А мы любили (СИ)

Глава 18. Холм одного дерева

После ухода Даниала Джамиля очень долго пыталась прийти в себя. Гуляла во дворе, смотрела на полную луну, прокручивала в голове их ссору, разговор, страстный поцелуй, вскруживший голову. Она все еще чувствовала вкус его губ, хотя он был фантомным.

Волновало другое: как быстро переобулась Риана. Только недавно извинялась перед ней, плакала, признавалась в любви Даниалу, обвиняла себя. А сегодня вдруг показала свое истинное лицо. Неужели устала играть? Или так разозлилась, узнав, что отец ее ребенка не рядом с ней, а спит с бывшей? В том, что эта девчонка пойдет по головам, сомнений не было. Вот только Даниал сам себе вырыл яму, связавшись с ней. Пусть это и был одноразовый секс.

Уснуть получилось далеко за полночь, и то, после того, как пересчитала всех овец на ферме, проворочалась и пролистала галерею в телефоне, еще раз просмотрев снимки внучки, дочери и сына. Для него у Джамы была отдельная папка. Поцеловав фото сына на прощание, она отложила смартфон, закрыла глаза и через несколько минут начала постепенно погружаться в темноту, а вскоре забылась крепким сном.

Холм одного дерева она уже где-то видела, но не могла припомнить, где. Манил он ее, ноги сами несли к загадочному изумрудной горе, на которой возвышалось могучее, мощное, дерево. Несмотря на то, что пришлось высоко подниматься, Джамиля не чувствовала усталости. Не было ни одышки, ни головокружения, ни боли в суставах, свойственной ее возрасту.

Наконец, она вышла к дереву и чуть постояла, разглядывая его. Это был дуб с большим искривленным стволом, крупными ветвями и листьями идеальной формы, будто их не творец создал, а нарисовал художник. Джамиля подошла ближе, погладила шершавую, морщинистую кору, ощутила под пальцами все ее шероховатые выпуклости и неровности, всю ее многовековую ношу. Она села на мягкую, как бархат траву, прижалась спиной к стволу и подняла голову к небу. Кроны дерева пронизывали солнечные лучи, но внизу было хорошо и прохладно. Прикрыв веки, Джама прислушалась к тишине и растворилась в ней, слилась и забылась. Ей этого так не хватало.

— Мама, мам, — позвал ее родной голос. — Проснись, мам.

Она не открывала глаза, торгуясь с Богом, как сделала бы любая другая мать.

“Вот сейчас я проснусь, а все это было сном. И он жив. Прошу тебя, пусть он будет жив”.

— Просыпайся, я здесь мам.

И все-таки ей пришлось разлепить веки. Сердце вздрогнуло, в глазах заблестели долго сдерживаемые слезы. Она очень хотела встать, но приросла к земле и к дереву, словно толстые корни обвили ее, взяли в тиски.

— Сиди, я сам, — сын улыбнулся и опустился на корточки так, что они теперь смотрели друг другу в глаза. — Привет, мам.

— Закир, — улыбнулась Джамиля и положила ладони на его щеки и повела ими вверх. — Мой мальчик. Мое солнышко. Такой же, как в нашу последнюю встречу.

Запустив пальцы в его непослушные волосы, она причесала их, после чего притянула сына к себе и крепко обняла.

— Почему так долго не приходил? — спросила, не глядя на него, но зажмурившись.

— Хотел, чтобы ты научилась жить без меня.

— Плохо у меня получается.

— Почти три года прошло, мам. Уже пора отпустить, — он отстранился и ничего не говоря, положил голову на ее колени, точно как в детстве.

— Тебе хорошо там?

— Очень. У меня ничего не болит.

Джамиля поглаживала его по волосам и снова забылась, закрыв глаза от счастья и радости от долгожданной встречи. А когда открыла, увидела, что перед больше не взрослый, высокий парень, а шестилетний мальчик.

— Мам, а что ты делаешь? — голос Зака изменился, стал детским и звонким.

— Тебе всегда нравилось, как я глажу тебя по волосам.

— Да, но чем ты сейчас занимаешься?

— Пытаюсь жить, — вздохнула она, склонилась над сыном и поцеловала в лоб.

— А ты не пытайся. Ты живи, — мальчик протянул руку и погладил маму по лицу. — Ты у меня такая красивая, мам. Пусть тебя снова показывают по телевизору.

— О нет, сынок. Я уже давно не в телевизоре.

— А я хотел бы тебя увидеть. И чтобы ты улыбалась.

Джамиля не нашлась с ответом. Конечно, она скучала по работе, по прежнему драйву, жизни в кадре и за ним, но трезво понимала: ее время прошло.

— Мамочка, — позвал ее маленький Закирка. Они смотрели друг на друга и улыбались, а она еще и водила пальцем по его бровям, носу и скулам, не переставая любоваться ими, мечтая остановить мгновение и удержать своего мальчика рядом.

— Да, сынок?

— Ты все мои вещи сохранила?

— Почти. Мы с Камелией сложили их в коробки.

— Раздай.

— Нет, ты что? — ужаснулась она.

— Кое-что оставь. Ты поймешь, что. Остальное — раздай. Не держись за них.

В голосе и словах малыша было столько мудрости и знаний, что она опешила. Как она могла отдать его одежду, обувь — все то, что осталось висеть в его комнате и то, что забрали из квартиры в Оксфорде. Когда Джамиля переезжала, ей было все равно на собственные вещи, книги, картины. Главное — забрать коробки Зака.

— Сделаешь так?

— Я постараюсь.

— Мам, мне пора идти, — Закир сел рядом с ней и вновь стал тем девятнадцатилетним парнем, которого она когда-то отправила в свободное плаванье.

— Ты еще придешь? — губы матери задрожали, но она понимала, что не сможет его удержать.

— Может быть. Но пообещай, что ты снова будешь улыбаться.

— Я улыбаюсь, — возразила она.

— Глазами, ма. Как раньше.

— Хорошо. Обещаю.

— И еще, — он накрыл ее ладонь своей и взглянул с сожалением. — Прости меня.

— За что? Мне не за что тебя прощать. Это ты прости, что не уберегла тебя.

— Просто прости. Ты сама скоро поймешь и отпустишь, — помолчав немного, он вздохнул. — Вот теперь точно пора.

Закир сжал ее пальцы, а она отчаянно не хотела его отпускать. Но сын был сильнее и взглядом попросил ослабить хватку. Затем он поднялся и пошел туда, где заходило солнце, а Джамиля смотрела ему вслед ровно до тех пор, пока крошечный силуэт не растворился за горизонтом.

Проснулась она с чувством легкости и умиротворения. Всего одна ночь разбросала внутри зерна надежды и спокойствия. Ушли тревожные мысли, гнев и раздражительность. Новый день готовил новые открытия — она в это верила. Потянувшись на кровати как надо: с наслаждением и сладостным мычанием, она спустила ноги на пол и только собиралась вставать, как услышала шум за калиткой.

— Эй, хозяйка. Кто-нибудь дома? Ушла что ли? — доносилось из открытого окна.