Затерянные в солнце

==== Глава 55. Битва за Роур. Акт первый ====

Горы окружали кольцом укромную чашу долины далеко внизу, и Леда смотрела туда, чувствуя, как ярость раскаленными когтями дерет ее сердце, выворачивает наизнанку все ее существо. Здесь, наверху, выли лишь холодные ветра, неся с собой снежное колючее марево, которое секло кожу и заставляло щуриться, чтобы увидеть хоть что-то. Но она видела, она увидела бы это, даже если бы ей выкололи глаза.

Там, где раньше задумчиво зеленели погруженные в дремоту вечности высокие кроны исполинских криптомерий, где туман укрывал их теплым полотном и берег от кусачих злых ветров, где во влажном сумраке, пронизанном золотыми копьями солнечных лучей, разливалась сладость цветочного дурмана над мягкими моховыми полянами и зазеленевшими навечно пнями, сейчас торчали в небо обломками обгорелых костей обожженные и поломанные стволы, и черный дым продолжал сочиться от них вверх, повиснув тяжелым душным одеялом и скрывая от глаз посеревшую от пепла землю. И не было больше ни сказки, ни солнца, ни света, ни надежды на новую жизнь, ни веры в Великих Богинь, лишь стылый водопад низвергал со скалы свои воды вниз, взбивая пепел и выбрасывая его вверх, и вонь серы и гари стояла в холодном воздухе.

Леда в ярости зарычала от бессилия, чувствуя, как внутри болит и режет по живому, мешая дышать, мешая думать. Она знала, что здесь будет плохо, знала, что будет именно так, но видеть это было невыносимо. Это было слишком для нее.

«Держись, маленькая сестра!» — мысль Сейтара была полна скорби и алой ярости. «Держись! Пришло время большой охоты! Мы вернем наш дом, и щенята снова будут прыгать по полям и хватать зубами бабочек! Великая Песня вновь будет звучать, как и раньше!»

— Я знаю, брат, я знаю, — сквозь зубы проворчала Леда и почувствовала на себе пронзительный взгляд черных глаз Торн.

Наверное, она была удивлена, что Леда теперь может разговаривать с сальвагами. Леда и сама была этому удивлена, но уже не так сильно, как раньше. В последнее время слишком много всего происходит, чтобы не научиться принимать перемены.

Торн с Найрин притаились рядом с Ледой, за большим скальным выступом высоко среди горных хребтов. Сальваги запросто карабкались по отвесным склонам не хуже горных баранов: их твердые цепкие когти и мощные лапы позволяли им преодолевать такие уступы, где не прошел бы и сумеречный кот. Дермакам сюда путь был закрыт, да и эти склоны они тоже не охраняли, не ожидая удара с этой стороны. Никто бы удара отсюда не ожидал на их месте: армия анай ушла на восток, покинув эти земли, а больше никого, кто мог бы свалиться прямо с круч им на голову, как считали дермаки, в горах не было. В этом-то они очень круто ошибались.

Сейчас по отвесным склонам справа и слева от нее осторожно карабкались сальваги. Их шкуры на фоне покрытых пеплом снежных заносов совсем не выделялись, и Леде приходилось напрягать глаза, чтобы разглядеть их. Если бы она не знала, что ее окружает десять тысяч сальвагов, то увидеть их точно бы не смогла. Она надеялась, что не смогут сделать этого и дермаки, особенно, учитывая начавшуюся в горах метель и клубы пепла и дыма, которые взбивал в остатках Рощи Великой Мани водопад.

Найрин и Торн пришли всего несколько часов назад, найдя Леду в укромной долине меж скал, где она дожидалась приказа Великой Царицы и хоть какой-то весточки с фронтов. Фатих пробыла с ней недолго, всего несколько часов: она была нужна на фронте, и Леда не смела просить ее задержаться дольше. Оставаться одной посреди заснеженной долины было невыносимо, а потому, собрав свои пожитки, Леда ушла вглубь леса, попросив у Сейтара разрешения разместиться поближе к сальвагам. Он против не был, и последние дни стали для Леды самыми удивительными за всю ее жизнь.

Молчаливые забывшие свою кровь оборотни приняли ее настороженно, но спокойно. Они не прятали от нее своих дурашливых щенков, серыми клубками катавшихся по снегу между деревьев, они делились с ней своей довольно скудной добычей и с интересом наблюдали своими голубыми глазами, как Леда обжаривает ее на огне. По ночам они позволяли ей присутствовать при своей песне, когда вожак каждой стаи садился на снег и вытягивал узкую морду к небу, а остальные члены стаи обступали его со всех сторон и вострили уши. И тогда хриплый каркающий плач летел к молчаливым темным небесам, плач по ушедшим временам и потерям, что ждали их впереди.

Здесь было около пяти сотен стай, и всех их возглавлял Сейтар, выбранный общим голосованием сальвагов как самый умный, спокойный и достойный того, чтобы представлять народ. У Сейтара тоже была своя стая: примерно поровну самок и самцов, которые держались с достоинством и честью, тенями следуя за ним, куда бы он ни пошел. Леда с интересом приглядывалась к ним. Для сальвагов почетный эскорт был именно эскортом, а не охраной: никто из вожаков не стремился посягать на первенство Сейтара или бросать ему вызов. Щенки тоже считались почти что общими: никто их не обижал и не гнал, даже если они визгливым счастливым клубком выкатывались на территорию, занятую соседней стаей. Взрослые относились к ним с терпеливым пониманием и лишь крайне редко позволяли себе увесистый тычок тяжелой мягкой лапой тому из щенков, кто слишком уж зарывался и расшаливался.

Они совсем как анай, думалось Леде, когда она сидела у своего маленького огонька, грея над ним руки и разглядывая, как живет странный и дикий народ, с которыми они были соседями столько лет. Они заботятся друг о друге, помогают друг другу, вместе воспитывают своих детенышей. Неужели же первые пришедшие сюда сестры не видели этого? Или просто не хотели видеть?

Осмелевшие щенята, попривыкнув к присутствию Леды, с любопытством облепляли ее со всех сторон, таращили на нее свои синие глазенки, в которых было столько сознания, что они гораздо больше напоминали ей маленьких деток, чем зверят. Они еще не умели общаться образами на том уровне, как это делал Сейтар, не могли формулировать сложные понятия или задавать вопросы. Однако они присылали Леде забавные картинки, которые имели для них смысл: толстый дикобраз, распушивший иголки, недовольно фукающий в своей норе ёж, теплый весенний ручеек, прогретый солнцем, и следы маленьких лапок на мокром песке, которые вот-вот смоет течением… Леда не понимала, что они хотели ей сказать, но от щенят пахло земляничным любопытством и искристым смехом, а потому она с удовольствием чесала их за широкими ушами, брала на руки и баюкала, пока те дремали, подставляя толстые теплые животы под ее пальцы. Остальные сальваги, заметив, как она относится к их детенышам, совсем осмелели и перестали ее бояться, и с тех пор каждый вечер один или два из них приходили к ее костру, ложились в снег рядом с ней, вытянув далеко вперед свои изящные длинные лапы, и начинали неторопливую беседу.

Их интересовало многое, почти что все из жизни анай. Они спрашивали, почему анай строят дома из камня и пекут мясо вместо того, чтобы есть его сырым, ведь так питательнее. Они спрашивали, почему те делают из веревок силки или роют охотничьи ямы вместо того, чтобы с честью сразиться со зверем грудь в грудь и победить его. Они спрашивали про домашних собак и волов, про крыши из соломы и кусачий металл, про то, кто такие Жрицы, и почему все остальные им кланяются. Они задавали тысячи вопросов, и Леда не всегда могла ответить на них правильно, но ей было приятно, что сальваги интересуются ими. В их интересе она не чувствовала злого умысла или желания раздобыть ценную информацию, чтобы использовать ее потом в своих целях. Им было просто любопытно, и наконец-то у них появилась возможность это любопытство удовлетворить.

Теперь уже Леда знала многих из них по именам. Сальваги помнили старые имена своего народа еще с того времени, когда анай и не существовало на свете, и гордились тем, что называют своих детей именно именами, а не кличками и образами, как прозывали себя волки. Больше всех внимания к Леде проявляли два сальвага из стаи Сейтара: молодой и дурашливый самец Витар и красивая серебристая самка Ариана, которая носила под сердцем первых щенков Витара. Оба они просиживали возле ее костра дольше всех и болтали с ней охотнее всех, а Витар даже пытался шутить и попросил попробовать на вкус немного ашвила, который Леда все-таки сохранила в своей фляге. Это был еще тот ашвил, что когда-то принесла ей Фатих, только теперь ей было не жалко делиться им. Перед смертью легко быть щедрой, мрачновато думала Леда, но все ее темные мысли сразу же ушли прочь, как только молодой сальваг, нализавшись горького ашвила, опьянел и принялся ковылять на заплетающихся лапах вдоль костра, вывалив из пасти язык и поскуливая. Образы, которые он при этом передавал всем вокруг, были настолько глупыми, что смеялась над ними не одна Леда. И угомонился он только после того, как Ариана, ухватив его зубами за загривок, макнула мордой в сугроб и держала до тех пор, пока он не перестал брыкаться.

Сейчас эта парочка была где-то неподалеку. Леда чувствовала их: они посылали ей ощущение приободрения и обещания, что все наладится, они звали ее на охоту, на последнюю охоту против дермаков, и Леда мысленно отвечала тем же, подбадривая их перед битвой. Как странно Ты порой шутишь, Милосердная, с жизнями Твоих дочерей! Я никогда не думала, что у меня будут друзья среди сальвагов! Ну, не считая Лэйк.

Леда почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. Сейтар смотрел на нее сквозь метель, которая намела маленькую белую шапочку на его пушистом носу, смотрел и улыбался, и Леде стало как-то легче.

Отвернувшись и глядя на долину внизу уже совершенно другими глазами, она сказала:

— Мы отвлечем всех их на себя так, чтобы им и в голову не пришло, что кто-то может попытаться подобраться к Источнику Рождения. Правда, на плато прямо перед входом в пещеру дежурит два Псаря: сальваги их чувствуют. С ними вам придется разбираться самим: нам так близко не подойти. И это нужно сделать как можно тише, чтобы они не подняли тревогу.

— Я займусь этим, — кивнула Торн. — Все равно их энергия Источников не берет.

— Хорошо. Тогда мы ударим отсюда, — палец Леды указал вниз. — А вы идите к пещере. Я буду держать их здесь столько, сколько смогу. Сейтар пошлет небольшой отряд в сторону плато, чтобы они поддержали вас, если понадобится. Но там очень сложно спускаться. Если сальваги смогут проползти и не сорваться, то помощь придет. Если же нет…

— Мы справимся, — спокойно кивнула Торн. Поймав пронзительный взгляд зеленых глаз Найрин, она вновь, увереннее, повторила: — Мы справимся. Все получится. Постарайтесь увести их как можно дальше от нас — это самое главное.

— Хорошо, — кивнула Леда. — Только вот мне все-таки кажется, что гораздо надежнее вам было бы просто пройти через Грань и выйти прямо на плато, за спинами у Псарей.

— Мы не можем, — покачала головой Найрин. — Они почувствуют нас издалека и будут ждать у точки выхода. Не говоря уже о том, что они успеют подать сигнал остальной армии, и тогда незаметно все это сделать у нас уже не получится. Так что нет, нужно спускаться сверху прямо на плато, иначе риск слишком велик.

— Ну хорошо, допустим, — нагнула голову Леда. — Но почему бы тогда не переместиться прямо в пещеру к Источнику?

— Не получится, Леда, — покачала головой Найрин. — Я не могу создать там точку выхода, уже пыталась и не раз. Энергетический фон слишком нестабилен, возмущение очень сильное. Так что придется прыгать.

Леда ничего не поняла из ее слов, но кому, как не Найрин было разбираться во всех этих ведьминских штуках, а потому нужно было просто верить тому, что она говорит. Кивнув, Леда бросила взгляд на Торн. На лице той не отражалось ничего, кроме сосредоточенности, она казалась спокойной, как скала. А раз Торн не нервничала, значит, и Леде не стоило рвать себе сердце.

Это до сих пор было так странно для нее: общаться с Торн. Несмотря на то, что теперь она была уже Лаэрт, причем не кем-нибудь, а первым клинком левого крыла, несмотря на то, что она командовала армией сальвагов, которая будет отбивать Рощу Великой Мани у дермаков, несмотря на то, сколько всего изменилось за последнее время, Леда все равно тихо поражалась тому факту, что Найрин теперь с Торн, и что она верит ей. Вот это поистине было чудом, не то, что все остальное.

Нимфа повернула голову и взглянула на нее. Она теперь тоже была другой: задумчивой, древней, как само время, и еще прекраснее, чем раньше. Кожа ее едва заметно светилась, нежная и бархатистая, серебристые волосы украшали крохотные белоснежные снежинки, словно сама прекрасная Владычица Гор убрала ее голову морозным венцом, а зеленые глаза были глубже, чем Белый Глаз, глубже, чем зимнее закатное небо, когда сумерки уже укрывают небосвод, и лишь по самому краю он все еще пылает зеленоватыми разводами в звездную точечку. На миг Леде померещились в этих глазах вечнозеленые кроны криптомерий далеко внизу, но видение сразу же истаяло, унесенное прочь ледяными порывами ветра.

Однажды они вырастут вновь, и все вернется на круги своя. Если мы выиграем эту войну, все вернется на круги своя. И, когда ты будешь старой и сморщенной, дочери твоих дочерей поведут тебя под руки смотреть на серебристый водопад, свергающийся прямо с неба, и на цветочные поляны по его берегам. А вокруг тебя будут носиться маленькие самовлюбленные и задиристые девчонки, драться под водопадом, где их, как им кажется, никто не заметит, заниматься любовью на мягких моховых полянах в лесу, клянясь друг другу в вечной любви, собирать венки из цветов и подносить их в ладонях своим Богиням, прося очистить их души и сердца, послать им славу и мир. Так и будет, Леда. Так и будет. Надо только выдюжить сейчас.

— Светлой дороги тебе, первая! — проговорила Найрин, протягивая ей ладонь и улыбаясь, немного грустно и как-то задумчиво. — Роксана пребудет с тобой! Увидимся, когда все это закончится!

— И тебе светлой дороги, зрячая! Иди и покажи им, что значит: быть анай! Уж тебе-то это известно гораздо лучше, чем всем нам, — ухмыльнулась в ответ Леда.

Пожимая руку Торн, она ничего не говорила, да и говорить-то ничего не нужно было. Впервые за долгие годы в темных глазах дочери царицы не было вызова, только напряжение, сильнейшее напряжение. Торн была уже не здесь, Торн уже сражалась, и никакие напутствия ей были не нужны.

— До встречи! — еще раз негромко проговорила нимфа, а потом они с Торн отступили назад, укрываясь за высокими уступами, чтобы никто снизу не смог увидеть рисунок перехода, который сейчас создавала Найрин.

Леда еще раз оглядела открывающийся ее глазам вид на долину внизу. Пепел и дым укрывали всю ее толстым одеялом, сквозь которое не было видно никакого движения, но дермаки были там, сальваги чуяли их и передавали Леде в запахе данные о примерном количестве врага и направлении, в котором были сосредоточены его основные силы.

Взглянув на Сейтара, Леда подмигнула:

— Ну что? Готов хорошенько погонять этих бхар?

«Командуй, маленькая сестра. Мы давно готовы». Синий глаз Сейтара блеснул затаенной жаждой крови.

— Тогда пошли, — кивнула Леда, расплетая узелок крыльев в своей груди.

Сейтар рядом с ней поднял к небу узкую мордую и взвыл, призывая своих братьев и сестер на охоту. Его хриплый низкий голос разнесся над всей долиной, пересилив даже злобный свист и рычание ветра в скалах, и ему ответили голоса со всех сторон. Сотни и тысячи сальвагов поднимали головы к небу и пели в последний раз, пели грозную песню войны и мести, и гулкое эхо несло ее по долине, рассыпая тысячами осколков, заглушая даже рев водопада на другой ее стороне. На миг Леда задохнулась, всем телом ощущая, как звенит в ее груди этот многоголосый рев, а потом и она закричала, во всю глотку закричала, открывая крылья за спиной и камнем падая вниз, со скалы, навстречу густому туманному мареву, скрывающему десятки тысяч дермаков. А справа и слева от нее катилась серая волна сальвагов, словно лавина, сходящая с гор по весне.

Вой тысяч волчьих глоток плыл над долиной, отражался от стен и громыхал так, что Найрин уже не слышала ни рева ветров, отчаянно набрасывающихся на заснеженные пики, ни отдаленного карканья боевых рогов, которым отвечали сальвагам дермаки, ни шума водопада, что раньше был самым громким звуком, нарушающим тишину Рощи Великой Мани. Укрытая пеплом и дымом долина кипела, как котел, и сверху это выглядело так странно, что Найрин, как зачарованная, все смотрела туда и не могла оторваться.

Тысячи теней двигались в густом тумане на дне долины, призрачные силуэты скользили и передвигались, будто рыбы в темном иле у самого дна реки. Их движения закручивали спирали и узоры в этом тумане, и он метался из стороны в сторону, перемешивался, перетекал… Найрин в последний раз заворожено глянула туда, а потом поспешила следом за Торн, которая, пригибаясь низко к самой скале, скользила вдоль ее края навстречу ревущему потоку, низвергающемуся вниз буквально в каких-то ста метрах впереди.

Внизу под ними застыла укрытая пеплом долина, из которой вверх по отвесному склону вилась прорубленная в скале тропинка, упирающаяся в плато перед расщелиной в стене, за которой укрылся Источник Рождения. Найрин прекрасно помнила это место: сюда она приходила всего три года назад, в тот самый день, когда началась война. Внезапно, пришедшее в голову воспоминание рассмешило ее, и она усмехнулась, покачав головой. Жрицы тогда говорили ей, что анай имеет право побывать у Источника Рождения лишь раз в жизни, за исключением, разве что, самих Жриц, которые и проводили здесь церемонии для молодых дочерей племени. Получалось, что Найрин нарушила и это правило, одно из самых сакральных и святых для анай. Кажется, мне это просто на роду написано: правила нарушать. Ну да ничего страшного, раз Небесные Сестры хотят этого от меня, я это сделаю.

На плато возле самого входа в расщелину виднелись какие-то фигуры. Найрин находилась на добрые три сотни метров выше них, и отсюда ей видны были только их макушки, но даже так она почувствовала, что у фигур на плато нет глаз. Во всяком случае, у двух из них, закутанных в толстые черные плащи, глаз точно не было. Они стояли возле самой лестницы, прорубленной в скале, и глядели вниз, в туманное волнующееся море. Одна из них развернулась за спину и скомандовала что-то застывшим возле стены двум десяткам дермаков. Те едва помещались на плато, двигаясь сковано и осторожно, чтобы не мешать друг другу и не свалиться вниз. Они разбились на две группы; первая группа с помощью громадного, одни Богини знают каким образом поднятого на такую высоту тарана пыталась пробить стену слева от входа в расщелину с Источником; вторая группа сменяла первую через равные промежутки времени, работая кирками и тяжелыми молотами, расширяя трещины, побежавшие по камню, расшатывая крупные отколовшиеся от породы валуны и оттаскивая их прочь. Вид у них был такой, словно сражение внизу их никоим образом не касалось, и уходить они отсюда никуда не собирались.

Судя по всему, Псари рвались к Источнику Рождения, но не могли пройти расщелину, через которую на последнюю инициацию проходили молодые анай. От этого туго стянутая в груди Найрин пружина слегка ослабла: раз они не могли туда пройти, раз их что-то не пускало внутрь, и им приходилось рушить стену, прокладывая для себя новый тоннель, значит, Источник пока еще не был запятнан их прикосновением. А это означало, что шансы на успех их с Торн предприятия с каждой секундой росли.

Найрин взглянула на Торн, притаившуюся за валуном в двух десятках шагов впереди. Та, осторожно перегнувшись через край пропасти, внимательно вглядывалась вниз, словно пыталась рассчитать, с какой точки ей нужно прыгать, чтобы приземлиться точно на плато. У Найрин от одной мысли об этом закружилась голова. Вся идея заключалась в том, чтобы Псари не заметили Торн до того, как она не обрушится им на головы сверху, а это значило, что прыгать ей придется в волчьей форме. И если она промахнется…

Гоня прочь от себя темные мысли и покрепче держась за острые зубцы скал, Найрин осторожно подобралась вплотную к Торн и встала рядом с ней за большим скальным обломком. Прямо под их ногами впереди начиналась долина с Рощей, а за их спинами вырастал могучий горный пик с заснеженной шапкой, над которой сейчас вились белоснежные простыни метели.

— Будешь прыгать? — громко прокричала она в ухо Торн, перебивая рев водопада и неумолчный вой сальвагов.

— Да! — крикнула в ответ Торн. — Только ветер слишком сильный! Я не могу прыгать в волчьей форме отсюда!

— Как же тогда? — заморгала Найрин, не понимающе глядя на нее.

— Я прыгну в теле анай и перекинусь во время спуска, — Торн уверенно кивнула, внимательно глядя вниз и отмеряя расстояние на глаз. — Так у меня будет возможность скорректировать падение, если вдруг что-то пойдет не так.

— Ладно, — кивнула Найрин. Это было лучше их первоначального плана. Гораздо лучше. Теперь Найрин хотя бы была уверена, что Торн не пролетит мимо платформы и не разобьется в лепешку о скалы внизу.

— Тогда как только я свалю вниз Псарей, прыгай за мной. Мне нужна будет твоя помощь, чтобы раскидать дермаков. Их там слишком много, одна я не справлюсь.

Найрин кивнула, глядя на то, как Торн, прижимаясь спиной к скале, чтобы не упасть вниз, начинает быстро раздеваться и сворачивать свою одежду. Даже в такой момент, как сейчас, в начале величайшей битвы за всю историю анай, над кипящей будто котел на огне равниной, где шел бой, на немыслимой высоте, где ледяной ветер с ревом кидался на них, грозя в любой миг скинуть вниз, Найрин невольно залюбовалась сильным и таким красивым телом своей волчицы, в последний раз скользя взглядом по каждому изгибу ее литых мышц, по ее покрытой мурашками холода коже. Прости меня, Огненная, глупую и недостойную Свою дочь! Но, возможно, я вижу ее последние минуты своей жизни и хочу запомнить навсегда.

Торн осталась абсолютно обнаженной на скале, держа в руке лишь меч в ножнах и долор на кожаном ремне перевязи. Ветер играл с ее черными волосами, бросая их в лицо, и в ней сейчас было так много звериного, мощного и сильного, что Найрин ощутила, как екнуло сердце в груди. Поймав ее взгляд, Торн внезапно оскалилась, задорно и так весело, что Найрин не удержалась и улыбнулась ей в ответ.

— Потерпи чуть-чуть, неверная, — глаза Торн горели, словно два уголька в огненном жерле костра. — Я сейчас всех там раскидаю, ты бабахнешь по долине своим рисунком, стерев их всех в порошок, а потом мы с тобой удерем куда-нибудь вдвоем и будем там любить друг друга до изнеможения, сорванных глоток и дрожащих рук. Это я тебе обещаю!

— Ладно, — озорно ухмыльнулась в ответ Найрин, собирая в кулак всю свою храбрость. — Ты мне обещала, Торн! И если ты слова не сдержишь, поверь, будешь всю жизнь жалеть, что не промахнулась мимо плато!

Торн тихонько рассмеялась, блеснув жемчужными клыками, потом, помедлив, протянула Найрин свой долор. Взгляд у нее стал почему-то опасливым, будто она не была уверена в том, что делает. Да и Найрин застыла, не решаясь прикоснуться к ее оружию.

Рука с долором повисла в воздухе на несколько мгновений. Торн облизнула губы и хрипло проговорила, со смесью страха и жгучего желания глядя ей в глаза:

— Возьмешь?

Найрин вдруг ощутила неуверенность, такую сильную, по сравнению с которой прыжок головой вниз в бездну казался сущей безделицей. Торн смотрела на нее, пристально и серьезно, смотрела прямо в душу Найрин, и это было гораздо страшнее разыгравшегося внизу сражения, в котором они вот-вот должны были сыграть ключевую роль. Что она имеет в виду? Идиотка! Да ты же прекрасно знаешь, что она имеет в виду! И если да, ты согласна? Мысли метались в голове Найрин с лихорадочной быстротой, врезаясь друг в друга, путаясь и мешаясь. А Торн все также ждала, глядя ей в глаза. И тогда Найрин послала их всех в бездну мхира и протянула руку.

— Возьму, — хрипло проговорила она, едва слышно, но Торн поняла, прочитала ответ по ее губам.

Несколько секунд они стояли и смотрели друг другу в глаза на головокружительной высоте, и ветер ревел вокруг них, швыряя в них горсти ледяных снежинок, а далеко внизу, под ними кипел бой. Они молчали, но Найрин почти физически чувствовала все, что сейчас говорила ей своим взглядом Торн, и отвечала ей также неистово, также чисто и всей собой.

Потом Торн резко кивнула, отпуская руку, и в ладони Найрин остался ее долор. Вот и все, Огненная. Теперь я совершенно точно Твоя дочь.

— Как только я достигну плато, — повторила Торн, глядя ей в глаза. — Не раньше. Иначе они почувствуют.

— Хорошо, — кивнула Найрин.

Еще миг Торн не отрывалась от ее глаз, а потом развернулась, зажала в зубах ножны с мечом и прыгнула вперед. У Найрин перехватило дыхание, а сердце пропустило удар. Торн зависла над бездной как птица, красивая и сильная, широко разбросав в стороны руки, словно ныряла с высокого обрыва в ледяную воду, а потом начала падать, все быстрее и быстрее, и Найрин забыла, как дышать.

Траектория оказалась верной. Буквально за несколько секунд до того, как удариться о плато, тело Торн изменилось, преобразилось в один миг, и она обрушилась прямо на спины обоим Псарям уже будучи в форме зверя. Найрин видела, как один из них с бессловесным ревом сорвался вниз с края плато, а второй остался дергаться, словно поломанная кукла, с перебитым позвоночником, колотя руками и ногами по черной скале.

Торн поднялась, разворачиваясь навстречу дермакам, и вот тогда Найрин призвала Источники.

Невероятная мощь хлынула в жилы, заставив все тело дрожать от едва сдерживаемого ликования. Никаких барьеров больше не было, и Найрин чувствовала себя донельзя отдохнувшей и совершенно уверенной, гораздо больше уверенной в успехе, чем раньше, когда ей приходилось сдерживать свой дар. Анкана сделали ей поистине великий подарок, прочистив мозги. Дети Ночи всем нам сделали неоценимые дары, а мы были слишком глупы и слепы, чтобы оценить их по достоинству.

Сильно бить было нельзя: Псари внизу, в долине, могли почувствовать потоки, которые она сплетает, и прислать разведывательный отряд, чтобы проверить, все ли в порядке. Потому Найрин лишь усилила бешеные порывы ветра, вплетая в них нити Воздуха и придав направление. Ураганный ветер обрушился на плато, ударил в спины дермаков, сбил их с ног и покатил в сторону края пропасти. Торн с рычанием добавляла им лапами и клыками, сбрасывая прочь за край плато, и буквально через несколько секунд на нем не осталось ни души, лишь громадный таран застыл, откатившись к самому краю.

Найрин выдохнула, раскрыла крылья и камнем нырнула вниз. Сражающиеся в долине были достаточно увлечены своим боем, чтобы не смотреть наверх, во всяком случае, она на это очень надеялась. К тому же, ее серебристые крылья должны были по цвету сливаться с окружающей метелью, делая ее незаметной в ураганных порывах ветра. Реагрес, укрой меня от их глаз! Сделай так, чтобы нас с Торн никто не заметил.

Ноги Найрин коснулись плато, и она сразу же закрыла крылья, пригибаясь и отбегая к отвесной стене, которую пересекала расщелина. Этот участок плато с земли не просматривался, что давало им шанс.

Вблизи нанесенные тараном разрушения выглядели гораздо значительнее. В стене слева от входа в пещеру с Источником темнело углубление около метра по диагонали, порода растрескалась, несколько больших обломков скал дожидались того, чтобы их вытащили отсюда и сбросили прочь с плато. Насколько Найрин помнила, стены здесь были не слишком толстыми. Дермакам осталось совсем немного времени до того, как они пробьют стену насквозь, а это означало, что и они с Торн должны действовать быстро.

«Ты сможешь залатать эту дыру?»

Вопрос Торн пришел вместе с ощущением напряжения. Найрин обернулась, глядя в черные глаза стоящей за ее спиной огромной волчицы. Она слегка поджимала переднюю лапу и жмурилась, и Найрин чувствовала толчки боли, исходящие из отбитой подушечки. Видимо, при падении полностью избежать травм она так и не смогла.

— Если я попробую использовать необходимое для этого количество энергии, Псари совершенно точно нас обнаружат, и тогда толку от этого никакого. Не говоря уже о том, что я потрачу слишком много сил, — покачала головой Найрин.

Несколько секунд Торн раздумывала над ее словами, потом решительно отправила:

«Ладно. Тогда давай внутрь, а я останусь здесь. Постараюсь не подпустить их сюда как можно дольше». Прочитав быстрый взгляд Найрин, брошенный на ее раненую лапу, волчица словно нахмурилась, и взгляд у нее стал сердитым. «Даже не думай тратить на это силы. Это просто ушиб. Иди. У тебя есть дела поважнее».

— Хорошо, Торн, — кивнула Найрин, закусывая губу. — Держись! Если станет опасно, заходи следом за мной в пещеру. Им еще понадобится время на то, чтобы пробить эту стену. Мы должны успеть.

«Роксана с тобой, Найрин. Иди».

Несколько долгих секунд Найрин вглядывалась в ее черные глаза, потом кивнула и шагнула под темную арку прохода в скале. Когда пространство вокруг начало стремительно меняться, она еще успела почувствовать, как за ее спиной Торн упирается всеми четырьмя лапами в камень и лбом начинает сдвигать оставшийся валяться на плато таран, подталкивая его к самому краю пропасти.

Серое небо кипело над его головой, сумрачное и тяжелое, будто свинец. Ульх слышал тяжелый низкий гул, что летел откуда-то с севера вместе с ветром. Чем дальше он шел, тем громче становился этот гул. Он наполнял все тело Ульха тяжелой дрожью, он вгрызался в его кости, заставлял его зубы дрожать в деснах. Словно десять тысяч кузнецов колотили молотами по наковальням вразнобой, и от этого грохота хотелось набить себе уши землей, хотелось убежать куда глаза глядят, спрятаться, да что угодно сделать, лишь бы не слышать всего этого.

Только вот он должен был идти вперед. Чужая воля захватила его целиком, словно крючок под жабры, она тянула и тянула его без конца на север, даже когда ему казалось, что ноги уже не могут идти от усталости, даже когда глаза слипались, и он едва не падал на землю. Несколько раз он просыпался, понимая, что даже во сне, медленно и едва передвигая неслушающееся тело, ползет на север. Будто даже тело он больше не контролировал, и ничего в нем уже не оставалось от него прежнего. Разве что боль, которая кусала и гнала, которая мучила и терзала его.

Порой он совсем ничего не видел, и перед глазами оставалось лишь серое размытое пятно, в котором колебались какие-то тени. Порой он вновь начинал различать объекты, вот как сейчас, и тогда мог видеть встревоженное и полное беспокойства лицо Дардана, что вглядывался ему в глаза и звал его по имени, пытался привести в себя, хоть как-то помочь. Он и был тем, что все еще держало Ульха здесь, что еще позволяло ему оставаться собой. Он был последней ниточкой, связующей его с реальным миром, и Ульх отчаянно цеплялся за нее, отчего-то зная, что как только и эта ниточка оборвется, ничто уже не спасет его. Он даже не понимал, что ему угрожает, не знал, что происходит, но в нем осталось лишь тупое упрямство, вцепившееся в Дардана мертвой хваткой и отказавшееся отпускать его. Это не нравилось Хозяину, но Ульх не мог отказаться от этого.

Вот и сейчас серые тени, что образовывали весь окружающий мир, превращая его в дрожащее марево из перетекающих друг в друга полос, медленно отступили прочь, оставив Ульха наедине с бледным светом раннего утра. Он с трудом проморгался, чувствуя, как кружится голова, а к горлу подступает ком тошноты. Впереди, на самом горизонте, виднелась тонкая полоса, посверкивающая серая полоса, словно кто-то положил на край земли остро отточенный меч. Именно оттуда шел звук, от которого разрывало на куски голову Ульха.

— Лес Копий! — пробился сквозь невыносимый грохот в ушах пронзительный голос Дардана.

Ульх с трудом повернул голову в его сторону. Ученик выглядел отвратительно, так же мерзко, как и сам Ульх. После долгого путешествия одежда на нем висела лохмотьями, кожу покрывали разводы грязи, черные волосы спутались и повисли нечесаными сальными патлами. Кожа на лице Дардана обветрилась, губы полопались, были обметанными и сочились сукровицей, но глаза, полные внутреннего огня, полные упрямства и стремления, продолжали упрямо вглядываться вперед. Он шел тогда, когда Ульх уже не мог идти, и тащил его вперед. Он шел наперекор зиме и ветрам, сбивающим с ног, голоду и страху, боли и отчаянию. И Ульх цеплялся за него, как за свою последнюю надежду. Больше у него не осталось ничего.

— Еще немного, учитель! — прокричал Дардан, подхватывая Ульха под локоть и помогая тому стоять прямо. — Мы дошли до Леса Копий! Осталось немного! Держитесь!

Ульх хотел бы ему ответить, только сил у него не было. Он только бессмысленно открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на поверхность. Ни одного звука не срывалось с обметанных губ, он чувствовал себя так, будто и вовсе забыл, как говорить. И совершенно не знал, что делать дальше.

Дардан был прав. Да, действительно, они дошли, наконец, до Первого из Семи Рубежей. Но у них уже не было ни еды, ни теплых вещей, ни воды. Третий день подряд Ульх питался одним только снегом, вяло забрасывая его пригоршни в обметанный и обмороженный рот, но это не слишком-то притупляло голод, и уж точно не придавало ему никаких сил. Хорошо еще, что желудок перестало резать: от холода все внутри свернулось в тугой узел, и боль в пустом желудке не мучила его.

Но это не решало основной проблемы. Им нужно было как-то перебраться через Лес Копий, нужно было как-то пройти сквозь него, потом через огненные равнины, полнящиеся вырывающейся из-под земли лавой, и через высокие горные хребты, черными пальцами торчащие в небо… Что лежало за ними, Ульх не знал, да ему это было уже все равно. Они не пройдут. У них не хватит сил. Не хватит.

Он сполз на землю, чувствуя, что стоять больше сил нет, и даже верные руки Дардана не удержали его. Тело забилось в конвульсиях, руки и ноги выкрутили судороги, и Ульх выпучил глаза, широко раскрыв рот и хватая им мерзлый воздух. А потом небо упало прямо ему в лицо, впившись острыми иглами снега в роговицу глаз.

— УЛЬХ.

Этот голос сотрясал весь мир, разрывал на части и без того напряженные, натянутые до предела ушные перепонки Ульха. Он только тихонько заскулил в ответ, как плачут побитые собаки под палкой Хозяина. Какое-то упрямство еще было в нем, но его было так мало, так мало. Жалкие остатки силы, которая когда-то вращала миры, сухой, почти что истлевший на вечном ветру остов того, что некогда было Главой Черного Дома народа вельдов.

— ТЫ ДОКАЗАЛ СВОЮ ВЕРНОСТЬ, УЛЬХ. И Я ВИЖУ ВСЕ ТВОЕ СТАРАНИЕ И ВСЕ ТВОЕ ЖЕЛАНИЕ СЛУЖИТЬ МНЕ И НАШЕЙ ВЕЛИКОЙ ЦЕЛИ. ЗА ЭТО Я ДАМ ТЕБЕ РИСУНОК ПЕРЕХОДА. ТЫ ГОТОВ ЕГО ПОЛУЧИТЬ.

Ульх уже не совсем понимал, что от него хочет его Хозяин. Он уже вообще практически ничего не понимал, пустыми глазами глядя в серое небо. Облака кружили над ним неистовый, бешеный танец, и в грохоте стали, долетающем с севера, ему чудился чей-то яростный, безумный хохот.

— СМОТРИ, УЛЬХ.

Ульх только слепо моргал, но чувствовал, как что-то вырисовывается в рисунке облаков над его головой. Они смешивались, вспыхивали разными цветами, принимали форму. Продираясь сквозь бескрайние дебри измождения и равнодушия, пустоты и желания закрыть глаза и умереть, он все же увидел. И даже, несмотря на всю свою усталость, смог понять.

— ТЫ ЛУЧШИЙ ИЗ ВСЕХ МОИХ УЧЕНИКОВ, УЛЬХ, — говорил голос Хозяина в его голове. — ТЫ САМЫЙ СМЕКАЛИСТЫЙ, САМЫЙ УПОРНЫЙ. Я НЕ ПРОСТО ТАК ПРОВЕЛ ТЕБЯ ЧЕРЕЗ ВСЕ ЭТИ СТРАДАНИЯ, ПОТОМУ ЧТО ТОЛЬКО В СТРАДАНИЯХ РОЖДАЕТСЯ СИЛА, ИСТИНА И НАСТОЯЩАЯ МОЩЬ. ТОЛЬКО КОГДА ТЫ ПРОХОДИШЬ ИХ ВСЕ, ДО САМОГО КОНЦА, ТЫ ОБРЕТАЕШЬ ИСТИННУЮ ВЛАСТЬ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ МЕНЯ, УЛЬХ?

— Да… хозяин… — слова были не слышны в грохоте железа в ветре, в неистовом реве ветров над его головой, Ульх и сам даже не услышал их, лишь только знал, что произнес. Однако, Хозяин услышал его.

— ВОТ И ХОРОШО. А РАЗ ПОНИМАЕШЬ, ТО ВСТАВАЙ. ОСТАЛСЯ ВСЕГО ОДИН ШАГ. ТЫ СДЕЛАЕШЬ ЭТОТ ШАГ, И ВСЕ БУДЕТ ЗАКОНЧЕНО РАЗ И НАВСЕГДА. В МИРЕ УСТАНОВИТСЯ ПОРЯДОК, И МЫ БУДЕМ ПРАВИТЬ ИМ С ТОБОЙ ВДВОЕМ.

Ульх резко вздохнул, когда невыносимая тяжесть неба отступила, откатилась назад. Все снова было как обычно, а над ним склонялось встревоженное лицо Дардана. Его пальцы коснулись щек Ульха, пытливые глаза смотрели из глубоких красных ям с потрескавшейся кожей.

— Вы в порядке, учитель? Вы слышите меня?

— Я получил рисунок перехода, — с трудом прохрипел Ульх, глядя ему в лицо. — Сейчас я создам его, и мы шагнем прямо в Бездну Мхаир. Ты готов?

— С вами я пойду куда угодно, учитель! — глаза Дардана горели неистовым огнем. Куда угодно, куда вы только ни поведете меня!

— Хорошо, мой друг, тогда помоги мне встать.

В голове немного прояснилось, и Ульх почувствовал себя чуточку лучше. Не настолько, чтобы полностью выздороветь или восстановить хотя бы часть своих сил, но настолько, чтобы держаться вертикально.

— Осталось еще немного, — хрипло пробормотал он. — Еще один единственный переход, и все.

— И все, — повторил за ним эхом Дардан, поддерживая его под руки.

Ульх с трудом выпрямился и принялся творить рисунок перехода.

Хан шагал сквозь призрачное море за Гранью, держа в своей ладони твердую руку Дитра, и с любопытством оглядывался по сторонам. Пространство скользило вокруг него, изгибаясь и закручиваясь в спирали, складывалось гармошкой под его ногами, позволяя пройти. И это было так странно, так непривычно.

Во всем, что окружало его сейчас, он видел волю Небесного Змея. Разбросав свои огненные крылья через все небо, Небесный Змей день за нем медленно плыл над миром с востока на запад, обозревая свои владения. И даже сейчас, когда Северный Ворон принес на своих крыльях ветра, стружу и сумрак долгой зимней ночи, даже сейчас Небесный Змей не оставлял своих детей, даря им хотя бы призрачный, но все-таки отблеск своих крыльев.

Хан верил в богов кортов, богов своей матери, и они всегда были ему гораздо ближе непонятных богов отца. Иртан и Орунг казались ему слишком далекими, слишком отошедшими от мира, и Хану было не по себе рядом с ними. Как можно верить в кого-то, кто создал тебя самого и весь окружающий тебя мир, а потом удалился на покой? Просто по собственной прихоти настроил песчаных замков, запустил туда полными горстями жизнь, а потом махнул на все рукой и заснул где-то на золотой перине облаков, счастливый и безразличный ко всему. Именно такими были боги вельдов, они были чужими и далекими, и им никакого дела не было до собственных сыновей в их безмерной дали, сколько бы эти сыновья ни пытались докричаться до них, сколько бы ни звали их в час нужды или беды.

Боги кортов были другими. Они жили вокруг Хана, в земле и воде, в воздухе и огне, они зажигали по ночам звезды, разбрасывая их щедрыми горстями из своих котомок, чтобы смертные могли находить по ним путь. Они возжигали на небе теплое солнце и посылали полные влаги облака, чтобы те питали степь. Они жили бок о бок с людьми в их уютных теплых юртах и следили за тем, чтобы дети были здоровы, чтобы люди были счастливы.

Хан прекрасно понимал, что никогда не сможет доказать свою правоту никому из вельдов, потому и не старался это сделать. Разговаривать с небесными людьми было бессмысленно: они жили лишь гордой выхолощенностью своей веры, белым жестким каркасом своего совершенства, в котором не было места для зеленых вьюнов на стенах или певчих птиц, что вьют гнезда над дверными косяками. В их домах из камня, в их зависшем между небом и землей городе не скакали, резвясь, длинноногие дурашливые жеребята и не катались в пыли толстые щенки. Они не знали теплого дыхания сонной отары овец, они давным-давно забыли жар походного очага и вкус лепешки, только-только выпеченной собственными руками на огне. И небеса, что огромным ковром расстилались прямо над головой Хана, словно перевернутый океан, куда можно было нырнуть, если зажмуришься, небеса для них были всего лишь исхоженной тропой, исследованной из угла в угол, тропой, на которой больше нет тайн и загадок.

Вот только на самом-то деле все было не так, и Хан знал это, улыбаясь тихонько каждому новому ростку, что пробивал землю, каждому ручейку, что оттаивал после долгой зимы и принимался проделывать для себя новое русло на пересохшей груди степей. Ни одна снежинка никогда не повторялась, ни один порыв ветра не пах так же, как предыдущий, ни один солнечный луч не падал в одно и то же место. Все менялось, все текло, переплеталось и переливалось, каждый миг становясь чем-то иным, чем-то совершенно другим, и в этом была невыразимая, невероятная красота жизни. Она пела в звонком перестуке копыт жеребенка по каменистой отмели степной реки, она взлетала к небесам на пестрых крыльях жаворонков, тонущих в огромном просторе рассветного бездонного неба, она ложилась на землю в длинных рыжих росчерках облаков, закатными кострами поджигающих небо. Великая Тайна жизни стучала в груди Хана прямо под тугой клетью из ребер, и ни один миг, ни одна секунда в ней не повторялась.

А небесные люди забыли об этом, соорудив свой дом из холодного камня и бесконечных запретов, подняв его до самых небес нерушимой башней памяти. И в ней не было бы ничего плохого, если бы эта память не отрицала самое себя. Это больше всего смешило Хана. С такой невероятной скрупулезностью, с таким маниакальным рвением вельды хранили свою память, собирали по крупицам и структурировали только для того, чтобы сразу же забыть ее, запретить, навесить на нее тысячи замков и скрыть ото всех, будто что-то сакральное. Словно каждый свой шаг они пытались сохранить, спрятать ото всех и скрыть за десятью засовами, глубоко под землей. Хан долго не понимал, почему оно так, и только со временем, изучая Источник, изучая наследие вельдов, слушая свою мать и заунывные песни степняков, тысячи ночей молчаливо разглядывая ночное небо, наконец, понял. Вельды боялись смерти.

Это было так просто и так глупо для него, что хотелось смеяться, сгибаясь пополам от колик. Вельды, что нарочито отрицали смерть, насмехались над ней, воспевали свою силу и доблесть, свое величие и отсутствие страха, на самом-то деле абсолютно по-детски боялись смерти, страшились ее и пытались убежать от нее. Они прятали свои прошлое, скрывали память, они постоянно оборачивались через плечо, не доверяли друг другу и даже не любили друг друга только потому, что страшились смерти. И только один из них не боялся ее — единственный крылатый вельд, в чьих глазах отражались огненные переливы Небесного Змея в немыслимой вышине.

Хан успел за это время понаблюдать за царем Небо и понять, что это правда. Он был единственным из всех небесных людей, кто не боялся умереть. Именно поэтому у него все получилось. И только поэтому Хан согласился последовать за ним до самого конца, не страшась того, что Тьярд нарушит данное им слово. Клятвы нарушали лишь те, кому был ведом страх, а царь Небо его не ведал.

В его друзьях, с которыми он вместе рос, с которыми путешествовал в Лес Копий и дальше, на запад, к развалинам Кренальда, этого страха тоже почти что и не было. Во всяком случае, его было гораздо меньше, чем во всех остальных небесных людях. И Хану очень нравилось это, он испытывал почти что физическую тягу к ним ко всем в желании приобщиться к чему-то гораздо большему, что двигало ими, чего они даже не понимали. За спиной каждого из них Хан почти что видел огненные отблески чешуи Небесного Змея, летящего на золотых ветрах в вечность, и это вселяло в него уверенность, что у них все получится.

Сейчас, держа в ладони руку Черноглазого Дитра и следуя за ним сквозь Грань навстречу своей судьбе в Бездну Мхаир, Хан не боялся ничего. Скорее наоборот, он чувствовал жгучее любопытство и желание принять участие в легенде, потому что то, что сейчас происходило, обязательно однажды должно было стать легендой. В детстве у костров кортов он слышал тысячи этих песен, героических историй и легенд, и каждый раз их сопровождало одно единственное ощущение: предвкушение, колебание и дрожь в груди, словно отчаянный порыв человеческой души, устремляющейся к небу. То же ощущение было у него и сейчас, несмотря на усталость, неизвестность, место, в которое вел его Дитр. Они шагали в Бездну Мхаир, где по преданиям кортов спали бесы, где все самые черные, самые злые духи зимы построили свой дом, но Хан совершенно не боялся этого. Огненные крылья Небесного Змея обнимали его за плечи и хранили от всех бед, а это означало, что ничего плохого с ним не случится.

Мир за Гранью был расплывчатым и серым, и Хан с удивлением осматривал все, пытаясь запомнить и почувствовать дыхание этого мира. Несмотря на всю свою закостенелость и слепоту, вельды дарили всему миру вот это — знание, мудрость гораздо большую, чем все, что знали корты. Мир кочевников не ограничивало ничто, кроме их собственных голов. Все равнины принадлежали им, бесконечные моря трав и ветров, что звали их отправиться в вечное плаванье по их груди. И корты двигались из жизни в жизнь, из времени во время, по звездной дороге, которой не было конца, оседлав огнегривых комет-лошадей и возжигая по ночам костры для своих степных богов. Они знали лишь эту дорогу, путь без начала и конца, медленное плаванье по пескам времени, и не хотели знать ничего другого. А у вельдов был другой мир, растущая вверх стрела, тянущееся от земли к бескрайнему небу любопытство и призыв. И Хану хотелось и того, и другого. Он прямо чувствовал, как два лежащих в разных плоскостях и разнонаправленных мира внутри его существа превращаются в один, во что-то совершенно иное, новое и сильное. И он хотел учиться, всем собой хотел. Ему всегда было недостаточно того мира, в котором он жил, который он знал, и кровь вельдов в его жилах позволила ему захотеть и другого.

Грань была чем-то похожа на это состояние. Хана окружал мир, состоящий из форм, пусть и более мягких, чем те, к которым он привык, но все-таки стабильных форм. Эти формы жили и существовали по одним им ведомым законам, и Хан чувствовал, что законы эти кардинальным образом отличаются от тех, к которым он привык. И это было так любопытно, что он едва сдерживал ликование и заставлял себя не слишком сильно крутить головой по сторонам: Дитр ведь предупредил, что испытывать эмоции здесь опасно.

Золотые и черные сущности кружились вокруг него словно мотыльки, что поднимались теплыми летними ночами над степью и играли в густых травах, отражая свет звезд над головой. Он чувствовал исходящее от них дрожание, нежное-нежное, точно от крыльев бабочек, слушал их пульсацию, пытаясь разгадать еще неведомый ему язык. Дасу бы здесь понравилось, подумалось ему, и Хан улыбнулся. Она была похожа на эти золотые кружащиеся огоньки: гибкая, молодая, бесстрашная, донельзя любопытная, словно только что народившийся жеребенок. Когда-нибудь я покажу тебе это место, моя степная заря. Когда-нибудь я отведу тебя сюда, чтобы ты танцевала вместе с золотыми светлячками посреди мягких степей, которые текут, словно звездные реки, и мешаются с небом.

Хан невольно улыбнулся, вспоминая черные, как полночь, глаза своей любимой и ее толстые тугие косы. Странное чувство сразу же появилось внутри: от груди во все стороны побежали маленькие волны, пространство задрожало, словно поверхность воды, в которую кто-то бросил камень. И сущности дернулись в его сторону, с любопытством разглядывая его своими безглазыми лицами.

А потом что-то сверкнуло в немыслимой вышине, и Хан поднял глаза, пытаясь понять, что это. Дух захватило, и он весь задрожал, когда разглядел громадный медленный и плавный взмах гигантского крыла. Небо изменилось, небо искривилось, краски в нем перемешались, образуя силуэт. Небесный Змей с сияющим золотым глазом, с гривой, в которой запросто могли бы запутаться горы, с двумя громадными крыльями, каждое из которых было величиной с Роур, величественно плыл вперед, и огненный кончик его пылающего хвоста поджигал кометы, закручивал узоры из галактик, увлекал за собой ветра из звездной пыли. Хан споткнулся и едва не выпустил руку Дитра, не веря в то, что видели его глаза, не в силах оторваться от этого зрелища и чувствуя себя крохотной песчинкой, одной единственной частичкой в волнистом бархане золотого песка, колеблющегося словно полотно, образующего лишь крохотный волосок на одном из перьев крыла Небесного Змея, что обнимал весь мир.

Дитр дернул его за руку, призывая следовать за собой, и видение исчезло. Впереди возник вертикальный проем, светящийся чернильной тьмой, за которым расплывчато мерцали очертания внешнего мира. Дитр шагнул туда, вытягивая следом за собой Хана, и тот едва не вывалился головой вперед, с непривычки охнув, когда ноги глубоко провалились в снег, а тело стало тяжелым и плотным.

— Все в порядке, Белоглазый? — сразу же развернулся к нему Дитр, тревожно глядя на него своими синими глазами. — Я ощутил очень сильное дрожание от тебя. Кто-то из сущностей пытался завладеть тобой?

— Нет, все в порядке, небесный змей, — покачал головой Хан.

Все внутри него дрожало, тело казалось слишком тесным, негибким, тупым. Хану понадобилось несколько секунд на то, чтобы прийти в себя и осмыслить все, что только что произошло. В голове это никак не желало укладываться, и он только моргал, глядя на снег перед собой. Только что я видел Небесного Змея. Это было волшебно, так просто и так непостижимо, что Хан усмехнулся, чувствуя в груди непередаваемую золотую щекотку, обнимающую все его существо. Дасу, ты знаешь, я видел Небесного Змея! И я покажу его тебе, как только вернусь! Обещаю!

— Ты уверен? — в голосе Дитра звучало напряжение. — Ты выглядишь странно.

— Все в порядке, Черноглазый, — вновь повторил Хан, приказывая себе взять себя в руки и успокоиться. — Просто я видел за Гранью кое-что очень красивое. Заметил ли ты те золотые разводы на небе и красные сполохи по краям?

— Я видел что-то, — нахмурился Дитр. — Большую золотую сущность, обнимающую небосвод. Но я не видел ее формы, только сияние.

— Вот как, — улыбнулся Хан. Это было интересно. Возможно, Дитр просто не верил в Небесного Змея, оттого и не увидел его формы, как это было позволено сделать Хану.

— Ладно, нам все равно нужно оглядеться и понять, где мы. Я не слишком-то хорошо знаю, куда мы идем.

Улыбаясь медленно отступающему в глубины памяти видению, Хан выпрямился и осмотрелся по сторонам. Они с Дитром стояли на большом скальном уступе, полностью укрытом снегом. Здесь сугробы доходили Хану почти что до бедер, и ледяное прикосновение снега ощущалось даже сквозь толстую ткань штанов и кафтана. Над их головами растянулось все то же бесконечное серое небо, что и южнее, там, откуда они пришли, и Хан невольно нахмурился. Не могли облака лежать на таком длинном расстоянии, должны были быть хотя бы какие-то разрывы в тучах, а небо над головой выглядело точной копией того, откуда они только что пришли.

Наверное, тоже влияние злой воли Сети’Агона. Значит, он уже настолько силен, что может непосредственно влиять на погоду, рисунков ведунов ведь я в небе не чувствую. Мысли были мрачными, и Хан сразу же отогнал их прочь. Небесный Змей не зря явился ему, это был знак того, что ни в коем случае нельзя отчаиваться, что их поддерживают и не оставят наедине с их бедой.

Во все стороны, насколько хватало глаз, тянулась бесконечная степь, перемежающаяся через равные промежутки складками местности, невысокими скальными грядами, поднимающимися над равниной. На одном из таких выступов стояли и они с Дитром, а под ними, метрах в ста, не больше, расстилалось полотно нетронутого однородного снега.

— Как-то странно все это выглядит, — нахмурился Дитр, крутя головой из стороны в сторону.

— Что? — вопросительно взглянул на него Хан.

— Это все, — развел руками Черноглазый. С каждой секундой вид у него становился все тревожнее. — Оглянись вокруг. Такое ощущение, что все здесь повторяется: одни и те же скалы на равных промежутках пространства. Это выглядит как-то… неестественно.

Хан и сам чувствовал что-то странное. Небо выглядело слишком статичным, как и окружающий пейзаж. Ветра здесь не было, ничто не двигалось, а все скальные гряды походили одна на другую, будто отражения в зеркале. К тому же, в груди нарастало какое-то смутное беспокойство, природы которого Хан не знал. Просто что-то неумолимо тревожило его. Будто кто-то где-то вдалеке почувствовал его присутствие и принюхивался к воздуху, беря след. А потом что-то изменилось, что-то сдвинулось, и ощущение угрозы стало непосредственным.

— Кто-то следит за нами, — сообщил Хан Дитру, внимательно оглядываясь по сторонам. — Нас увидели. И скоро за нами придут.

— Кто? — глаза Дитра обшаривали однообразный пейзаж, пристально цепляясь на каждую складку местности.

— Не знаю, — покачал головой Хан. — Но ощущение не из приятных.

Несколько мгновений они с Дитром молчали, продолжая оглядываться по сторонам. Потом Черноглазый проговорил:

— Давай-ка уходить отсюда. Судя по тому, сколько мы двигались, Лес Копий же остался далеко позади, а это значит, что мы на каком-то из Рубежей. И мне совершенно не хочется выяснять, что именно стережет этот Рубеж.

Глаз уловил движение, и Хан сразу же повернулся в ту сторону, где заметил его. На абсолютно ровной поверхности снега к юго-востоку от них вскипала и быстро приближалась к ним снежная дорожка. Словно кто-то глубоко под снегом быстро-быстро копал траншею, направляясь прямо к ним, и, судя по расстоянию, которое ему оставалось проделать до ведунов, это был кто-то огромный.

— Смотри, — Хан указал Дитру в ту сторону, и Черноглазый нахмурился еще больше, глядя на стремительно приближающегося врага.

— Да, судя по всему, нам тут не следует задерживаться. Сможешь сделать переход? — он повернулся к Хану. — Я притомился немного.

Хан только кивнул и открылся Источнику. Золотое свечение мягко обняло его со всех сторон, проникло в его жилы, заполнило каждую клеточку, и он ощутил себя масляной лампой, в которой кто-то, тихонько улыбаясь, запалил фитилек. Отвернувшись спиной от быстро приближающейся к ним твари, Хан принялся создавать рисунок перехода. У них не было времени на задержку, на то, чтобы драться с этой новой непонятной тварью. Им нужно было в Бездну Мхаир, и он собирался попасть туда как можно быстрее.

Переход открылся перед ними сверкающей серебристой полосой, за которой дрожала вуаль мира за Гранью. Хан взял Дитра за руку и шагнул вперед, в последний раз оглянувшись, через плечо. Словно почуяв, что они уходят, снежная дорожка остановилась, а потом из-под земли раздался обиженный рев, от которого ощутимо задрожала почва под ногами. Гадая, какая еще нежить населяет эти гиблые места, Хан уверенно шагнул в переход.

На большой высоте воздух был разреженным, а силу ветров ничто не сдерживало. Дышать было сложно, от холода резало глаза, удерживаться на одном месте едва получалось, но Тиена справлялась. Облака почти что царапали ее макушку, окутывая голову неприятной сыростью, которую тут же выстуживал ледяной ветер. Но все это было неважно, это не имело абсолютно никакого значения. Взгляд Великой Царицы не отрывался от битвы, что сейчас начиналась впереди над расщелиной, разделившей Роур почти что пополам.

Небо кипело, его то и дело пронзали насквозь серебристые зубцы молний, чиркающие во всех направлениях, яркие огненные вспышки взрывов, его рвали из стороны в сторону, будто старую тряпку, ураганные порывы ветра. Картина сражения разворачивалась перед глазами Тиены, и она смотрела, не отрываясь, смотрела и пыталась скорректировать происходящее, а за ее спиной зависли в воздухе разведчицы, готовые немедленно протрубить то, что прикажет царица, Способная Слышать, которая должна была охранять ее, и четыре царицы кланов, которые сейчас, во время битвы, находились подле нее, чтобы иметь возможность полного обзора поля боя для более удобной и простой координации боевых действий с главами сообществ, ведущими в бой крылья.

Разведчицы выстроили в воздухе четыре вертикальные Сети, наступая на стахов полукругом с востока, юга и севера и пытаясь замкнуть их в тиски. При этом держались они в стороне от расположения войск дермаков, все больше над расщелиной в земле, куда уже не долетали с земли стрелы дермаков, что делало стахов их единственными противниками. Все четыре Сети строились по одному принципу: в углах каждого квадрата десять на десять человек стояла Боевая Целительница или Способная Слышать. Объединив усилия, ведьмы растянули над Сетью из разведчиц гигантские щиты, благо сейчас количество ведьм было достаточным для того, чтобы прикрыть всю армию, и многие из них уже успели оправиться и отдохнуть. Такое использование ведьм в данной ситуации было единственно возможным: их все же было слишком мало по сравнению со стахами, и атаковать армии врага они не могли. Сил ведьмам хватало лишь на то, чтобы растянуть щиты над армией анай и удерживать врагов хотя бы от прямого удара по ним, отклонять самые сильные и опасные рисунки из всех возможных.

Прямо на глазах Тиены огромная ветвистая молния, возникшая со стороны армии стахов, с ревом устремилась к стене из разведчиц и погасла, врезавшись в невидимый для ее глаз щит ведьм, словно ее и не было.

— Незначительное повреждение щита в районе секции Раэрн, — сразу же доложила Способная Слышать, молоденькая девчушка из становища Саэль, Лаэрт. Она внимательно следила за состоянием щитов и докладывала об этом царицам с самого начала сражения. — Повреждение ликвидировано, щит укреплен.

Тиена сощурилась, глядя туда. Это был не первый раз, когда ведуны стахов пытались пробить щиты анай, и пока те держались. Однако с каждым ударом вот такие незначительные повреждения случались все чаще, а на то, чтобы их убрать, требовалось все больше времени, и ничего хорошего для анай это не означало.

Сами стахи построились напротив анай, выставив в передний ряд своих ведунов. Те не стали делать общий щит для всей армии, встав через одного: один ведун наносил удары по позициям анай, другой прикрывал щитом его и себя. Вся остальная армия держалась за их спинами, обстреливая анай из длинных луков, однако пока такая тактика значительного ущерба не приносила. Если стрелы и долетали до рядов разведчиц, то на излете, и причинить никому вреда они уже не могли. Вот только и стрелы анай, что летели в ответ, пока что тоже падали впустую, и это как раз не нравилось Тиене больше всего. У стахов-то обоз был достаточно большой: спускайся да пополняй запасы столько, сколько захочешь. А вот запасы стрел у анай были ограничены из-за тяжелой многолетней войны, и они стремительно подходили к концу, даже несмотря на то, что со стороны лагеря в воздух постоянно поднимались Жрицы и Ремесленницы, поднося к линии соприкосновения войск все необходимое и пополняя запасы стрел разведчиц.

— И долго мы будем торчать на месте, первая первых? — недовольно заворчала за плечом Тиены Магара. — Их же меньше, чем нас! Мне кажется, пора нанести удар. Если мы будем и дальше медлить, то рискуем измотать своих ведьм до предела и лишь впустую истратить их силы.

— Магара права! Стахов гораздо меньше! — поддержала ее Аруэ, соломенные брови которой тревожно сошлись к переносице. — Мы сможем одним ударом охватить их со всех сторон и раздавить.

— Да, — сразу же кивнула Руфь, — и напороться на стрелы дермаков с земли. Думаете, они просто так что ли болтаются над самым краем расщелины? Стоит нам только дернуться вперед, как они сразу же отступят под защиту стрел дермаков, и тогда мы потеряем все преимущество.

— Какое преимущество? — Магара взглянула на нее раздраженно и нетерпеливо. — Мы же до них даже не достреливаем! Что толку висеть друг напротив друга в воздухе, пока ведуны перебрасываются огненными шарами?

— Кто-то из них может применить рисунок посерьезнее, чем обычные молнии, если мы двинемся вперед, — заворчала Руфь, бросая на Магару хмурые взгляды.

— Вы боитесь что ли? — брови Магары удивленно вздернулись, а лицо вытянулось. — Ну вы даете! Мы сражаться должны, а не ждать, пока ведуны друг друга измотают. Первая первых! Разве я не права?

— Незначительное повреждение щита в районе секции Раэрн, — будничным тоном сообщила Способная Слышать, наблюдающая за сражением. — Повреждение ликвидировано.

Тиена сжала зубы, глядя вниз. Все они были правы: и Руфь, что призывала подождать, и Магара, что рвалась в бой. Стахов действительно было меньше, зато у них было больше ведунов, и Тиене оставалось только гадать, какое преимущество над ведунами должно было быть достаточным для победы? И было ли у анай это преимущество?

Она просто физически ощущала, как течет время. Фронты держались на некотором расстоянии друг от друга, пока еще не сближаясь, небо полыхало от вспышек и грохота, и молнии, то и дело, разрывали серые облака. Я должна затянуть эту битву на как можно большее время, чтобы Найрин и Дитр успели разобраться с Источниками. Однако, ведуны при этом не должны обессилеть настолько, чтобы не иметь возможности сопротивляться стахам. Тиена нахмурилась еще больше. Великая Мани, я не могу больше ждать. На все воля Твоя.

Тиена прикрыла глаза, прислушиваясь к себе. Тягостное чувство, что давило на плечи с самого начала битвы никуда не уходило. Она почти физически ощущала, как стонет небо от вражеских стрел и крыльев, как больно ему от разрывающих его молний, как тяжело земле от тысяч ног, что безжалостно топчут ее, от копыт, что сотрясают ее спящую под снегом грудь. Однако не было ни страха, ни тяжести, ни боли от принятого ей решения. Тиена чувствовала себя странно спокойной, и ничто в ней не противилось началу атаки. Ну что ж, тогда выручай, Великая Мани.

— Наступление по левому и правому флангам, — скомандовала она. — Центру — ждать.

Боевые рога разведчиц сразу же затрубили ее приказ, передавая его войскам. Магара за ее плечом что-то довольно заворчала себе под нос, Руфь негромко пробормотала:

— Надеюсь, они достаточно тупы и поведутся на это.

Тиена не питала иллюзий. Да, если анай начнут обходить стахов полукругом, ведунам придется развернуться и образовать кольцо, а находящимся на флангах отрядам стахов — ударить по флангам анай. Однако в центр они от этого бить не перестанут. Может, дермаки бы и перестали, но стахи были гораздо умнее этих едва способных мыслить тварей, и ошибки от них ждать не приходилось.

Левый и правый фланги анай двинулись вперед, обходя стахов с двух сторон и пытаясь окружить их. Ведуны моментально перестроили полукольцо, повторяя маневр анай. Часть ведунов с переднего ряда все-таки ушла, однако те, что остались, с еще большим ожесточением принялись набрасываться на щит.

— Незначительное повреждение щита в районе секции Раэрн, — зазвучал голос Способной Слышать.

— Что у них там, нормальных ведьм что ли нет? — заворчала Магара за плечом Тиены.

Великая Царица не слушала. Глаза ее не отрывались от того, что сейчас происходило на поле боя.

Фланги анай, состоящие из Лаэрт и Нуэргос, попытались окружить группировку стахов и взять их в кольцо. Те моментально разбились на две группы и ударили в ответ. Численное преимущество было на стороне анай, но строй был растянут в Сеть для того, чтобы обеспечить максимально удобную позицию Способным Слышать, держащим щиты. Стахи сражу же построили плотный строй наподобие Ежа и ударили в самый центр Сети, пытаясь прорвать ее насквозь.

— Началось! — выдохнула сквозь стиснутые зубы Руфь.

— Перестроить правый и левый фланги в двойную Сеть! — приказала Тиена, и ее слова сразу же повторили трубящие за ее спиной разведчицы.

— Может, поможет, — пробормотала Аруэ, хмурясь и закусывая губу. Глаза ее не отрывались от флангов.

Обе фланговые Сети выгнулись внутрь по краям, а потом завернулись к центру, укрепляя его, чтобы стахи не смогли пробиться. Таким образом, анай приобретали в прочности: теперь ведьмы стояли гораздо ближе друг к другу, и щиты уже не требовалось растягивать на большое расстояние. Однако потеряли они в обхвате линии врага, чем не преминули сразу же воспользоваться стахи. Каждый из фланговых рукавов разделился на две группы, одна била в центр Сети, другая нырнула под нее, пытаясь обойти их с тыла.

— Центру формировать Ежей! — слова срывались с губ Тиены, и она почти что чувствовала, как вибрирует вокруг нее пространство, звеня от напряжения. — Каэрос бьют сверху, Раэрн снизу. Попробуем обрушить их.

— Неплохо! — оскалилась рядом Магара.

Издали сражающиеся войска походили на громадный кружащийся в небе рой. Анай было гораздо больше, вот только стахи сражались отчаянно, не уступали им в ловкости и скорости, а по силе даже превосходили многих из разведчиц. А это означало, что численный перевес сейчас играл не такую большую роль, как в случае с дермаками, например.

Отзвучали боевые рога, центр армии начал быстро перестраиваться, и тут ослепительная вспышка разрезала строй ведунов стахов. Взрыв был такой силы, что на миг Тиена ослепла, инстинктивно закрыв рукой лицо. За ее плечом вскрикнула Аруэ, послышалась громкая ругань Магары и проклятия Лэйк. Потом до них докатилась взрывная волна, и Тиена ощутила, как ее отшвыривает назад, на добрый десяток метров. Воздух моментально выбило из груди, будто кто-то нанес удар прямо по ребрам тяжеленным молотом.

Кое-как восстановив равновесие, моргая полуослепшими глазами, по роговице которых бежали разноцветные выжженные полосы, Тиена попыталась разглядеть, что сейчас происходило внизу. Взрывом ряды анай разметало во все стороны, отбросило далеко от стахов. Впрочем, тех тоже изрядно раскидало, особенно ведунов, которые сейчас рассыпались по всему небу, пытаясь хоть как-то восстановить порядок.

— Зрячая! Доложи ситуацию! — крикнула Тиена, почти что не слыша собственного голоса из-за шума в ушах.

Способную Слышать отбросило взрывом чуть дальше в сторону, метров на пять правее и ниже Тиены. Крылья за ее спиной дрожали и моргали, и она едва держалась, словно крохотная бабочка на потоках штормового ветра. Тиена не успела ничего скомандовать: вынырнувшая из облаков Лэйк подхватила ее под руки и удержала от падения, потом в несколько сильных взмахов подтащила наверх, ближе к Тиене. Остальные царицы только-только приходили в себя, восстанавливали равновесие и двигались в их сторону. Вид у всех был совершенно сбитый с толку.

— Что случилось, зрячая? — проорала ей почти что в лицо Тиена. — Что происходит?

Вид у ведьмы был такой, будто ей ударили чем-то тяжелым по лицу. Глаза закатывались, и она едва не осела в руках Лэйк, почти что теряя сознание. Однако, девочка справилась с собой и с трудом, но повернула голову в сторону линии фронта.

— Боевой рисунок стахов на уничтожение ведьм-анай, — с трудом проговорила она. Голос ее был хриплым и слабым. — Они изменили рисунок… Мы не знали этого…

— Потери! — прокричала ей в лицо Тиена. — Что с ведьмами?

— Мне… плохо видно, — глаза у Способной Слышать закатывались, она часто моргала, конвульсивно цепляясь за руки Лэйк и вглядываясь вниз, туда, где только что прогремел взрыв. Голос ее задрожал сильнее. — Прорыв щитов Раэрн, Лаэрт и Нуэргос, щит Каэрос частично уцелел, но в нем несколько больших отверстий, которые они сейчас восстанавливают. Мне плохо видно…

— Ведьмы! Что с ведьмами?! — набросилась на нее подлетевшая Магара.

— Не знаю, — покачала головой зрячая. — Они пытаются восстановить щит! Но их очень мало! Осталась примерно треть тех, кто еще способен сражаться. Мы отразили удар, но на это ушло слишком много сил.

— Проклятье! — зарычала рядом Руфь.

Взгляд Тиены метнулся к тому, что сейчас творилось в небе над расщелиной. Анай оправились быстрее стахов и уже почти достроили Ежей и Двойные Сети. Ведуны стахов пока еще не пытались восстановить строй. Наоборот, они разлетались в разные стороны, вырываясь с линии атаки, из окружения анай.

— Бхара! — заревела рядом Магара, но Тиена уже и сама поняла, что происходит.

— Немедленно ведьм на внешнюю сторону построений! — срывая глотку, закричала Тиена. — Повторяю! Оставшихся ведьм на внешнюю сторону построений!

Боевые рога уже пришедших в себя разведчиц затрубили за спиной Тиены, но она уже знала, что они не успеют. Лихорадочно крутились в голове мысли. Наверное, этот взрыв и был задуман с самого начала, чтобы нейтрализовать ведьм и дать возможность ведунам стахов окружить войска анай.

Теперь поле боя выглядело иначе. Весь контингент стахов остался внутри громадного полукольца из анай, прямо в его центре. Они там построились Ежом, ощетинившись во все стороны копьями, и Еж начал быстро расширяться, атакуя части анай. А вот их ведуны вынырнули из полукольца наружу и сами окружили анай со всех сторон. Да, им пришлось построиться поодиночке, став уязвимыми для стрел анай, но зато теперь они окружали четыре клана со всех сторон, и анай оказались между молотом и наковальней.

— Орлиные Дочери! Залп по ведунам! — выкрикнула Магара, уже не заботясь, что отдает приказы вместо Тиены.

Впрочем, Тиена собиралась сказать то же самое, прекрасно понимая, что они уже опоздали. Как только рога взяли первую ноту, стахи ударили.

Тиене не нужно было обладать зрением ведьм, чтобы понять, что щиты еще установлены не были. Зубчатые молнии, струи огня и ледяные стрелы вгрызались в строй анай, выбивая из него отдельные точечки-тела, которые посыпались вниз градом, падая во тьму ущелья под ними. В ответ им тоже понеслись огненные шары и молнии, тысячи подожженных и заледеневших стрел с луков Орлиных Дочерей Каэрос и Лаэрт, порывы ураганного ветра, которые призывали Нуэргос, моля свою Богиню о защите.

— Нужно сбивать ведунов! — прокричала рядом Руфь, и Тиена была с ней полностью согласна. — Мы не можем позволить им вот так просто бить по нашим рядам!

На глазах войско анай начало отступать назад под ударами ведунов, только вот назад тоже было некуда. Прямо в центре их построения ощетинился копьями рой стахов, и там битва кипела не менее жестокая, чем снаружи, по внешнему краю кольца.

— Ночные Лезвия могут попробовать! — хрипло предложила Аруэ. — Пошлите Ночных Лезвий. Они достаточно быстрые, чтобы уворачиваться от летящих макто, справятся и тут.

— Ночные Лезвия! В ататку на ведунов! — скрепя сердце скомандовала Тиена, и рога повторили приказ.

Строй моментально изменился. Маленькие точечки отдельных разведчиц вылетали сквозь бреши в построении и бросались в разные стороны, по кривой траектории направляясь навстречу ведунам. Даже с такого расстояния Тиена видела, что большую их часть сбивают молнии, жгут огненные шары, прокалывают насквозь ледяные копья. Она сжала зубы, видя, как одна за другой сестры падают вниз, даже не долетев до ведунов. Так мы потеряем войско! Мы должны что-то сделать!

— Зрячая! Нам есть, что им противопоставить? — крикнула она через плечо, не оборачиваясь. — Мне нужно нейтрализовать ведунов!

— Ведьм слишком мало, первая первых! — голос Способной Слышать дрожал от напряжения. — Те, что еще могут сражаться делают все, что в их силах! Остальные отдали все силы до последней капли, чтобы нейтрализовать рисунок!

— Богиня! — зарычала сквозь стиснутые зубы Аруэ.

— Во второй раз они по нам этой штукой шарахнуть не смогут? — повернулась к ведьме Магара.

— Сейчас — нет! — покачала головой та. — Она требует очень большой концентрации сил! Думаю, что ведун, который сотворил ее, уже мертв! Вряд ли стахи будут разбрасываться самыми сильными своими людьми.

— Да, сейчас они завершили первую часть плана по окружению нас и будут добивать, — кивнула Тиена. Она и сама бы поступила также, если бы имела такую возможность. Но как-то же нужно было выходить из сложившегося положения.

— Царица, разрешите мне попробовать, — голос Лэйк звенел от напряжения, и Тиена невольно повернулась к ней. Взгляд единственного глаза дель Каэрос был жестким, а голова упрямо наклонена. — В прошлый раз у меня получилось призвать Роксану и окутаться Ее пламенем. В этом состоянии на меня не действуют рисунки стахов.

Молодая Саира дель Лаэрт, которую Лэйк назвала своей нареченной и будущей Держащей Щит Каэрос, бросила на нее хмурый взгляд и поморщилась, потом выжидающе взглянула на Тиену. Внутри почему-то родилось раздражение. Я не могу уберечь каждую из них, как бы мне того ни хотелось! Я просто не могу это сделать!

— Давай! — кивнула Тиена, глядя в глаза Лэйк. — Сбей столько, сколько сможешь.

— Да, первая первых! — резко кивнула та, потом передала полубесчувственную ведьму в руки Саиры и камнем упала вниз.

Глядящая ей вслед Магара задумчиво прищурилась, потирая подбородок.

— Не действуют, говоришь…

Тиена отвернулась к полю боя, как вдруг услышала за спиной голос Магары.

— Ну-ка, Аруэ, ткни-ка меня мечом!

— Чего? — царица Нуэргос повернулась к Магаре, глядя на нее, как на безумную.

— Ну давай же! — нетерпеливо потребовала та. — Я тоже хочу загореться, как проклятущая Каэрос! Одна она не справится! А даже если и справится, это будет уж в конец неблагородно! Я не дам этой бхаре в одиночку уложить четыре сотни ведунов и забрать себе всю славу! Так что давай, ударь меня мечом!

— Ты надеешься, что Аленна защитит тебя? — удивленно вздернула брови Руфь, глядя на Магару.

— Не надеюсь, а знаю, — нетерпеливо кивнула головой та, разводя руки в стороны и подставляя грудь для удара. Висящая перед ней в воздухе Аруэ смотрела на нее со смесью раздражения, удивления и восхищения одновременно. Магара широко ухмыльнулась. — Все эти годы Она меня хранила не просто же так, и вовсе не для того, чтобы эта белобрысая сейчас зарезала меня прямо на поле боя на глазах у армии стахов. Я верю в Нее, Она меня убережет. Так что давай, Аруэ! Бей!

— Ты вздурела? — Аруэ все еще не решалась, глядя на Магару круглыми глазами.

— Богиня, да какая разница! — зарычала та. — Ударь уже меня! Если я попробую вскрыть себе грудь долором, Ревнивая может решить, что это вовсе не попытка озвереть вконец, а всего лишь ритуальное самоубийство! Вот только этого мне и не хватало!

— Не буду я тебя бить! — Аруэ даже отлетела на несколько метров назад, демонстративно убирая меч в ножны. — А если я тебя зарежу? Что тогда?

— Твоя вера недостаточно крепка, моя кошечка? — сощурилась Магара, демонстрируя клыки и все так же широко раскидывая руки. — Кажется, кто-то не слишком хорошо поклонялся своей Богине, не так ли?

— Пошла ты в бездну мхира! — прорычала в ответ Аруэ, деревенея и набычиваясь, но меч убирая. — Можешь тут какой угодно концерт устраивать, а я тебя не трону!

— Давай я это сделаю, — предложила Руфь, безмятежно глядя на Магару.

— Нет уж, святоша, — оскалила зубы Магара. — Ты меня, конечно, раздражаешь и знатно так, вот только не хочу я умирать с твоей благостью в кишках, если все-таки ничего не получится. К тому же, ты хочешь это сделать, значит, точно не получится! А эта кошечка меня любит, потому все будет честнее и проще!

— Ты совсем ума лишилась! — почти что взвыла Аруэ. — Кто тебе сказал, что я люблю тебя?! Идиотка! Бхара!

— Твоя мани была самой грязной потаскухой всего становища Киос, если не всех земель Нуэргос вместе взятых! — заорала Магара с гомерическим хохотом, глядя в глаза Аруэ. — Самой что ни на есть распоследней бхарой, которая соглашалась сношаться с козлами! Я даже видела однажды, как самый бородатый и грязный из них, нагнув ее раком, хорошенько так!..

— Сдохни, бхара! — не своим голосом взвыла Аруэ, бросаясь вперед и выхватывая из ножен меч.

Тиена забыла, как дышать, когда лезвие клинка, сверкнув, разрезало воздух, а потом с грохотом выбило искры из толстой корки льда, которой мгновенно обросло все тело Магары. Меч натужно звякнул и отскочил прочь, гулко гудя в руках Аруэ, которая огромными глазами, дрожа всем телом от ярости, смотрела на Магару.

Проклятущую дель Лаэрт теперь покрывал тонкий панцирь изо льда. Он был однородным и гладким и странно гибким, позволяя ей двигаться и не стесняя движений. Кожа Магары под ним казалась небесно-голубой, а глаза сверкали, будто два сапфира. Волосы ее моментально вымерзли, покрывшись инеем, и Магара стала седой, но эта седина только прибавила ей красоты. Молчаливо подняв к глазам синюю ладонь, царица Лаэрт несколько раз сжала и разжала ее, а потом ее губы растянулись в хищную улыбку. Вскинув голову и бросив задиристый взгляд на Аруэ, она ухмыльнулась и почти что прорычала:

— Спасибо тебе, моя кошечка! Обещаю, я еще расплачусь с тобой за это, когда мы разберемся с нашими маленькими затруднениями. — Аруэ еще продолжала с открытым ртом моргать и безмолвно смотреть на нее, а Магара уже повернулась к Тиене. — Великая Царица, разрешишь и мне поучаствовать в битве? А то молодая Каэрос там, скорее всего, таких делов наделает, что нам потом годами разгребать придется.

— Иди, — кивнула Тиена. От удивления она не могла ничего сказать, только смотрела на эту бесноватую, совершенно невменяемую женщину и моргала, пытаясь осознать, что только что произошло.

— Аленна! — взревела Магара, синей молнией метнувшись вниз, туда, где над расщелиной в земле кипело сражение.

Несколько мгновений все они молчали, глядя на то, как она стремительно преодолевает оставшееся до вражеской армии расстояние.

— Богини благоволят бесноватым! — негромко пробормотала рядом Руфь, и Тиена взглянула на нее. Лицо дель Раэрн выражало крайнюю степень удивления. Ухмыльнувшись Тиене, Руфь добавила: — Ни ты, первая первых, ни молодая Каэрос, ни эта мокроголовая не даете мне об этом забыть.

— Чтоб этой бхаре пусто было! — сплюнула рядом Аруэ, тоже подлетая немного вперед и следя за передвижениями царицы Лаэрт, которая как раз сейчас, на полном ходу, грудью сбила висящего рядом с ней в воздухе ведуна стахов. — Когда она вернется, я действительно ее зарежу, потому что это уже просто невыносимо!

Тиена ухмыльнулась, качая головой и глядя на лихорадочно мечущуюся синюю точку, что сеяла панику среди рядов ведунов. Недаром же ее назвали Любовницей Милосердной. Аленна любит таких!

Эрис глубоко вдыхала и выдыхала, чувствуя, как порывы ветра проходят насквозь через ее грудь, через все ее тело, будто и не было его вовсе. Или оно было, но было всем.

Под ее ногами лежала замерзшая, исстрадавшаяся, иссохшая земля. Тысячи подземных толчков извели, изорвали ее нутро, и там внизу до сих пор болело и рычало, и огонь магмы переливался на немыслимой глубине, где от тяжелых серных испарений невозможно было дышать, и сам воздух плавился, дрожал и шел волнами, и его насквозь протыкали взлетающие вверх ревущие языки пламени. Выше, там где слои породы успокаивались и ложились сплошным монолитом, пробить который не смогло бы ничто на свете, еще выше, где они истончались, становились все более бугристой и рассыпчатой породой, еще выше, где эта порода уже была плодородной и мягкой, все было пропитано черной скверной, исходящей от войска дермаков, липкой и грязной вонью, от которой пожухли и иссохли корни растений, а земная кора превратилась в растрескавшуюся и обожженную корку, которую не мог сохранить от прикосновений скверны даже толстый слой выпавшего снега. Земля стонала, изможденная и едва живая, земля отчаянно сражалась вместе с ними, своими детьми, анай, вельдами, кортами и эльфами, и сил на это сражение с каждой минутой у нее оставалось все меньше.

Всеми порами своего тела Эрис чувствовала ненависть земли, ее нежелание, ее отчаяние. Те, что топтали и коверкали ее и без того болезненную грудь, должны были сгинуть, их не должно было быть здесь. Земля взывала и требовала, просила Эрис, тянулась к ней. На какой-то миг перед глазами помутилось, и ей пришел образ молодой женщины в когда-то белоснежном, а теперь грязном и изношенном платье, сидящей на земле и тянущей к ней исхудалые дрожащие руки, взывающей о помощи. Эрис прикрыла глаза, пережидая приступ боли, сжавшей сердце. Клянусь Тебе, Мани моя Небесная, Артрена Хлебородная и Радушная! Мы защитим Тебя и изгоним прочь Твоих врагов, как защищала нас Ты все эти долгие тысячелетия! Мы не покинем Тебя в нашей общей беде! Это наша война, и сражаться нам в ней — вместе. А потому услышь мой голос, Мани Тверди, услышь и выходи на бой вместе с нами!

Она открыла глаза, машинально расставляя ноги на ширину плеч и устраиваясь поустойчивее. Ее взгляду открывалась вражеская армия на другой стороне расщелины. Для обычных глаз было слишком далеко, и дермаки походили лишь на огромное черное пятно, растянутое без конца и края с севера на юг. Эрис вывернула глаза, взглянув прямо сквозь пространство, сквозь с невероятной скоростью скручивающуюся ткань реальности, и увидела. Черные квадраты лучников, тысячи и тысячи, по сотне в каждом, ровными рядами стояли, обернувшись лицом на юг и поджидая отчаянно сражающиеся в небе со стахами части анай. Во главе каждой сотни находился Псарь, по ровным рядам между ними бродили, скаля зубы и роняя хлопья ядовитой пены, громадные черные псы, оглядывая дермаков единственным желтым глазом в широком лбу, сжавшийся в маковую росинку зрачок в котором дрожал и содрогался от нетерпения.

Дальше к северу располагались части более крупных дермаков, которых они впервые встретили на развалинах Кренена. Те твари сжимали ятаганы, щиты и копья, слабый дневной свет им никоим образом не мешал, а Псарям подгонять их было уже не нужно. Оскалив зубы, они рычали и потрясали оружием, ожидая схватки с кортами, что подходили со стороны Мембраны. Их Эрис тоже чувствовала: размытое пятно далеко к северу, от которого докатывали волны гнева и ярости. Они уже тоже вступили в бой, но пока еще продвинулись недостаточно далеко. И они уж точно не касались Эрис. Ее делом было защищать своих сестер в небе, приказ Великой Царицы был однозначным и четким.

Эрис вновь глубоко вздохнула, отыскивая сознанием стоящих рядом с ней эльфов. Их было не так уж и много, чуть больше полутора сотен, остальных Шарис увел за собой на западный край расщелины, и они уже должны были занять свое место и начать атаку, но из-за дальности расстановки войск Эрис ощущала их очень смутно.

Первопришедшие выстроились цепью вдоль всего края расщелины, смещаясь ближе к южной ее части, чтобы оказать поддержку войскам анай. Ближайший из них находился от Эрис на расстоянии как минимум сотни шагов, и докричаться до него, чтобы отдать приказ, она не могла, однако ей это и не требовалось. После первой совместной атаки на войско дермаков Эрис поняла, как именно Шарис раздает указания своим людям, расположенным на большом расстоянии от него. Это было что-то сродни того способа, которым общались сальваги, а у нее было уже множество времени и возможностей для того, чтобы овладеть этим способом в совершенстве.

Небо слева от нее рвалось от взрывов. Вспышки молний подсвечивали подбрюшья туч, отблески огня заливали все алым, и утробный грохот то и дело забивал уши, мешая сосредотачиваться и думать. Отсюда, с земли, сражающиеся в небе анай и стахи напоминали то ли громадный рой пчел, то ли стаи ворон, набрасывающиеся друг на друга. Где-то там, под самыми облаками, была и ее Тиена, и Эрис так хотелось еще раз взглянуть ей в глаза, прикоснуться к ее теплой щеке, ощутить это тихое чувство полной защищенности, надежности и дома в кольце ее родных, нежных рук. Мы победим, мое пламя, и тогда ничто уже никогда не разлучит нас! Я обещаю тебе это!

Холодный ветер взъерошил ее волосы, подтолкнул в спину, словно приказывая смотреть на выстроившиеся перед ней армии врага. Эрис прогнала прочь все мысли, открыла свою голову, сделав ее тихой и спокойной, словно гладь пруда, а потом потянулась мыслью к окружающим ее с двух сторон эльфам. Они чувствовались странно и при этом очень правильно, похожие на маленькие серебристые звездочки, плывущие в бесконечной черной пустоте. И если все вокруг них дрожало и колыхалось, будто море, то эти звездочки были спокойными, статичными, тихими, и никакая вибрация не нарушала их медленного и плавного движения.

«В атаку!» — мысленно скомандовала Эрис. Впрочем, этот приказ не был даже сформирован в слова. Скорее он походил на легкий толчок ладонью в спину, и этого было вполне достаточно для того, чтобы ее поняли.

Что-то изменилось, взметнулось, подняло голову, прислушиваясь. Словно сама земля, само пространство и время очнулись от вековечного сна, сбрасывая душащие оковы многолетнего оцепенения. В бестелесной пустоте земного сознания, такого тяжелого, такого неповоротливого, такого инертного и тугого, зазвучали голоса эльфов. У них не было звука, не было слов, не было музыки, но что-то было, и Эрис могла назвать это лишь одним словом — песней. Души эльфов вплетались, входили в контакт с этой огромной инертной массой, они шептали и пели ей, они танцевали на невидимых потоках ее энергий, они стремились вперед, заставляя ее тоже начинать двигаться, заставляя ее медленно и тяжело, потом быстрее, быстрее, стремиться вперед, и…

Ветер рванул волосы Эрис, ветер, что нес в себе запах листьев, земли и жизни, неторопливую поступь времен, золотые песчинки тысячелетий. Ветер закружился, обретя разум и силу, обретя душу, взметаясь вперед и закручиваясь все быстрее и быстрее, в громадную воронку, которая начала расти от земли к небесам. Голоса эльфов скользили в ней, словно серебристые мальки в потоке мутной серой воды, они поднимали ее, они вливали в нее силу, и вот уже гигантская воронка, вращаясь все сильнее, поднялась к самым облакам, ухватила их края и принялась тянуть их вниз.

Невероятная мощь текла сквозь Эрис, прямо по ее жилам, пронизывая все ее тело. Эта мощь не имела ничего общего с энергией Источников, к которой так часто обращались ведьмы, ее природа лежала даже не в золотистых ладонях загадочно улыбающейся с неба Великой Мани. Это была другая сила, чужеродная и совершенно иная, сила, пришедшая откуда-то из немыслимой дали, из далеких звездных холмов, меж которых петляли млечные пути, из туманных валов световых океанов, чьи золотистые волны взметали на пушистых гребнях мелкое крошево звездных ракушек. Эта была сила, сотканная из лунного света и загадочной ночной тишины, из тусклого сумрака предрассветного неба и нежности самого краешка белого крылышка ночного мотылька. И Эрис знала, что видит такое впервые, и что такое больше никогда не повторится. Первопришедшие явили миру свою истинную мощь, и мир в удивлении застыл, глядя на то, чего он никогда не знал.

Основание воронки начало утолщаться, и Эрис видела своими эльфийскими глазами, как оно с невероятной скоростью вращается вокруг самого себя, скользит по поверхности земли, сметая с ног дермаков, Псарей и Свору без разбора, закручивая их в гигантский ураган и вышвыривая высоко вверх. Тучи над воронкой начали набухать, уплотняться, тяжелеть, подчиняясь ее нетерпеливому кружению, ее яростной силе. Воронка тянула их на себя, стягивала всех их в одну точку, тянула сильнее и сильнее, пока над армией дермаков не образовалось огромное черное грозовое облако, висящее почти что в нескольких десятках метров над головой Эрис.

Это было поистине страшно. Рев урагана и грохот сталкивающихся над головой облаков полностью затмили даже звуки кипящей в отдалении битвы, хлопки взрывов и потрескивающее шипение молний. Ветер наверху был такой силы, что его порывы отбросили прочь от себя сражающиеся в воздухе части, и те отлетели на юг, гораздо дальше скалящегося обломками скал черного провала в земле. Теперь ураган бушевал прямо над армией дермаков, и небо грозило обрушиться вниз, словно камнепад, и раздавить их под своей черной громадой.

Потом что-то случилось. Эрис ощутила изменение в воздухе за миг до того, как Псарь выскочил из пустоты прямо перед ней, и успела инстинктивно отпрыгнуть назад. Ураганный ветер трепал края черного плаща безглазого, отбросив прочь с его головы капюшон, и его иссохшее лицо, похожее на старый труп, искривилось от ненависти. Безглазый оскалился, пахнув в лицо Эрис гнилой вонью своего нутра. Его слишком большие для человеческого рта желтые зубы покрывал черно-красный кровавый налет.

— Крылатая сука! — проскрежетал его низкий, хрипящий голос, и Эрис передернуло, словно кто-то ржавым гвоздем скреб по стеклу. — Ты должна была умереть уже давно, как и твоя проклятая южанка-подстилка! Я завершу начатое!

Внутри Эрис взметнулась ярость, когда она поняла, что говорил он про Тиену. Та мимоходом помянула, что безглазые устроили на нее несколько покушений, но выяснять подробности у Эрис ни времени, ни возможности не было. От ярости потемнело перед глазами, и Эрис поняла, что рычит в искаженное ненавистью лицо безглазого. Он пытался убить ее Тиену!

Сила взметнулась внутри Эрис, хоть она и пальцем не пошевелила. Первозданная мощь, которая сейчас бушевала в самом сердце гигантского урагана, что крушил армию дермаков. Сознание Эрис было повсюду, оно пронизывало весь мир, но была в нем и крохотная ниточка ее самой, той, что стояла сейчас на краю расщелины напротив Псаря. Эта ниточка подпитывалась от огромной кружащейся воронки, от всего мира, и противостояние здесь никак не влияло на то, что творилось на другой стороне расщелины.

Эрис чувствовала немыслимую мощь и твердокаменный покой глубоко внутри себя, на основании которого и покоилась эта мощь. По самому краю ее сознания пробегали мелкие ребристые волны — ее ярость на этого Псаря и желание уничтожить его за одну только попытку причинить вред Тиене. Псарь выхватил свой длинный тонкий кинжал, сорвал с пояса извивающийся кольцам кнут, но для него уже все было решено. Для него все решено было уже очень много времени назад, в тот самый миг, когда чья-то злая воля подняла его, слепила из грязных сгустков выбросов со стен Черного Источника и толкнула сюда, в эти земли, заставив уничтожать все живое.

— Здесь больше не будет скверны! — губы Эрис дрожали, подчиняясь сознанию более великому. Горло с трудом выталкивало слова, связки дрожали от напряжения, когда, казалось, сама земля Роура подняла голову и заговорила через нее. — Здесь больше не будет грязи! — Эрис отстраненно поняла, что ничего не делает, однако Псарь перед ней застыл, бессильно скаля зубы, но не имея возможности двигаться. Она видела, как дрожат его руки и ноги, как он изо всех сил пытается бороться с ее волей, припечатавшей его к земле, но ничего-то у него не выходит. — Здесь больше не будет вас! — проговорила она, и голос ее перестал дрожать. — Эта земля снова станет чистой.

Потом что-то упало сверху, и Эрис и сама покачнулась от немыслимого давления. На голову и плечи давила такая сила, такая невероятная мощь, что на то, чтобы держаться прямо, у Эрис уходили все ее силы. В голове что-то лопнуло, что-то открылось, и эта мощь втекла прямо сквозь темя, заставляя каждую ее клетку звенеть от напряжения.

Псарь перед ней захрипел, и оружие выпало из его рук. Она ничего не делала, она и пальцем не двигала, только смотрела, как он медленно, не желая, но не в силах сопротивляться, оседает на колени, потом еще ниже, к земле, начинает дергаться, биться в конвульсиях всем телом. Мощь, что шла через нее, была Волей, которую Эрис прекрасно знала. Это Небесная Мани услышала ее голос и ее мольбы и пришла.

С хрустом сломался позвоночник Псаря, и он бездвижно растянулся на земле подле ног Эрис. Она медленно подняла глаза, чувствуя, как клокочет и звенит от мощи весь окружающий мир. Она была его частью, она была им, и одновременно с этим — она была чем-то гораздо большим, чем все это, тем, что породило и Небо, и Твердь, и Тварей, что населяли этот мир. Она была всем.

Ураганный ветер закручивал громадное торнадо, бушевавшее над армией дермаков, вот только Эрис знала: чтобы уничтожить их всех, этого было недостаточно. И Воля, что полностью завладела ей, приказывала, вынуждала, призывала ее двигаться вперед.

— Пойдемте, братья мои! — голос Эрис, и одновременно с этим — голос всей земли, голос Самой Небесной Мани, загремел над полем сражения, перекрывая рев урагана, и окружающие ее эльфы услышали призыв. — Пойдемте со мной! Мы должны уничтожить то, что пятнает нашу землю! Мы должны изгнать это раз и навсегда!

В Эрис не осталось больше ничего от нее самой, только великая сила и Воля, переливающаяся в ее жилах. Ни мыслей, ни чувств, ничего, лишь Мощь и настоятельное требование, приказ, которого нельзя было ослушаться. Она взглянула вперед, туда, где черное небо буквально опрокидывалось на армию дермаков, а потом медленно шагнула вперед, прямо в пропасть, и ветра уплотнились под ее ногами, став серебристым сияющим мостом через бездну, по которому она начала свой путь навстречу армии врага.

Земля дрожала от грохота тысяч и тысяч конских копыт, от криков людей, безумного ржания растревоженных лошадей, пронзительной песни боевых рогов. Ледяной ветер полнился запахом сражения, запахом войны и ярости, и Лейв всей грудью глотал его, чувствуя, что задыхается от возбуждения.

В седле было непривычно, и это слегка портило ощущение, но он почти что и не обращал на это никакого внимания. Конек ему достался донельзя злой, гораздо крупнее всех остальных, темно-гнедой с густой шерстью и выкаченными от ярости глазами. Его ноздри с шумом раздувались, и с них срывались облачка белого пара, покрывшего его морду инеистой маской. Он то и дело вскидывал голову, и хлопья пены падали с раскрытой пасти, пятнали темно-гнедой мех. Впрочем, управлять им было не сложнее, чем макто, а потому Лейв только железной рукой стискивал поводья и вел его туда, куда нужно было, подгоняя твердыми каблуками сапог. И конек слушался его.

Этого момента я ждал всю свою жизнь. Лейв еще раз вдохнул ледяной воздух, на миг прикрыв глаза и наслаждаясь ощущением разгоряченной крови, пульсирующей в жилах. А потом развернул коня и оглядел выстроившееся войско.

С востока на запад тянулись тысячи и тысячи всадников, построившихся большими квадратами по тысяче человек в каждом. Сейчас корты вооружились длинными копьями, которыми удобнее всего было бить с седла пеших врагов, и копья эти они держали вертикально под точно выверенным углом. Тысячи древков с острыми будто зубы макто наконечниками скалились в серое зимнее небо, и на ветру отчаянно дрожали маленькие треугольные флажки, крепящиеся к древкам для того, чтоб всадникам еще издали было видно приказы командования.

Конек затанцевал под Лейвом вбок, и он хорошенько сжал его бока коленями, останавливая пляску. Животное сразу же запрядало ушами, затрясло из стороны в сторону косматой головой, хрипя и выкатывая глаза. Лейв наклонился и похлопал конька по гнутой шее. Он тоже знал это чувство: невыразимо тонкую грань между ослепительным дыханием жизни и опьянением кровавой ярости, тот миг перед самой битвой, когда воздух еще свеж и холоден, а кровь уже начинает закипать, тот самый миг, когда в последний раз ты смотришь на небо, пожирая его глазами, чтобы запомнить каждую черточку, а потом бросаешься навстречу своей смерти, в страхе и вожделении оскалив зубы в ее искривленное иссохшее лицо.

Слегка пристукнув лошадь каблуками, Лейв направил ее вперед быстрым шагом, осматривая войска. Слева от него за невидимой для его глаз стеной чернела армия Сети’Агона. В небо поднимались чернильно-черные знамена, развевающиеся на ветру, ровные ряды дермаков натужно ревели, колотя в землю древками своих копий и поджидая конницу врага, хрипло каркали рога Псарей, подбадривая черных тварей, и одноглазые псы, ощетинив черную шерсть, пригибаясь поджарыми телами к земле и рыча, бродили вдоль самой стены, мешающей им наброситься на людей, скалили зубы и ждали. Лейву казалось, что само небо над этой армией чернее черного, что тучи сгущаются над ними, как будто вместо белого дня на землю ложится ночь. А на самом горизонте, так далеко, что глаза едва могли разглядеть, то и дело мелькали зарницы молний. Это означало, что анай уже вступили в бой, значит, пришло и его время.

Лейв обернулся через плечо, глядя на свой эскорт. Сразу же за его спиной ехали двое молодых узкоглазых кортов в легких кольчугах, обшитых металлическими бляхами на груди, держа в руках боевые рога, что будут передавать его приказы. Двое ведунов вельдов, — Черноглазый Райто и Белоглазый Крайд, — невозмутимо сидели в седлах, готовые отдать приказ своим людям, чтобы те выставляли щиты. Следом за ними ехало трое престарелых седовласых каганов. Лица их были испещрены морщинами, длинные усы по обеим сторонам рта и тонкие бороды, свисающие на грудь, высеребрила седина, а в черных глазах не было никакого выражения, кроме спокойного ожидания. Вот эти-то прекрасно знали, как нужно воевать, и это еще больше пьянило Лейва ощущением жизни.

— Усиль мой голос, Райто, — бросил он через плечо, разворачивая конька и останавливаясь перед громадной лавиной кортов.

Здесь сейчас собрались все воины всех каганатов, способные держаться в седле. Никогда еще такая сила не выходила биться в степи вместе, и от осознания того, что Лейва поставили командовать всей этой мощью, сердце в груди колотилось, едва не выпрыгивая из горла. Я не подведу тебя, Тьярд! Клянусь, я не подведу тебя!

— Сделано, милорд Ферунг, — послышался за спиной спокойный голос Черноглазого, и Лейв втянул носом ледяной воздух, а потом выдохнул облачко пара.

— СВОБОДНЫЕ ДЕТИ СТЕПЕЙ! — вскричал он на языке кортов, чувствуя, как колотится сердце, захлебываясь ощущением жизни. Никогда он еще не чувствовал себя таким живым, как сейчас. — ВЫ БЫЛИ РОЖДЕНЫ НА СВЕТ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ БЕСКОНЕЧНО ПЛЫТЬ ПО ТЕЧЕНИЮ СТЕЛЮЩИХСЯ К ЗЕМЛЕ КОВЫЛЕЙ ПОД СВЕТОМ СЕРЕБРИСТЫХ ЗВЕЗД, ЧТО НАПРАВЛЯЛИ ПО МЛЕЧНОМУ ПУТИ ЕЩЕ ВАШИХ ОТЦОВ И ОТЦОВ ИХ ОТЦОВ! ВЕСЬ РОУР ПРИНАДЛЕЖАЛ ВАМ, И КОПЫТА ВАШИХ КОНЕЙ ТОПТАЛИ ЕГО ДИКИЕ ТРАВЫ С САМОГО НАЧАЛА ВРЕМЕН, КОГДА ВПЕРВЫЕ НЕБЕСНЫЙ ЗМЕЙ ПОДНЯЛСЯ НАД ЗАТИХШИМ МИРОМ, ЧТОБЫ ОСВЕТИТЬ ЕГО И НАПОЛНИТЬ ЖИЗНЬЮ! СВОБОДНЫЙ НАРОД СВОБОДНОГО МИРА! НАРОД, КОТОРОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ СТЕПЬ!

В ответ на слова Лейва над рядами кортов поднялся рев, они заколотили оружием по земле, их кони от возбуждения заплясали, вскидывая головы и разражаясь громким пронзительным ржанием, и в этом грохоте потонуло все, даже усиленный энергией Источника голос самого Лейва. Сейчас ему казалось, что этот грохот звучал прямо у него внутри, колотился в его сердце и ребрах, грохот мощи и ликования, голос правды и свободы. Лейв вскинул руку и закричал вновь, перекрывая многотысячный голос кортов.

— НО В ВАШУ ЗЕМЛЮ ЯВИЛИСЬ ТЕ, КТО ЗАХОТЕЛ ОТНЯТЬ ЕЕ У ВАС! И ОНИ НЕ ОСТАНОВЯТСЯ НИ ПЕРЕД ЧЕМ, ПОКА НЕ ИЗВЕДУТ ВСЕХ ДО САМОГО ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА, ДО САМОГО ПОСЛЕДНЕГО ТОЛЬКО ЧТО НАРОДИВШЕГОСЯ ЖЕРЕБЕНКА! С ОГНЕМ И МЕЧОМ ОНИ ПОЙДУТ ПО НАШИМ ЗЕМЛЯМ, И СТЕПЬ ЗАПЫЛАЕТ, А ЗАКАТ ОКРАСИТСЯ АЛЫМ, И СКВОЗЬ СТЕНУ ЧЕРНОГО ДЫМА НЕ БУДЕТ БОЛЬШЕ ВИДНО РАСКАЛЕННОГО ГЛАЗА НЕБЕСНОГО ЗМЕЯ! ТАК НЕ ДОПУСТИМ ЖЕ ЭТОГО, БРАТЬЯ МОИ! — Ответный рев кортов стал еще больше, и Лейв ощутил, что едва не задыхается от нахлынувшего возбуждения. — НАШИ НАРОДЫ ДВЕ ТЫСЯЧИ ЛЕТ ЖИЛИ ВМЕСТЕ В МИРЕ И ПРОЦВЕТАНИИ! НО МЫ БЫЛИ НЕ ПРАВЫ, КОГДА ПРИНИМАЛИ ВАШЕ ПОКЛОНЕНИЕ И ПОЗВОЛЯЛИ ВАМ СЛУЖИТЬ НАМ! ЦАРЬ НЕБО ИЗМЕНИЛ ЭТО, И ТЕПЕРЬ НАСТАЕТ НОВОЕ ВРЕМЯ, ВРЕМЯ, КОГДА НАШИ НАРОДЫ СТАЛИ РАВНЫ! И ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЭТО ВРЕМЯ НАСТАЛО И ДЛЯ НАШИХ ДЕТЕЙ, МЫ СЕГОДНЯ СРАЖАЕМСЯ!

Конек под ним вновь шарахнулся вбок, затанцевал, вскидывая голову, но Лейву было уже не до этого. Он вскидывал вверх руку и кричал:

— ТАК ВПЕРЕД ЖЕ, СВОБОДНЫЕ СЫНОВЬЯ РОУРА! ЗА БУДУЩЕЕ НАШИХ ДЕТЕЙ! ЗА СЧАСТЬЕ НАШИХ ЛЮБИМЫХ! ЗА НАШ ДОМ И МИР, КОТОРЫЙ ЖДЕТ НАС! ВПЕРЕД! В АТАКУ!

Он первым изо всех сил ударил пятками коня, разворачивая его в сторону стоящих напротив них бесчисленных полчищ дермаков. Всем телом, каждой своей порой Лейв ощущал накатывающий сзади рев тысяч и тысяч людей, которые точно также сейчас колотили пятками по бокам своих лошадей, посылая их вперед, следом за ним. Это было, конечно же, не так захватывающе, как если бы он летел на макто, однако все равно это было впечатляюще, и Лейв захлебывался этим ощущением, этим дрожащим, таким густым, таким сочным и сильным прикосновением жизни.

Если бы ты летел на макто, никто не дал бы тебе командовать армией, заметил внутренний голос, а так, вся эта сила — твоя. Лейв откинул голову и засмеялся, чувствуя дрожь земли под копытами своего конька. Это сорвались с места двести тысяч всадников кортов, устремляясь вперед в едином порыве уничтожить дермаков, стереть их с лица земли и навсегда изгнать из этих мест.

Конек под Лейвом буквально стелился по земле, он прижался к его спине, приник к шее, свободной рукой выхватывая из креплений седла свое копье. Рывками подпрыгивая, приближалась к нему вражеская армия, и Лейв заорал, не в силах больше сдерживать рвущий горло крик. За тебя, Бьерн! За тебя и наше будущее!

А потом первая вражеская молния вонзилась в землю прямо перед мордой его конька, расшвыривая во все стороны комья снега и мерзлой земли.

— Бьерн! Бьерн, ты слышишь меня! Бьерн!!..

Чей-то голос кричал ему откуда-то очень издалека, пробиваясь сквозь глухую теплую тьму, забившую уши. Чьи-то руки отчаянно трясли его плечи, но тело было слишком тяжелым, чужим и неподатливым, словно и не его вовсе трясли и хлестали по щекам, пытаясь привести в сознание. Чье-то лицо наклонялось над ним, но перед глазами в тусклом свете жаровен и свечей все так плыло, что Бьерн даже не мог сказать, кто сейчас перед ним.

Ему не хотелось больше сражаться, не хотелось бороться. Ядовитая змея обвивала его руку, шипя, скалясь, она медленно ползла вверх, к его груди. Он чувствовал ее раскаленные будто головни клыки, что впивались в мясо, а потом толчки, когда проклятая гадина подтягивала свое тело вверх, вновь выстреливала головой вперед и впивалась выше, чтобы подтянуться еще дальше. Боль была уже какой-то далекой, чужой и незначительной, и Бьерн лишь устало вздрагивал, скорее по инерции, когда ее удары хлестали изможденное тело, сводили и без того до предела сжатые судорогой мышцы, обжигали притупленные нервы, которые уже просто не могли ничего чувствовать.

В какой-то момент он забылся, и перед глазами стало совсем темно. А потом…

…Золотыми пятнышками рассыпался солнечный свет на серебристой поверхности Хлая, и ветви старой ивы качались над его головой, похожие на длинные волосы русалов, о которых он слышал столько сказок. Ребристая тень от листьев укрывала его голову, пятнала его тело, и знойный полдень жаркого лета его детства укутывал его плечи, дыша раскаленным ветром в лицо.

— Однажды я стану великим наездником! — звенел и журчал, словно горный ручеек, высокий и сильный голос Лейва. Он сидел рядом с Бьерном, на большом валуне, опустив ноги в прохладные воды Хлая и болтая ими в воде. Сверкающие капельки воды разлетались брызгами во все стороны, падали на его худые ноги с выпирающими коленками, на его усыпанные веснушками щеки, и казались Бьерну сейчас едва ли не самоцветами из тех, что привозили с далеких гор торговцы. Лейв запрокидывал голову, щурился на солнце, будто маленький любопытный котенок, и мечтал, и ветер ласково перебирал его длинные волосы, оглаживал скулы и ложился в маленькие морщинки в уголках его глаз. — Когда-нибудь у меня будет собственный макто, самый быстрый и красивый из всех! — продолжал хвастаться Лейв. — И на его панцире будет играть солнце, а крылья будут сильнее ветров! Мы как стрела будем пронзать облака и обрушиваться на головы наших врагов! А еще, я буду вести армию, целую армию, в бой против проклятых отступниц! И боевые рога будут петь мне свои песни, благословляя на подвиг!

— О! — ухмыльнулся в ответ Бьерн, стараясь опустить голову пониже, чтобы Лейв не заметил, как он любуется каждым его движением. — Вот оно как! То есть ты собираешься стать царем Небо? А как же Тьярд?

— Зачем мне становиться царем Небо? — удивленно вскинул на него глаза Лейв. Ресницы у него были такие длинные, что в их тени Бьерн, казалось, мог укрыться целиком.

— Ну, ты же собрался вести в бой целую армию! — напомнил ему Бьерн с улыбкой. — А это может делать только царь Небо!

— Ничего подобного! — фыркнул Лейв, пожимая тощими плечами. — Ее может вести кто угодно! Тот, кто достоин!

— А ты считаешь себя достойным этого, Лейв Ферунг?

— А почему нет? — в подтверждение своих слов Лейв шлепнул пяткой по поверхности воды, вновь выбив из нее целый сноп золотистых переливающихся брызг. — Я буду самым достойным! И когда ты будешь ранен, истекать кровью, обессилен, истыканный стрелами анатиай, словно еж, я спущусь с неба на сверкающем в лучах рассветного солнца макто и спасу тебя от их грязных лап!

— Вот как? — Бьерн постарался говорить как можно веселее, чтобы Лейв не заметил, как предательски дрожит его голос. — Ты собрался это делать именно на рассвете?

— А как же иначе? — рассмеялся тот. — В сказаниях герои обязательно спасают всех на рассвете, когда восходит солнце. Иначе и быть не может. Так что жди моей славы, Бьерн! Этот день настанет, обязательно настанет!

Он широко улыбнулся, сверкнув белоснежными зубами, и солнце, светящее прямо из-за его затылка, окрасило его волосы золотым ореолом…

Бьерн резко дернулся, приходя в себя. Тело было разбитым и таким слабым, что он не мог и рукой двинуть. Перед глазами все мутилось, а во рту пересохло так, словно не пил он как минимум с момента появления на свет. Чье-то лицо все еще тревожно склонялось над ним, и в слабых отблесках жаровни ему показалось, что это…

— Лейв? — едва слышно пробормотал он, вяло моргая.

— Что? — человек над ним встрепенулся, придвинулся ближе, и Бьерн разглядел полные тревоги глаза Кирха. — Тьярд! Он очнулся! Он жив!

— Слава Иртану! — прозвучал приглушенный усталый голос откуда-то справа, и Бьерн с трудом повернул туда голову.

Царь Небо сидел на полу, привалившись спиной к ложу своего отца и устало свесив голову. Его черные волосы растрепались, упали ему на грудь, а плечи низко опустились, будто на них лежала пудовая тяжесть. Тяжело подняв глаза на Бьерна, он заморгал, словно даже слабый свет жаровен и свечей был слишком ярким для его покрасневших, опухших глаз.

Память медленно возвращалась, а вместе с ней — способность мыслить и говорить. С трудом разомкнув губы, Бьерн прошептал:

— У нас получилось?

— Нет, — Тьярд тяжело покачал головой, отводя глаза. — Он все еще спит.

Бьерн кивнул, отворачиваясь и стараясь дышать помедленнее: от каждого вздоха боль прошивала грудь насквозь раскаленной иглой. Перед тем, как потерять сознание, Бьерну показалось, что он видел, как шевельнулся на ложе Ингвар, да и Тьярд что-то выкрикнул, словно обращаясь к своему отцу и пытаясь привести его в себя. Вот только, судя по всему, этого все еще было недостаточно, чтобы перехватить контроль над всеми макто разом.

— Сейчас я отдохну немного, и мы попробуем еще раз, — с трудом шевеля языком, проговорил Бьерн.

Сил у него было так мало, что он сам не верил в собственные слова, однако что-то в нем уперлось и уперлось насмерть. Я должен спасти Лейва, любой ценой. И пусть это будет не так красиво, как он рисовал, не на рассвете и не на сверкающем макто, а вот так, в луже собственной блевотины без сил на грязном полу в походном шатре, но это будет. Это будет.

— Последняя попытка едва тебя не убила, — зазвучал рядом настойчивый голос Кирха. — Ты и так уже выпил все восемь склянок, а эффекта — никакого. Еще одна, и ты точно умрешь от боли.

— А если я этого не сделаю, умрут все остальные, — прохрипел Бьерн. Ему хотелось сказать другое, но он не стал этого делать. В конце концов, он делал это только ради Лейва, но говорить об этом другим не собирался. — Мы должны попытаться.

— Я против! — твердо проговорил Кирх. — Все это зелье не работает! Я сварил не то, и оно ничем нам помочь не может.

— Верго сказал, что может, — послышался негромкий, но уверенный голос Тьярда. — Верго сказал, что оно подействует, а я верю ему и его словам.

— Верго много чего говорит, — горько отозвался Кирх, отводя глаза. — Он говорил, что у меня все получится, что нужно работать, однако ты сам видишь, что это не так. Зелье не действует.

— Остался последний пузырек, Кирх. — Голос Тьярд звучал сухо и устало. — Последний. Вот как только он не сработает, тогда я сдамся. Но не раньше.

Несколько секунд они с Тьярдом смотрели друг другу в глаза, потом Кирх мотнул головой в сторону выхода из шатра и проговорил:

— Пойдем. Я хочу кое-что сказать тебе наедине.

— Я и так знаю, что не переживу этого, — криво ухмыльнулся Бьерн, стараясь говорить как можно тише, чтобы не беспокоить болящую грудь. Внутри, в легких, что-то клокотало так, словно там разлилась кровь, но он старался игнорировать это. — Можете говорить и при мне. Я уверен и готов идти до конца.

Кирх некоторое время молча смотрел на него, но перед глазами Бьерна все плыло, и он не мог сказать, какое у него было выражение лица. Потом сын Хранителя решительно повернулся к Тьярду и настойчиво проговорил:

— Выйди со мной, Тьярд. Я хочу сказать тебе два слова.

— Хорошо, — устало отозвался царь Небо.

Бьерн откинул голову на циновку пола и прикрыл глаза, слыша тихое шуршание тростника, когда царь Небо и сын Хранителя поднимались на ноги и выходили из шатра. По полу пробежал ледяной сквозняк, когда полы шатра за ними захлопнулись, и снаружи зазвучали их приглушенные голоса, но говорили они так тихо, что Бьерн не мог разобрать ни слова.

Растянувшись на полу и сберегая дыхание, он лежал и ни о чем не думал, глядя лишь на потолок над своей головой. Снаружи шумел ветер, его порывы колыхали шелковые стены шатра, и волны отсветов пламени бежали по ним, дрожа и пританцовывая. Тихонько потрескивала печурка, шипели угли в двух больших жаровнях по обе стороны от Бьерна, и воздух наполнял сладковатый дурман благовоний, перебивая кислую вонь, казалось, насквозь пропитавшую все тело Бьерна. Вот только сейчас ему было уже все равно, как он выглядит и пахнет. Все свои силы до самой последней капли он отдал, сражаясь с дикостью и болью, сражаясь с самим собой за будущее своего народа, и в раскаленном горниле боли сгорели стыд, раскаянье, глупость, гнев, сгорело все, кроме одного.

Рука сама двинулась, хотя Бьерну уже казалось, что он и пальцем пошевелить не может. Рука нашла карман, а в нем — маленький плоский камушек, что когда-то подарил ему Лейв. Пальцы Бьерна уцепились за этот камушек, как за самую последнюю надежду, и, как делал тысячи раз, Бьерн принялся выглаживать его большим пальцем, рассеяно вспоминая свое прошлое. Он больше не надеялся, что выживет: кровавые всхлипы в груди и неслушающееся тело красноречиво доказывали обратное. Он больше не питал иллюзий, что спасает собственный народ: ему не было никакого дела до того, выживут или нет остальные вельды, когда боль терзала и рвала его на куски, сводила с ума, калечила и медленно убивала. Он делал это только ради Лейва, ради жизни всего одного человека, ради которого он сделал бы все. Пальцы сжались в кулак, укрыв крохотный камушек в ладони, спрятав его ото всех.

Ну что ж. В последний раз. Я не могу позволить себе терять время. Бьерн чувствовал, как дрожит в судорогах все тело. Он знал, что его время почти пришло, что драгоценные секунды, сгорающие сейчас с пламенем свечи, уплывали прочь все быстрее, и их оставалось слишком мало для того, чтобы ждать, сомневаться, чтобы размышлять о чем-то. В последний раз, Лейв. Бьерн с трудом повернулся на бок и потянулся за оставшейся стоять рядом с ним сиротливой золотой склянкой.

Вдруг тени в углу шатра сгустились, уплотнились в одно большое черное пятно, и Бьерн похолодел, глядя на то как из них медленно выступает безглазая фигура Псаря. Дрогнуло, мазнуло пламя свечей, когда обутая в черный сапог нога едва слышно примяла теплый тростник настила на полу. Безглазый мягким движением откинул капюшон и улыбнулся, двумя пустыми глазницами глядя на Бьерна.

Тот попытался закричать, издать хоть какой-то звук, но сил на это уже не было. Он потянулся, забился на полу, словно рыба, пытаясь ухватить пальцами пузырек с зельем Кирха, но пальцы были слишком слабыми, они не дотягивались до него самую капельку.

— О! Ты хочешь выпить это, сынок? — скрипучий и хриплый голос Псаря полнился насмешкой. Бьерн едва не закричал, когда его черный сапог опустился прямо на склянку и с хрустом раздавил ее, растирая в пыль по полу. Сухие губы на потрескавшемся покрытом струпьями лице растянулись в жестокую улыбку, обнажив желтые, слишком крупные для человеческого рта зубы. — Тебе не нужно пить эту дрянь больше, мой дорогой. Ты же знаешь, она убивает тебя!

В немом оцепенении расширившимися от ужаса глазами Бьерн смотрел на то, как сапог Псаря тщательно давит осколки их последней надежды, растирая их в пыль по полу. Все было кончено, и все было зря. А в груди Бьерна все росла и росла огромная сосущая пустота.

Псарь опустился перед ним на корточки, и его черная рука сгребла в кулак волосы Бьерна, а потом приподняла его голову над полом. Бьерн попытался дернуться, попытался хоть как-то сопротивляться, но не мог. Гнилой рот расплылся в широкой усмешке, и от него пахло смертью и разложением.

— Лучше я сам убью тебя, наездник!

Черная рука с кинжалом поднялась, мелькнул язычок пламени на самом кончике острия, и Бьерн закрыл глаза, навсегда прощаясь с Лейвом.

В следующий миг по телу мазнул холод, послышался громкий крик Тьярда и свист рассекаемого воздуха. Рука моментально отпустила голову Бьерна, и он ударился затылком об пол, едва не прикусив себе язык. Открыв глаза, Бьерн только и мог, что наблюдать, как медленно оседает назад Псарь, а его руки царапают торчащий прямо из глотки кинжал царя Небо, волнистое лезвие кинжала анай, насквозь проткнувшее его горло.

— Ты цел? — в два прыжка Тьярд оказался рядом с Бьерном, ногой отпихнув от него бьющееся в предсмертных конвульсиях тело Псаря. Его глаза тревожно осматривали лицо Бьерна, пальцы коснулись его щеки. — Он не ранил тебя?

— Хуже, Тьярд, — сдерживая злые слезы, прохрипел в ответ Бьерн. — Он разбил лекарство.

— Разбил? — заморгал Тьярд, и на лице его отразилось непонимание, словно смысл слов Бьерна не до конца дошел до него.

— Разбил, — тихо повторил Бьерн. — У нас больше нет зелья, Тьярд. Все кончено.