из-за своей дружбы с Тьярдом. Кирха, казалось, вообще ничего на свете не интересовало, кроме маленького царевича, и с его друзьями он общался лишь потому, что Тьярд без них никуда не ходил. Со временем, осторожный и замкнутый Кирх все-таки начал общаться и с Бьерном, но всегда подчеркнуто отстраненно, не давая тому подходить слишком близко к себе и уж точно не открывая перед ним свою душу. Он был похож в такие моменты на перепуганного жеребенка на длинных ногах, что ужасно хочет понюхать сидящую на цветке пчелу, но не решается выходить из-под мамкиного бока. Бьерна всегда это слегка веселило, но вслух он своих мыслей не высказывал: не хотел задеть ранимого и обидчивого сына Хранителя.

Совместное путешествие все же немного сблизило их всех, даже Кирха с Лейвом. Им просто некуда было деваться друг от друга и приходилось хоть как-то общаться в замкнутом пространстве лагерной стоянки, и все их общение постоянно перетекало в перебранки. Бьерну это уже порядком надоело, но поделать он ничего не мог. Благосклонность Кирха из всех друзей Тьярда распространялась лишь на Бьерна, до всех остальных он изредка снисходил, но не более того. Естественно, что такое положение дел не могло не бесить Лейва, любимчика публики, привыкшего всегда быть в центре внимания. Так что скандалы происходили регулярно.

В последнее время, правда, Лейв как-то изменился. Бьерн осторожно приглядывался к нему и все боялся верить в то, что видел. Лейв стал как-то нежнее, мягче, спокойнее. Нет, он не перестал постоянно ко всем цепляться и нести околесицу, но теперь он все больше времени проводил рядом с Бьерном, будто стремясь быть поближе к нему. Поначалу Бьерн списывал это на свою вновь приобретенную дикость и на то, что Лейв винит себя в этом. Вот только что-то подсказывало ему: дело в другом.

Глаза Лейва стали мягкими, как топленый шоколад, что так редко, но все-таки завозили с юга эльфы. Теперь он чаще говорил приглушенно и как-то странно улыбался Бьерну, и от его улыбки волосы на загривке у Бьерна вставали дыбом. В этой улыбке не было обычного хвастовства, не было флирта, не было дурашливости. Нет, в ней была нежность.

Сначала Бьерн уговаривал себя, что ему кажется, что он все это придумал себе, ведь столько лет ждал, когда же наконец Лейв разглядит его среди толпы своих обожателей. Но что-то внутри него сжималось и трепетало каждый раз, как Лейв оказывался рядом, и Бьерн буквально каким-то звериным чутьем понял: Лейв разглядел. Он все чаще стремился случайно коснуться Бьерна, проявлял о нем невиданную заботу, защищал его ото всех, словно лучшие друзья могли ему навредить. И это было связано вовсе не со смертью его макто, и не с дикостью, и не с тяготами похода. Что-то неуловимо изменилось между ними, и Бьерн только и делал, что целыми днями благодарил всех святых, к кому только мог обратиться, за то, что Лейв наконец понял.

Правда вот, что делать дальше, Бьерн не знал. И дело было даже не в том, что он никогда раньше не заводил отношений и не подпускал к себе никого из молодежи, потому что одна мысль о близости с кем-то другим, кроме Лейва, внушала ему отвращение. Дело было в дикости. Приговор висел над Бьерном, словно тяжелый остро отточенный ятаган, грозя упасть в любую минуту и обрубить все с таким трудом выстроенное, такое выстраданное будущее. Простая правда была в том, что Бьерн мог умереть в любой момент. И не только умереть. Обычно, дикие вельды перед смертью теряли разум и жестоко уничтожали всех близких себе людей, всех окружающих себя вельдов без разбору. И от одной мысли, что он мог даже не нарочно, причинить вред Лейву, на лбу у Бьерна выступал холодный пот.

Бьерн прекрасно осознавал свою силу и чувствовал, что дикость только увеличила ее. Он и раньше-то был гораздо крупнее всех своих товарищей, гораздо выносливее их, недаром же в качестве оружия выбрал цеп, а им сражались только очень немногие наездники вельдов. Лейв был слабее его, как и Тьярд, как и большая часть окружающих его наездников, а прибавившаяся к его силе дикость делала Бьерна теперь по-настоящему опасным. Что будет, если лекарство Кирха не поможет? Ведь он не доработал его до конца. Да, оно помогало Бьерну и прогоняло прочь приступы внезапной ослепляющей ярости и боли в руке, но пока так до конца и не излечило его. И могло никогда не излечить. И что если он разделит свою судьбу с Лейвом, понадеявшись на силу микстуры, а через несколько лет все-таки выйдет из-под контроля и убьет собственного мужа? Что тогда?

Он не мог контролировать себя даже сейчас, когда просто находился в окружении друзей, при том, что никто его не дергал, не провоцировал, и все проявляли крайнюю заботу и доброту по отношению к нему. Бьерн не мог смотреть на макто под другими наездниками. Каждый раз, когда он устраивался в седле Ульрика за спиной Лейва, ему приходилось до боли сжимать зубы и впиваться ногтями здоровой руки в ладонь, чтобы не заорать от терзающей грудь боли. На том месте, где когда-то был теплый шарик души его друга-макто, теперь образовалась сосущая холодная пустота, и каждую ночь Бьерну снились золотые глаза, что в последний раз в невероятной мольбе и муке смотрели на него, прося защитить. А он не смог ничего сделать, он лишь убил собственного друга, купив этим свою жизнь.

Бьерн знал о том, что наступит день, и эта боль померкнет, перестав быть такой острой. Он слышал от других наездников, что пережить боль связанного с собой макто можно, что со временем она утихнет, оставшись лишь тоскливым воспоминанием о присутствии чужой жизни внутри тебя. Вот только у Бьерна не было этого времени. Дикость поджидала каждой его ошибки, каждого мгновения слабости, чтобы запустить свои окровавленные яростные пальцы в его мозг и превратить в безжалостное чудовище, сметающее все на своем пути. Все и всех.

Я не могу любить тебя. Бьерн взглянул на стоящего рядом Лейва. Тот почувствовал его взгляд и улыбнулся Бьерну самой теплой и лучистой из всех своих улыбок, такой специальной, адресованной лишь ему одному. А Бьерн в ответ только опустил глаза. Прости, но я не имею права любить тебя. Потому что я хочу, чтобы ты жил.

— Вот вы и вернулись, дети мои, — голос Верго вырвал Бьерна из размышлений, и он повернулся к поднявшемуся им навстречу из глубокого раскладного кресла, устланного выделанными шкурами овец, Хранителю Памяти. — Иртан не оставил нас.

Бьерн взглянул на Верго и отметил про себя, что тот сильно изменился за последние месяцы. Хранитель выглядел усталым и постаревшим, лицо его осунулось, плечи опустились так, будто на них лежала неимоверная тяжесть. Теперь уже бросалось в глаза, что пика своей зрелости Верго уже достиг, и к нему медленно приближается старость, пока еще бредущая вальяжно, нога за ногу, но уже раздвинувшая губы в хищной улыбке, понимающая, что жертва никуда не уйдет. Больше морщин теперь пересекало лицо Верго, больше серебристых нитей вплелось в длинные когда-то черные, как вороново крыло, волосы. Вот только взгляд остался все таким же юным, горящим и смешливым, будто первый весенний ручей.

И еще что-то новое было в нем. Великое спокойствие, умиротворение и тишина расходились в стороны от Хранителя, словно круги на воде от упавшего на дно камня. Будто он наконец-то сбросил с себя невыносимое напряжение и теперь только дышал всей грудью, жадно глотая свежий воздух. Возможно, так оно и было на самом деле. Теперь Бьерн точно был уверен, что весь этот поход Верго задумал и осуществил их руками, что каждый их шаг был продуман им до мельчайших подробностей. Потому сейчас он низко поклонился Верго, чувствуя глубочайшую благодарность. И дело ведь было не только в том, что Верго спас народ вельдов. Дело было в самом Бьерне. Пусть я и заработал дикость, но напоследок, благодаря тебе, я смогу насладиться тем, чего так давно хотел: небезразличием любимого человека.

Один за другим, все его спутники тоже поклонились Хранителю Памяти, а тот только негромко рассмеялся:

— Встаньте ровно, дети мои. Не вы должны мне кланяться, а я вам, — в дополнение к своим словам он низко склонил перед ними голову, и Бьерн затоптался на месте, чувствуя глубочайшее смущение. Щеки Лейва тоже полыхнули алым. Верго разогнулся и взглянул на них со своей вечной прячущейся под густыми ресницами улыбкой. — То, что вы сделали, позволит спасти наш народ. И это неоценимо.

— Мы сделали лишь то, что ты задумал для нас, отец, — улыбнулся в ответ Кирх, и Верго церемонно кивнул ему, сложив руки в рукава своего светлого свободного одеяния, поверх которого была наброшена телогрейка из овечьих шкур.

— Это не умаляет самого поступка. Ты так не считаешь, сын мой? — Верго внимательно взглянул на него, потом обвел глазами всех их. — Садитесь к огню и разделите со мной трапезу. Думаю, с дороги вы все голодны, как волки.

— Благодарю, Хранитель, это было бы очень кстати! — сразу же отозвался Лейв, бесцеремонно плюхаясь на ковры поближе к теплой печурке в центре комнаты. Кирх поджал губы, глядя на него, а потом тоже опустился рядом.

Бьерн уселся подальше от печурки: с некоторых пор ему было сложно находиться возле источника тепла. Как только дикая рука хоть чуть-чуть согревалась, в ней начинало немилосердно колоть, и слепая ярость поднималась изнутри существа, едва не завладевая всем им. А сейчас ему хотелось хоть немного погреться душой в обществе старых друзей и человека, что был на их стороне. Пожалуй, одного из немногих вельдов, которые будут разделять их взгляды, как только Тьярд официально объявит о том, что заключил мир с анай.

— Я тут слышал кое-что, — проговорил Верго, присаживаясь перед ними и выуживая откуда-то из-под своего кресла слегка запыленные чашки. Бьерн улыбнулся: в Небесной Башне посуда всегда была пыльной, даже если ее только что вымыли, и оттого, что ничего не изменилось даже здесь, ему было хорошо на душе. — Стражники болтали какую-то чепуху про крылья у Сына Неба за плечами. Не расскажите ли вы мне, в чем там дело?

Вельды закивали, и Кирх принялся скупо пересказывать события, произошедшие с ними с момента вылета из Эрнальда. Бьерн рассеяно слушал его, чувствуя, как веки наливаются усталостью. Тепло печурки, такое долгожданное и родное, запах книг и пыли из его детства, приглушенный голос Кирха и тепло бедра Лейва, будто невзначай прижавшегося к его бедру, укачивали его, и Бьерн понял, что задремывает.

Потянулось теплое рассеянное полузабытье, в котором изредка голос Верго, более басовитый и глубокий, разбавлял размеренную речь Кирха, и это тревожило Бьерна, заставляя его шевелиться и приходить в себя. Потом он вновь придремывал, и ему виделась бескрайняя летняя степь. Медленно всходило солнце, и травы дышали его золотыми лучами. Полнилась ими земля, горячая и сухая, пахнущая так сладко, и длинные грациозные газели оставляли на ней маленькие острые отпечатки копыт. А он летел на Греваре над самой землей, выпрямившись в седле и раскинув руки в стороны, и от мощных ударов крыльев макто с земли поднимались тучи пыльцы и лепестков, и он дышал всей грудью, дышал и не мог надышаться.

— Бьерн! — негромкий голос Лейва вплелся в его сны. — Бьерн, очнись!

Сон задрожал, смялся, ускользнул прочь, оставив после себя послевкусие с запахом васильков, сжимающее сердце сладкой тоской. Бьерн с трудом продрал налившиеся свинцом веки. Тело задубело и болело, потому как сидел он в неудобной позе, шея затекла, в дикой руке дергало, словно вся она была одним большим нарывом. Бьерн тихонько вздохнул сквозь зубы. Теперь так было всегда: сны были единственным местом, где он мог отвлечься и забыть обо всем происходящем, вот только времени на них у него больше не было.

Заспанно оглядевшись, Бьерн заморгал. В шатре больше не было никого, кроме них двоих. Печурка малиново светилась, едва-едва, почти целиком прогорев, и плавные мягкие тени скрадывали лицо Лейва, подсвечивая его глаза и делая таким красивым, что внутри у Бьерна что-то болезненно сжалось.

Он вздохнул и сел, протирая рукой глаза и отгоняя прочь поднявшуюся внутри нежность.

— Где все? — глухо спросил Бьерн. — Который час?

— Они ушли только что, — отозвался Лейв, глядя на него как-то странно, не отрываясь. — Трубили со стороны посадочной площадки макто. Кажется, там что-то случилось.

— Наверное, Тьярд, — голос со сна был хриплым, и Бьерн потянулся к чашке с чаем, чтобы немного промочить горло. Чай в чашке давно остыл, он сделал большой глоток, потом добавил: — Тогда пошли. Ему может быть нужна наша помощь.

— Тьярд справится и без нас, — категорично покачал головой Лейв. — Мы сделали для него все, что только могли. Так что не спеши.

Сердце в груди вдруг часто-часто забилось, и Бьерн опустил глаза, не глядя на Лейва. Тот смотрел слишком пристально и решительно, и Бьерн знал этот взгляд. Лейв собирался сделать очередную глупость, и ничто на свете его бы сейчас не остановило. Пожалуйста, не надо, Лейв. Не мучай меня, пожалуйста.

— Бьерн, — ладонь Лейва, теплая и шершавая, нежно и осторожно накрыла ладонь Бьерна, и тот отдернул руку, словно обжегся, а потом вскочил на ноги.

— Нужно идти к Тьярду, — глухо бросил он, отворачиваясь от Лейва и стараясь хоть как-то успокоить бешено колотящееся в груди сердце. Пожалуйста, оставь меня! У меня нет сейчас сил на то, чтобы бороться еще и с этим!

— Подожди, успеется еще, — отозвался Лейв из-за его спины. — Я хочу поговорить с тобой.

— Еще не наговорился за все эти месяцы дороги? — грубо спросил Бьерн, чувствуя, как сердце кровью обливается.

Несколько секунд стояла полная тишина, и Бьерн лопатками чувствовал раненый и обиженный взгляд Лейва. У него всегда был этот трогающий до глубины взгляд: два огромных синих глаза, полных обиды, словно крохотный олененок, подраненный стрелой и не понимающий, за что его так. Я пытаюсь защитить тебя, дурак!

Потом раздался шорох, и Лейв вдруг сильно обнял Бьерна со спины, прижавшись всем телом. Бьерн замер, одеревенев. Тепло тела друга было таким нужным, таким долгожданным. Он позволил себе всего один миг насладиться им, прикрыв глаза, а потом осторожно дернул плечом, чтобы не задеть Лейва.

— Ну, чего ты вцепился, как детеныш макто в мамку? Пойдем уже.

— Бьерн, я люблю тебя.

Голос Лейва звучал приглушенно, куда-то в затылок Бьерну, но тот все услышал. Ноги дрогнули, и Бьерн едва не подломился, едва не упал, но заставил себя держаться ровно. Сердце колотилось в груди так, что это слышно было, наверное, даже царю, который сейчас метался где-то по посадочной площадке макто. А еще было больно, так больно, как никогда в жизни.

— И я тебя люблю, Лейв! — преувеличенно легко и бодро проговорил он. — А теперь давай-ка, отпусти меня.

Бьерн дернулся, попытавшись вырваться из хватки, но Лейв держал очень крепко. Он дернулся еще раз, буркнув уже более раздраженно:

— Пусти, говорю тебе.

— Нет!

Боль перемешалась с раздражением, в дикой руке кольнуло, Бьерн ощутил себя так, будто падает в черную пропасть без дна, в которой нет ничего, кроме отчаянья, а потом грубо дернулся, едва не сбрасывая с себя друга. Вот только Лейв действительно вцепился намертво. Его ноги перецепились за ноги Бьерна, и они оба упали на пол, причем Бьерн приложился прямо больной рукой.

Он не сдержал стона, когда алая боль жесткими иглами запульсировала в больной руке. Сверху за спиной пыхтел Лейв, пытаясь слезть с Бьерна. Как только тяжесть его тела исчезла, Бьерн попытался встать, но не тут-то было. Лейв был сильным наездником, одним из лучших, и сейчас он был сильнее. Его руки легко перевернули Бьерна, он уселся ему на бедра, вцепившись в плечи и не давая Бьерну двигаться. Лицо Лейва было до крайности серьезным, и это почему-то показалось Бьерну ужасно смешным. Истерика, наверное, — решил он.

— Кончай дурить, Лейв. У нас полно дел, — добродушно проговорил он, но мышцы лица подвели его, и губы дрогнули.

— Это ты кончай дурить, Бьерн, — хрипло проговорил Лейв, а потом резко приник к нему и поцеловал.

От него пахло глиной, овечьими шкурами, долгой дорогой и еще — цветами. И губы у него были мягкие и теплые, и Бьерн вдруг ощутил себя так, словно вновь откидывает голову и подставляет волосы нежным прикосновениям ветра. Он не мог ничего сделать, да и не хотел, яростно отвечая на поцелуи дурашлепа Лейва, самого красивого, самого нужного, самого родного на свете Лейва, которым только и жил эти долгие годы, чувствуя странную, невыносимую легкость и нереальность происходящего.

Потом Лейв отстранился, тяжело дыша и все также держа его за плечи, и очень пристально оглядел его.

— Теперь ты понял, медведь ты тупой?

— Я давно уже все понял, Лейв, — Бьерн смотрел на него, и от нежности в груди все таяло, а боль в дикой руке теперь казалась какой-то далекой. — Только это ничего не меняет.

— Чего — ничего? — прищурился Лейв.

— Мы не можем быть вместе, — просто ответил Бьерн.

— Почему?

— Потому.

Несколько секунд Лейв молча смотрел на него, часто моргая, будто сейчас заплачет, а потом лицо его исказил гнев:

— Это из-за твоей дикости, да? Ты опять делаешь вид, что весь такой непобедимый герой, что будешь меня защищать и хранить от всего? Так вот, что я тебе скажу, Бьерн! — голос его вдруг стал очень тихим, и Бьерн понял, что впервые за долгие годы видит Лейва до крайности серьезным. Тот проговорил почти что по слогам. — Плевал я на твою дикость. Плевал я на твою заботу. И на твое поганое мнение тоже плевал. Ты не имеешь права выбирать за меня, что мне делать, а что нет. А потому заткнись и поцелуй меня.

— Ты можешь пострадать, — хрипло проговорил Бьерн, чувствуя предательскую слабость, сжавшую глотку.

— Плевал я на то, что ты думаешь, — повторил Лейв.

— Я не хочу тебя ранить.

— И на это я тоже плевал.

— Боги! Да что тебя как заклинило-то?! — едва не вскричал Бьерн, чувствуя, как внутри что-то надрывается, все быстрее и быстрее лопается, как бегут трещины по всей его предыдущей жизни, словно по гранитной скале, и из них во все стороны разрастается зеленый веселый летний плющ с маленькими белыми цветочками.

— Да потому, что ты идиот! — прорычал Лейв, и его пальцы дрожали, когда он лихорадочно расстегивал ремень Бьерна. — А теперь просто заткнись и поцелуй меня! Потому что времени у нас крайне мало.

— Что, прямо здесь?! — вытаращился на него Бьерн. — Сейчас?!

— А почему, Иртан тебя за ногу, нет? — прорычал Лейв, возясь с его рубашкой. — Я ждал целую кучу лет, и больше ждать не собираюсь.

— Да ничего ты не ждал! — рявкнул Бьерн, вцепляясь в завязку своих штанов и не давая Лейву развязать ее. — Это я ждал тебя десять лет! А ты только три недели назад это понял!

— Какая разница? — поморщился Лейв. — Три недели были настолько же мучительны, насколько твои десять лет, поэтому закрой рот и поцелуй меня!

Бьерн попытался спихнуть его, но сил не было. А потом откуда-то издали послышался рев. Бьерн сначала и не понял, что это, замерев под Лейвом и перестав сопротивляться. Рев тысяч глоток нарастал и нарастал, и в нем клокотало столько ярости и безумия, что Бьерну стало страшно. Он уже слышал такой рев один раз, как раз перед отлетом из деревни женщин, когда что-то обуяло Гревара, и он напал на других макто.

— Что это? — вдруг замер Лейв, выпрямляясь и прислушиваясь.

— Макто, — тяжело проговорил Бьерн. — И судя по всему, они взбесились. Все.