Александрия. Тайны затерянного города

16 Узник

Глядя из окна Кровавой камеры вниз, Массон стал свидетелем того, как толпы опустошали дом Лавдея. На его крыше развели костер и бросали в огонь особенно ценные предметы. «Полы разворотили, подвалы разрыли, все стены простукали»[945]. Когда спал раж, по узким улицам Калата к цитадели направились счастливчики с трофеями: они собирались выпытать у Массона и Лавдея, «для чего нужны все эти вещи»[946]. К несчастью, дурную роль во всем происходящем сыграла внушительная коллекция спиртного, собранная Лавдеем. Два человека, откупорившие бутылки с серной кислотой, додумались отведать их содержимое. Остальная толпа, увидев последствия этой неосторожности, отправила прочие бутылки в Кровавую камеру. Узникам было теперь, по крайней мере, чем утолять жажду. «Нам готовили, – записал Массон уныло, – мучения и погибель»[947].

Жизнь в Кровавой камере была несладкой. Массона и Лавдея считали лучшим в городе представлением. Богачи и бедняки Калата приходили на них поглазеть, «удовлетворить любопытство, выразить торжество и обиду»[948]. Через несколько дней Массона повели вниз, к дароге Гуль-Мохаммеду, советнику Насир-Хана. Тот – высокий худой старик с острым лицом, слепой на один глаз – хорошо знал, как поступил бы с ним Лавдей, если бы они поменялись местами. «Старик начал со слов, что еще никогда не видел ни одного ференги и думать о них не думал, так что кровь не застила ему глаза из-за всего того, что он перенес». Он рассказал Массону, как «Сикандар [сэр Александр Бёрнс] в этой самой комнате клялся Хазрат Исой, то есть Иисусом Христом, что против страны ничего не замышляется». Оба знали, как было выполнено это обещание, но для большего впечатления Гуль-Мохаммед «выразил ужас, что тело его покойного господина было выставлено напоказ в мечети, обесчещенное и не похороненное; а еще он указал на дыру в стене, проделанную ядром во время штурма»[949]. Ярость не позволяла ему смотреть на колониального чиновника, «того, как он сказал, кто натравливал своих собак на людей»[950]. Прощаясь с Массоном, он сказал то, о чем тот уже подозревал: что один из ближайших советников Лавдея давно находился у него на содержании.

Весь Калат гадал, когда на горизонте появится британская армия. Гуль-Мохаммеду не хотелось заканчивать свои дни беглецом. Он велел Массону и Лавдею написать капитану Бину в Кветту о его предложениях мира. Лавдей целый день корпел над этим письмом. Он говорил Массону, что «теперь необходимо написать правду, на что я отвечал: “Поздно вы спохватились”»[951]. Лавдей по-прежнему отказывался верить, что ему грозит опасность. «Больше нельзя скрывать, что мы в плену, – писал он, – но нас посадили под арест лишь с целью защитить»[952]. Массон тянул со своим письмом, сколько мог, но, когда гонцы уже не могли ждать, «взял клочок бумаги и написал несколько слов в поддержку мирных пожеланий лейтенанта Лавдея»[953].

Никто не знал, как поступить с Массоном. «Все соглашались, что я не по своей вине попал в переплет, и постоянно высказывались на эту тему. Даже стражники, объясняя зевакам, кто мы такие, всегда оговаривались, что я не совершал преступлений и что преступник – лейтенант Лавдей, мой товарищ по несчастью, в чью защиту не высказывался никто». Тюремщики были смущены тем, что Массона тоже приходится держать взаперти, однако и намерения его выпустить не выказывали. «Мне было ясно, – писал Массон, – насколько малы мои шансы оказаться на свободе, и я уговаривал себя, что надо достойно встретить неизбежный конец»[954].

Конец казался очень близким. Массона и Лавдея вывели из Кровавой камеры и погнали по улицам Калата. Со всех сторон на них сыпались пинки, щипки, камни, горсти земли. Мужчины и женщины, вылезшие на крыши, кричали и смеялись им вслед, «женщины плевались с криками “Позор!” и кляли за дерзость усесться на трон Насир-Хана»[955]. Их переправили в окружении стражи в соседний городок Мастунг. Ночью явился человек с кандалами и приковал ногу лейтенанта Лавдея к шесту палатки. «Ни лейтенант Лавдей, ни я не сомкнули глаз, – писал Массон. – Он молчал, мне тоже не хватало духу с ним заговорить»[956]. Лавдей, «раньше не понимавший, кажется, своего положения, понял все только сейчас»[957]. Ночью оба смотрели в темноту, пребывая в отчаянии. Наблюдая рассвет, Массон не исключал, что в последний раз в жизни видит, как восходит солнце.

Переговоры с капитаном Бином окончились ничем. «Если вы так хотите заключить мир, – написал ему Гуль-Мохаммед вскоре после захвата Калата, – то мы охотно согласимся, а если нет, то мой почитаемый господин выйдет [отсюда] в пятницу вам навстречу, и тогда мы посмотрим, кому Аллах вручит победу»[958]. По известным ему одному причинам Бин счел наилучшим ответом на это оскорбление. «Стиль и манера вашего письма так дурны, а ответы так мало соответствуют заданным вопросам, что мне трудно на него ответить, – писал он. – Если вы ведете армию для грабежа предместий, то лучше приходите в четверг. Совершенно ясно, что удача на нашей стороне»[959]. Прочтя это, Гуль-Мохаммед испугался, что переписывается с полоумным. «Когда мы, горцы, чего-то не понимаем, – писал он в нетерпении, – то удивляться этому не приходится, жаль только, что сами вы, считающие себя мудрейшими из мудрых, так невежественны»[960]. Свой ответ Бин адресовал непосредственно «молодому хану, причем в том тоне, в каком господин обращается к рабу»[961]. «Никто никогда ничего не добивался от нашего правительства иным способом, кроме повиновения, – говорилось в его письме. – Если вам дорого ваше собственное благополучие и благополучие вашего народа, то вы примете предложенные условия»[962]. «Вы говорите: во имя Аллаха, пусть придет армия молодого хана, – отвечал Гуль-Мохаммед за Насир-Хана, – но мы крикнули “Бисмилла”, “именем Аллаха!” задолго до вас. Мы кричали это, когда вы только вошли в нашу страну, и мы снова крикнем “Бисмилла, мы идем!” и положимся на волю Всевышнего»[963].

В Мастунге Массона и Лавдея держали в полуразрушенном доме в саду, «хозяева которого собирались разобрать его на дрова из-за зараженности крупными жуками». Стоило Массону высунуться наружу, как в него «начинали лететь камни и горсти земли»; на стенах и даже на деревьях в саду постоянно торчали зеваки»[964]. С каждым днем ему все труднее становилось это выносить.

Лавдей слишком поздно понял, что на каждом шагу оказывается в дураках. «Я всего лишен и заперт вместе с мистером Массоном в тесной комнате, надзиратель не отходит от меня ни на шаг, на ночь мне на ноги надевают кандалы для предотвращения, как они утверждают, побега, – писал он Бину. – Из-за жары, насекомых, нехватки одежды я опасаюсь за свое здоровье»[965]. Лавдей по многу часов подряд сидел не двигаясь, ни на что не реагируя, глядя в пустоту, «под не прекращавшиеся снаружи вопли, проклятия и угрозы»[966]. Жестокий, упивавшийся своей безнаказанностью юнец превратился в беспомощного перепуганного мальчишку.

Чтобы не уснуть ночью, надзиратели «плели друг другу небылицы и горланили песни, не заботясь о нашем покое. Со временем появились музыкальные инструменты, бренчание которых не прекращалось до утра, так что уснуть было невозможно»[967]. Одной особенно мучительной ночью за Массоном послал Гуль-Мохаммед. «Я был тогда рассеян, почти не в себе. Уходя, я сказал посланнику дароги, что его господин нашел хороший способ – сводить нас с ума своей проклятой музыкой, отчего тот покатился со смеху. Увидев меня, дарога справился о моем самочувствии, я ответил, что мне худо, потому что нам день и ночь не дают спать, и пожаловался на музыку. Еще я сказал ему, что лучше было бы сразу нас прикончить, чем изводить таким трусливым способом»[968]. Массон знал, что кричать на вооруженных и взвинченных людей опасно, но он был «слишком зол и не мог скрывать своих чувств»[969].

При следующей встрече с Гуль-Мохаммедом Массон уже вел себя спокойнее, он попытался спасти Лавдея, пока еще оставалась такая возможность, посоветовав старику «назначить лейтенанта Лавдея своим посланником и в этом качестве отправить его в Кветту. Он поразился, но я продолжил, что никто не справится с этим заданием лучше Лавдея, ведь пережитое заставило его прозреть, он осознал прошлые свои ошибки и теперь готов отстаивать дело хана». «Я в твоих руках, – сказал Гуль-Мохаммеду Массон. – Оставь меня в плену и отпусти Лавдея. Если в результате не наступит мир, ты сможешь разрубить меня на куски». Гуль-Мохаммед смотрел на Массона «2–3 минуты, а потом ответил, качая головой, что не сделает этого»[970].

Вместо этого решено было «убить нас обоих и наступать на Кветту»[971]. Надзиратели заспорили между собой, кому достанется после казни одежда узников. Один претендовал на грязный рваный тюрбан Массона, другой на плащ Лавдея, больше делить было нечего. От золота и серебра Лавдея, как и от бумаг и сокровищ Массона, давно ничего не осталось. «Люди вокруг нас считали, кажется, что все уже решено, – пишет Массон. – Все, кто к нам заглядывал, тоже не делали из этого тайны»[972].

Лавдей трясся от лихорадки и от страха, «его покинуло мужество»[973]. Он нацарапал жалостливую записку Бину[974]. «Ваше письмо хану, – написал он, – привело к наихудшим последствиям, оно крайне рассердило его и его сирдаров [командиров] своей резкостью. Когда стало известно его содержание, последние собрались и гневно потребовали отдать меня им для казни, раз вы не обратили никакого внимания на жалобы и откровенно их дразните, доводя до отчаяния, поэтому им приходится взяться за оружие и, не имея, где спрятаться, жертвовать собой ради свободы своей страны. Не достигнув этого, они займут склоны и перевалы, перережут все пути сообщения и станут непрерывно атаковать, так что для сохранения контроля над страной потребуется большая армия. Так они заявили, и каждый поклялся на Коране сдержать клятву и воевать до тех пор, пока останется жив хоть один англичанин»[975].

В последний раз Массона и Лавдея привели к Гуль-Мохаммеду. Старик не мог видеть Лавдея: он сказал одному из советников, что «у него кровь закипает в жилах при виде того, кто кормил своих псов человеческим мясом»[976]. Лавдей рухнул на колени, «стал обнимать дароге ноги и лепетать, что он пленник и уповает на его милосердие и защиту. Думаю, дароге это понравилось. Сначала он сказал: “Хорошо”, а когда Лавдей продолжил свои мольбы, добавил: “Можешь быть спокоен”»[977].

На рассвете пришли за Массоном. Он думал, что его отведут на казнь, но вдруг услышал: «Готовься, поедешь в Кветту. А лейтенант Лавдей пусть пишет письмо капитану Бину». Массон принял это за ловушку или за злую шутку. «Я сильно сомневался, что меня отпустят. Подготовиться было нетрудно, потому что у меня и не было другой одежды, кроме той, что была на мне»[978]. Велико же было его удивление, когда оказалось, что мольбы Лавдея сработали. Массона «провели через сад, усадили вторым всадником на лошадь и быстро повезли в Кветту. Насир-Хан и его советники решили, что переговоры лучше войны, и понадеялись, что Массон сумеет договориться о мире. «Расставаясь с лейтенантом Лавдеем, я пообещал ему попросить капитана Бина предпринять все, что позволяли его инструкции. Лейтенант Лавдей ответил: “Скажите ему их превысить”»[979]. Они пожали друг другу руки, и Массона увели.