Александрия. Тайны затерянного города

21 Фонарщик

Сумерки пахли опавшей листвой.

Чёрч-стрит в лондонском районе Эдмонтон – неприметная улица на севере города, вдоль которой тянутся викторианские дома, некогда белые, но успевшие посереть. При последних лучах солнца закутанные ребятишки, вбирая головы в плечи, торопятся по домам, не оглядываясь на каменную колокольню церкви Всех Святых. На кладбище при этой церкви прячется за деревьями неприметная могила. Место упокоения Чарльза Массона.

Покидая Бомбей в 1841 году, Массон и не подозревал, что его ждет безликая могила на лондонской окраине. В его планы входило неторопливо добраться до Британии, собраться с силами и вернуться в Афганистан, чтобы завершить начатое там. Корабль Berenice доставил его из Бомбея в Суэц. Оттуда он поехал через Египет на север, еще в одну Александрию, самый прославленный из всех городов Александра Македонского. Из Александрии, с южного берега Средиземного моря, он собирался плыть в Британию.

В Египте время и история выглядели по-другому. Последние десять лет Массон раскапывал то, что было для него седой стариной, продирался сквозь легенды и бесчисленных царей вспять, к Александру Македонскому. Но к тому времени, когда Александр пришел в Египет, Великой пирамиде в Гизе было уже более 2000 лет. От эпохи Александра она отстояла так же далеко, как он – от нашего. Греческих авторов, уверенных в древности своей культуры, в Египте ожидало жесткое осознание. Геродот радостно повествует о посрамлении фиванскими жрецами одного из его соперников, Гекатея Милетского. Тот имел неосторожность похвастаться перед жрецами, будто может проследить свой род на 16 поколений назад, до одного из богов. Геродот пишет, что жрецы пригласили Гекатея в свой храм, как потом и его, хотя Геродот «и не рассказывал им своей родословной. Они привели меня в огромное святилище [Зевса] и показали ряд колоссальных деревянных статуй»[1155]. Каждая из статуй изображала того или иного верховного жреца храма, поскольку традиция требовала, чтобы «верховный жрец ставил в храме еще при жизни себе статую. Так вот, жрецы перечисляли и показывали мне все статуи друг за другом: всегда сын жреца следовал за отцом. Так они проходили по порядку, начиная от статуи скончавшегося последним жреца, пока не показали все статуи. И вот, когда Гекатей сослался на свою родословную и в шестнадцатом колене возводил ее к богу, они противопоставили ему свои родословные расчеты и оспаривали происхождение человека от бога. Противопоставляли же они свои расчеты вот как. Каждая из этих вот колоссальных статуй, говорили они, это – пиромис и сын пиромиса, пока не показали ему одну за другой 345 колоссальных статуй»[1156].

В Каире Массон бродил по базарам Старого города, в гуще голосистых торговцев, среди рулонов тканей, груд пряностей и золота, среди верблюдов, ишаков и заблудившихся путешественников. Здесь выставлялось на продажу почти все, на что хватало его воображения, а также кое-что, чего официально никогда не существовало. Массон нырял в базарную толпу как рыба, истосковавшаяся по воде. Совсем скоро он уже болтал с лавочниками, допытываясь, как раньше в Кабуле, не знакомы ли они с торговцами старинными монетами. И вот уже на его ладони лежит монета Александра Македонского. Торговцы Каира и Гизы, занимавшиеся своим ремеслом уже более 4000 лет, умели удовлетворять потребности покупателей.

Массон поднес монету к свету, как делал когда-то в Баграме, когда только начал совершать свои открытия: там какой-то старик принес ему медную монету, навсегда изменившую его жизнь. Годы разочарований ничуть не притупили его инстинкт: он покинул Каир не с одной-единственной монетой Александра Македонского, а с целой коллекцией из 259 штук[1157].

Пока Массон торговался в Каире, Афганистан пылал. 23 декабря 1841 года Акбар-Хан убил Макнахтена и, провозгласив всеобщее восстание, осадил Кабул. Британской армии, расположенной вне города, очень не повезло: ее командиром оказался один из худших военных в истории страны, генерал Уильям Эльфинстоун, боязливый и нерешительный ипохондрик. Он неделю топтался на месте, а потом вместо того, чтобы ворваться в Кабул, где его армия смогла бы перезимовать за надежными стенами, отдал приказ отходить в Индию. Мужчины и женщины, солдаты и их семьи, больные и раненые – все побрели сквозь зимние снега длинной и чрезвычайно уязвимой колонной. Много лет назад, когда Массон зимой пересекал Афганистан, возвращаясь из Бамиана в Кабул, его чуть было не прикончил холод – и это при всем гостеприимстве, которое оказывали ему афганцы. Армия Эльфинстоуна, тащившаяся в направлении Индии, стала легкой добычей. За считаные дни от ушедших из-под Кабула тысяч людей не осталось вообще никого: одни погибли, другие угодили в плен.

Вернувшись в Британию, Массон застал в стране переполох. Донесения из Афганистана были одно другого хуже, какую газету ни возьми. «Никогда еще нам не приходилось сообщать читателям дома такие ужасные известия, как те, которые они сейчас прочтут, – писали в The Times. – Худшие наши страхи касательно афганского похода подтвердились. Последние два месяца одно несчастье следовало за другим, и теперь мы пребываем в полной неизвестности и тревоге, опасаясь, что худшее еще впереди»[1158]. Известие о гибели Бёрнса уже достигло Британии, но после этого из Кабула не было ни весточки. Неделями страна ждала новостей. Никто не знал, живы Эльфинстоун и его люди или мертвы, одержали победу или попали в плен. «День за днем, неделя за неделей, все то время, что прошло с предыдущего моего репортажа, я выискивал подлинные новости из Кабула, но напрасно. Каждое новое известие опровергает предыдущее, – писал корреспондент одной бомбейской газеты. – Мы в тревоге наблюдаем то, чему нет, вероятно, аналогов во всей индийской истории»[1159]. 13 января 1842 года до Индии добрался единственный выживший из всей армии Эльфинстоуна – врач Уильям Брайдон. Правда оказалась гораздо хуже, чем кто-либо мог вообразить.

Массона захлестнула холодная, серая британская реальность.

Вернуться в Кабул было невозможно. Из всех углов Британии и Индии доносились проклятия в адрес Афганистана и призывы к кровавой мести. Возможность спокойно жить среди афганских друзей канула в прошлое. Жизнь, полная путешествий и открытий, о которой мечтал Массон, стала недосягаемой. Он очутился на мели.

Когда-то Массон пришел в Афганистан как бродячий рассказчик. Обратный путь он проделал уже как один из самых уважаемых в Азии ученых. Людям во всем мире не терпелось узнать о его открытиях. Но, лишившись в Калате записей, над которыми работал в течение многих лет, он уже не мог с прежней легкостью донести до слушателей свою историю. Все наиболее выдающиеся находки Массона попали в руки Ост-Индской компании. Х.Х. Уилсон, библиотекарь компании, не собирался с ними расставаться. Вернувшись в Лондон, Массон узнал, что Уилсон не тянул с публикацией.

По замыслу Уилсона, историю Массона следовало рассказать так, как это делалось всегда: устами такого человека, как он, Уилсон, сидящего в кресле где-то в Оксфорде. Пока Массон выбирался из Калата и боролся за жизнь с капитаном Бином, Уилсон строчил, не поднимая головы. «Предполагаю грешным делом, – писал Массону Стейси летом 1842 года, – что многие ваши заметки всплывут в предстоящей публикации профессора Уилсона. Подозреваю, что вас уже предупреждали об этом»[1160]. Несколькими годами ранее Массон получил такое же предостережение от Поттинджера. «Уилсон предлагает включить в книгу все подходящие фрагменты вашего дневника и ваши зарисовки, – написал тот. – Я же придерживаюсь мнения, что никто не сделает это так хорошо, как вы»[1161].

Начав листать книгу Уилсона, Массон пришел к тому же выводу. Книга под названием Ariana Antiqua[1162] получилась толстой и роскошной: все оплатила Ост-Индская компания. Но почти все остальное было не так, как надо. Годы, проведенные в Кабуле, научили Массона одному: нельзя напрямую противопоставлять Восток и Запад. Уилсон же, наоборот, исходил из противопоставления греки/«варвары»[1163]. «Я высоко ценю общество тех, кого вы клеймите как варваров», – писал Массон[1164]. Он видел, как разные культуры тянутся друг к другу, учатся друг у друга, стараются друг друга понять. Уилсон же видел другой мир, где Азия была подчинена «высшей цивилизации и чистой вере» британского империализма[1165].

Бывший у Массона экземпляр Ariana Antiqua испещрен карандашными пометками. Сначала Массон поражался, потом отказывался верить своим глазам, потом рассердился. И чем дальше читал, тем сильнее сердился. «Существуют ли там развалины, – писал Уилсон об одном из регионов, – нет никакой возможности определить». Массон: «Есть, есть развалины»[1166].

Уилсон: «Весьма крупная часть страны, известная нам недостаточно; ее никогда не пересекали европейцы».

Массон: «Ах, Уилсон, старый пройдоха!»[1167]

Уилсон: «Найдено мистером Массоном в Баграме».

Массон: «Найдено не в Баграме»[1168].

Уилсон: «Одна из двух монет коллекции Массона».

Массон: «У меня много таких монет»[1169].

Уилсон: «Опознание невозможно».

Массон: «Прекрати, Уилсон»[1170].

Уилсон: «В соответствии с классическими сообщениями».

Массон: «Что за ложь!!!»[1171]

Переворачивая страницы, Массон убеждался, что годы его скрупулезной работы выброшены, как ненужный хлам. «Почерпнул ли он хоть что-нибудь у Ч.М.?» – спрашивает Массон со смесью горечи и уязвленной гордыни[1172]. С замиранием сердца он все более отчетливо осознает: Уилсон похитил его историю.

В апреле 1842 года Массон находит наконец издателя, готового рискнуть и издать его книгу. Но предложения Ричарда Бентли оказывается недостаточно даже для того, чтобы Массон оплатил проезд до дому на омнибусе, не говоря о продолжении путешествий. Об авансе речь не шла. Доля от прибыли появлялась только «после вычета из сборов от продажи расходов на печатание, бумагу, рекламу, оформление, если оно понадобится, и прочих непредвиденных расходов, включая выплату 10 % от полной суммы продаж, комиссии и страхования плохих долгов»[1173]. Это была негодная сделка, учитывая, что он посвятил своей работе всю жизнь.

Тем не менее Массон не терял надежды превратить свои слова в золото. Увы, литературная алхимия, как и любая другая, на самом деле сложнее, чем может показаться на первый взгляд. При всей ценности материала, при всей тщательности работы с ним, при осторожном выборе слов для заклинания результат чаще всего оказывается плачевным. Книга Массона вышла из печати осенью 1842 года. Его «Повесть о всевозможных путешествиях» (Narrative of various journeys) имела мало сходства с той книгой, которую он представлял себе и которую столько лет ждали его друзья. Его «алхимия наоборот», способная ввергнуть в отчаяние даже мистиков Кабула, превратила чистое золото приключений в обычную грязь.

Целых десять лет воображение помогало Массону выживать: его истории обращали подозрения в сердечность, сомнения – в доверие. Истории кормили и одевали его в самых диких уголках планеты. Они извлекали золото из земли, они привели Массона в затерянный город. Но теперь его слова утратили былую силу. «Полное отсутствие у автора воображения, – сетовала The Times, – делает его путешествия скучными»[1174].

Перед носом у Массона одна за другой захлопывались двери. Ост-Индская компания отказалась рассматривать вопрос о выплате ему какого-либо возмещения за противозаконное заключение в Кветте[1175]. «Мы рады оправданию мистера Массона, – писала компания генерал-губернатору Индии, – но мы согласны с мнением, что ему не положена компенсация»[1176]. (Джефсон, друг Массона, не сомневался, что Ост-Индская компания поступит правильно[1177]. Правда, на Рождество 1844 года выяснилось, что сам «Джордж Джефсон, Бэнкшелл-стрит, Калькутта, бывший владелец фирмы “Джефсон и Компания”», содержится в «тюрьме в Калькутте» за невыплаченные долги и просит о снисхождении[1178].)

Один из друзей Массона обратился в Британский музей с письменным предложением: раз музей разбирается со своей Азиатской коллекцией, то не следует ли его «попечителям пойти навстречу публике и найти применение для весьма достойного, замечательного человека, Чарльза Массона»:

Ответ музея был краток: «В услугах мистера Массона не нуждаемся»[1180].

С тех пор как Массон (тогда – рядовой Джеймс Льюис) впервые натянул мундир Ост-Индской компании, он знал одно: сильные мира сего не любят, когда их силу ставят под сомнение[1181]. Книга Массона грешила именно этим: его надежда, что «те, кто так своевольно злоупотребил вверенной властью, чья безумная опрометчивость превратила страну в руины войны, должны публично поплатиться своей репутацией»[1182], не разделялась в гостиных британского высшего света. «Он [Массон] пишет, что сэр А. Бёрнс с позором бежал из Кабула, – негодовал брат Бёрнса Дэвид. – Я бы спросил у мистера Массона, при каких обстоятельствах сам он бежал из Бенгальской артиллерии?»[1183]

Массон опоздал. Он клеймил войну в Афганистане и людей, развязавших ее, когда война была еще популярна, а люди эти ходили в героях. Но книга его вышла уже после войны и похорон погибших: теперь она воспринималась как сварливая критика задним числом. Тон британской прессы изменился после того, как Макнахтену отрубили голову. «Мы напоминали англичанам об ужасных итогах их действий в Индии, – писали в The Times, когда до Лондона дошли вести об афганской катастрофе. – Мы предостерегали их, что все это ненадолго, что происходят общенациональные восстания, с которыми не шутят»[1184]. Суждения Массона были, разумеется, пророческими: он предчувствовал приближающуюся беду. Но никто не пожелал его услышать.

Историки отмахивались от Массона как от «одного из первых мелких участников великой драмы в Центральной Азии, видя в нем разве что фонарщика, осветителя сцены, одного из тех, кто суетится, прежде чем поднимется занавес, и срывает жидкие аплодисменты зрителей, готовящихся хлопать весь вечер»[1185]. Дж. А. Норрис был к нему еще более безжалостен: он назвал Массона мелким человечком, «мучимым личной злобой»[1186] и «цепляющимся за юбки армии индусов»[1187]. Норрис добавлял с презрением, что Массон «сильно навредил репутации выдающихся людей»[1188].

В Америке примерно такая же судьба была уготована Харлану. Он ждал совершенно другого, когда возвращался домой, в Соединенные Штаты, через Египет и Россию. Перед отъездом из Индии он собрал ворох рекомендательных писем от американских миссионеров, восхвалявших «полковника Харлана» за его высочайшую квакерскую мораль и несокрушимую честность. «Мы, миссионеры и представители американских христиан на чужбине, – писал один из них, – уверенно обращаемся к вам, рекомендуя вашему благосклонному вниманию нашего друга полковника И. Харлана из Филадельфии, адъютанта и бригадного генерала бывшего эмира Кабула Дост-Мохаммеда»[1189]. Еще не добравшись до Каира, Харлан повысил себя и представился американскому консулу уже как «генерал Харлан». «Рост: 6 футов[1190]. Лоб: высокий, – было написано в его паспорте. – Подбородок: выпирающий. Волосы: темный шатен. Цвет лица: желтоватый»[1191]. В Санкт-Петербурге Харлан обхаживал некую русскую княгиню, называя себя сторонником американских борцов с пьянством[1192]. Проповедовать «полное воздержание»[1193] от спиртного в Петербурге XIX века было еще большим донкихотством, чем выдавать себя за афганского принца.

Харлан высадился на американском берегу, предвкушая дальнейшие громкие свершения. Он злорадно расписывал неудачу британского Афганского похода: все те, кто хвастался своей «доблестью, соперничающей с победами Александра Македонского»[1194], теперь были или мертвы, или посрамлены. «Бедствия Англии, – писал он, – это благословение для Америки»[1195]. Однако россказни о «следовании путями Александра в Афганистане»[1196] не приносили дохода в Уэстчестере, Пенсильвания. Харлан придумывал схемы обзаведения деньгами одна другой сомнительнее (верблюды! станки! виноград! собственный полк в американской Гражданской войне! судебная тяжба после мятежа этого полка!)[1197]. В октябре 1871 года Харлан умер. Среди имущества покойного его душеприказчики нашли лотерейный билет штата Кентукки[1198]. Он верил в удачу до самого конца.

Месяцы сливались в годы, Массон следовал многовековой рутине лондонского бедняка: борьба с квартирным хозяином; неудобства жизни вдали от центра города; друзья, которые неизменно богаче и удачливее его; невозможность свести концы с концами[1199]. Ричард Бентли, его издатель, внезапно засмущался, когда речь зашла о гонораре. По прошествии года с лишним Массон рассудил: «Разумно было бы приступить к выяснению наших финансовых отношений. Я не получаю ответов на свои обращения и снова довожу это до вашего сведения»[1200]. Бедность ставила его в позу смиренного просителя. Однажды, сев за письмо, он начал его со слов «приношу свои извинения», зачеркнул их, написал «извиняясь за…», зачеркнул и это, после чего, плохо скрывая негодование, пришел к формуле «…с просьбой меня извинить (если в ней есть необходимость)»[1201].

В 1844-м, после многих лет тревоги от общения с дамами в возрасте менее нескольких сотен лет и еще не лежавшими в земле, Массон внезапно женился. Его избранница, Мэри Энн Килби, взяла фамилию, которую он придумал для себя когда-то в Индии, и стала Мэри Энн Массон[1202]. Он не сразу преодолел свою застенчивость во всем, что было связано с интимной жизнью, и первый их ребенок появился на свет только в 1850 году. Это был мальчик, Чарльз Льюис Массон. В 1853 году родилась дочь, Аделаида Массон. Семейная жизнь в предместье давалась Массону нелегко. При попытках писать он был вынужден вывешивать большую табличку, на которую вряд ли кто-то обращал внимание: «Прошу соблюдать тишину!»[1203]

Порой Массон садился в омнибус и ехал из своего Эдмонтона за 14 километров, в центр Лондона. Выйдя на остановке «Холборн», он сворачивал за угол и оказывался перед Британским музеем. Там он сиживал в читальном зале, полном книг, в обществе голодных ученых из числа лондонских интеллектуалов низшего сословия, а также прогуливался по галереям. Даже в Лондоне ему трудно было сбежать от тени Александра. Одним из самых высоко ценимых экспонатов в коллекции Британского музея был саркофаг фараона Нектанеба II[1204]. Когда его раскопали, многие приняли его за саркофаг самого Александра[1205].

С наступлением сумерек Массон нехотя покидал музей, опять садился в омнибус вместе с мелкими клерками и служащими контор и долго ехал обратно домой.

Ему всегда снилось одно и то же: его старый дом в Кабуле и летние фрукты Афганистана. «Можно ли забыть счастье тех мест? – грустно вопрошал Бабур, первый император Моголов, тоскуя по своему любимому городу. – Недавно мне привезли дыню из Кабула. Разрезав ее и вкусив, я испытал непередаваемое волнение. Каждый съеденный кусок сопровождался рыданием»[1206]. Бабур скучал по своим кабульским садам. Массон проводил в этих садах, давно разрушенных и заросших, радостные летние вечера, вдыхая густой аромат роз, наблюдая за игрой в чехарду, слушая певцов и рассказчиков. Теперь, зябкими лондонскими зимами, Массон вспоминал песни на сладостные и грустные стихи Хафиза, которые сам он пел в замках и в городах на краю света:

Массон так и не вернулся в Афганистан.

Он умер 5 ноября 1853 года от «неустановленной болезни мозга»[1207]. Вряд ли в английском языке можно найти что-либо ближе к понятию «потос».

Людям, открывающим затерянные города, не уготованы затерянные могилы. Генрих Шлиман, раскопавший древнюю Трою, и поныне парит над Афинами. Его гробница – главная на Первом кладбище города: это неоклассическая стилизация под один из храмов Акрополя. Перед «храмом» Шлимана высится его бюст с изображениями, живописующими его раскопки: сам Шлиман в широкополой шляпе, с «Илиадой» в руке, грузит в тачку свои драгоценные находки. Этот мавзолей превратился в одну из самых причудливых достопримечательностей Афин. Наверху гробницы высечено на древнегреческом языке послание археолога миру: «Шлиман Герой».

Генрих Шлиман любил небылицы даже больше, чем Чарльз Массон. В наши дни ученые делятся на тех, кто считает его просто лжецом, и тех, кто называет его «патологическим лжецом»[1208]. Он надул Ротшильдов, отгружая партии золотоносного песка[1209]. Он сочинял страшные отчеты про то, как выжил при Великом пожаре в Сан-Франциско в 1851 году, хотя тогда не приближался к Сан-Франциско даже на пушечный выстрел[1210]. Найдя в Трое тайник с золотом и ценными предметами, Шлиман назвал его кладом Приама по имени мифического царя Трои (находка не имела никакого отношения к Приаму). Диадема и кое-какое золото стали «драгоценностями Елены» (Елена тоже была совершенно ни при чем). Шлиман увешал драгоценностями свою жену Софию и поставил ее перед фотокамерой; эта фотография стала легендарной.

Шлиман не слишком церемонился при раскопках. Он предпочитал динамит. Подобно Баграму, Троя была многослойной – город, возведенный поверх других городов. Шлиман был уверен, что древнейшие, самые нижние слои представляли собой гомеровской город, и подрывал все, что лежало выше, чтобы до него докопаться. К несчастью, древнейшие слои Трои принадлежали к бронзовому веку и были на 1000 лет старше того периода, когда могла бы случиться историческая Троянская война. То была серьезная ошибка, как если бы начало правления королевы Виктории отнесли к 2837 году вместо 1837-го. Ныне Шлимана славят как первооткрывателя гомеровской Трои, хотя на самом деле он ее разрушил. Слои, лежащие ближе всего по времени к городу Гомера, были превращены им в пыль и руины.

В современном Новом музее Берлина маленькая бронзовая голова Шлимана водружена на почетное место. Забыта его украденная диссертация. Отметена вся его ложь и склонность к грабежу. Золото Трои по-прежнему называется кладом Приама. На стене по-прежнему красуется фотография Софии Шлиман в бриллиантах. Галереи называются не «Троя», а «Троя Шлимана».

Многие героические истории археологических открытий – это в то же время истории надувательств. Каждый год больше миллиона туристов стекается в Кносский дворец на Крите, где обитал Минотавр, страшный получеловек-полубык из древнегреческой мифологии, в невероятный лабиринт Дедала. Никто не говорит туристам, что все это создал не Дедал со своими мастерами, а сэр Артур Эванс с бригадой работников в XX веке[1211][1212]. Оригиналы там вряд ли отыщутся. Как написал Ивлин Во, Эванс и его люди «были окрылены жаждой реконструкции и мечтой покрасоваться на обложке журнала Vogue»[1213]. Минойский дворец – это шедевр ар-деко из армированного бетона[1214].

Эванс – еще одна великая звезда археологии, прославляемая во всем мире за его открытия. Редко упоминается другое – что многие его мастера работали в две смены: они то восстанавливали минойские древности, то подделывали их. Один из них, к большому недовольству Эванса, на смертном одре сделал громкое признание:

Свеженькие развалины Кносса не более аутентичны, чем тематический парк Минотавра, однако это не повлияло на героический статус Эванса. Посетителей его «бетонного лабиринта»[1216] приветствует бронзовая статуя Эванса. Он скромно улыбается – улыбкой человека, провернувшего ловкий трюк.

Массону не ставили памятников, не воздвигали мраморных мавзолеев. Не осталось даже ни одного его портрета. Один написал в 1836 году Годфри Винь, английский путешественник, пивший с Массоном бренди в Кабуле. Но как только портрет Виня был готов, Акбар-Хан пожелал забрать его себе. Винь нацарапал Массону записку: «Здесь сын эмира, он требует, чтобы вы пришли. Он забрал ваш портрет, как только его увидел»[1217]. В хаосе британского вторжения в Афганистан портрет потерялся и так и не был найден.

Порой Массон задавался вопросом, не были ли годы его путешествий потрачены впустую? Не было ли все это тщетной затеей, не свалял ли он дурака? Неужели он годами гнался за Александром Македонским, только чтобы остаться в итоге с пустыми руками? Был или не был Баграм Александрией? Массон умер, так и недорассказав свою последнюю историю о погоне за Александром.

Но история Александра Македонского навсегда останется незавершенной.

Сегодня Александрия Кавказская по-прежнему остается загадкой – похороненная, быть может, под авиабазой в Баграме, развалинами советских казарм, заброшенной пыточной камерой ЦРУ или под горой коробок из Pizza Hut на территории нынешней американской базы. Нет сомнения, что если Александрия и не в Баграме, то где-то неподалеку[1218]. «Невероятное количество мест и древностей, – писал историк XIX века Джордж Гроут, – найденных мистером Массоном в Баграме, – это лучшее доказательство того, что Александрия была именно здесь, а не где-либо еще»[1219].

Александр Македонский все еще владеет умами многих в Афганистане. «В получасе езды от штаба Тактической группы на аэродроме в Баграме, – писал один американский чиновник в 2009 году, – раскинулось настоящее кладбище ржавеющих советских танков, бронетранспортеров, грузовиков, пушек и всевозможной списанной бронетехники, оно тянется на много миль по подножиям Гиндукуша, смыкаясь с равниной Шомали. Где-то поблизости похоронен в песках лагерь, который Александр Великий разбил для последующих вторжений в Среднюю Азию и в Индию»[1220].

Как пишется история? Приглядитесь, и вам откроется кое-что важное. Часто главную роль играет не профессор, засевший в теплой библиотеке, а некто вроде Массона – странный, достойный восхищения персонаж, прорывающийся сквозь снега в погоне за своей несбыточной мечтой. Знания, которыми мы обладаем сегодня, – не только плоды исследований и экспериментов, не только факты и уравнения. Они сотканы из историй.

Галерея Хотунга в Британском музее – это залитое светом помещение с высоким потолком, полное невероятно красивых индуистских богинь, китайской керамики и изящных резных Будд. Все они, по словам директора музея, рассказывают «связную историю мира»[1221], ту самую, которой посвятил жизнь Массон. В углу древнегреческий титан Атлас держит буддистскую ступу. Под окном примостился Ваджрапани, бодхисаттва, или последователь Будды, одетый, как Геракл, в львиную шкуру[1222]. Монеты со всей Азии, многие из которых – находки Массона, соседствуют здесь с греческими и индийскими богами. Гордость галереи – мерцающий на предзакатном солнце маленький золотой реликварий, найденный Массоном в один из самых счастливых его дней в Афганистане. Недавно куратор экспозиции, доктор Сушма Джансари, назвал эту Бимаранскую шкатулку «одним из самых важных экспонатов во всем Британском музее»[1223].

Большую часть XIX века находки Массона пролежали забытыми на складах и в шкафах Ост-Индской компании. Спустя годы после перехода власти в Индии от компании к британскому правительству, в 1878-м, коллекцию Массона наконец передали в Британский музей[1224]. Кураторы музея, ожидавшие, что их взорам предстанет подлинный клад, с огорчением убедились, что многие из наиболее ценных предметов пропали, ярлычки «редко оказывались на своих местах», все было безнадежно перепутано. Тысячи находок Массона утрачены, еще больше Ост-Индская компания продала на торгах. «Приходится сожалеть, что коллекция Массона оказалась частично утрачена ввиду ее огромной исторической ценности», – сообщал музей[1225]. «Многие из этих предметов еще могут всплыть, – с надеждой оговаривался один из кураторов. – Полагаю, они хранятся у кого-нибудь в ящиках»[1226]. В 1995 году 6500 монет из Баграма неожиданно нашлись в Британской библиотеке. В 2007-м были найдены еще 500 монет[1227].

Работа по восстановлению коллекции Массона заняла более столетия[1228], но сегодня благодаря кураторам Британского музея открытия Массона наконец внесены в каталог, и наши знания о них гораздо полнее, чем когда-либо прежде. Разбор трудов всей его жизни превратился в дело жизни других людей[1229]. «Безродный фонарщик» пролил больше света, чем осмеливался предположить, и с каждым днем его свет сияет все ярче[1230].

Александр Македонский так и не добрался до края мира. Массон так и не нашел свой затерянный город. Не каждое исследование достигает своей цели. Но оба, Александр и Массон, пришли к одному открытию: когда мы стремимся осуществить самую несбыточную мечту, в наших силах – изменить весь мир.

Летом 1842 года все взоры в Лондоне были прикованы к «Панораме» Роберта Берфорда. То было одно из невероятных чудес века: огромная ротонда, взметнувшаяся над аллеями и театрами на Лестер-сквер. Посетители «Панорамы» по длинному темноту тоннелю входили в круглое здание и поднимались к платформе в середине ротонды. Неожиданно перед ними открывался новый мир: неведомый город, горный хребет, кровавая битва. На гигантском живописном полотне, затянувшем круговую стену в обе стороны, мерцал свет. Ничего подобного никто еще не видывал: это было равносильно тому, чтобы очутиться внутри картины. Некоторых даже начинало тошнить[1231].

Тем летом в Лондон пришел Афганистан. Посетители «Панорамы» видели перед собой укрепления Кабула. Лондонцы были без ума от восторга. «Никогда еще мы не видели такой великолепной панорамы, как панорама Кабула кисти мистера Берфорда, – восторгался один журналист. – Мы смотрим на город как бы с возвышения, у ног зрителей простираются пригороды; вдали белеют снежные шапки, венчающие головокружительные вершины Гиндукуша»[1232]. У подножия гор, на берегу реки Кабул, собралась свита Дост-Мохаммеда, возглавляемая им самим. Там находились Бёрнс, Виткевич, Акбар-Хан, чья «красота и мужественный вид кружили головы лондонских леди»[1233]. Там же высился, как скала, «главный борец Кабула»[1234], кишели паломники, воины и любители чаепития. По правую руку от Дост-Мохаммеда восседал в роскошном тюрбане Массон.

Берфорд привлек к работе над «Панорамой» и Массона, и Годфри Виня, чей портрет Массона в свое время присвоил Акбар-Хан. Берфорду нужно было знать о Кабуле все: на полотне были в итоге отображены богатые и бедные, живые и мертвые. Винь и Массон воспользовались для помощи ему мелкими картинами и зарисовками[1235]. Дост-Мохаммед оказался запечатлен на акварели Джеймса Аткинсона: на ней эмир сидит на ковре под зонтом и беседует с тремя придворными. Массон и Винь сохранили Дост-Мохаммеда, зонт и одного придворного[1236]. Место двух других придворных занял у Берфорда восседающий на подушке Массон.

Берфорд продавал посетителям «разъяснения» к своей «Панораме» – проспект с цифровым указателем. Рисунок 67 назывался «Мистер Массон»[1237]. Это единственное сохранившееся изображение Массона: большой тюрбан на голове, нечто вроде бороды. Но, в отличие от самой «Панорамы», в проспекте лица не прорисованы. Чем больше вглядываешься в этого Массона, тем меньше видишь.

Когда «Панорама» открылась для зрителей, Массон стоял на обзорной платформе, ничем не привлекая внимания возбужденно переговаривающейся толпы вокруг. Последние два года несли ему одни разочарования. Но сейчас, глядя последний раз в жизни на крыши Кабула и на горы вокруг, он чувствовал себя дома.

На стене «Панорамы», внутри своей истории, Массон улыбался[1238].