Затерянные в солнце

==== Глава 56. Битва за Роур. Акт второй ====

Все, что происходило с ней сейчас, больше всего напоминало бездну мхира такой, как ее всегда представляла себе Леда. Ноги путались и спотыкались в толстом слое пепла, укрывающего долину, а вонь гари была такой сильной, что Леда задыхалась. Хвала Богиням, здесь было влажно, от стоящей в воздухе воды весь пепел размок и слежался в одну холодную мерзкую кучу, и хотя бы не поднимался в воздух, потревоженный ее шагами, и не лез в глотку. Впрочем, вони и без него было достаточно.

В туманных валах вокруг нее вставали обожженные исковерканные силуэты деревьев. Некоторые из них напоминали скрюченные от боли фигуры с вывернутыми руками-ветками и почерневшей кожей, другие превратились в острые колья, торчащие из-под толстого слоя пепла крючьями и готовые в любой миг пропороть ее насквозь, стоит ей только споткнуться и упасть. А спотыкаться здесь было обо что. Несмотря на то, то Роща пылала несколько недель подряд, не все стволы догорели до конца, и многие завалами перегораживали путь, мерцая во тьме тлеющими боками. Россыпи углей на них зло щурили алые глаза из темноты, и дым от них был едким и тяжелым.

Чтобы хоть как-то уберечь лицо, Леда замотала его шарфом, оставив открытыми лишь глаза. Но это не слишком-то хорошо помогало. Дым разъедал роговицу, глаза слезились и болели, она то и дело смаргивала, размазывала по лицу выступающие на глазах слезы, чтобы хоть как-то видеть то, что происходило вокруг.

А вокруг творилось нечто поистине жуткое. В туманной дымке метались силуэты сальвагов и дермаков. Громадные серые тени волков с громоподобным рычанием, от которого Леде вымораживало все нутро, карабкались по поваленным стволам, пробирались между обгорелых остовов криптомерий и набрасывались на дермаков, что были здесь повсюду. Они, словно зараза, словно самые темные и ядовитые из лесных грибов, прятались в тени обгорелых пней, укрывались под толстым слоем завалов и выбирались оттуда тихо, осторожно и ловко, а потом набрасывались со спины, прыгали на загривки волков, с рычанием вбивая в них тяжелые острые ятаганы. Иногда они поджидали в засаде целыми стаями, иногда нападали по одному, и их было так много, что, казалось, перебить их всех до конца просто невозможно.

Сложность создавала и вонь гари. Сальваги привыкли полагаться на собственный нюх и охотиться по запаху, здесь же, внизу, сделать это было практически невозможно. Вся долина пропиталась вонью скверны, к нему добавлялся тяжелый запах гари, и все это сбивало сальвагов с толку, полностью отбивало нюх.

Впрочем, Леде было сейчас не до этого. У нее даже нюха не было, а потому приходилось использовать все свое мастерство, до капельки, весь накопленный за годы войны опыт, чтобы иметь возможность хоть как-то противостоять врагу. Чтобы выжить.

Она вымазала свое белое пальто пеплом, чтобы не так бросаться в глаза издали, натерла им и лезвие клинка, чтобы то не бликовало в отсветах продолжавших тлеть стволов. Она пригибалась как можно ближе к земле и ноги ставила как можно осторожнее, чтобы никакая сухая ветка, запутавшаяся в пепле, не хрустнула под сапогом, чтобы нога не сорвалась, и она не провалилась в яму, полную углей и острых сучьев. Можно, конечно, было бы идти и по древесным завалам — так риск пропороть себе брюхо становился гораздо меньше. Однако под завалами очень часто прятались дермаки, а это означало, что толку от такой безопасности чуть.

Леда и сама не знала, куда шла. Никакого особого плана у сальвагов не было. Они условились напасть с этой стороны долины, окружить по бокам войска дермаков, взять их в кольцо и давить до тех пор, пока не будут уничтожены все они. Вот только помимо дермаков здесь были и Псари, одурачить которых было не так-то и просто. Леда уже не раз и не два видела в тумане очертания высоких сухощавых фигур, которые отдавали приказы суетящимся вокруг дермакам на каркающем неприятном языке. Потом эти фигуры исчезали в туманных валах так же быстро, как и появлялись, и догнать их, чтобы сразиться, Леда уже не могла.

Ты так уверена, что сможешь сразиться с Псарем? Вспомни, как умерла Амала. Сердце в груди Леды колотилось, как бешеное, от недостатка кислорода в голове шумело, а перед глазами все плыло. Однако она упрямо цеплялась руками за древесные остовы и лезла вперед. Они должны были отвлечь на себя дермаков, чтобы дать Найрин и Торн возможность завершить начатое дело у Источника. Как только те доберутся до него, дело будет сделано, если Богини смилостивятся над анай. Роксана, помоги ей! Она же самая светлая, самая неожиданная, но от этого не менее желанная и верная из Твоих дочерей! Помоги ей, Огненная!

Вдруг из-за остова дерева прямо перед ней выскочили трое дермаков. На миг они застыли в немом удивлении: скорее всего, анай здесь встретить они и не предполагали. Леда не стала ждать, тело сработало механически, так, как ее учила когда-то давно наставница Ута.

Раскрыв крылья, она оттолкнулась ими от земли и прыгнула высоко вверх. Дермаки не успели отскочить в сторону, и Леда обрушилась на одного из них, нанося удар двумя ногами в грудь. Дермак с протяжным криком подломился под ее весом и упал, вот только удачно приземлиться Леда не смогла. Перелетев через него, она покатилась по земле, и плечо сразу же взорвалось резкой болью. Не сдержав вскрика, Леда подхватилась на ноги, и вовремя: ятаган одного из дермаков с глухим звуком вошел в пепел прямо в том месте, где только что была ее голова.

Распрямившись и сразу же уходя вбок, Леда осмотрелась. Две низкорослые черные твари окружали ее с двух сторон, рыча и скалясь клыкастыми ртами. У одной из них был ятаган, у другой — небольшой щит и тяжелая булава в руке.

Тот, что с булавой, ударил первым, и Леда резко поднырнула под летящую в голову сталь, стараясь не замечать боли в левом плече. А одновременно с этим нанесла удар снизу вверх, и заточенная в кузницах Серого Зуба сталь моментально рассекла вражескую руку. С громким визгом боли дермак отдернулся, а Леда вновь выпрыгнула, нанося второму врагу удар щитом в лицо. Рука, правда, слушалась теперь гораздо хуже, чем раньше, а потому и удар значительно потерял в силе, но дермак не смог достойно отразить его и пошатнулся, запрокинув голову. В следующий миг меч Леды прошил его грудь насквозь.

На плечи обрушился сильный удар, и Леда сама едва не рухнула на поверженного врага, вскрикнув от боли. Второй дермак каким-то чудом сумел доковылять до нее и ударить в спину щитом. Леда инстинктивно откинула назад голову, чувствуя, как затылок врезается во что-то твердое, потом развернулась и пихнула этого кого-то локтем. Дермак покачнулся, запнулся, громко визжа и почти падая. Еще один удар меча, и все было кончено.

По лицу катились крупные капли пота, а в легких жгло так, будто она пробежала стометровку. Мотнув головой, чтобы хоть как-то сбросить с себя возбуждение битвы, Леда заспешила прочь с места столкновения. Вопли изрубленного дермака могли привлечь его сородичей, а это сейчас нужно было ей меньше всего.

Лишь когда расплывчатые силуэты деревьев скрылись в тумане далеко позади, Леда, тяжело дыша и захлебываясь стонами сквозь стиснутые зубы, остановилась и привалилась спиной к остову дерева, уже успевшему остыть. Спина отозвалась болью, но это было ничего: скорее всего, сильный ушиб, который уж точно ее не убьет. Гораздо больше ее интересовало левое плечо.

Скосив глаза, Леда уставилась на длинную тонкую щепу, торчащую прямо из предплечья. В пальто зияла большая дыра, края ткани вокруг раны уже начали пропитываться кровью. Выругавшись сквозь зубы, Леда выхватила из ножен долор Фатих и поднесла к губам костяную рукоять, легонько целуя ее. Она всегда так делала, когда вынимала долор своей нареченной, и ей почему-то казалось, что если она этого не сделает, случится что-то плохое.

Прикрыв глаза, Леда принялась молиться Роксане, и на волнистом лезвии долора полыхнуло пламя. Она просила и просила, просила до тех пор, пока кончик кинжала не раскалился до алого цвета. Этого должно было быть достаточно, чтобы прижечь кожу. Во всяком случае, Леда надеялась, что этого хватит.

Зажав раскаленный долор в левой руке, Леда несколько раз глубоко вздохнула, а потом резким движением вырвала из плеча щепу. Это было очень больно, мучительно больно, и вскрик все-таки сорвался с ее губ, зато теперь стало немного легче. Всхлипывая и сжимая зубы, она трясущейся рукой поднесла кинжал к ране и резко прижала его прямо к коже.

Не кричать было невозможно, но еще сложнее было удерживать руку с раскаленным ножом придавленной к коже, пока ее собственное тело шипело и прижигалось. Леда хрипела и давилась всхлипами, чувствуя вонь паленого мяса, но руку не отняла до тех пор, пока кровь практически полностью не перестала течь. Только после этого, сжимая зубы и хрипя, она отодрала кусок подкладки от своего пальто и кое-как перемотала плечо, чтобы не дать ране снова разойтись.

Крупные капли горячего пота падали прямо с кончика носа, и Леда позволила себе несколько секунд просто постоять у дерева, пережидая боль. Она должна была выжить здесь, она обещала это Фатих, и что еще важнее: она должна была помочь Найрин с Торн и дать им время на то, чтобы они закончили свои дела с Источником Рождения. Что бы они там ни делали.

Утерев дрожащей рукой пот с лица и изрядно размазав по нему золу и грязь, Леда вложила окровавленный долор в ножны и с трудом подняла свой меч. А потом, оттолкнувшись от дерева, заскользила в тумане, отыскивая врагов.

Вынырнув из странного холодка, что буквально пропитал насквозь всю ее кожу, Найрин на миг запнулась на пороге, хватая воздух ртом и часто моргая. Тишина обрушилась на нее, такая непривычная после грохота и рева снаружи, полная звенящая тишина, в которой играли золотые блики на стенах и потолке пещеры.

Найрин прислушалась, но ни звука снаружи не долетало сквозь каменную толщу стен. Как же я буду поддерживать связь с Торн? Сейчас это для нее было главнее всего на свете, а потому Найрин прикрыла глаза, сосредотачиваясь, и отыскивая ее тем способом, которым они обычно общались с Лэйк.

Сосредоточившись, она внимательно прислушалась к себе. Внутри, прямо в середине груди, дрожало маленькое золотое солнышко Роксаниного дара, нежно и трепетно пульсировало в такт биению ее сердца. Найрин сконцентрировалась на нем и мысленно позвала Торн. Сначала не происходило ничего, никакого ответа, словно весь окружающий мир обрубили от Найрин толстые стены пещеры. Потом, очень слабый, но пришел ответ.

«Найрин! Ты слышишь меня?» — мысль Торн была яркой и сильной, в ней не чувствовалось страха или тревоги, только концентрация и ничего кроме нее. И все равно слышно ее было как будто через толстый слой ваты.

«Слышу!» — откликнулась та. «Как ты? Что происходит?»

«Пока ничего. Меня еще никто не заметил, но внизу, у лестницы, какое-то шевеление. Возможно, они обратили внимание на упавшего Псаря и попробуют сюда залезть. Но ты не думай об этом, не переживай. Я справлюсь».

«Если будет совсем плохо, уходи сюда». — Найрин постаралась вложить в эти слова всю серьезность и уверенность, всю убедительность, какую только могла собрать. «Здесь мы будем в безопасности. Им же все равно будет нужно время для того, чтобы пробить стену».

«Хорошо. Но я постараюсь продержать их здесь как можно дольше».

Голос Торн в ее голове затих, и Найрин тяжело вздохнула, открывая глаза. Они обе знали, на что шли, они обе знали, что нужно делать. И теперь уже у Найрин была своя задача, которую нужно было довести до конца. Теперь она не могла отвлекаться ни на что другое, даже если этим другим была Торн. Я справлюсь, Роксана. Для этого Ты и привела меня к анай, чтобы осуществить через меня Свою волю, чтобы спасти их. Я не подведу.

Она шагнула вперед, внимательно оглядывая пещеру. На первый взгляд, здесь не изменилось абсолютно ничего с того момента, как она впервые пришла сюда. Все та же каменная чаша в полу, полная жидкого света, который бросал танцующие, плавные, перетекающие отблески на стены. Найрин до ужаса боялась, даже несмотря на все заверения Анкана, что сон ее был все-таки пророческим, и купель пересохла. И теперь хотя бы эта тревога немного отступила, отпустила ее.

Найрин осторожно подошла к самому краю каменной чаши, неуверенно оглядывая ее и не совсем понимая, что ей делать дальше. Перед тем, как она отправлялась к Источнику Рождения, Имре строго настрого запретила ей тянуться к энергии Богинь или пытаться наполнить ей себя, пока она находилась в этой пещере. Наставница говорила, что многие, кто пытался делать это, заплатили за любопытство своими жизнями, а те, кто выживал, начисто лишались рассудка. Теперь было понятно, почему: невероятная мощь чистой энергии Источника запросто могла разорвать недостаточно сильную или решительную ведьму на куски. И как мы могли быть настолько слепы? Ведь ответ таился прямо у нас перед глазами, нужно было лишь чуточку подумать! Неужели же все в этом мире так и происходит, Роксана? Неужели же все — и есть одна Твоя огромная загадка, а Ты сидишь где-то высоко-высоко на Троне из звезд и потешаешься над тем, как мы пытаемся ее решить?

Несмотря на всю свою решимость, Найрин заробела, остановившись у края чаши и глядя, как прямо под ее ногами играют разводы жидкого эфира, перетекают цветовые полосы, танцует чистая сила, из которой был сотворен весь мир. Дна у Источника не было, но чем дольше глаза вглядывались в это золотое сияние, чем внимательнее они искали смысл в его узорах, тем яснее становилась картина. Откуда-то из глубины выплывала золотая пульсация вечности. Там, на самом дне, рождались галактики, там диковинными цветами цвели загадочные солнца, там сплетались в единое тысячи Нитей, тысячи жизней, там билось одно огромное, мерное, неспешное сердце мира.

Что же мне делать? Найрин выучила рисунок, который передала ей Имре, вникла в его суть, прочитала ключ и все детали, она прекрасно знала, как именно этот рисунок вязать, какие для него нужны энергии и в какой пропорции. Вот только все это не давало ей никакого ответа на вопрос о том, как именно использовать для этого Источник.

Так. Соберись. Вспомни все, чему тебя учили. Нимфа осторожно уселась, скрестив под собой ноги и распрямив спину, чтобы ничто не отвлекало ее от работы, прогнала прочь все лишние мысли и сомнения, восстановила ровное дыхание и дождалась, пока угомонится бешено стучащее сердце в груди. А потом очень осторожно, аккуратно потянулась к Соединению с Источниками.

В один миг все изменилось. Что-то перехватило саму Найрин, вцепилось в нее, обездвижило. Она судорожно распахнула глаза, пытаясь издать хотя бы звук или глотнуть воздуха, но она не могла больше ничего. Мир затопил свет, он был перед ее глазами, он был везде, в ней, вокруг нее, ослепительно белый свет, по сравнению с которым очертания стен и пещеры теперь казались размытыми и какими-то нечеткими.

Она больше не могла думать, не могла чувствовать, не могла шевелиться. Глаза и голова от напряжения едва не лопались, и Найрин чувствовала, как что-то плотное, тяжелое и твердое обрушивается на нее сверху, входит в ее тело сквозь макушку, и обездвиживает его.

Больше не было ничего. Не было ни дрожания, ни шороха, ни звука. В абсолютной тишине где-то далеко за пределами зримого мира покоилось время. Оно неслось с такой скоростью, что могло бы испепелить звезды в один миг, и при этом — оно было статично. Оно была заперто прямо под кожей Найрин, в каждой крохотной клеточке, запертое, связанное, спеленутое со всех сторон одним единственным «нет» — тупой тяжестью материи, черной, инертной, неподвижной. Ее самой больше не было, и она больше не помнила, не понимала, что значит — быть собой.

Время пронзало весь мир, переливаясь, будто громадное золотое кольцо, замкнутое на само себя. Время летело быстрее солнечного света, быстрее звука, время неслось, и, цепляясь за длинные спицы, вращало громадное колесо, что перемалывало мир. Со скрипом и скрежетом, с трудом, с болью и отчаянием это колесо вращалось, вращалось без конца, перетирая в пыль все людские стремления, все их надежды, мечты, их самих и даже память о них, все это. И великие ветра времен с ревом кидались на это колесо, стремясь заставить его вращаться быстрее.

В следующий миг была лишь ночь. Топкое болото без единой мысли, без единого порыва, одна темная, инертная масса, глухая, ленивая, безразличная ко всему и ничего не желающая. Эта масса спала там, где не было никакого света, она не знала и не видела ни единого луча солнца, она не хотела этого, потому что не хотела рождаться вновь.

И так было тысячелетиями: два полюса — свет вверху, пронзительная умопомрачительная скорость частиц, что мчались в вечном потоке времен, тьма внизу, не желающая видеть, слышать, знать, участвовать, не желающая шевелиться.

Найрин показалось, что сейчас ее разорвет на куски, когда ослепительная лавина света рухнула вниз, вылилась золотой волной, потопом, водопадами расплавленного золота с пушистой пеной на гребнях рухнула прямо в черноту внизу. Словно раскаленную головешку бросили в черные тягучие реки нефти, и все взорвалось, все закипело, все взбурлило. Мир буквально взорвался прямо внутри нее, и на один миг короче удара сердца Найрин ощутила, что вот прямо сейчас и ее разорвет на клочки, но этого не случилось.

В следующий миг настал покой. Она сидела недвижимая, но не здесь и не сейчас. Она плыла в великой тишине, и насквозь через ее прозрачное тело, у которого больше не было ни рамок, ни границ, прямо сквозь нее текла чистая сила, смешанная с материей. Это было нечто, чего мир никогда раньше не знал. Это было — другое.

Каким-то крохотным уголком своего существа она наблюдала, как это будет. Гибкое, эластичное, плотное, движущееся вперед тело, тело, что готово меняться ежесекундно, как меняется этот мир, тело, состоящее из света и знания, из истины и силы, тело полностью сознательное, полностью живое, живое каждой своей клеточкой, каждой частичкой, тело, радующееся своему существованию и воспевающее его в бесконечности звездных далей, где для него больше не осталось закрытых путей, невозможностей, никаких пределов. Свободное, абсолютно свободное тело.

Потом и это переживание ушло, и Найрин осталась сидеть на краю Источника. Теперь она чувствовала камень под собой, чувствовала легкую игру света из Источника на своем лице, чувствовала прикосновение одежды к своей коже. И никакой свободы и всепроникновения уже не было: только мешок из кожи и костей, слишком слабый, слишком усталый, мешок, в котором все скрипело и терлось друг о друга, словно в плохо смазанном мельничном колесе.

— Богиня!.. — прошептала Найрин, пытаясь восстановить дыхание и свыкнуться с переживанием, что постепенно блекло в золотистой дали. — Вот этого Ты хочешь от меня, Роксана? Ты хочешь, чтобы я сделала это?

Она не рискнула даже пошевелиться, слишком новым и неожиданным для нее было все, происходящее сейчас. Однако дар пульсировал в груди, бился и дрожал маленькой птичкой, и теперь он казался как будто плотнее, вещественнее. Найрин прислушалась к нему, сосредоточилась на нем, полностью, с головой, нырнула в этот клубочек, спрашивая лишь об одном: «Этого ли Ты хочешь от меня, Огненная?»

Вместо ответа перед глазами все померкло. Найрин больше не видела ничего, кроме глубокой, как ночь, но не темной… тьмы. Здесь просто не было ни дня, ни ночи, а темное пространство пульсировало, как живое, содрогалось. Потом она увидела, как откуда-то сверху, из немыслимой белесой шири, огромной и могучей, вмещающей в себя все, упала маленькая золотая капля. Эта капля летела вниз, вот точно так же, как некоторое время назад золотые валы падали в черную грязь, и Найрин знала: так это начнется. Капля внезапно разбилась на две крохотные капельки, которые закружились друг о друга спиралью, падая все быстрее и быстрее. И когда от их сияния уже больно было глядеть, две капли с ослепительной силой врезались в черную грязь, а потом картинка сменилась.

Все то же колесо, кровавое, тяжелое колесо. Найрин чувствовала скорбь, отчаянье, тяжелый труд, который делался для того, чтобы это колесо крутилось. Оковы рабства и незнания, оковы страданий и страха, оковы гордыни, гнева, ярости, неразделенной любви, жестокости и неведения, оковы лени и глупости тянулись от этого колеса ко всему живому и мыслящему в этом мире. Найрин смотрела на него и чувствовала, как все кости в ее теле скрипят, болят и едва не растрескиваются от гнетущего ощущения отчаяния, которым было это колесо. И потом она увидела иное.

Четыре фигуры шагали через бесконечный мрак, четыре светящиеся тени подходили из невыразимой дали: две с неба, две с земли, две с востока, две с запада. Найрин не понимала, как это происходит, она не понимала ничего. Она видела лишь четырех женщин, каждая из которых олицетворяла что-то. Женщина, что была Истиной, хранила на дне своих глаз маленькое проклюнувшееся семя зеленого ростка, что прорастало в ней из самых глубин ее души к небу. Ее длинные волосы развивал ветер, ее босые ступни ступали по земле, ее белое платье было изукрашено узорами из цветов и осенних листьев. Женщина, что была Силой, пылала, словно первозданный огонь, и стремление веры в ее руках горело ослепительным мечом, а каждый шаг ее сотрясал небеса громовыми раскатами. Женщина, что была Любовью, тихонько улыбалась, разводя щедрые руки, и в теплой чаше ее ладоней исстрадавшиеся души находили покой и приют. Она была прекрасна и молода, а глаза ее лучились такой нежностью, что растопила бы и ледяные моря бесконечных вселенных. Женщина, что была Совершенством, загадочно танцевала, рассекая воздух двумя серебристыми крыльями, и каждый шаг ее был борьбой, трудом, великим подношением, подвигом, что всегда вознаграждался.

Найрин застыла, не в силах отвести глаз от всех четырех. Они подошли к колесу с четырех сторон света и взялись за спицы. Колесо заскрипело еще сильнее, заскрежетало, затрещало и задрожало, и кровь, огненная кровь полилась из-под него на застывший в ожидании и великой мольбе мир. И Найрин вдруг поняла, что видит то самое, что пришло ей самым первым: солнечный ветер, что толкал колесо, тьму, что лежала под ним, и то, как в руках этих четырех колесо вдруг трескается, лопается, ломается и разваливается на куски, и золотые валы падают вниз, в тьму и несознание, в отрицание и неведение, и преобразуют его во что-то иное…

Ее опять вытолкнуло назад, в пещеру, но на этот раз Найрин уже быстрее смогла прийти в себя. В голове медленно укладывалось новое, данное ей знание. Она еще не полностью понимала, что все это означает, она еще не до конца уловила связь, но кое-что уже встало на свои места.

— Придут четверо, четыре женщины, — зашептала она себе под нос, глядя остекленевшими глазами в золотистый танец эфира, — придут с двух сторон мира, или с двух разных миров, не знаю… Придут, чтобы сломать колесо и подарить людям… — Дух вдруг перехватило, и Найрин ощутила, что в груди начинает подниматься что-то такое сильное, такое правильное, такое звонкое. Победная песня, песня надежды, жизни, света. Песня… — Бессмертие! — выдохнула она, дрожа всем телом. — Они принесут бессмертие и новое творение! Роксана! Не может быть!.. Как это может быть?..

Ответа ей не было, но тепло обняло ее плечи, словно чьи-то заботливые руки набросили на нее уютный шерстяной плед. В этом тепле Найрин мерещилась улыбка, та самая, что так долго смеялась над ее глупостью и сопротивлением, улыбка ее мани, прощающая ее ошибки, принимающая ее такой, какая она есть, согревающая и обещающая ей бесконечное невыразимое счастье.

На глаза Найрин навернулись слезы, и она повесила голову, тихонько всхлипывая и чувствуя, как чьи-то золотые ладони гладят ее по голове. Это было так хорошо, так нужно, так правильно.

— Я клянусь Тебе, Огненная! — зашептала она пляске эфира внутри глубокой каменной чаши. — Я клянусь Тебе, что я помогу им принести Твой мир и Твой замысел сюда. Я поняла то, что Вы хотите от меня, Небесные Сестры! И теперь я прошу: помогите мне спасти анай, чтобы все мы встали рядом с ними четырьмя в их борьбе, чтобы мы защитили их, оградили их, поддержали их! Дайте нам сил выстоять сейчас!

Ничего больше не происходило, однако Найрин почти что физически чувствовала теплую тяжелую ладонь на своем плече, которая подбадривала ее и говорила, что все правильно. Мыслей в голове почти не было, однако странное чувство, словно и не ее вовсе, вдруг шепнуло Найрин, как именно нужно создавать рисунок.

— Я буду черпать энергию прямо отсюда, — негромко проговорила она вслух, надеясь, что Небесные Сестры услышат ее и остановят, если она ошибается. — Я знаю, что могу использовать оба Источника, но сейчас я буду черпать прямо отсюда так, как будто я могу Соединяться лишь с одним. Я буду черпать напрямую, а не так, как обычно, устанавливая Соединение. И я верю в то, что это правильно.

Ощущение чьей-то поддержки никуда не делось, потому Найрин осторожно нагнулась вперед и погрузила свои ладони прямо в мягкий эфир Источника. Она видела их так, словно в Источнике и вправду была вода, разве что свет мягкими волнами перекатывался по его поверхности, преломляя для глаза линии рук Найрин, да по коже бежали крохотные теплые мурашки.

Выдохнув, Найрин заставила себя пальцами ощутить энергии, что составляли Источник. Когда она Соединялась напрямую с обоими Источниками, процесс этот был скорее умозрительным. Она чувствовала, на какие стихии распадается энергия Источников, чувствовала, как именно ими управлять. Теперь же Найрин делала это не умозрительно, а физически, собственными руками, словно вязала из шерсти странный узор.

Глаза привыкли почти сразу же, как пальцы погрузились в Источник. Теперь эфир больше не переливался всеми цветами радуги, теперь для глаз Найрин он походил на большой клубок разноцветных ниток, только ниток, похожих на мягкую цветовую палитру, в которой цвета плыли по поверхности воды. Найрин пальцами выхватила первые две нити — Огня и Воздуха, и принялась осторожно переплетать их вместе, как могла бы переплетать две обычные шерстяные нитки.

Направь меня, Грозная! Я вижу волю Твою и я подчиняюсь лишь ей!

Хан шел вперед сквозь размытый мир, крепко держа за руку идущего за ним Дитра, шел так тяжело, словно брел по макушку в воде, противостоя мощному течению реки. Руки и ноги едва двигались, на них будто бы повесили тяжеленные гири, грудь распирало от невыносимого давления, а дышать было почти что нечем. Реальность рябила, дрожала, искажалась, будто поверхность воды под ударами ливня. Видимость была почти нулевой, а когда Хан пытался разглядеть что-то в расплывчатых силуэтах вокруг, ему казалось, что в глаза кто-то льет раскаленное масло, и он едва не кричал от боли, хотя боль эта была не физической. Однако он знал, что должен идти, столько, сколько сможет, столько, сколько будет нужно.

Никаких сущностей вокруг уже не было, вместо них спереди шли могучие колебания, волны такой силы и мощи, что по сравнению с ними его тело казалось иссохшим дубовым листком на поверхности потока, несущегося с ревом вниз по узкой расщелине между скал. Реальность трепетала, реальность искажалась, и Хан чувствовал себя таким же размытым, едва не разваливающимся на части от невероятной мощи, сотрясающей каждую частичку его существа.

И только когда он понял, что дальше не может сделать ни шага, ни движения, когда воздуха вокруг просто не осталось, а мощь грозила раздавить его, разорвать на куски, на мельчайшие частицы, а потом поглотить их без остатка, Хан остановился и открыл точку выхода.

Из прохода между мирами он просто выпал, лицом вперед, почувствовав толчок в спину, когда Дитр вывалился следом за ним. Хан едва сумел кое-как заплести врата перехода, и те схлопнулись за его спиной, оставив его обессилено хватать воздух пересохшим ртом. Как только в груди стало чуть-чуть легче, он смог повернуть голову и оглядеться.

Они лежали вдвоем с Дитром на узком скальном выступе. Вокруг, насколько хватало глаз, поднимались черные островерхие горы, похожие на кривые зубы гигантского макто, и лишь у самых верхушек их кое-где укрывал снег. Небо было высоким, очень высоким и темным, и лишь отблески звезд сквозь рваное полотно туч просверкивали на белоснежных шапках, заливая их серебристым светом. Было холодно, гораздо холоднее чем там, где они впервые выступили из перехода. Мороз буквально сдавливал все тело, превращая его в ледышку, и клубы пара вырывались изо рта Хана, мешая ему оглядываться по сторонам.

— Где мы? — хрипло спросил Дитр, мотая головой, словно получил сильный удар в череп. В темноте его было плохо видно, но Хан по его опущенным плечам и тяжелому дыханию понял, что и для Черноглазого переход был крайне тяжелым. — Мы дошли?

— Думаю, да, — кивнул Хан. — Дальше я просто не мог идти.

Не сговариваясь, они оба повернулись к черной расщелине в скале перед ними, которая была темнее, чем ночное небо и тени, лежащие меж скал. Она не выглядела опасной, но с ее стороны доходили такие мощные волны силы, что Хан вновь ощутил себя будто бы расплывающимся, тающим, как масло на раскаленной сковороде.

— Источник — там, — хрипло сказал Дитр, глядя на расщелину, будто на ядовитую змею.

— Пойдем.

Хан с трудом поднялся на ноги, протягивая руку Черноглазому. Тот оперся на нее и тоже встал, а потом, нахмурив брови и вглядываясь во тьму, приглушенно проговорил:

— Надеюсь, мы успели вовремя, и Ульха там еще нет.

Хан не стал ничего ему отвечать. Мать Тьеху научила его одной важной вещи: когда выходишь на бой, может случиться все, что угодно, а потому ожидать, что события сложатся удачно для тебя, — как минимум глупо. Он не стал говорить это Дитру. Несмотря ни на что, тот все же оставался вельдом, а все вельды считали, что корты слишком глупы и неспособны на мудрость и истинное знание.

Вдвоем они шагнули вплотную к расщелине в скале.

— Я первый, — объявил Дитр и, пригнувшись, вошел во тьму.

Расщелина поглотила его, будто и не было. Секунду назад Хан видел его напряженную спину, а теперь Дитр просто исчез, и Белоглазый остался один на высоком уступе в краю чужих скал, где не было ничего, кроме холода и воющего в пиках ветра. Отвернувшись от этой ледяной тьмы, он обхватил себя руками и тоже шагнул вперед.

Ощущение было странным. Время словно растянулось, а в его тело, в каждую пору, кто-то налил ледяной воды. На один миг Хан почувствовал себя так, словно остался крохотной замерзшей букашкой в голубой вечности громадных льдин, а потом выступил с другой стороны прохода и охнул, едва не врезавшись в спину Дитра.

Его глазам открылся тоннель, в конце которого виднелся приглушенный свет. Грубая порода не хранила следов прикосновения человеческих рук, тоннель скорее напоминал червоточину в дереве или промытое водой русло высохшей реки. Дитр повернулся к нему, приложил палец к губам и первым двинулся вперед, медленно и осторожно, придерживаясь ладонью за грубый камень стен.

Они прошли не больше двух десятков метров, тоннель кончился, и Хан застыл, не веря своим глазам. Они стояли на выступе над огромным провалом вникуда, в самую глубочайшую бездну из всех, что знал мир. Оттуда, снизу вверх взлетали алые и рыжие отблески, словно на ее глубине пылал невидимый отсюда огонь. Мощные волны силы расходились во все стороны, оседали на стенах каверны, на потолке и скальных выступах густыми, переливающимися всеми цветами каплями, которые потом застывали во что-то еще более вязкое и плотное, что мерцало изнутри приглушенным золотым светом. Прямо от ног Дитра и Хана начиналась тропа, спиралевидный пандус, закручивающийся по стенам каверны, плавно изгибающийся вниз, и там, метрах в ста от них, кто-то стоял.

— Вот он! — бросил Дитр, и голос его поглотило дрожащее, густое пространство пещеры над каверной, не оставив от него ни следа, даже эха.

Однако фигура на пандусе резко развернулась, словно почувствовав их присутствие, и Хан едва не отшатнулся. То, что стояло внизу, меньше всего походило на человека. Иссохший скелет с болтающимися на плечах остатками когда-то черных одежд, немытые патлы спадают на изможденное лицо, а из глубоких глазниц смотрят черные, полные ненависти и лихорадочного горячего безумия глаза. Хан присмотрелся повнимательнее и охнул еще раз: у Ульха больше не было белков, лишь чернильно-черная тьма без единого проблеска.

Над руками Ульха виднелось что-то: черное переплетение жирных нитей энергии, составляющее рисунок, которого Хан не знал. В самом центре его набухала чернильная тьма, от которой во все стороны расходились усики, шевелящиеся и подергивающиеся, словно ножки паука. Рисунок был не закончен: это Хан видел очень четко, но что именно создавал здесь Ульх, он сказать бы не смог.

Завидев вошедших ведунов, Ульх что-то хрипло каркнул и бросился бежать вниз по пандусу с прытью, совершенно не вязавшейся с его изможденным обликом. Буквально через миг он уже исчез из поля зрения Хана, и Дитр выругался, срываясь с места бегом и крича через плечо:

— Скорее! Мы должны остановить его!

Хан побежал за ним следом прямо по узкому пандусу над бездной. Он бросил туда один взгляд, и глаза его полезли из орбит, а дыхание перехватило от ужаса, когда он увидел…

… длинные изогнутые силуэты, исковерканные, изломанные, расплывчатые тела, Тени из его кошмаров медленно плыли внизу под ним, закручиваясь в невидимую воронку, которой там просто не могло быть. Их лица вытягивались, их глаза и рты становились все длиннее и длиннее, искривляясь в неслышимом крике, который раздирал уши Ульха.

Еще ниже, под тенями, россыпью звезд закручивались галактики, медленно вращаясь вокруг самих себя и двигаясь в разные стороны. Пандус на глубине примерно пятисот метров кончался возле провала вникуда, и за этим лежала бескрайняя звездная степь, так похожая на Роур, когда по весне он зацветал тысячами ярких красок.

— Как красиво!.. — тихо прошептал рядом Дардан, расширившимися глазами глядя на открывающийся им вид. — Я никогда в жизни не видел такой красоты!..

Ульх взглянул на него и вдруг понял, что для него эта черная пустота рождающихся галактик не шла ни в какое сравнение с темными глазами Дардана, с его сильным профилем, с его красиво очерченными чертами лица. Да, пусть сейчас его кожа была обветрена, покрыта струпьями и кое-где сползала лоскутами, пусть глаза его ввалились и лихорадочно сверкали из черных ям, пусть волосы были слипшимися патлами, с которых едва не капало сало, однако он был самым красивым, самым желанным, самым любимым существом на свете для Ульха, и ничего гораздо более утонченного, гораздо более совершенного он в своей жизни не видел.

Почувствовав его взгляд, Дардан обернулся к нему. Огненные всполохи отражались в его черных глазах, и Ульх на миг ощутил, как в груди заворочалось давно забытое, такое нежное, такое теплое…

— ВРЕМЯ ПРИШЛО, УЛЬХ!

Голос его Хозяина звучал так громко, что череп Ульха звенел, разрываясь на части, будто кто-то бил его по голове тяжелой дубиной. Ульх заскулил, сжимаясь в комок и стискивая пальцами свои виски, пытаясь стать совсем маленьким, пытаясь исчезнуть, чтобы Хозяин больше не видел его.

— ИДИ, МОЙ СЫН! ЕЩЕ НЕМНОГО! ПОСЛЕДНИЙ УДАР, И ЭТОТ МИР БУДЕТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ НАМ! И ВСЕ ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ! И ТЫ БУДЕШЬ СВОБОДЕН!

— Свободен… — едва слышно повторили губы Ульха.

Потом он поднял дрожащие руки и открыл себя Источнику.

Сила, немыслимая мощь, которая способна была сотрясти мир до основания, разрушить его до самого глубинного зернышка материи, что лежало на самом дне, мощь, вращающая вселенные, жонглирующая галактиками, повелевающая жизнью и смертью мощь хлынула в его жилы, заструилась по ним, соединила его с тем, что лежало внизу, прямо под его ногами.

Он видел это тысячи раз в своих страшных, черных, изматывающих видениях. И теперь он увидел это собственными глазами. В немыслимой глубине Источника, сокрытые плавным вращением миров, спали двенадцать фигур, сложив на груди руки, спали вечным сном с того самого мига, когда воля одного переломила ход истории, когда сила Божьего Огня в его руках зажгла Огонь внутри черной инертной массы, когда Первый Враг был впервые повержен, а слуги его навсегда запечатаны здесь, за Семью Преградами, которые доселе ни один смертный не мог преодолеть.

— ТЫ СМОГ, УЛЬХ! — шептал ему голос, заставляя зубы дрожать во рту, выстукивая дробь. — ТЫ СМОГ, СЫН МОЙ! ТЫ ДОШЕЛ СЮДА, ЕДИНСТВЕННЫЙ, КТО КОГДА-ЛИБО ЗАХОДИЛ СЮДА ПОСЛЕ ТОГО, КАК БЫЛ ПОВЕРЖЕН МОЙ УЧИТЕЛЬ! ДАВАЙ ЖЕ! РАЗБУДИ МОИХ БРАТЬЕВ И СЕСТЕР, ДАЙ ИМ НОВЫЕ ТЕЛА! ДАЙ ИМ ВНОВЬ ВОСПРЯТЬ ИЗ ВЕЧНОГО СНА БЕЗ СНОВИДЕНИЙ, ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ ТО, ЧТО ИМ ПРИНАДЛЕЖИТ! КОРОНУЙ ИХ ЗВЕЗДАМИ И ВЕТРАМИ ВРЕМЕНИ! И ПУСТЬ НАЧНЕТСЯ ТО, ЧТО БЫЛО ПРЕДНАЧЕРТАНО ТЫСЯЧИ ЛЕТ НАЗАД!

— Хорошо, Хозяин… — прошептал он.

Этот рисунок он знал хорошо, слишком хорошо. Он создавал его сотни, тысячи раз во сне и наяву, в видениях, что приходили ему, и даже тогда, когда казалось, что никакого сознания в нем уже не осталось, когда не было уже даже его самого. Черный паук начал формироваться между его пальцами, и в этот раз уже не Ульх создавал этот узор, нет. Узор сам плелся под его руками, а красками ему были толстые жгуты энергии, что соединяли руки Ульха с каверной под его ногами.

— Что вы делаете, учитель? — спросил голос Дардана, и реальность поколебалась вокруг Ульха.

Перед глазами потемнело, и он едва не упустил нити. На один миг первозданный ужас сотряс его с ног до головы. Если сейчас он упустит хотя бы одну нить, произойдет выброс энергии столь мощной, что рисунок уже никогда не будет завершен, а сам Ульх не выживет, как и Дардан. Он не умрет! Он должен жить со мной вечно! Он не умрет!

— Я создаю нашу свободу, мой ученик, — преодолевая немыслимое напряжение, ответил ему Ульх. Он понял, что не может одновременно творить рисунок и говорить с Дарданом, ему нужно было делать только что-то одно. Нити энергии в пальцах становились скользкими, начали ощутимо дрожать, грозя в любой момент вырваться. Ульх скосил на них глаза, чувствуя, как от напряжения выступают большие градины пота на лбу. Но не ответить Дардану он не мог. — Как только я закончу этот рисунок, мы с тобой будем править этим миром.

— Я не разбираюсь во всем этом, учитель, но чувствую, что здесь что-то не так, — нахмурился Дардан, глядя на потоки в руках Ульха. Он не был ведуном и не мог их видеть, однако, он выглядел так, будто видел. Дардан вскинул на него встревоженный взгляд. — Мне казалось, что мы пришли сюда, чтобы строить новый мир, мой учитель. То, что вы сейчас сделаете, только уничтожит нас. И вас, и меня.

— Нет, ты не понимаешь, — нетерпеливо замотал головой Ульх. Держать потоки становилось все сложнее, а злая воля Хозяина давила на затылок, грозя в любой миг сломать ему шею и свалить на пол. Ноги почти подгибались, но Ульх все еще стоял, продолжая из последних сил удерживать недоделанный рисунок. — Как только я закончу это, древние силы, что заточены здесь, проснутся, и тогда ничто уже не помешает нам построить новый мир. И мой Хозяин будет доволен.

— Хозяин? — тревожно взглянул на него Дардан. — Какой хозяин? Разве вы не свободный человек, учитель? Разве не по своей воле, следуя за своей мечтой, по своему желанию вы пришли сюда? Разве был с вами этот хозяин, когда у вас уже не было сил идти, когда ноги под вами подкашивались, когда вы теряли сознание и замерзали в степи? Разве этот хозяин помогал вам идти сюда? Вы свободный человек, Ульх! И то, что вы делаете сейчас, — не ваша воля и не ваше желание, я чувствую это. И я говорю вам: вы погубите нас обоих, если завершите свое дело.

Ульх заколебался. То, что говорил Дардан, разбудило в нем что-то давно уснувшее, давно забитое им в самый дальний уголок сознания. Страх и нежелание, сопротивление. Он ведь не хотел делать этот рисунок, Дардан был прав…

— ЗАВЕРШИ НАЧАТОЕ, УЛЬХ! ТОЛЬКО ТОГДА ТЫ БУДЕШЬ СВОБОДЕН!

Голос Хозяина звенел в его голове погребальным колоколом, и от этого все перед глазами мутилось. Ульх изо всех сил сжал выскальзывающие из пальцев потоки. Он должен был доделать рисунок, чтобы спасти Дардана. Должен был!..

— Вот он! — чей-то гулкий голос разорвал напряженную тишину каверны, и Ульх вздрогнул всем телом, едва не выпустив потоки.

Он открыл глаза и вскинул голову на звук, видя две размытые тени на самом краю каверны.

— Бегите, учитель! — закричал ему Дардан. — Бегите! Они хотят убить вас!

Ульх собрал последние силы, что были у него, и бросился вниз по пандусу, на ходу принимаясь доделывать рисунок. Ему нужно было еще совсем немного времени, чтобы завершить его, чтобы доделать то, что хотел от него Хозяин, и спасти Дардана. Еще совсем немного времени.

Все ее тело обнимал огонь, и Лэйк чувствовала себя странно отстраненной от происходящего. Чья-то гигантская рука держала ее в кулаке, всю ее, не сжимала, но держала очень цепко, и Лэйк знала, что в этом кулаке она в полной безопасности.

Тело двигалось механически. Его направляла чья-то воля, и Лэйк чувствовала, как все в ней распрямилось, выпрямилось для исполнения этой воли. Каждая клеточка звенела от струящейся через нее силы, каждая мышца была наполнена мощью и действовала ровно так, как она должна была действовать. Сейчас она была готова для того, чтобы вести битву, готова ровно настолько, насколько вообще могло быть готовым ее тело, и в этом не было ее заслуги. Я лишь оружие в Твоей руке, лишь проводник Твоей воли. Веди меня, Огненная!

Небо вокруг нее кипело, но Лэйк это больше не тревожило. Ничто сейчас не могло поразить ее, потому что защищала ее Та, что правила молниями и повелевала войной. Боевые рисунки стахов лишь отскакивали от нее, словно стрелы, врезающиеся в скалу, рикошетили и отлетали прочь, а сами ведуны смотрели на нее расширившимися от ужаса и непонимания глазами. И если поначалу они швыряли в нее все рисунки, что только были в их арсенале, то теперь если и пытались что-то противопоставить ей, то только самые сложные и разрушительные рисунки. Однако ничего им не помогало, и ничего не могло сейчас удержать ее.

Сильные крылья несли ее вперед. Вскидывая копье, Лэйк с рычанием бросалась на ведунов, пронзая им сердца, обрубая их крылья, нанося один удар за другим, пока они, вопя от ужаса, бомбардировали ее молниями и огнем, что лишь сходил прочь, не причиняя вреда. И это вносило панику в их ряды.

Построение, с помощью которого они пытались окружить анай, распалось. Теперь ведуны при приближении Лэйк резко разлетались в стороны или пытались сбиться в группы, чтобы атаковать ее совместными силами. Атака на внешнее кольцо разведчиц практически полностью прекратилась, и те сумели воспользоваться этим преимуществом, чтобы развернуться к окруженным ими самими стахам и начать давить на них со всей силой, имеющейся в распоряжении.

Потом ударили ветра, ударили с такой мощью, что даже орлиные крылья Лэйк не выдержали этого урагана. Несколько секунд она сопротивлялась бешеному натиску, пытаясь удержаться на месте, но крылья не выдержали, и ее поволокло, кубарем покатило в сторону по воздуху. Стиснув зубы, Лэйк поджала крылья, чтобы не переломать их из-за неудачного движения, и с трудом, но все-таки вынырнула из волокущего ее на юг воздушного потока и обернулась.

На севере над армией дермаков вращалась черная воронка. Поначалу Лэйк даже не поняла, что это. Громадное торнадо соединяло небо и землю. У своего основания оно закручивало в бешеный поток ветра дермаков, срывало их с ног, раскидывало в разные стороны, словно поломанные игрушки. Жерло торнадо пронзало облака и тянуло их вниз, закручивая небо в одну громадную черную спираль, и тучи провисли над Роуром, словно могли опрокинуться вниз, прямо на головы врагов.

Лэйк тяжело сглотнула, не понимая, чье это торнадо — их или вражеское. Впрочем, ледяная рука страха сразу же отпустила внутренности. Она увидела маленькую хрупкую фигурку, которая сейчас полыхала серебром на самом краю расщелины, и узнала ее. Фигурка сделала шаг вперед, прямо в бездну, и под ногами ее возник мост, прозрачный серебряный мост цвета изморози и ледяных узоров на окнах.

— Богиня!.. — прошептала Лэйк, не веря своим глазам.

Она далеко не первый раз уже видела, на что способна ее сестра, но от этого ее удивление никоим образом не уменьшалось, даже наоборот.

— Чего застряла?! — прорычал рядом знакомый голос, и Лэйк резко обернулась, уставившись прямо в злые глаза Магары. — Давай! Пока они еще не пришли в себя, надо бить!

Лэйк сморгнула еще раз, пытаясь понять, что происходит. Все тело Магары обросло тонкой синей коркой, над которой вились холодные усики тумана. Корка эта казалась прозрачной и гибкой, никак не стесняла ее движений. Волосы царицы Лаэрт вымерзли и стали похожими на сухие болотные травы, которые покрывает снег. Лед! — внезапно поняла Лэйк, расплываясь в широченной улыбке. Эта ненормальная смогла проделать тот же трюк, что и Лэйк, и добиться расположения своей Ревнивой Богини.

— Ну чего уставилась-то? — хитро зыркнула на нее Магара — Я это, я! Давай-ка подумаем, как нам добить всех этих ведунов, пока они еще не оклемались.

— Надо окружить их. — Лэйк взяла себя в руки и повернулась, оглядывая поле боя. — Они поняли, что меня не берет энергия, и теперь удирают от меня.

После удара урагана ветра уже успели улечься. Не совсем, конечно: и стахи, и Нуэргос пытались направить эти ветра друг против друга и использовать воздушные потоки как оружие, поэтому небо кипело, и Лэйк постоянно швыряло из стороны в сторону. Но такой сокрушительной мощи, какую нес с собой первый порыв, в воздухе уже не было, а потому и фронты стабилизировались.

Воспользовавшись сумятицей, стахи успели перестроиться. Теперь ведуны вновь нырнули внутрь окружения анай и спрятались за спинами своих сородичей, энергией не владеющих. Часть отряда стахов прямо на глазах Лэйк резко нырнула вниз, почти что в самую пропасть, выходя из окружения анай. Сразу же протрубил сигнал рога, и следом за ними устремилась группа войск анай, пытаясь остановить их и не дать выйти из окружения. Теперь фронт был похож на одно огромное вытянутое осиное гнездо с перетяжкой посередине. Магара нахмурилась.

— Нет уж. Мы сделаем так: взлетим вот туда, — палец Магары указал на зону над построением анай и стахов, — встанем спина к спине, чтобы иметь возможность наносить удары в обе стороны, а потом упадем вниз, прямо в гущу ведунов. И дальше уже режь не хочу.

Лэйк взглянула вперед. Шансы на то, что план Магары сработает, были велики. Ведуны стояли очень плотной группой, пытаясь укрыться за спинами стахов-воинов от Лэйк и Магары, а заодно создавая толстый прочный щит над их армией, — Лэйк видела его своим волчьим зрением. Как только они упадут туда, у них будет несколько секунд на то, чтобы порезать как можно больше ведунов, до тех пор, пока простые крылатые стахи не развернуться, чтобы насадить их на копья. Оставалось надеяться, что прикосновение Роксаны защитит ее и от боевых рисунков ведьм анай, которые сейчас сыпались на выставленный стахами щит.

— Пошли, — кивнула она Магаре.

— Знаешь, пока что ты единственная из цариц, кто мне нравится, — доверительно сообщила ей Магара, подмигивая. — Ты не поджимаешь хвост перед опасностью и соглашаешься даже на самые безумные мои предложения. Думаю, когда война закончится, мы с тобой подружимся, дель Каэрос!

— Главное — не поженимся, дель Лаэрт, — оскалилась в ответ Лэйк. — На все остальное я согласна.

Магара громко расхохоталась, хлопнула ее по плечу, отчего покрывающий ее тело лед зашипел, и первой устремилась вверх, резко выталкивая себя вперед сильными ударами сплетенных из прозрачного водяного крошева крыльев.

Ветра вокруг них ревели, грозя в любой момент поднырнуть под крыло и опрокинуть. Облака над головой метались как бешеные, и в их разрывах зловеще просверкивали молнии, падая вниз. Вот только Лэйк все никак не могла отвезти глаз от гигантской воронки на севере, в которую медленно закручивалось все небо. Огромная черная туча нависла над дермаками, тяжелая и бурлящая, и с той стороны то и дело доносился глухой рокот медленно нарастающего грома. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Держащая Щит народа анай. Лэйк с трудом оторвала взгляд от набирающей силы воронки. Ощущение от нее исходило такое, что ей было не по себе. И уж точно ей совершенно не хотелось думать о том, что случится, если Эрис не сможет удержать всю эту мощь под контролем.

От грохота стали, боевых рисунков, людских криков, порывов ветра и тяжелого дыхания заложило уши. Они с Магарой уходили по кривой дуге вверх, под самые облака и еще выше. Воздух здесь был таким холодным, что Лэйк не смогла бы дышать, если бы не охватывающие все тело ревущие языки пламени. Им удалось подняться незаметно над самым боевым построением: никто из сражающихся не смотрел вверх, слишком занятый тем, что происходило вокруг него.

Здесь уже ветра ревели так громко, что пытаться докричаться друг до друга было бесполезно. Потому Магара лишь выразительно взглянула на Лэйк и быстро прожестикулировала:

«Спина к спине. Закрываем крылья и падаем».

Лэйк кивнула, поворачиваясь к ней спиной и перехватывая поудобнее копье. Она еще успела взглянуть вниз. Прямо под ее ногами кишело море, настоящая свалка из ослепительно белых молний, огня и льда, из тысяч тел, что в ярости набрасывались друг на друга. Ощущение защищенности в теплом кулаке Роксаны только усилилось, и, когда теплые лопатки спины Магары коснулись ее, Лэйк задержала дыхание и свернула крылья.

Ощущение падения было непередаваемо приятным. Она так развлекалась в первые годы, как только научилась сносно обращаться с крыльями. Вместе с Исайей, Рен и Наин они взлетали под самые облака, закрывали крылья и падали вниз. Побеждал тот, кому хватало духу дольше всех удерживать крылья закрытыми. Лэйк помнила этот бешено режущий глаза ветер, землю, что вращалась с немыслимой скоростью, тугие потоки воздуха, мешающие дышать и острое ощущение абсолютной свободы в плечах. Оно было и сейчас, только уже совсем другим.

Ветер свистнул, и сражающаяся под ней армия стремительно бросилась прямо на нее. Лэйк перестала дышать, группируясь так, чтобы не сломать ноги при ударе. Еще миг вокруг стоял лишь свист ветра, а в следующее мгновение рев боя оглушил ее, бросившись прямо в уши.

Мимо проносились лица анай, стахов, кожистые крылья. Молния ударила откуда-то прямо в ее огненный панцирь, не причинив ей никакого вреда. Потом ноги ударились во что-то твердое, Лэйк сипло выкрикнула от пронзительной боли и сразу же раскрыла крылья.

Думать или оглядываться времени не было. Вокруг нее было месиво из черных крыльев, черных спин, черных волос и искаженных ненавистью лиц стахов. Все они были ведунами и не могли противопоставить ей ничего, кроме боевых рисунков, которые на нее не действовали. Лэйк сгруппировалась и заработала копьем.

Все происходящее дальше напоминало настоящий кошмар. Копье взлетало и падало, пружиня в ее руках, и крики боли превратились в один единый крик, что резал и резал ее уши. Вся мощь рисунков стахов сейчас была направлена прямо на нее, и она не видела ничего, кроме ослепительных вспышек молний и лавин огня и льда, что лились на нее со всех сторон, стекая с панциря Роксаны на ее коже, словно вода с гуся. Очень смутно, только с помощью обостренных волчьих ощущений, Лэйк еще осознавала Магару за своими плечами, которая точно так же жестко работала мечом, разрубая на части незадачливых ведунов, попавшихся ей под руки.

Вспышки молний стали как-то реже, да и вокруг больше не было безоружных соперников, которых можно было резать, словно баранов на бойне. Вот ее копье встретил ятаган, который сжимал стах, и Лэйк стоило очень больших усилий отбросить его от себя. Она почти что ослепла от взрывов, и перед оставшимся глазом все было каким-то размыто белым, исчерченным по роговице серебристыми дорожками молний. Лэйк попыталась вывернуть глаз на волчье зрение и посмотреть в световом спектре, но и здесь все было также плохо: от взрывов, огня и пламени волчье зрение пострадало не меньше обычного, и теперь мир вокруг Лэйк был однообразно серебристым, а по его краям метались только расплывчатые тени и ничего больше.

Я ослепла. Внутри что-то оборвалось, и Лэйк изо всех сил сжала древко копья в своих руках. Теперь уже не она была охотником на стахов, теперь стахи могли запросто охотиться на нее, и от их атак пламя Роксаны уберечь ее уже не могло.

Ятаган вновь вылетел откуда-то из пустоты, и Лэйк скорее почувствовала удар, чем разглядела сталь, когда инстинктивно прикрыла грудь древком из железного дерева. Нужно было что-то делать и делать немедленно. Решив, что выхода у нее все равно нет, Лэйк во всю глотку закричала:

— Магара! Вниз!

А потом закрыла крылья и упала.

Полет был не слишком долгим. Еще только подлетая к сражающимся анай и стахам, Лэйк прикинула общее расстояние до земли, а также то, которое она сможет пролететь, не разбившись в лепешку об землю. И вот сейчас, отмерив ровно столько мгновений, сколько могла стоить ее жизнь, Лэйк раскрыла крылья за спиной, тормозя свое падение.

Перед глазами все мутилось, она слепо моргала, но ничего не могла разглядеть. Лишь отдаленные всполохи молний продолжали терзать и без того мучительно саднящую роговицу. Раскрытые крылья тормозили полет, и падение начало замедляться. Лэйк выдохнула, благодаря Богиню за то, что та помогла, а потом…

Со всей силы она врезалась ногами в землю и закричала не своим голосом, слыша громкий хруст собственных переломанных костей. За этим последовал удар, когда твердая земля врезалась в лицо. И темнота.

Полубездыханная Способная Слышать наваливалась на плечи так, что единственным желанием Саиры сейчас было разжать руки и отпустить ее. Падать здесь было высоковато, потому делать этого было нельзя, и оставалось только бросать красноречивые взгляды на цариц и висящих рядом с ней в воздухе разведчиц, которые должны были передавать приказы Великой Царицы войскам. Впрочем, абсолютно никто из них на Саиру ровным счетом никакого внимания не обращал, а все ее возмущенные взгляды они игнорировали, будто ее тут вовсе и не было. И дернули же бесы Лэйк взвалить эту дуру на меня! Не нашла никого лучше! Саира хмуро встряхнула ведьму, едва удержавшись оттого, чтобы высвободить руку и надавать той звонких оплеух, чтобы та пришла в себя, а потом грубовато поинтересовалась:

— Что с тобой? Может, тебе попить дать или чего такого, чтобы ты оклемалась?

— Нет… — тяжело покачала головой та, сгибаясь вперед и дыша, будто загнанное животное. Ее голубые крылья мерцали, грозя в любой момент закрыться, но пока еще поддерживали ее на весу. — Это все… ведуны… Они ударили… очень сильно…

— И тебя на таком расстоянии задело? — Саира недоверчиво взглянула на нее.

Та ничего не ответила, но попыталась выпрямиться. Порыв ветра откинул капюшон с ее головы, и Саира чуть не охнула. Лицо у девочки было землисто-серым, под кожей проступали голубые ниточки вен, а губы посинели. Однако она упрямо пыталась смотреть вниз, часто моргая покрасневшими, слезившимися глазами.

— Ладно, ты только держись за меня, хорошо? — Саира поудобнее перехватила ее, закинув ее руку себе на плечи. — Только держись и не делай ничего. Там внизу полно своих героев, которые будут сражаться, а нам нужны твои глазки, поняла?

Ведьма ничего не ответила, лишь кивнула, послушно повиснув на Саире. Та только тяжело вздохнула. Ну подожди у меня, проклятущая бхара! Сначала наградила меня двумя детьми, а теперь еще и драться удрала без меня! Опять! Вернешься, я тебе такую трепку устрою!..

— Перестроиться! — послышался резкий голос Великой Царицы. — Ночных Лезвий на нижний уровень!

Разведчицы рядом протрубили приказ в боевые рога, и Саира поморщилась, когда громкий звук ударил по ушам. А потом и сама взглянула вниз.

Судя по всему, часть стахов попыталась выйти из окружения войск, проскользнув снизу. По приказу Великой Царицы за ними сразу же скользнули и Ночные Лезвия, и теперь линия соприкосновений фронтов больше всего походила на вытянутую грушу, висящую черенком вниз.

— Что там с ведьмами, зрячая? — Аруэ на миг обернулась к ним и сразу же вновь уставилась на происходящее внизу.

— Удары все слабее, — с трудом отозвалась Способная Слышать в руках Саиры. — Они устали… Стахи нажимают…

— Проклятье! — выругалась Аруэ, потом резко взглянула на Великую Царицу. — Разрешите мне спуститься к моим войскам! Я не могу торчать здесь, пока их там кромсают!

— Отсюда ты можешь руководить сражением, Аруэ дель Нуэргос, — голос Великой Царицы был сухим и напряженным, а глаза не отрывались от разворачивающейся картины битвы. — Там ты не увидишь ничего.

— Бхара! — прорычала Аруэ, но на месте осталась, лишь ее рука, стискивающая рукоять меча в ножнах на боку, ощутимо дрожала.

Саира же вдруг разглядела две точки — оранжевую и голубую, — которые быстро поднимались вверх над рядами сражающихся. Сердце болезненно сжалось, и она поняла, что не может отвести глаз от полыхающей огнем точечки, в которую со всех сторон летели молнии и ледяные копья. Роксана, прошу Тебя, убереги эту ненормальную, чтобы я могла надрать ей уши, когда она вернется!

— Вон они! — голос Руфь был напряженным, а палец указывал туда же, куда смотрела и Саира. — Что они делают? Их тактика внизу была вполне удачной, но…

— Это Магара, — прорычала с другой стороны Аруэ с едва сдерживаемой яростью. — Опять очередной безумный план! Богиня! Однажды она свернет себе шею!

Саира тоже следила за передвижениями двух цариц, пытаясь разгадать маневр. Сначала она думала, что они вольются в ряды разведчиц с двух сторон и попытаются ударить стахов по основному направлению. Однако фигурки двинулись вверх, все выше и выше поднимаясь над строем сражающихся. Что-то внутри Саиры заледенело, когда она поняла, что задумала эта сумасшедшая. Ведуны стахов сейчас прятались в самом центре сражающихся под защитой длинных копий и острых ятаганов остальных стахов. И сбоку их достать было просто невозможно, а значит…

— Только попробуй! — прорычала Саира, не замечая, что говорит вслух. — Вот только попробуй, плешивая, блохастая бхара!..

— Что? — Способная Слышать растеряно взглянула на нее, но Саира не ответила.

— Что они делают? — еще успела растеряно спросить Руфь, а затем две точки сложили крылья и камнем упали прямо вниз, в гущу сражающихся.

— Нет! — крикнула Саира, прекрасно понимая, что Лэйк ее не услышит, что ничего-то отсюда она сделать уже не сможет.

— Реагрес! — выдохнула в один голос с ней Аруэ.

Две точки моментально пропали из виду, словно их и не было, и Саира поняла, что глаз не может оторвать от вражеского строя. А он вдруг как-то вздулся, расширился в стороны, распухая. Анай слегка подались назад под ожесточенными ударами стахов, а в самой середине строя засверкали вспышки молний, такие частые и сильные, что у Саиры зарябило перед глазами.

— Хорошо! — рявкнула Руфь, потрясая кулаками. — Хорошо! В самую точку!

— Ну дает, бхара бесноватая! — выдохнула Аруэ, и в голосе ее звучало искреннее восхищение.

Саира ее восторгов не разделяла. Она вообще перестала дышать, как только огненная фигурка исчезла в черном месиве стахов, и теперь каждый удар собственного сердца звенел в ушах Саиры, не давая ей думать, не давая дышать или моргать. Роксана, защити ее, Роксана, защити, защити!..

Потом вдруг взрывы резко прекратились, а строй моментально изменился. Словно пчелы ведуны хлынули вверх, выливаясь из воронки сражающихся, как вода из жерла гейзера. Молнии сразу же хлынули во все стороны, падая на головы анай.

— Щиты! — рявкнула Великая Царица.

— Щитов нет, первая… — с трудом отозвалась Способная Слышать. — Ведьмы могут только бить по ним… На щиты… уже нет сил…

— Орлиные Дочери! Залп вверх! Лунные Танцоры! В атаку на ведунов! — кричала Великая Царица, и боевые рога повторяли ее приказ.

Только все эти звуки уже совсем померкли для Саиры, а смысл слов не доходил до ее сознания, лишь где-то с краю что-то рассеяно подмечало, что именно командует первая первых. Она медленно выдохнула весь воздух из легких, отсчитывая секунды. Где же ты? Ну давай же, давай!

Ослепительно горящая алая точка рухнула камнем вниз прямо из строя сражающихся, и Саира знала, кто это. Сердце на миг замерло, когда немыслимая радость оттого, что Лэйк жива, взорвалась в груди, заставив ее задохнуться от восторга. В следующее мгновение Саира закричала вновь, когда ее Лэйк слишком поздно открыла крылья и в следующий миг, едва успев лишь немного снизить скорость падения, врезалась в землю.

— Каэрос! — рявкнула во всю глотку Великая Царица. — Что с Лэйк?

Только Саира уже не слушала ее. Подлетев к ближайшей разведчице, она молча почти что скинула ей в руки обессилевшую ведьму и камнем упала вниз, изо всех сил работая крыльями, чтобы успеть. Плевать мне на них на всех, кем бы они ни были! Разберутся и без меня! Им-то от меня пользы никакой!

Глаза не отрывались от застывшей на снегу фигурки. Пламя продолжало гореть на ее коже, но с каждой секундой становилось все слабее и слабее. Лэйк повезло, и она упала на самый край расщелины, буквально в каких-то нескольких метрах от провала в бездну. Рядом с ней никого не было, лишь несколько темных холмиков тел отмечали те места, куда упали сраженные в воздухе стахи и анай.

Неожиданно слева от Саиры с громким треском взорвалась молния. Она шарахнулась вправо и пошла вниз по быстрой спирали, на каждом витке меняя направление движения, чтобы попасть в нее было сложнее. Обернувшись через плечо, Саира выругалась. Прямо за ней попятам летел один из ведунов стахов, и в его руках уже загоралось то самое огненное копье с раздвоенным наконечником.

Саира резко раскрыла крылья, уходя вверх. В тот же миг копье сорвалось с ладоней стаха и с громким шипением унеслось вниз, врезавшись в снег под ними. Саира успела ощутить, как от прикосновения наэлектризованного воздуха к коже все волоски на шее становятся дыбом, а потом выхватила из налуча лук, моментально вскидывая его и накладывая стрелу на тетиву.

Ей пришлось сразу же лечь на спину и упасть вниз на десяток метров, когда еще одно копье с треском полетело параллельно земле прямо в то место, где она только что была. Но Саира успела еще прицелиться и выстрелить, и стах дрогнул в воздухе, сгибаясь пополам, когда каленый в кузницах Серого зуба наконечник вырос из его груди. Саира не стала ждать и бросилась ему навстречу, посылая за первой и вторую стрелу. Правда, на этот раз та прошла выше плеча стаха, когда тот, захлебываясь кровью, с трудом махнул рукой перед лицом, и возникший по его воле порыв ветра отбросил ее прочь.

Вот только Саира была уже рядом с ним. Лук из железного дерева с громким треском врезался прямо в висок стаха. Глаза стаха закатились, крылья перестали ловить потоки, и он камнем ухнул вниз. А следом за ним направилась и Саира, выглядывая такую необходимую ей фигурку в глубоких сугробах.

Пламя уже перестало танцевать на коже Лэйк, когда ноги Саиры коснулись земли. Привычным движением закинув лук за спину, она бегом устремилась к своей Каэрос, еще издали понимая, что дело плохо. Ноги Лэйк лежали под неестественным углом, по белой форме быстро расплывалось алое пятно, из разодранной ткани торчали расщепы костей.

Руки тряслись, когда она быстро отрывала от своего пальто лоскуты ткани и сматывала из них жгуты. Все звуки остались далеко позади, фоном грохотало над головой, щелкали молнии и выл ветер. Саира боялась моргать, глядя на то, как вздымаются при каждом вздохе плечи Лэйк, боялась, что если хотя бы на миг закроет глаза, плечи эти вздыматься перестанут. Только живи! Живи!

Стараясь не смотреть на искалеченные ноги Лэйк, Саира накинула жгут ей на бедро и изо всех сил перетянула. Лэйк даже не пошевелилась, пока Саира, обмотав вокруг рукояти ее долора кончики ткани, закручивала жгут туже и еще туже, пока ткань не затрещала. Только потом она завязала узел и занялась следующей ногой, а в голове билось лишь одно: живи!

Закончив с ногами, Саира подбежала к Лэйк и очень осторожно принялась переворачивать ее, отыскивая глазами еще раны. Удивительно, но помимо сломанных ног никаких ранений больше видно не было, даже пальто не повредили ни разу, словно Лэйк только что надела его на плечи. Ты бережешь ее, Огненная! Я знаю это! Она — любимая из Твоих Дочерей, не позволь же ей умереть здесь!

Саира очень осторожно уложила Лэйк на спину, стараясь не тревожить ноги, и та тихо-тихо застонала сквозь стиснутые зубы, а затем поморщилась и застонала громче, приходя в себя.

— Тихо, моя девочка, тихо! — Саира очень бережно взяла ее лицо в свои ладони и принялась гладить ее по волосам, не зная, чем еще помочь. Лютый страх стискивал ее внутренности, страх, что вот прямо сейчас Лэйк умрет, и Саира ничего не сможет сделать с этим, ничего… — Ты не умрешь, моя родная! Не умрешь! — руки тряслись, во рту стало солоно, а перед глазами все расплылось. Саира остервенело утерла слезы, слыша тяжелые хрипы Лэйк. — Я сейчас найду зрячую, и она вылечит твои ноги! Только потерпи!

Лэйк ничего не отвечала, лишь стонала сквозь стиснутые зубы и кривилась. Ее здоровый глаз открылся, но вряд ли она сейчас что-то видела. С трудом сфокусировавшись на ее лице, Лэйк тяжело просипела:

— Уходи отсюда! Здесь опасно!..

— Молчи, глупая! — Саира наклонилась над ней и принялась покрывать поцелуями все ее лицо, длинный косой шрам на закрывшемся навсегда веке, ее холодные щеки и влажный от снега лоб. — Молчи! Лежи здесь, я скоро вернусь!

— У зрячих нет сил, Саира, — Лэйк свистела сквозь стиснутые зубы, кривясь от боли, но все же говорила. — Они не могут помочь мне. Есть… другой способ.

Саира сморгнула, пытаясь понять, что та имеет в виду, а в следующий миг резкая боль пронзила плечо, а саму ее швырнуло вперед, прямо на Лэйк. Она вскрикнула и успела упереться в снег левой рукой и сразу же вскрикнуть, когда боль не дала двинуть правой: прямо под ключицей торчало потемневшее от крови лезвие арбалетного болта.

Сзади послышался какой-то шорох, и Саира резко обернулась. Стах, облаченный в длинную черную кольчугу, быстро перезаряжал небольшой арбалет, скаля зубы и улыбаясь ей щербатым ртом. Он уже натягивал тетиву, отводя назад длинный рычажок, на котором та была закреплена, и ему оставалось только наложить стрелу.

Зарычав от боли и едва не ослепнув от выступивших на глазах слез, Саира поднялась на ноги и свободной рукой вытащила из ножен на боку меч. Левой она сражалась не так хорошо, как правой, но общую для всех разведчиц подготовку проходила, а это означало, что нужно было только успеть доковылять до него. Она должна была защитить Лэйк. Любой ценой.

Сзади послышался громкий рев, и Саира увидела, как глаза стаха расширились от ужаса, а пальцы выронили арбалет. В следующий миг мимо Саиры метнулась громадная черная тень. Огромная волчица молча обрушилась прямо на грудь стаха, а потом жемчужные челюсти сомкнулись на его голове.

Саира судорожно вздохнула, ощутив, как от облегчения подкашиваются ноги. Волчица была цела, и лапы ее тоже были в порядке, а за плечами виднелись два огромных крыла, которые она сейчас прижимала к спине. Саира медленно осела на землю, кривясь и держась за раненое плечо. Через несколько мгновений Лэйк уже была рядом с ней. Голая, дрожащая от холода, по колено в снегу, но невредимая.

Саира собрала всю свою волю в кулак и укоризненно посмотрела на нее:

— Ну что, дель Каэрос, уже успела потерять в снегу мой долор? Так и знала, что тебе его доверять нельзя.

На миг Лэйк замерла, удивленно моргая, теплая нежность разлилась в ее взгляде, и она осторожно взялась за плечо Саиры.

— Давай-ка я осмотрю твою рану.

— Лучше срам прикрой, — посоветовала ей Саира. — А то или отморозишь, или всех стахов сюда привлечешь, блистая на солнце голым задом.

— Сейчас нет солнца, Саира, — проворчала Лэйк, осторожно обрывая куски формы на ее спине, чтобы высвободить стрелу. От каждого движения Саира морщилась, но терпела. Стрелу все равно нужно было вынуть прежде, чем идти за исцелением к зрячим.

— От нее могут отражаться отсветы молний. — Саира сжала зубы, когда пальцы Лэйк легли на древко стрелы, но она не закричала, выдерживая боль. — И отсветы огня тоже.

— Терпи, — приказала Лэйк и резко сломала древко.

Саира закричала, дернувшись в ее руках и от боли едва не потеряв сознание. Тело моментально покрылось горячей испариной, капли пота выступили на лбу и щеках, а дышать было трудно. Она почти что чувствовала, как пульсирует кровь вокруг древка стрелы, выливаясь из ее тела наружу.

Лэйк обошла ее и взялась за наконечник стрелы. Ее синий глаз всего в нескольких сантиметрах от ее лица взглянул прямо на Саиру.

— Готова?

— Иди ты к бхаре! — в ответ прошипела та.

Лэйк вырвала стрелу, и Саира потеряла сознание.

Эрис медленно шагала сквозь бездну, и каждый ее шаг звенел будто тысячи колокольчиков, а каблуки сапог высекали ледяные брызги из намерзающего прямо под ее ногами моста. Он был неширок, не больше метра шириной, тонок, сплетен из тысяч морозных ниточек, образующих один невероятно тонкий кружевной узор. И строился он прямо под ногами Эрис, двигался вперед вместе с ней. Стоило лишь шагнуть, и ветра сразу же наметали ей под ногу тонкое инеистое кружево, и оно позвякивало, принимая на себя тяжесть ее тела.

Впрочем, все это было так далеко от Эрис, так в стороне, так не нужно. Все происходило где-то на самой краю сознания, не касаясь того, что сейчас царило у нее в груди. А там медленно разливался густой покой, словно липовый мед, словно тягучая смола, разливался, захватывая все ее тело до самой последней клеточки. И Эрис казалось, что она превращается во что-то монолитное, что-то единое, в стрелу. Гигантские руки натягивали лук, чей силуэт изгибался от края до края неба, и тетива дрожала, ослепительно дрожала одной звонкой нотой, с которой пульсировала кровь в жилах Эрис. И она сама лежала в этих руках, на этой тетиве, спокойная и ровная, прямая, созданная для того, чтобы передать волю, чтобы донести весть.

Громадная воронка урагана перед ней утолщалась и вращалась все сильнее, а зрение размывалось, и Эрис отстраненно поняла, что видит уже даже не вывернутыми глазами, а как-то совершенно иначе. Словно два мира: мир материи и мир энергии наложились друг на друга и образовали что-то третье, непонятное и непривычное для нее.

Теперь воронка была черной, но в ее центре закипало что-то кроваво-алое, бросая вверх серебристые молнии, которые взметались от земли и врезались прямо в подбрюшья туч, прорывая их насквозь. Эрис чувствовала, как эльфы поют этому урагану, как они питают его силой, чтобы он крутился еще быстрее, только что-то шло не так, как нужно. Смутное ощущение угрозы пропитало воздух, и Эрис чувствовала, что прямо сейчас происходит что-то очень неправильное, совершенно неверное и страшное.

Внезапно перед глазами вновь помутилось, и она увидела.

Чья-то фигура стояла на фоне черных туч, глядя вниз, фигура, что была гораздо больше всего неба, гораздо выше урагана, и Эрис откуда-то знала, кто это. Он стоял прямо, заложив руки за спину и расправив плечи, он смотрел вниз со спокойным интересом, но без напряжения. Он был равнодушен к тому, что делал. На нем была длинная кольчуга, или что-то вроде того — Эрис не имела понятия, что это за материал, однако видела, что материал твердый, чувствовала, что создан он для войны. Кольчуга заканчивалась чуть выше колена, а под нее была надета черная хламида, укрывающая все его тело, и лишь открытые сандалии на высокой шнуровке виднелись под ее краем. Лицо существа было холодным и вытянутым, отстраненным, чем-то отдаленно напоминая Эрис лицо Юванара, и во взгляде стальных глаз не было напряжения, не было желания или страха. Он просто смотрел, он просто делал свое дело.

Эрис казалось, что она знает, кто это, что она почти что знакома с ним, и знакома очень близко. Во всяком случае, его прекрасно знало то, что сейчас управляло ей, Воля Небесной Мани. Ощущение, похожее на узнавание, промелькнуло в груди, и Эрис откуда-то узнала: это существо управляет битвой и ведет в бой армию дермаков. Оно было создано для света, однако, когда-то, в немыслимой глубине веков оно бросило вызов тому, что родило его на свет, и за это было низвергнуто в самую тьму и самую грязь творения, откуда поклялось чинить препятствия до тех пор, пока не наступит его час. Оно поклялось стать свободным, свободнее того, что сотворило его, сильнее того, что сотворило его, и ответом ему была лишь мягкая улыбка.

— ВСЕ ДОРОГИ, ПО КОТОРЫМ ВЫ ИДЕТЕ, ВПЛЕТАЮТСЯ В ВЕЛИКИЙ ПУТЬ. И В КОНЦЕ ЭТОГО ПУТИ ВАС СНОВА БУДУ ЖДАТЬ Я. ПОТОМУ ЧТО НЕТ НИ НАЧАЛА, НИ КОНЦА, А ЕСТЬ ЛИШЬ ОДНО.

Все внутри Эрис дрожало от напряжения, когда чужие мысли, громадные, словно горы, глубокие, как океаны, проплывали сквозь ее голову, как молчаливые рыбы в немыслимой толще воды. Чья-то воля заставила ее поднять голову и взглянуть в глаза первому сыну, тому, кто взбунтовался против собственного отца, тому, кто не хотел идти по дорогам как все, тому, кто хотел препятствий, окольных путей и интриг, кто желал власти и силы, величия и собственной лучезарной свободы, того, для кого существовала лишь одна власть под одним правлением. И он тоже увидел ее сверху, и скрытое туманными валами облаков лицо потемнело от ярости.

— ОДНАЖДЫ ТЫ УЖЕ БЫЛ ПОВЕРЖЕН, СЫН МОЙ. УХОДИ, ТВОЕ ВРЕМЯ ЕЩЕ НЕ ПРИШЛО.

Я СОКРУШУ ТЕБЯ И ТВОЕ МОГУЩЕСТВО, ПОТОМУ ЧТО ЭТО — МОЯ СУДЬБА. И ТЫ НИЧЕГО НЕ СМОЖЕШЬ ПРОТИВОПОСТАВИТЬ МНЕ.

Он смотрел на нее сверху, и от гнева грудь его кипела, будто подземные огненные недра. Волны немыслимой мощи и разрушительной силы расходились от него во все стороны, и теперь Эрис видела его истинное лицо. Тот, кто жонглировал тысячами людей, будто крохотными разноцветными шариками, тот, кто мановением руки начинал войны и бросал души в объятия тьмы и смерти, тот, для кого люди были лишь пустыми бестолковыми марионетками, фигурами на доске для игры, которых он двигал так, как ему придется, играя с самим собой по тем правилам, по которым хотел.

— УХОДИ. ТЫ НЕСЕШЬ С СОБОЙ ЛИШЬ ЛОЖЬ, И ВЛАСТЬ ТВОЯ — ЛИШЬ ТВОЯ ВЫДУМКА. ТВОЯ СУДЬБА — РАЗРУШЕНИЕ, И ОНА ЖЕ СТАНЕТ И ТВОИМ ПРИГОВОРОМ. ПРИДЕТ ДЕНЬ, КОГДА ТЫ ДОСТИГНЕШЬ ВЕЛИЧИЯ, КОГДА ТЫ ПОИСТИНЕ СТАНЕШЬ ВСЕМ, И БУДЕШЬ ПОВЕРЖЕН. И ТОГДА МЫ СНОВА СТАНЕМ ЕДИНЫ, МОЙ СЫН. НО НЕ ЗДЕСЬ И НЕ СЕЙЧАС.

НО СНАЧАЛА Я РАЗРУШУ ЗДЕСЬ ВСЕ! ПЕРЕД ТЕМ, КАК ПАСТЬ, Я РАЗРУШУ СТОЛЬКО, СКОЛЬКО СМОГУ!

Еще миг Эрис видела перед собой искривленное ненавистью лицо того, кто повелевал войнами и жонглировал смертью, чувствовала в себе чистый и сильный поток чужой воли, противостоящей ему, воли гораздо более великой, чем все великаны, гораздо более сильной, чем все ураганы, и такой тихой, тише уснувшего под снегом до самой весны маленького семечка ландыша. А потом и то, и другое моментально исчезло.

Она охнула, приходя в себя, когда ноги утонули в сугробе на другой стороне расщелины. В мир вернулся звук и цвет, ощущение холодного воздуха, ощущение эльфийской силы, что продолжала закручивать гигантскую воронку. Только что-то шло не так, Эрис не могла понять, но что-то шло не так, не так, как нужно…

Напряжение сковало все ее существо до самой последней мышцы, заставив их все окаменеть. Медленно вдыхая и выдыхая она видела перед своими глазами громадную вращающуюся воронку, видела Псарей, что бегут к ней, медленно, словно воздух был вязким и останавливал, задерживал их, видела черных псов, что обгоняют их, гигантскими прыжками направляясь к ней, видела дермаков, тех, что уцелели во время удара стихии, подчинявшихся воле Псарей, которая разворачивала их и тоже швыряла в сторону Эрис. Она чувствовала, как по ледяному мосту за ее спиной бегут эльфы, чтобы встать рядом с ней плечом к плечу, чувствовала их волю, что тянется к воронке, пытаясь удержать ее, направить ее против дермаков, только что-то противилось этому, что-то внутри самой воронки заставляло ее распухать прямо на глазах, и серебристые жгуты эльфийской силы, поддерживающие ее, начали лопаться, будто тонкие ниточки, один за другим. Все происходило так быстро и так медленно, словно времени больше не существовало. Эрис выдохнула в полной звенящей тишине облачко пара, а потом воронка с грохотом взорвалась.

Сильнейший толчок в грудь швырнул ее назад. Все в один миг почернело, словно света в мире больше не существовало. Эрис почувствовала, как врезается спиной во что-то твердое, попыталась ухватиться за что-нибудь, чтобы остановить падение, однако опора моментально выскользнула из-под спины, и она рухнула в черноту, падая камнем на самое дно бездны.

Конек под ним хрипел, вскидывая голову и выкатывая глаза, скалил зубы и брыкался тяжелыми копытами, и каждый их удар сбивал с ног дермаков, топтал их, калечил. Вся жизнь сжалась для Лейва в несколько коротких мгновений, что отделяли один взмах рукой с зажатым в ней ятаганом от другого. Копье он давно уже потерял, да и орудовать им сейчас было просто невозможно: слишком устали руки, слишком тяжело они поднимались, чтобы нанести еще один удар.

Справа и спереди в него лезли черные наконечники копий, и Лейв видел только их, а еще — одно искривленное ненавистью, черное, клыкастое лицо под ними. Только глаза у этого лица были разные: то золотые, то зеленые, то льдисто-синие, а иногда даже розоватые, но во всех них было одно и то же ощущение — ненависть.

Конек, хрипя, несся вперед, и черные руки хватали его за поводья, за бока и стремена, пытаясь остановить. Они хватали и Лейва, и несколько раз он уже едва не выпал из седла, отчаянно цепляясь пальцами за конскую гриву, и только корты, что скакали слева от него, незнакомые корты, чьих лиц он потом никогда не смог бы узнать, втаскивали его обратно, хватая почти что за шиворот. И Лейв вновь принимался наносить размашистые удары ятаганом, рубя с плеча черную массу справа от него, которой не было ни конца ни края.

Его жеребец, громко заржав, вырвался вдруг на открытое место, и Лейв полной грудью глотнул воздуха, моргая быстро и резко. Перед ним расстилалась открытая равнина, метров в пятьсот в поперечнике, и на другом ее конце стояли дермаки, ощетинившись копьями в его сторону.

Горячий пот стекал по лицу, Лейв отрывисто вытер его ладонью, ощутив, что размазал нанесенный на щеки боевой узор из черных полос. Конек проскакал еще несколько десятков шагов, и Лейв вспомнил, что надо делать. Перехватив поводья потуже, он вскинул руку с зажатым в ней ятаганом, приказывая своим людям остановиться, и привстал в стременах, оглядываясь вокруг.

План, разработанный им, царем Небо и каганами, заключался в том, чтобы, разделив войско на три рукава, прорвать оборону дермаков насквозь, как нож прорезает масло, развернуться у них в тылу и ударить вновь, в обратную сторону. Разведка анай докладывала, что войско врага разделено на две части: одна стоит на подступах к Мембране, закрывая подход с той стороны, другая, преимущественно лучники и стахи, с юга, возле самой расщелины. Теперь же картина была совсем иной.

Громадная воронка, что некоторое время назад возникла на юге, недалеко от краев расщелины, теперь была гораздо ближе к нему. К тому же, Лейв уже потерял счет времени, которое он прорубался сквозь ряды дермаков во главе части армии, которой он командовал. Это означало, что они должны были уже насквозь прорезать северную группировку сил дермаков и выйти у них в тылу. Однако впереди себя, на расстоянии не более, чем пятисот метров, он видел вставшие стеной ряды копейщиков и арбалетчиков дермаков, что ждали его.

— Небесный змей Ферунг! Они разделили армию! Какие будут приказы? — проорал рядом на языке кортов молодой каган Джала, который руководил десятитысячным корпусом, входящим в группировку войск Лейва.

Весь бой он находился пообок с Лейвом, и тот отстраненно припомнил, как два или три раза этот парень втаскивал его обратно в седло, не давая дермакам стащить его с коня и растерзать. Сейчас лицо Джала было покрыто кровью и грязью, в которой пот промыл длинные светлые дорожки, а на кольчуге виднелось несколько глубоких вмятин, обагрившихся выступившей под ними кровью.

За спиной Джала Лейв видел изможденные и покрытые кровью лица кортов, тысяч и тысяч кортов, которые смотрели на него точно так же, как и дермаки, которые для его глаз тоже превращались в одно единственное лицо, тоже искаженное яростью, только человеческое.

— Какие будут приказы, небесный змей? — снова прокричал Джала прямо в лицо Лейву.

Наверное, я все-таки не подхожу для того, чтобы руководить армией. Ты был прав, Бьерн.

Лейв втянул носом воздух, привстал в стременах, заставляя себя собраться и оглядываясь еще раз.

Две части армии дермаков разделял узкий проход глубиной в пятьсот метров и длиной едва ли не со всю Мембрану, и именно сюда сейчас выезжали все остальные части разделенной на три рукава армии кортов. Позади них оставались разъяренные дермаки, что разворачивались и выстраивались для атаки, ощетиниваясь тысячами копий. Столько же дермаков стояло и впереди, и в их руках тоже сверкало острое железо, направленное прямо в Лейва. Мы окружены.

Внутри что-то ёкнуло, и Лейв проклял все на свете, вдыхая ледяной воздух, втягивая его так глубоко, что нос изнутри резало от боли, а легкие звенели от напряжения.

— Перестраиваемся в две шеренги! — закричал он, чувствуя, как внутри все сворачивается в колючий ледяной комок. — Спина к спине! Южная часть сдерживает дермаков, прикрывая отход северной в сторону Мембраны! Мы должны выйти из окружения!

— Да, небесный змей! — Джала ударил себя в грудь кулаком, а другой корт за его спиной поднес к губам рожок и затрубил.

Раскаленный пот стекал по его телу вниз, промочив одежду почти что насквозь. Кольчужная рубаха эльфов казалась холодной, ледяной, обжигая своим прикосновением разгоряченные плечи. Лейв с трудом развернул упирающегося и храпящего конька, развернул мордой на север, в сторону Мембраны, вновь видя перед собой черные звериные рыла дермаков. Один раз я же проехал через них живым. Проеду и второй раз.

Правая рука казалась неподъемной, когда он поднял ятаган, командуя атаку. А навстречу, со стороны армии дермаков, ему поднялись тысячи луков с наложенными на тетиву стрелами.

— Орунг! — во всю глотку закричал Лейв, вбивая каблуки в бока своего коня и бросая его вперед.

В следующий миг небо почернело, будто весь свет, что был в нем, кто-то украл, сграбастав в огромную ладонь. Ночь пала в одно мгновение, и в этой ночи Лейв больше не видел ничего, совсем ничего, как будто на голову ему одели толстый тугой мешок, к тому же, мокрый насквозь.

Его конек споткнулся и громко заржал, едва не сбросив с седла Лейва, а тот во всю глотку закричал через плечо:

— Стоять! Немедленно остановиться! Стоять!

Через несколько мгновений замешательства его приказ повторили боевые рога. Лейв с силой осадил своего жеребца, слепыми глазами оглядываясь по сторонам. Он не видел ничего, но чувствовал себя так, словно на него набросили мокрое насквозь одеяло, и вся вода из него хлынула за шиворот, обожгла ледяным прикосновением кожу, вырвав из его горла вопль.

— Что происходит?! — кричали голоса вокруг.

— Что случилось?!

— Небесный Змей!

— Небесный Змей, пощади нас!

Потом Лейв понял, что стало немного светлее. Он привстал в стременах, оглядываясь по сторонам. Черные валы перекатывались вокруг него, словно клубы дыма, словно клочья тумана, только гораздо гуще, темнее, полные воды, которая оседала и моментально пропитывала насквозь всю одежду. В этих валах метались силуэты всадников, откуда-то издали доносился перепуганный визг дермаков.

Ощущение капель воды на коже было очень знакомым, таким знакомым, что Лейв затрясся всем телом, пытаясь вспомнить, когда же он мог испытывать что-то подобное. Он был совершенно уверен в том, что уже чувствовал такое, он знал это, его тело это знало, помнило этот ледяной холод от прикосновения разлитых в воздухе капель…

— Господи!.. — прошептал Лейв, понимая, что только что произошло, словно ослепительная вспышка полыхнула в его мозгу.

Черные тучи, что затянули все небо, рухнули на землю, словно само небо упало вниз, чтобы раздавить под своей громадой смертных. Во всяком случае, чувство у него было именно такое: как когда пролетаешь на макто прямо сквозь большое дождевое облако.

Лейв вскинул голову, глядя на то, как далеко вверху смутно-смутно виднеется белая пелена, которая рассеивает совсем слабый свет, подсвечивающий тучи над его головой, делая их похожими на вату. Такое он видел только тогда, когда летал сквозь тучи, иначе быть просто не могло. Но как же это возможно?!..

Вокруг в панике с воплями метались всадники, лошади ржали, обезумев от страха, и Лейв приказал себе собраться. Да, им на головы только что упало само небо, но они же все еще остались живы, не так ли? И вокруг них была армия дермаков, многотысячная армия, которую еще нужно было уничтожить. И у него уж совершенно точно не было времени на то, чтобы торчать здесь столбом посреди равнины и разглядывать небо над головой. Одно только радовало: при такой влажности тетивы на луках и арбалетах дермаков моментально придут в негодность, а это означало, что стрелять они уже не смогут.

Лейв вновь привстал в стременах, уже увереннее, сдерживая мечущегося во тьме конька, и заорал во всю глотку:

— К оружию, корты! К оружию! Мы еще живы! Мы еще можем сражаться! К оружию!

В общей панике всадников, в диком ржании лошадей и перепуганном реве тысяч человеческих глоток голос Лейва потерялся, показавшись ему самому слишком слабым и тихим. Однако он упрямо продолжал орать, размахивая над головой мечом и призывая кортов к оружию, орать во всю глотку, насколько хватало ему легких, орать несмотря ни на что. Сейчас нужно было во что бы то ни стало остановить панику. И у Лейва это получилось.

Сначала один голос подхватил его клич, потом второй, третий. Следом за ними запел боевой рог, повторяя приказ «к оружию», и Лейв вздохнул чуть спокойнее. Рог все повторял и повторял приказ, призывая кортов не паниковать и собраться для атаки, и крики людей, смешанные с бешеным ржанием коней, начали стихать. Лейв послал своего коня на звук, толкнув его бедрами в сторону, откуда трубили в рог, и едва не врезался прямо в нескольких кортов, сгрудившихся возле трубача. Очертания их лошадей терялись в густом черном мареве мокрых туч, но даже отсюда Лейву было видно, что глаза у них у всех белые и расширенные от ужаса, будто плошки.

— Это всего лишь облака и ничего больше! — заорал им в лица Лейв. — Они хотят запугать нас, но у них ничего не выйдет! Я говорю вам! Это всего лишь…

В следующий миг темнота вокруг них разорвалась оглушительным рычанием, и из нее выскочили дермаки, тысячи дермаков, направивших прямо на Лейва покрытые капельками воды длинные наконечники копий.

Несколько секунд Тьярд молча моргал, глядя на Бьерна, словно не понимал смысла его слов. Потом взгляд его упал на циновку прямо перед Бьерном, на мелкие осколки склянки, в которой раньше приглушенно светилось золотое зелье Кирха, на темное мокрое пятно, которое от него осталось. Тьярд также молча уселся на циновку и закрыл ладонью лицо. Плечи его как-то сразу опали, словно последние силы оставили его.

Бьерн откинулся на спину, также глядя в потолок шатра. Мыслей в голове не было никаких, лишь только одна фраза крутилась и крутилась без конца: все кончено, все кончено, все кончено.

Молча стоящий возле входа в шатер Кирх медленно прошел вперед. Бьерн уголком глаза видел его сапоги, которые, тихонько шурша циновкой, дошли прямо до самого ложа Ингвара и там остановились. И пала тишина, в которой лишь тихонько пощелкивали угольки в жаровнях, да иногда легонько хлопал на ветру щелк стен шатра.

Это было так обидно, что хотелось плакать, но сил на это у Бьерна не было. Ядовитая змея дикости доползла уже до самого его плеча и теперь неторопливо спускалась по груди вниз. Он ощущал ее длинные изогнутые острые клыки в районе собственных ключиц, потом ниже, и лишь угрюмо стискивал зубы в ответ. Он столько вытерпел боли, он столько пережил и что же, все это было зря?

— Мы не можем просто так сдаться, — словно подтверждая его мысли, хрипло заговорил Кирх. Голос его дрожал от напряжения, и Бьерн, скосив глаза, разглядел спину сына Хранителя, которую сейчас будто судорогой свело, так ровно он стоял. Кулаки Кирха сжались и побелели. — Мы не можем сдаться.

— Ты же слышал, Кирх, все кончено, — устало ответил ему Тьярд, не отнимая руки от лица. — У нас больше нет микстуры. Мы ничего не сможем сделать.

— Но это ведь глупость какая-то! Просто глупость! — в голосе Кирха заворочалась ярость, и Бьерн вдруг удивленно подумал, что никогда не видел сына Хранителя злым. Он видел его усталым, хмурым, видел взъерошенным и кусачим, словно недовольный кот, видел раздраженным, но никогда — разъяренным.

— Глупость, — Тьярд невесело рассмеялся. — Конечно, глупость, Кирх! Что еще это может быть?

— Ты не понимаешь, Тьярд! — почти что вскричал Кирх, резко разворачиваясь к ним. Глаза у него горели такой яростью, что Бьерн даже слегка отшатнулся. Странно было видеть лицо всегда спокойного сына Хранителя искаженным до такой степени. — Все — в руках Иртана! Раньше я не верил этому, или, по крайней мере, верил не до конца! Но в последние месяцы нам не раз и не два давали понять, что на самом деле все происходит только так, как хочет Иртан, ровно так и никак иначе! И все складывается таким образом, чтобы у нас все получилось! И теперь, когда Псарь раздавил последний пузырек!.. — Он задохнулся и покачал головой, словно слов не хватало. Потом вновь вскинул горящий взгляд на Тьярда. — Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать, царь Небо? Дело не в лекарстве! Или не только в нем! Я же говорил тебе, что последний пузырек может убить Бьерна! И вот теперь сюда из ниоткуда является Псарь и давит его, чтобы Бьерн не смог его выпить! Ты понимаешь, что я имею в виду?

Тьярд медленно отнял руку от лица и поднял глаза на Кирха. На его лице застыло какое-то странное выражение, словно очень медленно, но он начал додумываться до чего-то.

— Ты хочешь сказать, что Псарь пришел сюда… по воле Иртана? — в его голосе звучало искреннее удивление.

— А как же иначе, Тьярд? — Кирх смотрел на него требовательно и пронзительно. — Как же иначе? Ты сам столько раз говорил мне, что все в этом мире происходит по воле Иртана. Разве не это ли — ее демонстрация?

— И что же нам тогда делать? — Тьярд бестолково помотал головой, словно сбитый с толку пес. — Единственное, что могло привести Ингвара в чувство и исцелить дикость, — это лекарство, которое ты приготовил. Теперь его нет, и я понятия не имею, как нам вести себя дальше.

— Может, мы ошибались изначально? — взгляд Кирха заметался по шатру, словно он изо всех сил пытался найти ответ. — Может, лекарство не нужно было использовать?

— Что? — Тьярд недоуменно вскинул брови. — Как это: не использовать?

Кирх нахмурился и принялся расхаживать по шатру из угла в угол. Бьерн видел его сапоги, что проходили мимо него то в одну сторону, то в другую. У него уже не было никаких сил, чтобы хоть как-то участвовать в обсуждении, а голова была пустой, словно таз.

— Что тебе говорил Верго про дикость? — Кирх рассуждал быстро, сбивчиво, словно слова его не успевали за мыслью. — Он говорил, что дикость — лишь обратная сторона дара Иртана, что все зависит лишь от точки приложения силы. Если вельд хочет добра — он использует дар Иртана, если вельд хочет зла — он использует дикость.

— Не совсем так, — покачал головой Тьярд, но Кирх просто нетерпеливо отмахнулся от него.

— Принцип именно такой. И работает он именно так. Дикость возникает лишь в моменты невероятного эмоционального напряжения и боли вельда. Она возникает, как ответ его тела на боль и напряжение. Дикость — всего лишь эмоциональный отклик.

Бьерну показалось, что он начал понимать, но пока еще не до конца, лишь какое-то ощущение правоты смутно дрожало на самом краешке его сознания.

— И что? — Тьярд смотрел на Кирха устало и измотано, но в его хриплом голосе была надежда.

— Эмоциональный отклик проходит! — Кирх остановился прямо напротив Бьерна и взглянул ему в лицо. Глаза у него горели, словно две печки. — Ты не можешь злиться вечно, не можешь ненавидеть вечно, не можешь вечно радоваться. Твое эмоциональное состояние меняется.

— Но дикость-то не меняется, — с трудом проворчал в ответ Бьерн. — Она просто есть и все.

— Она есть только потому, что ты все время о ней думаешь. Ты знаешь, что у тебя дикость, ты живешь с ней, ты терпишь ее, и больше того — ты знаешь, что она неизлечима. Это как затяжной приступ гнева: ты в ярости и ты не хочешь ничего видеть вокруг себя, ничего слышать. Когда другие люди говорят тебе, что злиться не нужно, ты злишься еще больше, уже на них самих, потому что на твой взгляд, они ничего не понимают и лезут к тебе с какой-то глупостью, не так ли? Ты находишься под влиянием эмоции, понимаешь? — Он резко повернулся к Тьярду. — Как можно бороться с яростью?

— Ну, можно рассмешить человека, — развел руками Тьярд.

— Можно, — согласился Кирх. — Вот только в этой ситуации вряд ли это поможет: Лейв ведь пытался рассмешить Бьерна все это время, и лучше ему не становилось. У каждого здесь свой подход. — Он вновь взглянул на Бьерна. — Как ты обычно борешься с гневом?

Бьерн уже понял, что они от него хотят, и это казалось ему правильным, только каким-то отстраненно правильным, словно жизни в этом предположении не было. Всего лишь игры разума, всего лишь очередная идея Кирха, а этих идей у сына Хранителя всегда было хоть отбавляй. Бьерн тяжело вздохнул. Идея была для него слишком выхолощенной и сухой, в ней не было жизни. Но он должен был попробовать.

— Обычно, мне нужно побыть одному, подумать и все взвесить, — нехотя проговорил он. — Потом в какой-то момент ярость уходит.

— В какой момент? — настойчиво подался к нему Кирх.

— Ну… — Бьерн задумался. — Обычно я кручу ситуацию в голове, рассматриваю ее со всех сторон и постепенно понимаю, что… — Он вдруг ощутил, как внутри что-то дрогнуло, тихо-тихо, как первый легкий порыв весеннего ветра. Говорить стало как-то легче, а змея, что доползла уже до самого его сердца, замерла, настороженно прислушиваясь к его словам. Бьерн медленно продолжил: — Понимаю, что в сложившейся ситуации виноваты обе стороны…

Так ведь и было. Он давеча думал об этом, вот совсем недавно. Думал о том, что эту боль ему послал Иртан, как награду за его глупость, за то, что Бьерн никак не может понять, что он не хуже других, не глупее других, не слабее их, что Лейв может полюбить его таким, какой он есть, что он и так любит его все эти годы. Бьерн сам был виноват в том, что с ним случилось. Конечно, виноваты были и анай, что устроили ту свалку, в которой пострадал Гревар, и дермаки, напавшие на них и убившие Эней. Однако и Бьерн тоже заслужил свою болезнь долгими годами нытья и грусти.

Внутри что-то начало распрямляться. Словно он сам, скрученный в тугой узел, перетянутый удавками из собственных принципов, наконец-то порвал часть из них и начал высвобождать свое тело, и оно медленно, со скрипом, принимало то положение, в котором и должно было находиться все эти годы.

— Потом, — продолжил Бьерн, чувствуя себя чуточку лучше. Ровно чуточку, но это было начало. Он чувствовал, как что-то сейчас колебалось на самой грани, дрожа из последних сил, и стоило лишь чуть-чуть подтолкнуть это что-то, как сразу же хлынет настоящий водопад. — Потом я думаю о том, что в этой ситуации на самом-то деле не виноват никто, и что сложилась она таким образом, как сложилась, и поделать тут уже ничего нельзя.

И это тоже была правда. Он не мог перемотать назад время, не мог загладить собственную вину, не мог уберечь Эней или спасти Гревара, чтобы всего этого не случилось. Однако он мог, как и всегда, оставить все это в прошлом. Прошлое принадлежит только прошлому, а тот, кто идет вперед и оглядывается на него, роняя горькие слезы, на самом-то деле лишь стоит на месте.

Змея в груди Бьерна вдруг окаменела, став тяжелой и горячей, она больше не двигалась, не стремилась вперед. Она просто замерла, словно лишилась всех своих сил и атаковать больше не могла. А одновременно с этим ощущение распрямления его самого стало еще сильнее. Это чувствовалось так странно, так необычно. Как когда ноги немеют, и для того, чтобы разогнать кровь, нужно встать на них, хоть они и кажутся такими ватными, такими застывшими и непослушными, такими чужими. Боже, столько лет я жил в этом мраке, сведенный судорогой своего отчаяния! И мне даже в голову не приходило попытаться встать!

— И в заключение я думаю о том, что в сущности, все сложилось именно так, как и должно было сложиться. Потому что каждый получил ровно столько, сколько заслужил, а меру им отмерил Иртан. Ведь только он знает, кто из нас и чего стоит, и никому больше не дано знать этого.

С каждым словом Бьерна змея становилась все тяжелее и тяжелее, словно весила целые тонны, и когда он закончил говорить, она вдруг рассыпалась в прах. Бьерн резко вздрогнул, выкатив глаза и дыша так, словно до этого задерживал дыхание в течение, по крайней мере, часов. В груди было легко, так легко, словно крылья выросли за спиной, совсем как у Тьярда, словно невыносимый груз давления свалился прочь с его плеч, словно ничего из того, что случилось с ним за последний месяц, да даже за последние десять лет, ничего этого не было. И остался лишь он, вот точно такой же, как тогда, когда смотрел на залитую солнцем фигуру Лейва и любовался каждой веснушкой на его худом носу, каждым движением его длинных, словно у щенка, пяток.

— Бьерн? — раздался неуверенный голос Кирха над его головой.

Бьерн не ответил ему. Он сейчас и не смог бы ему ответить. Глотая воздух громадными глотками, он дышал, так, как не дышал уже много лет, дышал каждой частичкой своего тела. Сил у него было мало, словно он только что оправился после долгой тяжелой болезни, однако чувствовал он себя уже гораздо лучше: крепким, цельным, наконец-то освободившимся.

Он осторожно поднял свою больную руку и взглянул на нее. И вот тогда выдохнул и рассмеялся, рассмеялся по-настоящему. Кожа больше не выглядела цветной или нездоровой, нет. Не было на ней ни пятен, ни свечения, ни пульсации, ни чужой злой воли, оплетающей кости. Была только ладонь, и из-под краешка рукава торчал маленький черный хвостик. Бьерн осторожно отдернул рукав и охнул. На коже, вплавленная прямо внутрь мяса, теперь была татуировка, не такая, как те, что украшали его грудь, — эта казалась частью его тела, узором, что подходил Бьерну как никакой другой. Схематичная черная змея извивалась по его руке вверх, и Бьерн был готов поспорить, что ее голова с огненными глазами лежит прямо возле его сердца.

— Что это? — послышался удивленный голос Тьярда.

— Я здоров! — выдохнул Бьерн, чувствуя свое сердце. В нем больше не было боли, ярости или злости, не было огня и судорог. Только мягкое, переливающееся золото, теплая улыбка кого-то родного, кого Бьерн не чувствовал уже так давно. — Я здоров! — крикнул он громче, в подтверждение своих слов приподнимаясь на руках и садясь. Голова все еще кружилась, а тело чувствовалось слабым, но ощущение неотвратимой гибели ушло прочь, словно ночные тени, растаявшие под первыми лучами солнца. — Иртан Всеблагой, я здоров! — крикнул Бьерн еще раз, уже во весь голос, а потом расхохотался, глядя на вытянувшиеся лица Тьярда с Кирхом.

Он не чувствовал себя так уже очень много лет: свободным, спокойным, счастливым. Он не чувствовал себя так, даже когда Лейв впервые поцеловал его. И вот теперь он был по-настоящему свободен.

Плюя на то, что ноги под ним подкашивались, Бьерн вскочил с пола, в два прыжка подбежал к застывшему с открытым ртом Кирху, а потом стиснул его в медвежьих объятиях, едва не переломав ему кости. Кирх пискнул откуда-то у него из-под руки, и Бьерн вновь засмеялся, легко и весело, когда в глазах Тьярда тоже полыхнуло золотыми искрами пламя, и он вскочил с пола, подбегая к ним двоим и обнимая уже их обоих.

— Иртан! — рычал Кирх из хватки Бьерна. — Отпусти меня, медведь проклятущий! Отпусти!

— Иртан! — заливисто хохотал Тьярд уже совсем с другой интонацией, и его глаза лучились счастьем, а ладонь трепала волосы Бьерна и колотила его по плечам. — Ты сделал это! Ты сделал!

Бьерн и сам не до конца понимал, что случилось, поэтому и на расспросы друзей, когда те наконец слезли с него, не смог ответить ничего путного. Неловко пожав плечами, он только улыбнулся и взглянул на Кирха.

— Да это не я сделал. Это ты мне наговорил всего, напомнил про то, что действительно важно. Вот оно все и ушло.

— И все так просто! — улыбнулся Кирх. — Еще проще, чем я думал, гораздо проще!

— Но как? — Тьярд только в полном изумлении качал головой. — Получается, что все эти вельды, которые страдали и умирали от дикости, все они могли исцелиться в один миг? Просто никому из них не приходило в голову, что дикость — вовсе не болезнь, а всего лишь эмоциональное состояние человека?

— Знаешь, когда у тебя под кожей что-то шевелится, то и дело запуская в тебя свои острые зубы и истязая твое тело, тебе вовсе не кажется, что это только твое эмоциональное состояние. Тебе кажется, что ты сейчас умрешь, это да, а вот, что ты всего лишь обозлился, и поэтому тебе так плохо, это тебе даже в голову не приходит, — ухмыльнулся Бьерн, глядя на него.

— Значит, и мой отец… — Тьярд резко повернулся в сторону ложа, на котором без сознания лежал Ингвар. — Значит, и он тоже жив. И ничего с ним не случится, если он не захочет, чтобы это случилось.

— Да, — уверенно кивнул Кирх. — Вот только теперь нам надо это как-то донести до него самого.

Втроем они молча взглянули на бездыханное тело царя. Бьерн теперь смотрел на него по-другому. Сколько же боли должно было быть все эти годы в молчаливом и суровом царе Небо, сколько же затаенной тоски. Теперь Бьерн чувствовал к царю что-то очень личное, какое-то внутреннее тепло и сострадание. Они делили один недуг, страшный и всегда считавшийся неизлечимым, и Бьерну казалось, что сейчас, когда он нашел ключ от этого недуга, он должен любой ценой передать его и Ингвару.

— Я вот что думаю, Тьярд, — негромко проговорил он, глядя на царя Небо. — Смотри, дикость возникает только у тех вельдов, у которых больше всего развит дар Иртана. Чем сильнее этот дар, тем дольше вельд может сопротивляться дикости. Твой отец продержался тринадцать лет, так?

— Так, — кивнул Тьярд, выжидающе глядя на Бьерна.

— У нас с тобой дар Иртана тоже очень силен, сильнее, чем у других. Может быть, нам стоит попробовать перехватить контроль над дикостью Ингвара?

— А это вообще возможно? — заморгал Кирх.

— Только что мы думали, что дикость вылечить невозможно, — уверенно кивнул Бьерн. — А теперь все оказалось иначе. Так что я предлагаю вот что. Соединимся с ним даром, как соединяемся с макто, и ты, Тьярд, возьмешь на себя ящеров, а я — дикость.

— Нет уж, — покачал головой Тьярд. — Ты только что исцелился от своей, нечего брать на себя и чужую. Лечить отца буду я.

— Но ты не знаешь, как это делать! — покачал головой Бьерн. — У тебя этого никогда не было, и ты не знаешь, как с ней бороться!

— А у тебя недостаточно сил, чтобы выдержать ее удары, — взглянул ему в глаза Тьярд. — Ты слишком истощен, Бьерн. Давай каждый из нас будет делать то, на что у него есть силы. Так что ты бери макто, а я вылечу отца.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом Бьерн понял, что Тьярд прав. Сил у него действительно оставалось слишком мало, он не до конца был уверен, что справится даже с несколькими макто, не то, что со всеми. И уж тем более у него не было сил на то, чтобы вытаскивать Ингвара. Одна мысль о том, что ему придется еще раз пережить кошмар дикости, от которого он только что избавился, заставляла Бьерна дрожать всем телом. Он сразу же укорил себя за трусость, однако и это было неправильно. Сейчас каждый из них должен был делать то, что мог, и Бьерн отдавал себе отчет в том, что с дикостью он точно не справится.

— Ладно, давай, — кивнул Бьерн, и тяжелая рука царя Небо сжала его плечо.

— Вы уверены, что у вас получится? — тревожно взглянул на них Кирх. — Может, мне привести еще кого-нибудь из сильных наездников?

— Нет, — покачал головой Тьярд. — Во все это мы вмешались вместе, и Иртан не зря вплел нас всех в этот узор. Это наше дело, и мы с ним справимся. Иначе и быть не может.

— Раз ты так говоришь, Тьярд, — склонил перед ним голову Кирх, и в этом было что-то очень важное. Бьерн внезапно понял, что сын Хранителя никогда ни перед кем не кланялся. Возможно, вот прямо сейчас он наконец-то признал в Тьярде царя.

Давая им минутку на то, чтобы побыть вместе, Бьерн отошел в сторону и наклонился над ложем, на котором лежал Ингвар. Он до самого горла был укрыт одеялом, его грудь мерно вздымалась, а лицо, состоявшее целиком из острых углов и тяжелых линий, было странно спокойным. Что же случилось такого в твоей жизни, Ингвар, что ты заработал дикость? Что произошло? Впрочем, это было вовсе не дело Бьерна, а он умел уважать чужие тайны.

Через минуту рядом с ним встал царь Небо. Вид у Тьярда был решительным, и он сейчас как две капли воды походил на собственного отца. Темно-зеленые глаза поднялись на Бьерна, и в них тот увидел медленно переливающуюся силу и уверенность.

— Готов? — тихо спросил Тьярд.

— Да, — кивнул Бьерн.

— Тогда начали.

Лицо его отца было таким спокойным и мягким, словно тот спал крепким сном без сновидений. Тьярду даже на миг показалось, что он как-то помолодел: может, потому, что морщины тревоги сейчас расправились, и лоб царя был ровным и чистым, может, потому, что от него не исходило того ощущения силы и ярости, вечной готовности к битве, которые Тьярд привык чувствовать. Ингвар был тих словно зимнее утро, когда снег сковывает каждую сухую былку, укрывает ровным полотном бесконечные просторы степей, и даже ветра успокаиваются, укладываются на его ровную поверхность и засыпают до времени.

Однако что-то в этом покое было не так. Тьярд чувствовал, что такое состояние было бы самым желанным и долгожданным для кого угодно, только не для Ингвара. Его отец всегда жил чем-то большим, чем покой. Он был дрожащим и мощным, как пламя, он был жгущимся и опасным, суровым и сильным, он был словно скрученная в кольцо гадюка перед ударом, готовая выстрелить вперед всем телом и безжалостно впиться в свою жертву. Ингвар был живым, он глотал свою жизнь огромными глотками, и для него не могло быть никакого покоя. Для него этот покой означал смерть.

Грустно улыбнувшись, Тьярд прикрыл глаза. Они с отцом были такими разными, и при этом — так похожи.

Рядом мерно дышал Бьерн, и это давало Тьярду надежду. Он уже успел попрощаться со своим другом, он уже успел отпустить его, как вдруг этот друг восстал из мертвых. В этом несомненно была длань и затаенная улыбка Иртана, улыбка, которую Тьярд теперь все время чувствовал за своим плечом, словно его небесный покровитель не отходил от него ни на минуту. И теперь становилось понятно, почему в последнее время эта улыбка ощущалась саркастической: Владыке просто были смешны все их глупые попытки, вся их борьба, все сопротивление, ведь, в конце концов, эта борьба была направлена лишь против них самих. Они едва не убили Бьерна своими попытками спасти его, и теперь он должен был спасти их всех. По крайней мере, теперь Тьярд верил в это, как верил в непререкаемую правоту Иртана.

Прогнав прочь все лишние мысли, Тьярд в который раз за вечер уже сосредоточился на золотистом комочке в середине груди. Дитр когда-то назвал его малхейн, и теперь это название казалось Тьярду подходящим — нежным, мягким, полным какой-то внутренней силы. Сейчас малхейн чувствовался каким-то тугим и очень напряженным, словно вобравшим в себя всю силу молитвы Тьярда, все его надежды и стремления. Руки и ноги отяжелели, в голове звенело, тело чувствовалось изношенным, усталым и старым, будто драная тряпка, но зато в груди собрался настоящий узел, и он пульсировал почти что до боли, распирая ребра Тьярда. Ему оставалось только надеяться на то, что этого хватит.

Он бросил в малхейн все, погрузил всего себя в эту маленькую точечку, сосредоточившись на нем, как когда седлал макто. Дар казался твердым, но проницаемым, и прямо сквозь него, словно через тонкую пленку на поверхности воды, Тьярд потянулся к своему отцу. С другой стороны точно также потянулся к Ингвару и Бьерн. В какой-то миг их стремление стало общим, и в мире сразу же все остановилось.

Вся боль, страдания, тревоги и усталость, все ушло прочь, словно по щелчку пальцев кого-то смеющегося и беззаботного. Этот кто-то положил им ладони на плечи и обнял их обоих, укрывая собой от невзгод, а потом выдохнул прямо им в уши невероятную, огромную, глубокую тишину. И в этой тишине Тьярд сейчас плавал, будто крохотная букашка в пузыре воды, чувствуя ее всем телом, живя и дыша только ей.

Бьерн кивнул ему, подняв на него глаза. Лицо у него было светлым и спокойным, хоть и смертельно усталым, а улыбка на губах, хоть и слабая, показалась Тьярду самой искренней из всех, что он видел у Бьерна за последнее время. Да и внутри него царил такой же покой: теперь, соединив сердечный центр с его, Тьярд мог это ощущать. Они вдвоем повернулись к телу царя и начали…

Тьярд даже не мог бы сказать, что именно он делал. Словно сквозь толщу воды, невыносимую толщу стремительного бурлящего мутного потока, который заливал глаза и бил в лицо, сбивал с ног и грозил унести его прочь, преодолевая немыслимое сопротивление, он тянулся рукой к крохотному золотому камешку на самом дне. Камешек этот просверкнул только раз и сразу же исчез под толстым слоем грязного вонючего ила, но Тьярд знал, что он там, и продолжал, продолжал тянуться.

Ингвар дернулся всем телом, судорога прошла сквозь его мышцы. Тьярд видел это через полуопущенные веки, однако это была не первая судорога царя, и она не означала, что он сейчас очнется. Такое они видели и раньше, идти нужно было глубже, гораздо глубже.

Глубоко вздохнув и доверившись золотой руке Иртана на своем плече, Тьярд нырнул в этот мутный поток целиком. Течение какой-то тяжелой, горячей, колючей чужеродной ему силы моментально захватило его. Валы были такими мощными и темными, грязными и грубыми, что Тьярд барахтался, будто тонущий мышонок, барахтался изо всех сил, уже не понимая, тянется ли он к отцу или пытается выбраться сам. На один короткий миг дикий страх, что выбраться из этого он уже не сможет, что он утонет в грязной луже этого липкого ила, охватил все существо Тьярда, и он едва не задохнулся, едва не захлебнулся этой дрянью. А в следующий миг вдруг стало удивительно легче, будто чья-то невидимая рука сгребла его в ковш ладони, поддерживая под живот, словно не умеющего передвигаться младенца, да так и удержала, не давая течению смыть его прочь.

Взмолившись Иртану и благословив его за вмешательство, Тьярд вновь потянулся вперед, уже увереннее. Теперь его будто со всех сторон окружал сияющий кокон божественной защиты, и грязь уже не могла коснуться его. Он даже чувствовал где-то недалеко от себя золотистое биение существа Бьерна, но времени на то, чтобы искать его сейчас, у него не было.

Тьярд нырял все глубже и глубже, и золотистый отблеск вновь мигнул издали, крохотной искоркой зажегся на внутренней стороне века. Тьярд нырнул вперед, потянулся изо всех сил, захватил пальцами золотистый камушек вместе с полной ладонью ила, а потом сжал его в кулак.

В следующий миг все переменилось.

Он больше не чувствовал своего тела, холода, усталости или чего-либо. Он стоял один посреди пещеры, на стенах которой плясали огненные отблески, но самого пламени видно не было, лишь пляска теней, ускользающих, меняющих очертания, перетекающих. Он знал: Бьерн тоже был где-то рядом, его присутствие оставалось ощутимо сильным, однако его самого Тьярд не слышал.

Издали раздалось шипение, долгое, все нарастающее и нарастающее змеиное шипение, и силуэт гигантской кобры промелькнул на стене, сверкнув на Тьярда огненными глазами. Словно два жерла, ведущие в саму Бездну Мхаир, на миг обожгли его лицо прикосновением, а потом силуэт скользнул мимо, продолжая приглушенно раздраженно шипеть.

Вспомни, зачем ты здесь. Тьярд вздохнул, прогоняя прочь холодное прикосновение липкого страха к позвоночнику, и позвал:

— Отец! Я пришел за тобой, отец! Где ты?

Ответом ему была тишина и угрожающее шипение издали. Змея словно давала понять, что далеко она уползать не собирается, и что в любой момент, стоит только Тьярду сделать одну малюсенькую ошибку, она сразу же наброситься на него и удавит своими кольцами, отравит своим ядом. Тьярд помотал головой, прогоняя прочь назойливый образ, и позвал еще раз:

— Отец! Где ты? Отзовись!

Ответа не последовало и на этот раз, однако теперь Тьярд разглядел впереди какую-то фигуру. У дальней стены между высоких скальных выступов, торчащих к потолку и похожих на змеиные зубы, сидел какой-то человек, отвернувшись спиной от Тьярда и глядя на пляску теней впереди себя. Тьярд медленно пошел в его сторону, узнавая в широких плечах и длинных черных волосах, в орлином профиле не раз ломанного носа собственного отца. На шорох его шагов человек вдруг резко обернулся, и Тьярд охнул. Теперь в его лице все было наоборот: здоровый глаз был закрыт, а больной полыхал на Тьярда кровавой пульсирующей массой, в которой бешено дрожал сжавшийся в маковую росинку зрачок.

— Зачем ты пришел сюда? — голос Ингвара был низким и рычащим, угрожающим.

— Я пришел за тобой, отец, — ответил ему Тьярд, подходя еще на шаг ближе. — Я пришел вытащить тебя отсюда.

— Зачем? — легкое удивление промелькнуло в равнодушном голосе отца, и он вновь отвернулся к стене, наблюдая за своими тенями. — Мое место — здесь, с моим народом. Ты же предал его и больше ему не принадлежишь.

— Все не так, отец, — покачал головой Тьярд, делая еще шаг вперед. Тень громадной змеи поднялась над головой Ингвара, глядя на Тьярда полными ненависти огненными глазами и угрожающе шипя. Тьярд остановился. Он знал: змея ужалит, если он попробует сделать еще хотя бы один шаг. — Все не так, — повторил Тьярд, не сводя глаз со змеи и пытаясь прочитать ее следующее движение. — Я твой сын, я веду твой народ, и сейчас он нуждается в помощи. Ты должен вернуться отсюда к ним, потому что ты нужен им.

— Я нужен Родрегу и останусь подле него, — отозвался Ингвар, и голос его надломился, заскрежетал, сломанный болью. — Уходи и оставь нас.

— Нет, отец, — твердо сказал Тьярд, глядя прямо в глаза змеи. — Родрег давно мертв. А вельды пока еще живы. Мы должны спасать живых, а не оплакивать мертвых.

Змея начала угрожающе пригибаться, сворачиваться для броска. Тьярд внимательно следил за ее движениями, но страха внутри не было. Удивительным образом страх ушел прочь, как только теплые руки Иртана обхватили его со всех сторон. Теперь он был под защитой, и он знал, что никому и ничему на свете эту защиту не пробить.

Ингвар не ответил на его слова. Он все так же смотрел вниз, на что-то, что Тьярду было не разглядеть. Наплевав на змею и ее угрожающее шипение, Тьярд сделал шаг вперед и заглянул через плечо отца. И едва не отшатнулся. На скрещенных ногах Ингвара лежали клубки жирных черных гадюк, постоянно шевелящихся, нервно подергивающихся, обвивающихся вокруг его рук и ног, стягивающих все его тело.

— Я останусь с Родрегом, — тихо прошептал Ингвар, и его руки нежно огладили этих гадюк, словно это было лицо любимого им человека.

Сильнейшее отвращение поднялось в Тьярде, и вызвано оно было не только видом копошащихся змей. Во всем этом было что-то неправильное, что-то такое мерзкое и обжигающее его, словно угли, что он не мог это выносить. Все в этом месте было пропитано ложью, все в нем было враньем, нагроможденном на вранье, и от этого ему давило на голову и было тяжело дышать. Только вот покой, что тек внутри Тьярда, этот покой никуда не пропал. Нет, он уплотнился во что-то очень вещественное, что-то гибкое и твердое, сияющее, будто солнце, и Тьярд почти что видел свет, исходящий от его груди и разгоняющий прочь тени. Именно на этот свет и шипела гигантская змея, именно этот свет не давал ей броситься вперед и ужалить.

— Кончено, — Тьярд встал поудобнее, упираясь, как упирался в детстве, когда его пытались заставить есть невкусную кашу или учить уроки, что казались ему нудными. Сейчас точно таким же постылым и неправильным казалось все, что происходило с его отцом, все, что окружало его в этой пещере. И золотое прикосновение Иртана в груди говорило ему, что все должно быть иначе. — Этого ничего нет! — громко крикнул Тьярд в огненные глаза змеи. — Это ложь, которой опутано сердце моего отца! Но мой отец — человек сильный и храбрый, и он не позволил бы никакой лжи погубить его!

— Уходи прочь! — Ингвар повернул к нему свое огненное лицо, которое искривилось от ненависти, и между губ хлестнул длинный раздвоенный язык. — Уходи прочь и не тревожь меня!

— Прочь уйдешь ты! Потому что ты — порождение мрака, а мраку не место нигде, где есть свет!

Что-то невыносимо сильное охватило Тьярда, что-то сжало его в невидимых тисках воли, которую он не мог, да и не хотел превозмогать. Что-то правило им, и он отдался этому свету, отказавшись от самого себя и всего, что составляло его. Он отдался свету и стал им.

Полыхнула ослепительная вспышка, в которой все окружающее начало тлеть и сморщиваться, будто листок пергамента, упавший на угли. Отстраненно Тьярд слышал разъяренное шипение змеи, переходящее в шипение сырой ткани, которую пожирает пламя, слышал грохот, когда разваливалась черная, полная теней пещера, видел змей, что бросаются прочь от его отца, а тот медленно опрокидывается назад, и свет пронзает его дикий глаз насквозь сверкающим копьем. А еще Тьярд ощутил, как что-то плавно, толчком, перешло к Бьерну: словно нитка, которую держал его отец, а затем выпустил, и Бьерн успел подхватить ее.

Тьярд охнул, ноги под ним подкосились, и он резко сел на пол, больно ударившись копчиком. Окружающее рухнуло ему на голову, словно опрокинутый чан с ледяной водой. Он был в палатке, где лежало тело Ингвара, все тот же запах благовоний и дыма стоял в воздухе, все также ветер гонял волны по стенам шатра. Вот только Кирх отступил на шаг назад, и глаза его были широко раскрыты, словно в испуге. Бьерн рядом тяжело согнулся пополам, дыша как можно ровнее, и глаза его остекленели, словно он изо всех сил сосредотачивался на чем-то.

Ингвар медленно открыл свой здоровый глаз и несколько раз моргнул им, глядя в потолок. Тьярд едва не заорал от счастья, но сил у него на это не было, и он лишь тихо усмехнулся под нос, покачав головой. А затем с трудом поднялся на ноги и нагнулся над своим отцом.

Зеленый глаз Ингвара жадно впился в лицо Тьярда, лоб его вновь иссякли морщины, когда тень воспоминания проскользнула в его взгляде.

— Что ты сделал, Тьярд? — голос Ингвара звучал гулко и хрипло, и человеческую речь в нем распознать было очень сложно. Оно и немудрено: сколько дней он был без сознания.

— Я вылечил твою дикость, отец, — улыбнулся ему Тьярд, чувствуя бесконечную нежность и тепло. — Теперь ты свободен.

Несколько секунд еще Ингвар молча смотрел на него, словно пытаясь понять смысл его слов, а в следующее мгновение медленно открыл и второй глаз, и Тьярд увидел в глубокой зелени его радужки свое отражение.