— Мам, мам… проснись. Открой глаза.
Она застряла ненадолго между сном и явью, когда ты вроде бы уже в сознании, но дрема еще не отпустила и кажется, будто ты все еще бродишь где-то на границе между мирами. И снова слышался голос сына, и его призыв очнуться. Но тяжелые веки с трудом поддавались, в горле страшно пересохло и хотелось откашляться.
— Пить… Пить… — попросила она, не зная, слышит ли ее кто-то.
— Сейчас, — сказал мягко кто-то очень знакомый. — Тебе после операции нельзя. Только губы смочить разрешили.
— Угу, — только смогла выдавить из себя Джамиля, и почувствовав на губах капли воды, снова отрубилась.
Просыпалась медленно, поерзала на кровати, почувствовала легкую, но тянущую боль в правом боку. Потом прислушалась к звукам, доносившимся из коридора и открытого окна. Во дворе пели птицы, а ручку двери кто-то дернул пару раз и она поддалась.
— О, проснулась уже, — удивилась пожилая женщина, державшая в одной руке швабру, в другой — ведро с водой. — Я помою, ты не против?
— Нет, — слабо ответила Джамиля и положила ладонь на живот. Она помнила, что перед тем, как ее увезли в операционную, врач сказал о разрыве кисты в правом яичнике. Кто бы мог подумать! Джама ведь даже не знала, что она у нее есть. Но это не все сюрпризы.
— А муж твой где? — выжимая тряпку, спросила санитарка. — Всю ночь тебя сторожил.
— Как? — нахмурилась Джама, до которой с трудом доходили слова незнакомки.
— Так. Как с реанимации тебя в палату подняли, так он вон то кресло занял и сидел до утра. Это в обычных палатах часы посещения, а в хозрасчете всё можно, даже родственникам оставаться.
— Мы в разводе, — отчего-то разоткровенничалась она, пока женщина усердно мыла полы.
— Да ты что? — ахнула. — А всем сказал, что муж. Обидел что ли?
— С чего вы решили?
— Ну, — затянула санитарка. — Если бы не обидел, бывшим бы не был. А во-вторых все проблемы по-женски случаются по двум причинам.
— Каким?
— Обида на мужика или баба нахимичила, — вздохнула она.
— Я не совсем поняла. Какая баба и что нахимичила?
— Ну баба какая-нибудь левая, — пожав плечами, женщина бросила тряпку в ведро. — Мужик у тебя видный, богатый. Мало ли кто на него глаз положил. Могла девка и порчу навести.
— Я в это не верю.
— А зря. Вон у меня муж ну такой потаскун был, так еще в 90-е одна его шалава мне на болезнь порчу сделала. А я все не могла понять, почему что ни праздник, я никакая. Лежала, загибалась, а он спокойно с ней гулять уходил, — санитарка успевала не только честь языком, но и работать.
— И что потом?
— Потом поехала к одной старухе в Иссык (городок неподалеку от Алматы), она надо мной почитала и всё как рукой сняло. Одно плохо — я быстро постарела.
— А муж?
— А муж гулял страшно, любовниц менял, а в полтинник как отрезало.
— Завязал что ли?
— Ага, рак простаты ему там все бантиком перевязал. Быстро сгорел, — без тени сожаления, выдала санитарка.
— О Господи. Сочувствую вам, — вздохнула Джамиля
— Давно это было, я уже смирилась, — вытирая у порога, заявила женщина.
Джамиля только промолчала и нащупала рядом пульт от кровати. Нажав на кнопку, она приподняла верхнюю часть койки и сразу стало как-то веселее. Про порчу больше не говорили, ведь Джамиля считала все это чушью. Она была уверена, что ее болячка появилась из-за гормонального сбоя или воспаления, которое она прошляпила. А может быть, всему виной сильный стресс. И ведь все было так хорошо: новая работа, первое интервью, возвращение в профессию. И как-то быстро все ее мысли заняла программа. У нее ведь запись через несколько дней, а она лежит в больнице!
Через минуту после ухода санитарки, дверь в палату снова открылась, и в нее вошел Даниал. Причем вошел, как себе домой, будто они одну комнату делят. Джама потянула легкое одеяло на себя и еще почему — то подумала, нормально ли она выглядит.
— Проснулась, — не спросил, а просто констатировал факт, взял стул, поставил его рядом с койкой и сел. — Доброе утро.
Он улыбнулся и накрыл ладонью ее пальцы.
— Ты нас напугала, — сказал, улыбнувшись, а у Джамили сердце подпрыгнуло к горлу. Она не стала убирать свою руку, потому что в его голосе и глазах кроме мягкости была еще тревога. И она видела на его лице следы бессонной ночи: уставший взгляд, помятость и несвежесть. Но вместе с тем, оно было таким родным, что захотелось дотронуться до него пальцами, разгладить морщины на лбу и в уголках глаз. Необъяснимая, внезапная нежность теплой волной накрыла и не сошла, а оставалась с ней.
— Я сама испугалась. Кама, наверное, в шоке.
— Она была вчера до вечера, но Селин закапризничала дома.
— Господи, как нам повезло с детьми, да? Я совсем раскисла и только Кама держит меня.
— А еще теперь только она может принимать за нас решение в экстренной ситуации. Только Кама — наш ближайший кровный родственник. И мне пришлось вчера повоевать немного, чтобы мне разрешили тебя увидеть.
— Ты ночевал здесь, — теперь она не спросила, а сказала, как есть.
— Кресло очень удобное, — отшутился.
— Не нужно было. Я же не ребенок.
— Я не мог уехать, — решительно остановил ее дальнейшие “но”, а затем вдруг взял ее ладонь в свою и поднес к губам. — И сейчас не могу. Не прогоняй меня.
Сделав глубокий вдох, Даниал перестал бороться с собой и начал целовать ее пальцы — каждый по отдельности. Его Джама даже сейчас была прекрасна несмотря на бледность и круги под глазами. И она не выдернула руку, не накричала, как раньше, а лишь размеренно дышала, встретившись с ним взглядами.
Душевная боль как будто уже притупилась, но обида никуда не исчезла. И тем не менее, Джамиля позволяла Даниалу эту ласку, от которой, ей казалось, уходит боль физическая, а внутри сквозь бетонные плиты, завалившие сердце, пробивается крохотный зеленый росток.
И вдруг зазвонил телефон. Резкий звук нарушил тонкий, зыбкий контакт между ними. Джамиля повернула голову и увидела мобильный на тумбочке.
— Ты не мог бы…
Не договорила, потому что Даниал протянул руку, взял смартфон и отдал ей. Но перед этим увидел на экране имя Фархата и едва сдержал эмоции. Джамиля поджала нижнюю губу и прежде, чем ответить, посмотрела на него виновато и одними глазами попросила выйти.
Даниал бесшумно, яростно вздохнул, порывисто встал и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Это были самые долгие минуты в больничном коридоре.