Затерянные в солнце

==== Глава 14. Правда ====

Совещание длилось до самого вечера восемь часов без перерыва. Все это время Верго чувствовал себя так, словно сильные руки царя сжали его, будто мокрую тряпку, и выжимали, выкручивали до тех пор, пока все силы не вытекли из него, словно вода. При этом Ингвар даже и не посмотрел на него больше двух раз за весь вечер, сосредоточив все свое внимание на Хане. Но Верго видел в его глазах собственный приговор, когда мимолетный взгляд царя все же коснулся его. Лютая ярость держала Ингвара так же цепко, как сам Ингвар держал Верго. И она не утихла ни на йоту за все то время, пока шло обсуждение.

Верго знал, что так будет, что ослепленный бешенством царь вцепится в предложение Хана, как голодная собака в мясистую кость. И что не будет думать ни о чем, кроме того, как получить в собственное распоряжение войска ведунов кортов. Как знал Верго и то, что каганы слишком боятся небесных змеев и не рискнут просить у них многого. Естественно, помощь ведунов кортов для царя Небо на поле боя стоила гораздо дороже, чем даже дети вельдов, что будут обучаться в каганатах и расти вместе с кортами. Но это был максимум того, на что замахнулись корты после двух тысяч лет молчания и подобострастного поклонения. На большее им бы просто духу не хватило.

И в итоге получалось, что заключением этого договора Верго обманул обоих. Хана, который получит за помощь кортов гораздо меньше, чем она того стоит. Ингвара, которому через несколько лет придется столкнуться с новой проблемой: кортами, осознавшими, что они такие же свободные люди, как и вельды, имеющие столько же прав и требующие столько же привилегий. И оба были ему дороги.

Его сын, его дорогой сын, которого он видел крайне редко и мельком, но от этого любил его не меньше, чем живущего с ним Кирха; его сын доверял Верго целиком и полностью, считая, что отец — человек умный и серьезный, что он знает, что делает. Хан был уверен, что отец действует в интересах кортов, действительно помогая им хоть как-то улучшить свое положение. Частично так оно и было, но не полностью. И в этой ситуации Верго обманывал его, лгал в глаза, уверяя, что все идет как надо. Хан настолько верил в него, настолько загорелся идеей освободить кортов из-под тысячелетнего ига рабства, что даже сам приехал сюда, на совет к царю Неба, хоть это и угрожало его жизни. А Верго использовал его и его народ, как очередную фигуру на доске в литцу. Ему все чаще казалось, что на ее другой стороне напротив него сидит сама Смерть и улыбается, потому что выигрывает. И его Пахарь, на которого он поставил все, что было, его Сын Неба Тьярд, должен был успеть обыграть ее до того, как партия будет завершена. И сейчас Верго дарил ему армию ведунов, которую он выставит против Неназываемого. Только вот самого Тьярда нигде не было, и весточки от него так и не пришло, а видения Хранителю Памяти ничего не сказали.

С другой стороны был Ингвар, которого Верго любил всю свою жизнь. Наверное, тот знал об этом или, по крайней мере, догадывался, именно потому так и горели ненавистью его глаза при взгляде на Верго в этот вечер. Ингвар был для Хранителя путеводной звездой, красивейшим произведением искусства, великой стихией, которую невозможно остановить. Его сила могла сравниться разве что только с его неуправляемостью, и в этом Верго находил что-то бесконечно притягательное. А также в осознании того, что царь Небо никогда не принадлежал и не будет принадлежать ему. Это не было тяжело или неправильно для Хранителя Памяти, это было именно так, как нужно. Потому что он знал одну великую тайну: истинная любовь не знала собственничества, эгоизма и привязанности и только благодаря этому творила чудеса. Но и его, человека дороже звезд, Верго тоже обманул этим вечером. Потому что была сила, гораздо большая, чем все людские устремления. Сила, по сравнению с которой честность, долг, любовь, правда, становились лишь бледными тенями, пустыми формами человеческих идеалов, не имеющими жизни. Сила, что сама была всем. И сейчас Верго чувствовал ее особенно остро.

Мир дрожал на грани, рассыпаясь тысячами ярких красок и образов, и он подмечал их везде. В том, как кричали испуганные до смерти Старейшины, почуяв впервые в жизни, что раб выходит из подчинения. В том, как жались корты, втягивая головы в плечи, но уже совершенно по-иному глядящие на своих прежних хозяев. В том, как говорил его сын, вскинув голову и не страшась огромного и темного нависшего над ним царя. Даже в том, как вьюга выла за стенами шатра, не в силах пробиться внутрь. Сила была везде, она была всем, она окружала их, и Верго понял, что ему больше не страшно.

Что-то сдвигалось, менялось, перемешивалось в мире. Наступала новая эра, желанная, как глоток свежей ключевой воды, которую несли с собой молодые. И пусть сопротивление ей со стороны прохудившихся, ветхих и гниющих, но все еще удерживающихся порядков только росло, эта эра все равно пробивалась сквозь людские сердца, как зеленые побеги сквозь мерзлую землю. Мир медленно просыпался, приходя в движение, тяжело сбрасывая с себя неприятно горячие оковы сна и оглядываясь по сторонам. А ветер, что тревожил бесконечные травы его волос, нес с собой новую надежду.

Как странно ты жонглируешь человеческими жизнями, Иртан! Всего этого не случилось бы, если бы не проснулся Неназываемый, если бы его полчища не ринулись темной волной на наши земли, стремясь уничтожить саму жизнь. Ничего бы этого не было. Верго устало улыбнулся себе под нос. Иногда ему в голову приходили странные, безумные мысли о том, что даже Неназываемый — всего лишь часть Великого Замысла, прекрасной и странной Игры, в которой цивилизации, эпохи, да даже целые миры были всего лишь крохотными песчинками на ладони смеющегося Бога, и он перемешивал и рассыпал их по своему усмотрению и лишь одному ему известному плану. И если это все же так, то пошли нам свою Правду, Иртан!

Великая тишина снизошла на Верго плавно и нежно, словно шелковый платок. Не было больше страхов, не было печалей и забот. И в общем-то было уже неважно, что произойдет дальше. Все, что от него зависело, и даже больше, Верго уже сделал. Он много лет готовил Тьярда для того, чтобы тот осознал великую красоту многообразия окружающего мира. Он отправил его навстречу с анатиай, чтобы тот посмотрел на них и понял, что они такие же люди, как и вельды, что война с ними — самая страшная ошибка из всех, какую когда-либо совершал его народ. Чтобы, возможно, Тьярд узнал правду о прошлом своего народа и понял значение и силу взаимовыручки и мира. Здесь, пока мальчика не было, он как мог долго удерживал Ингвара от начала священного похода против анатиай. Он нашел всю возможную информацию о Неназываемом, какая только имелась в Эрнальде. Он заронил в головы кортов мысли о свободе, о чем-то большем, чем тот ограниченный и примитивный мир, в котором они жили, и благодаря этому подготовил для Тьярда армию, которая выйдет вместе с ним сражаться за будущее цивилизации Роура. И теперь дело было только за ним. На все воля твоя, великий Иртан, Благостный и Щедрый! И все ведомо тебе, все будет так, как ты задумал. А потому Тьярд прилетит тогда, когда настанет его час. Я сделал все, что мог, и склоняюсь перед тобой, мой небесный царь!

Внутри стало тепло, и Верго вновь устало улыбнулся, наблюдая за тем, как в колеблющемся свете свечей и масляных ламп уходят прочь каганы, а с ними и Хан, низко кланяясь царю Неба и Совету Старейшин. Следом за ними потянулись и сами Старейшины, раскрасневшиеся, всклокоченные и изможденные до предела, потому что и из них царь тоже вытряс всю душу, добившись-таки того, к чему он так долго стремился: объявления священного похода. И завтра на рассвете совместные войска кортов и вельдов должны были выступить на запад, против анатиай. Но Верго больше ничего не боялся. Он знал.

Он смотрел на красивый профиль Ингвара, на его мощные челюсти и выдающийся вперед твердый подбородок, на его не раз ломанный без переносицы нос, на рельефный лоб, пересеченный глубокими морщинами, на его закрытый глаз, веко которого спустя долгие тринадцать лет даже не дрожало от напряжения, которое царь прикладывал, чтобы удерживать его закрытым. Верго смотрел на него и видел проступающее сквозь его усталое и упрямое лицо молодого Тьярда, точно такого же упертого и сильного, но более гибкого, пронизанного светом. Я растил твоего сына, как своего. Я научил его всему, что знал сам, сделал для него все, что только мог. Как и ты, мой царь. И в этом мы с тобой действительно всю жизнь шли рука об руку.

Входной клапан палатки закрылся за последним из Старейшин, отрезая ток свежего воздуха, идущего с улицы в дымное, душное помещение. Теперь они остались вдвоем: Хранитель Памяти и царь Небо, как Ингвар и приказал несколько минут назад. Зал совещаний теперь казался огромным и пустым, под потолком курился дым от жаровен, пахло благовониями и человеческой усталостью. А Верго все смотрел на Ингвара и не мог оторвать глаз.

Вокруг царя мерцали тысячи сполохов, будто свет свечей собирался на его коже, пытаясь отогреть эти намертво сведенные горем и долгом черты. Золотая мягкость накрыла Верго, и перед глазами медленно поплыли образы, окружающие царя. Он видел их почти всегда, обладая даром ясновидения, о котором никогда никому не рассказывал. Но все эти годы Верго отказывался читать их, лишь любуясь тем, как эти образы окружают его царя.

Теперь же настойчивое прикосновение чего-то золотого к сердцу заставило его смотреть иначе, и глаза Верго широко раскрылись. Ингвар был окутан облаком алого цвета, и откуда-то Верго знал, что это — сила. Она пропитывала каждую клетку царя, вырываясь наружу, она окружала его туманом, словно плащом, начав медленно складываться в образы. Теперь Верго видел над Ингваром громадное копье — знак воина, развивающиеся стяги за его спиной и пробивающееся сквозь тяжелые тучи солнце — символ величия и надежды. А потом Ингвар медленно открыл свой дикий глаз, и это было вдвойне странно. Одновременно Хранитель Памяти видел сидящего на подушках царя с закрытым глазом, и другого, стоящего в полный рост на громадном белом поле, с открытым, и в его алом зрачке пылала такая сила, что воздух дрожал вокруг него. Тот второй Ингвар поднял руку, и тысячи огоньков, сияющих золотых мотыльков, устремились вперед, разгоняя бесконечный мрак, надвигающийся на них. А потом видение пропало.

Верго моргнул, восстанавливая обычное зрение и чувствуя, как золотая ладонь, до этого подталкивающая в спину, медленно отпускает его, позволяя выйти из видения. Оставалось только понять, что оно означало. Одно Верго знал точно: в этом видении были свет и надежда.

Потом Ингвар шевельнулся, потянувшись к стоящему на конфорке над жаровней чайнику и принявшись наливать себе горячий крепкий напиток, и видение окончательно оставило Верго, позволив ему вернуться в тело. Он поблагодарил своего бога за подаренное знание, и обычными глазами взглянул на Ингвара, готовясь к последнему финальному сражению.

— Ну что ж, булыжник, — негромко заговорил царь, и в голосе его не было ни одной эмоции. Он поставил чайник на жаровню, поднял чашку с чаем, держа ее кончиками пальцев, а потом посмотрел над ее краем в глаза Верго. — Пришло время объясниться.

— Я отвечу на любой твой вопрос, мой царь, — тихо проговорил Верго, склоняя голову.

Сейчас он был готов ко всему и не стал бы протестовать, даже если бы Ингвар немедленно отправил бы его на плаху. Дело всей его жизни было практически завершено, во всяком случае, та часть, которую должен был завершить Верго, и больше ничего не зависело от него в этом мире. Пришло время молодых, и Хранитель Памяти прекрасно понимал это. Он передал Кирху все свои знания, все до последней буквы, и мальчик должен был справиться с задачей, для которой был рожден сам. Он составил письмо с описанием всего, что было связано с Неназываемым, всего, что ему удалось найти, предчувствуя, что ничем хорошим для него этот Совет у царя не кончится. Сейчас письмо покоилось за пазухой его служки Рага, который должен был передать его Кирху, как только тот вернется вместе с Сыном Неба из похода к Лесу Копий. И сейчас, глядя на Ингвара, Верго лишь глубоко вздохнул, чувствуя покой. Я завершил все, что должен был. Это была прекрасная и долгая дорога, полная опасностей и поражений, радостей и побед. И сейчас я готов сделать последний шаг.

Ингвар пристально смотрел на него, и в его глазах плескалась смерть. А Верго любовался своим царем, человеком, служению которому он посвятил всю свою жизнь. И ему было легко.

— Куда ты отправил моего сына, булыжник? — тихо спросил царь.

— В Бездну Мхаир, — просто ответил Верго, и Ингвар моргнул.

Это было настолько явным и сильным проявлением чувств для царя, чье лицо больше напоминало обломок скалы, что Верго неожиданно для самого себя улыбнулся. Наконец-то я заставил тебя испытать хоть что-то, кроме гнева, мой небесный змей.

— Если это глупая шутка заставляет тебя так скалиться, то могу тебя уверить: долго это не продлится, — потемнел словно туча Ингвар. — Игры закончились, булыжник. Где мой сын?

— Я сказал тебе, царь Небо, — спокойно ответил тот. — Я отправил Тьярда вместе с Кирхом, Бьерном Мхароном, Черноглазым Дитром и Лейвом Ферунгом к Лесу Копий на встречу с анатиай.

— Зачем, во имя Орунга? — царь смотрел на него задумчиво и пристально, и что-то живое было в его лице. Очень слабое, едва видимое, но живое. Удивление.

— Чтобы Тьярд узнал то, что неизвестно никому, кроме Хранителей Памяти народа вельдов. Анатиай и вельды когда-то были одним народом.

Ингвар молчал и слушал, пока Верго рассказывал ему об Аватарах и Танце Хаоса, падении великого города Кренальда из-за гордыни царицы Крол и глупости остальных его жителей, о бегстве из города оставшихся в живых мужчин-Орлов и бескрылых вельдах, что вынуждены были скитаться по степям Роура до тех пор, пока не нашли Гнездовье и не обосновались там. О том, как начинались войны с анатиай, о первых царях, позабывших свое прошлое, и тех, кто хранил его в тайне ото всех до будущих времен. И царь слушал его, внимательно и спокойно, и только дрожащие отсветы пламени жаровен танцевали на стенах походного шатра совещаний, а те, в свою очередь, колебались под ветром, вытягивая тени сидящих в шатре и заставляя их дрожать, будто от ужаса. Когда Верго закончил, чай в чашке царя Небо давно остыл, так и не тронутый, а одна из жаровен дотлела до пепла и погасла.

Воцарилась тишина. Ингвар продолжал все так же пристально смотреть на него и не произносил ни слова. Он вообще не пошевелился за все то время, пока Верго говорил.

В горле пересохло, и Хранитель Памяти поднял свою чашку, наполненную терпким черным чаем с далекого юга. Сделав глоток, он взглянул поверх чашки на Ингвара.

— Что ты будешь делать теперь, царь Небо? Когда знаешь всю правду?

Ингвар молчал, глядя на него без какого-либо выражения. Прошло столько лет, а я до сих пор не всегда могу прочитать его лицо, подумал про себя Верго, наслаждаясь каждой чертой царя, словно благородным старым вином или пронизанным солнцем произведением искусства. Тишина объяла мир, и даже Вьюга за стенами шатра успокоилась и улеглась спать, обернув нос пушистым белым хвостом сверкающего снега.

Царь разжал узкие губы.

— Лягу спать.

Теперь пришла пора Верго донельзя удивляться. Он ожидал чего угодно, какой угодно реакции, только не такой. Ингвар оглядел его, и вдруг что-то, едва напоминающее улыбку, как слабый-слабый лучик солнца сквозь серые зимние тучи, изогнул самый уголок его рта и немного отогрел ледяные глаза.

— Что бы ни произошло две тысячи лет назад с нами и анатиай, сейчас не имеет значения, — заговорил он, глядя на Верго. — Долг воина, кровь всех погибших и мой бог требуют отмщения и продолжения священной войны. Возможно, эта война стала для нас искуплением грехов после всего, что наши предки натворили в Кренальде. Возможно, она стала для нас огромной глупостью и ошибкой, что приведет к нашему уничтожению. Это неважно. Важно то, что мы — вельды, и вельды мы потому, что наш Бог ведет нас на священную войну против анатиай. Эта война — наш долг, наша жизнь, цель нашего существования, и если ее не станет, не станет и нас. Этого ты так и не понял, булыжник, зарывшись носом в пыль своих книг. История — не более, чем скверная старая карга, брюзжащая о том, что мы должны извлечь из нее урок, которой ничего не осталось, кроме как умереть. А жизнь — сука макто, бешеная сука, которую нужно победить, чтобы продолжить свой род. Потому завтра на рассвете народ вельдов выступает в священный поход против анатиай. Мы встретимся с ними и решим, наконец, этот длинный спор длиной в две тысячи лет.

— Но, царь!.. — Верго задохнулся от удивления, пытаясь еще найти хоть какие-нибудь слова, чтобы разубедить его. — А как же Неназываемый? Как же дермаки, что идут на нас из степей?

— Запомни, булыжник, — царь подался вперед, пристально глядя на него своим здоровым глазом, и его взгляд прошил Верго насквозь, проскреб по позвоночнику, заставив вздрогнуть всем телом. — Все во власти Орунга. Я принесу своему господину жертву, я закончу то, что начали мои предки. И если будет его воля, мы победим, а если нет, то сгинем в песках времени, и после нас не останется ничего, даже памяти. И это тоже будет верно. Ты положил свою жизнь на то, чтобы остановить эту войну. А я свою — чтобы ее завершить. Вот и считай, кто же из нас прав.

Ингвар поднялся во весь рост, и Верго, лишившись всех слов, лишь смотрел на него во все глаза. Впервые за долгие годы он видел царя таким: тихим и мирным, решившимся. Великая мощь клокотала внутри Ингвара, перекатываясь, словно волны прибоя, первородная сила и величие, способное крошить горы и стирать с лица земли города. И Верго вдруг понял, что так оно и должно было быть. Иртан хотел этого, Иртан вел их разными путями к одной единственной цели, и пусть каждый из них понимал ее по-своему, у обоих из них была правда, истинная, живая, объемная и чистая правда, в огне которой они оба сжигали самих себя.

Верго встал на колени и впервые в жизни низко склонился перед царем, едва не ткнувшись носом в ковер. Перед его взглядом были кожаные летные сапоги царя, хоть и начищенные, да все равно старые. Кожа потрескалась и полопалась вдоль подошвы, на внешней стороне голени виднелись потертости от ремней, которыми всадника привязывали к седлу макто. Ингвар был не царем, он был воином, и он сражался за свой народ так же, как сражался и сам Верго. И бессмысленно было говорить о том, кто же из них двоих более прав и чист в своей битве.

Царь прошагал прочь к выходу из шатра, а потом остановился на миг и обернулся. На лице его вновь было то самое странное выражение полуулыбки, такое нехарактерное, такое непривычное для глаз Верго.

— Это была хорошая партия, булыжник. Благодарю тебя за игру. Я получил удовольствие.

— Это взаимно, мой царь, — негромко ответил Верго, чувствуя, как улыбка растягивает и его губы.

На этот раз между ними все было решено. Открыто и честно.

Вьюга, что мела и мела без перерыва все эти долгие недели пути, отступила прочь, недовольно ворча, забралась обратно на высокие горные склоны далеко-далеко на востоке и успокоилась там, довольная своей работой. Благодаря ее долгим и кропотливым стараниям мир преобразился. Теперь огромная бесконечная степь Роура стала белоснежной, серебристо-дымчатой и загадочной и лежала внизу одним ровным белым платком, а над головой простиралось бесконечное небо.

Морозный воздух был колким, полным крохотных заостренных иголок, впивающихся в кожу, проникающих в горло вместе с каждым вдохом и немилосердно режущих легкие. Но Тьярд все равно, прикрыв глаза, дышал всей грудью и не мог надышаться. Мир раскинулся перед ним, вокруг него, в нем, и великая тишина пала на него, оставив Тьярда в одиночестве перед громадным бесконечным небом, полным звезд.

Теперь мир был разделен ровно на две половины. Внизу под ним, насколько хватало глаз, лежала белоснежная степь, посеребренная светом звезд и бледным свечением обломка луны, зависшего над самым горизонтом. Вверху над ним раскинулся черный купол неба, из которого булавочными головками серебрились звездные россыпи, брошенные туда словно жито щедрой рукой Бога. А он завис между небом и землей, посередине, так болезненно-остро, так сильно ощущая свое существование.

Мощные крылья Вильхе плавными взмахами несли их с Кирхом вперед, к дому. Макто летел медленнее обычного, сощурив свои золотые глаза; ему уже пришла пора начинать готовиться к спячке, и с каждым днем он становился все тише и неповоротливее, все ленивее. Иногда Тьярд мечтал о том, чтобы его макто уснул, как только они вернутся в Гнездовье. Тогда в грядущей бойне будет хотя бы одно родное живое существо, которое точно уцелеет, которому точно не будет ничего угрожать, когда черные тучи стрел дермаков закроют солнце, и кровь хлынет в степи Роура, разливаясь, будто Хлай по весне. Вот только откуда-то он знал: макто не уснет. Беда была слишком близко, и Вильхе не успеет смежить свои золотые глаза в теплой дреме, она обрушится раньше, чем сны о лете, небе и сладко пахнущих травах позовут к себе макто. И в этом тоже, несмотря на весь ужас происходящего, было что-то правильное.

Мы пойдем с тобой до конца, мой брат. Тьярд печально улыбнулся и тронул золотой комочек в груди, что был даром Иртана. От макто в ответ пришла теплая дрожащая волна, и он слегка моргнул, вывернув глаз и посмотрев на Тьярда. Я все равно буду летать на тебе, даже сейчас, когда у меня уже есть свои крылья. Потому что друзей не предают.

Ощущение холодного ветра, раздувающего перья за спиной, вызывало щекотку, и Тьярд периодически слегка поводил плечами, стараясь при этом не потревожить прижавшегося к нему сзади и дремлющего Кирха. Даже спустя долгие три недели пути от развалин Кренена он еще не успел до конца привыкнуть к своим крыльям. Они спешили, останавливаясь лишь на краткий отдых, чтобы напоить макто, поесть самим, проспать пару часов и двинуться дальше. Но все равно Тьярд выкраивал каждый день по нескольку минут, чтобы учиться управляться с крыльями.

Когда он смотрел на анатиай… анай, поправил себя Тьярд. Они — анай, а не отступницы. Они заслужили это. Когда он смотрел на анай, со стороны казалось, что летать легко. Все они делали это так естественно, будто и родились в небе, и порой он даже думал, что летать им привычнее, чем ходить. Из обрывков фраз и их разговоров между собой Тьярд сделал вывод, что от рождения у них крыльев все-таки не было, что они каким-то образом получали их уже в более позднем возрасте. А это означало, что они тоже долго и упорно учились ими управлять. И раз смогли они, то сможет и он.

Поначалу было совсем тяжело. Крылья не слушались, болтались за его спиной, неловкие и громоздкие. Он ковылял, словно неоперившийся макто, он отчаянно колотил ими по воздуху, а потом ветер подхватывал его, сбивал, переворачивал, и Тьярд больно бился об землю, набивая шишки и ушибы, но упрямо продолжая учиться. Теперь дело пошло лучше. Он уже мог взлетать над землей и какое-то время держаться в воздухе, мог держать крылья ровно и открытыми, и закрытыми, чтобы постоянно не колотить маховыми перьями по макушкам окружающих его вельдов. И с каждым разом полет давался ему все легче. Это означало, что совсем скоро уже придет время, когда он сможет распахнуть свои крылья и взлететь, туда, к самому синему небу, уже не боясь свалиться со спины макто, не нуждаясь в том, чтобы привязываться к седлу, не завися от времени года и погоды. И от этого внутри пробуждалось что-то огромное и дрожащее, словно одна единственная золотая струна.

Все вельды мечтали о небе, с самого детства бредили им, словно одержимые. Каждый из них стремился летать на макто, но Тьярд знал, о чем они мечтают на самом деле. Их выдавал этот завистливый взгляд, обращенный на запад, к Данарским горам. Чувствовать воздух и ветра так, как анай, купаться в них, владеть ими, как господин, а не как гость, которому разрешили оседлать макто. И теперь Тьярд понимал, почему вельды так мечтали об этом. Прошло две тысячи лет, они давным-давно позабыли о своем прошлом, о своих предках и своей судьбе, но что-то осталось внутри. Бесконечная тоска по огромному простору, которым они когда-то владели. Великое стремление туда, к самому солнцу, чтобы раствориться в его золотых лучах и позабыть обо всем.

Что же будет теперь, когда старая память возвращалась? Как посмотрят на это вельды Эрнальда? Тьярд чувствовал себя крайне странно в последние дни даже в обществе своих друзей, с которыми прошел весь этот долгий и трудный путь. Они смотрели на него то ли с испугом, то ли с завистью, то ли с почтением, а может, со всем этим одновременно, и день ото дня менялось их отношение к нему. Исподволь, незаметно, пока еще очень медленно, но каждый из них начинал видеть в Тьярде что-то иное, что-то большее, чем они сами. С каждым днем они становились все тише и только молча наблюдали, как он упорно учиться летать, и ждали чего-то. Чего? Тьярд не знал.

Зато он чувствовал тяжесть на своих плечах, но не неприятную, как раньше, когда страх и предчувствие беды владело всем его существом. Теперь эта тяжесть стала иной. Словно Орунг положил ему на плечи свою мозолистую ладонь, подталкивая его вперед, поддерживая его, но и давя, чтобы Тьярд помнил, какую ношу несет. Анкана были правы. Теперь он стал не просто Сыном Неба. Он стал крылатым вестником перемен, единственной рыбкой в косяке, которой нужно было повернуть его в другую сторону. Любой ценой он должен был принести вельдам мир с анай, иначе их цивилизации грозило полное уничтожение.

Рука сама потянулась к поясу и накрыла потертую, потемневшую от времени костяную рукоять кинжала анай. Все вышло так, как он и не ожидал, а одновременно с этим — надеялся. Верго знал все заранее, каким-то образом все-таки предугадал, хоть всегда и говорил, что не обладает даром предвиденья. Тьярд улыбнулся, глядя в звездную черноту над головой, откуда на него смотрел трудолюбивый Пахарь, тянущий свой Плуг. Как должно быть смеялся внутри самого себя Хранитель Памяти, когда рассказывал Тьярду о проклятии Неназываемого, наложенном на клинок анай, о том, что Тьярд обязательно должен привезти его незапятнанным кровью анай, и тогда Верго сможет отвратить угрозу от его народа. Как он смеялся, зная истину, простую и чистую, одну единственную истину, которую ему приходилось заворачивать в цветастую обертку из пафосных фраз и великих надежд, в которые Тьярд с такой силой поверил? Наверное, все так и происходит в мире, который ты задумал, Иртан. Люди, словно дети, хватаются за яркую упаковку и, улюлюкая от счастья, разглядывают ее со всех сторон, не видя, что внутри лежит истинное сокровище. И лишь немногим хватает смелости содрать эту упаковку и посмотреть внутрь. А там, в самой глубине, сидишь ты и смеешься, золотой Бог, и в руках твоих правда.

Тьярд не боялся, потому что ему нечего было бояться. Он уже успел умереть и родиться заново, он успел увидеть что-то там, на другой стороне, что-то, что оставило в нем смутное предчувствие будущего, неопределенного и размытого, но того, что скоро придет. Теперь он знал правду, к которой долгие годы его готовил Верго, а может и сам Иртан через него, и в этой правде силы было больше, чем во всем оружии, во всей ненависти, во всем сопротивлении мира. Чем в самой смерти.

За спиной Тьярда тихонько пошевелился Кирх, вздохнув в полудреме и прижимаясь к нему покрепче, и Тьярд улыбнулся. Тепло, идущее от сына Хранителя, было едва ли не таким же нужным и необходимым, как тепло его веры. Кирх стоял рядом и поддерживал, Кирх всегда был с ним, надежный, как скала, и на него можно было опереться в любой ситуации, что бы ни случилось. И в этом тоже была правда, огромная и бесконечная, как все небо. И теперь пришло время вернуть эту правду людям.

На горизонте мелькнули какие-то огоньки, пока еще едва различимые, и Тьярд прищурился, глядя туда. На ровной глади степей виднелось едва заметное свечение, будто звезды попадали вниз на землю и тлели угольками в глубоком снегу. Несколько минут он вглядывался в это свечение, пытаясь определить, что это, а потом резко вскинул руку, привлекая внимание спутников. От его движения пошевелился за спиной Кирх, потом слегка отстранился и заспанно спросил:

— Что случилось?

— Внизу лагерь, — бросил через плечо Тьярд.

— Лагерь? — Кирх встрепенулся, сбрасывая с себя сонное оцепенение. — Наш или анай?

— Не вижу пока, — отозвался Тьярд.

С двух сторон к нему подлетели две большие желтоглазые тени, на спинах которых сидели друзья. Оба макто были немного крупнее и тяжелее Вильхе, на спине Ульрика сидели Лейв с Бьерном, на Махнире — Дитр.

— Впереди лагерь! — крикнул Тьярд, перекрывая свист встречного ветра. — Снижаемся! Осторожно и медленно, это могут быть анай!

Спутники в ответ вскинули руки, подтверждая приказ, и полетели ровно крыло в крыло с Вильхе. Ульрик опять попытался начать играть и вывернул шею, чтобы цапнуть Вильхе за крыло, но Лейв окриком и резким движением поводьев приструнил его. Поистине, этот макто просто неисправим, так же, как и его хозяин, улыбаясь, подумал Тьярд.

— А если это вельды? — негромко спросил его Кирх, наклонившись к самому уху, чтобы ветер не уносил прочь слова. — Ты готов к встрече с отцом?

— Нет, — честно покачал головой Тьярд. — Но это не имеет значения.

Чем ближе они подлетали, тем ярче становилось свечение впереди, и теперь Тьярд узнал его. Корты никогда не жгли костров: в степях не было дров, чтобы это делать. Они согревали свои юрты жаровнями, в которых тлел кизяк, и от этого со стороны казалось, словно тусклые масляные лампы светят глубоко в снегу. Лагерь был огромен, настолько огромен, что тянулся во все стороны, заполняя собой горизонт и отражая свет звезд. Похоже, здесь собрались все каганаты, а это означало, что отец созвал священный поход. Хвала Иртану, мы как раз вовремя, — подумал Тьярд. Это было еще одним доказательством того, что боги не отвернулись от него, и что воля Иртана так или иначе свершится.

В стороне от основного лагеря темнел большой черный расчищенный от снега прямоугольник земли, огражденный рядами сигнальных факелов. Тьярд узнал обычное в зимних условиях плато для приземления макто, а потому осторожно повел Вильхе на снижение, уводя его вниз по плавной дуге. Почуяв в воздухе запах своих собратьев, макто вскинул голову и громко каркнул, а потом забил крыльями с новыми силами, поскорее мечтая оказаться на земле. Тьярд покрепче сжал поводья, чувствуя, как сильно бьет в лицо холодный ветер, и позволил макто самому садиться, не мешая его приземлению.

Вильхе завис в воздухе в нескольких метрах над землей, отчаянно колотя крыльями над мерзлой землей, а потом осторожно приземлился, довольно курлыкнув. Рядом приземлились и спутники Тьярда, а тот подобрал поводья, глядя, как со стороны темных шатров, в которых держали макто, бегут ему навстречу двое стражников, по уши замотанные в плащи. Сам Тьярд за эти дни так вымерз, что на холод реагировать перестал. Крылья изодрали в клочья его летную куртку на спине, через прорехи постоянно задувал ветер, и кожа там огрубела и покрылась толстой коростой. Но все это было неважно. Они вернулись, наконец-то вернулись домой.

— Я с тобой, — шепнул ему на ухо Кирх, потом первым выпутал ноги из ремней и слез на землю по подставленному Вильхе крылу.

И в этом тоже была маленькая победа Тьярда. За долгие недели путешествия макто и Кирх окончательно подружились, несмотря на то, что все предыдущие годы едва терпели друг друга, и теперь Вильхе относился к Кирху почти так же благосклонно, как и к Тьярду. Низко наклонившись к шее макто, Тьярд уперся головой в его холодную чешую, огладил руками его шею.

— Ты привез меня сюда, брат, так быстро, как только смог. Возможно, этим ты спас мой народ. Спасибо.

Словно поняв смысл его слов, Вильхе вновь заурчал, низко наклонив голову и качая ей из стороны в сторону. Тьярд улыбнулся, похлопал его по мощной шее и спрыгнул на землю.

— Ну что ж, в бой, сыновья Иртана! — ухмыльнулся Лейв, подходя к Тьярду и глядя вместе с ним на приближающихся стражников. Улыбка у него была неуверенная, но парень храбрился изо всех сил.

Тьярд ничего не ответил и зашагал к стражникам, а его друзья пристроились по обеим сторонам от него.

Стражники вдруг застыли на месте, словно остолбенели, глядя на Тьярда. Судя по всему, они были ошарашены настолько, что даже забыли склониться перед Сыном Неба, а может просто в такой темноте не разглядели черты его лица. Тьярд подступил ближе и остановился перед ними, видя лишь поблескивающие черные в темноте глаза в прорезях шарфов, которыми были обмотаны их головы.

— Сын Неба! — вдруг вскрикнул один из них, отступая на шаг, а второй резко склонился пополам, едва не упав лицом в снег.

— Иртан благословляет вас! — проговорил в ответ Тьярд, пряча улыбку, когда и второй стражник, громко охнув, согнулся пополам. — Мой отец здесь?

— Да, Сын Неба, здесь! — торопливо отозвался первый стражник. — Он ищет тебя уже очень давно! Прошу тебя следовать за нами.

Тьярд кивнул стражникам, выжидая, пока те отойдут от шока и первыми направятся в сторону основного лагеря, а потом зашагал следом. Оба наездника дико озирались на него через плечо, сразу же отворачиваясь и пряча глаза, будто не решаясь смотреть на крылья за его спиной.

— Не думал, что это будет так забавно, — негромко хмыкнул шагающий рядом с Тьярдом Лейв. — Уже ради одного этого стоило возвращаться: посмотреть на вытянувшиеся рожи старых козлов в Совете.

— Среди этих старых козлов сидит и твой отец, — напомнил ему Бьерн, и Лейв сразу же выпятил грудь:

— Ну конечно! Он тоже входит в их число! Что, ты думаешь, я недостаточно воспитан? Да я бы никогда в жизни не стал бы оскорблять уважаемых людей, не унизив при этом кого-нибудь из своих близких!

— Боже, Лейв! — закатил глаза идущий рядом с Тьярдом Кирх.

— Да что такое-то? — захлопал глазами Лейв, глядя на него. — Это называется — справедливость. Раз плюешь в другого, плюнь и в себя.

— Просто заткнись, — посоветовал ему Бьерн, но в его голосе было что-то очень теплое.

Тьярд уже давно заметил, что между этими двумя что-то изменилось. Теперь они все больше времени проводили вдвоем, стараясь держаться как можно ближе друг к другу. Лейв стелил свое одеяло только рядом с Бьерном, заботился об его упряжи, кормил его едва ли не с ложки, по двадцать раз на дню справлялся о его самочувствии и о том, помогает ли ему микстура Кирха. Бьерн смотрел на него дикими глазами, похоже, не до конца понимая, что происходит. А Дитр только ухмылялся, разглядывая этих двоих, и постоянно ворчал под нос что-то про «глупых щенков». И здесь Тьярд был с ним абсолютно согласен. Похоже, до Лейва наконец дошло, спустя все эти долгие годы, какие именно чувства испытывает к нему Бьерн. Ну, лучше уж поздно, чем никогда, рассудил Тьярд. И пусть для этого потребовалась угроза жизни Бьерну, а также все испытания и переживания, что обрушились им на головы на развалинах Кренена, все равно. Каждый из них вынес из этого похода что-то хорошее, какое-то внутреннее ощущение правильности. Все они изменились, перестав быть теми детьми, какими несколько месяцев назад покидали Эрнальд. И за это тоже следовало благодарить анай.

Я не подведу тебя, Лэйк. Я поклялся, и не подведу тебя. Тьярд сжал рукоять долора на поясе, шагая следом за двумя стражниками. Они уже покинули очищенный от снега квадрат посадочного плато и ступали между ровными рядами палаток вельдов, стоящих отдельным от кортов лагерем. Внутри Тьярда нарастало нетерпение и волнение, дрожащее в груди и растекающееся по венам. Как тогда, за Гранью, когда он так сильно волновался за Бьерна и не знал, что его ждет впереди. Но тогда ведь ему удалось как-то передать свое спокойствие окружающим, может, стоило попробовать сделать это и сейчас?

Сосредоточившись на даре Иртана, он пустил в себя его золотое тепло. Дрожание от этого меньше не стало, но появилось какое-то странное ощущение покоя и тишины. Возможно, этого будет достаточно для того, чтобы убедить отца. Этого должно было быть достаточно.

В такой поздний час между палаток проходили по своим делам лишь очень немногие вельды. Все они бросали рассеянный взгляд на Тьярда и его спутников, а потом замирали на месте с открытыми ртами. Тьярд не смотрел на них и ни на кого не обращал внимания. Он готовился к самой тяжелой и трудной битве за свою жизнь — разговору с собственным отцом.

Стража у шатра царя Небо едва не выронила оружие при виде него. А ведущий их стражник дрожащим голосом сообщил:

— Сын Неба Тьярд к царю Небо Ингвару.

Один из стражников у входа в шатер затрясся всем телом, едва не выронив копье, другой дрожащими руками отвел в сторону входной клапан шатра, и треугольник рыжих отсветов жаровни упал на снег прямо к ногам Тьярда.

— Пошли, — тихо сказал он друзьям, и первым шагнул в шатер отца.