Александрия. Тайны затерянного города

17 Шпион

Массона привезли в Кветту глубокой ночью. Вскоре он уже сидел перед полуодетым капитаном Бином и его помощником, лейтенантом Хаммерсли, которому мы и обязаны этим рассказом. Судя по виду Бина, проснулся он с трудом. Еще тяжелее ему было видеть Массона. Он пробежал глазами переданное Лавдеем письмо. «Мой дорогой Бин, – писал Лавдей, – заклинаю повременить с началом войны, легкого завершения для которой я не вижу. Возможно, я пишу вам в последний раз, поэтому не колеблясь высказываю свое мнение… После массированной кампании у вас останется только тот участок, где вы успеете окопаться»[980]. Бин читал, лампы мигали, по потолку бегали гигантские тени. Он переворачивал страницы, комнату наполнял их шелест. Ниже цитадели, где находился дом Бина, спала Кветта. Заканчивалось письмо Лавдея так: «Возможно, это мои последние слова, потому что эти люди смотрят на меня как на жертву для заклания»[981]. Бин отложил письмо, недовольно покряхтел, пробормотал: «Тон письма оправдан только положением лейтенанта Лавдея» и сообщил Массону, что идет досыпать[982].

К утру Бин выспался, но радушия у него не прибавилось. Он заставил Массона стоять, пока сам завтракал, и «давал ему аудиенцию, словно напыщенный провинциальный магистрат в Англии, к которому привели браконьера»[983]. Массон, которому не позволили даже сменить тюремное тряпье на что-нибудь поприличнее, быстро убедился в правоте Гуль-Мохаммеда: капитан Бин был конченым идиотом. Он изо всех сил старался казаться, по примеру Уэйда, зловещим заправилой шпионской сети. На беду, самодовольство в нем соседствовало с глупостью. «Я определенно обращался к слабому человеку, – пишет Массон, – раздувшемуся от неверного представления о собственной значимости и настолько неосведомленному, что говорить с ним значило бросать слова на ветер»[984].

Высокомерие и некомпетентность Бина уже много месяцев были в Ост-Индской компании секретом Полишинеля. Эндрю Росс Белл, непосредственный начальник Бина, предупреждал его о необходимости «прекратить компрометировать власти»[985]. «Капитан Бин в только что полученном мной письме утверждает, что с самого начала был “введен в заблуждение”. Однако он быстро изменил мнение, – жаловался Белл, – так что я не могу положиться на его суждения, особенно зная о непригодности его источников информации»[986].

Бин допросил Массона об осаде Калата и о дальнейших событиях там, но в отношении лично Лавдея проявил поразительное равнодушие. Его сильно расстроило письмо, отправленное ему Массоном из плена. В этом письме Массон откровенно писал, что Мехраб-Хан «не так виновен, как полагают», что «нападение на Калат и дальнейшее его разграбление» – огромная ошибка и противоречат конфиденциальным инструкциям лорда Окленда. Сына Мехраб-Хана, «всегда любезного и безобидного, правильнее было бы оставить на троне». «Пришло время, – продолжал Массон, – проявить великодушие и исправить нашу ошибку, когда станет известно, что она была совершена»[987]. В общем, это письмо гарантированно вызвало гнев Бина: бродяга-оборванец, какой-то собиратель монет, дерзает читать ему лекции о политике и сообщать о частном суждении генерал-губернатора![988] Хуже и непростительнее всего было то, что Массон был прав.

Однако завтрак с Бином стал для Массона отдохновением по сравнению с дальнейшим. После долгого допроса «капитан Бин сообщил, что милостиво предоставляет мне крышу над головой на время нахождения в Кветте и приставляет ко мне человека, который отведет меня на место. Меня проводили в помещение над жилищем какого-то индуса и сразу приставили к двери вооруженную охрану из полицейских и “чапрасси” [надзирателей]. Без сомнения, я был пленником, хотя капитан Бин ни словом об этом не обмолвился. Можно было только с грустной улыбкой взирать на странного человека, сначала пригласившего меня завтракать, а потом посадившего под арест»[989].

Массон не ждал, что в Кветте его встретят как героя, но и такой прием стал для него неожиданностью. Новая тюрьма оказалась его хуже прежней. Когда он попросил постельное белье, охрана остановила на улице какого-то старика, сорвала с него войлочную накидку и швырнула Массону. Ночью оказалось, что накидка «кишит червями»[990]. Он лежал, дрожа от холода, измученный многонедельной неволей, чувствуя, как по нему ползают вши и другие насекомые, полный ужаса, оставшийся без гроша, совершенно один.

Бину было все равно, выживет ли его новый пленник. «Кажется, сначала он намеревался уморить меня голодом. Два дня и три ночи у меня не было ни крошки еды»[991]. Упрямство не позволяло Массону попросить о помощи охрану, поэтому он часами глядел в стену, не имея при себе даже книги, чтобы скоротать с ней время. «Наконец один из охранников по собственному почину доложил о его состоянии Бину». Тот скрепя сердце прислал Массону огрызки «холодной баранины». «Следующие 2–3 дня мне не давали другой еды»[992]. «Я бы голодал и дальше, – пишет Массон, – если бы один из стражников, опять-таки без моей просьбы, снова не доложил о том, что меня не кормят». Бин нехотя пообещал, «что мне не дадут умереть с голоду, после чего утром и вечером мне стали приносить по куску черствого хлеба с базара. На этом я протянул несколько дней»[993]. Никто его не навещал.

Слабый и психологически травмированный, Массон знал, что должен испить чашу горя до дна. Не могли же его арестовать за дезертирство по прошествии стольких лет? Или Бин решил, что Массон затеял в Калате какую-то гнусность? Когда они томились там в заключении вдвоем с Лавдеем, им принесли письмо от Бина. «Загадка пребывания мистера Массона в Калате, – говорилось в нем, – произвела на меня впечатление и привела к мнению, что неведомые мне соображения, побудившие тайно остаться там, вряд ли отвечают интересам нашего правительства»[994]. Даже Лавдей счел это смехотворным, «был сконфужен и даже, отдадим ему должное, поражен. «Бедняга, – сказал он мне, – ваше дело непростое, вы делите со мной несчастье, и при этом вас подозревают непонятно в чем». Я утешал его, говоря, что капитан Бин должен был поделиться своими подозрениями с теми, кто их наверняка высмеет»[995]. Последнее письмо Лавдея завершалось мольбой к Бину: «Не держите мистера Массона в неволе, отбросьте ваши предрассудки. Я в нем полностью уверен. Он восполнит все то, что упустил я»[996].

«Могу вас уверить, – написал Массон Бину, – что у меня не было других причин ехать в Калат, чем у любого, кто переезжает с одного места в другое. Я ожидаю, что вы удостоите меня беседой, чтобы я дал дальнейшие разъяснения, если они окажутся необходимыми»[997]. В чем бы ни состояло недопонимание, Массон был уверен, что устранит его за несколько минут. Но он, как всегда, переоценил Ост-Индскую компанию.

Пока Массон томился в Кровавой камере, Бин был занят тем, что делился своими подозрениями на его счет с любым, кто был готов его слушать. «Не имея прямых доказательств, я сильно подозреваю мистера Массона в интригах. «Тот факт, – писал он Макнахтену в Кабул, – что мистер Массон не покидал Калат, служит изобличающим свидетельством его опасных замыслов. Содержание и тон его письма, которое мне передали вместе с письмом от лейтенанта Лавдея, ясно указывает на то, что он сторонник претензий молодого хана на главенство в Кабуле и имущество своего отца. Прошу передать мне инструкции по обращению с этим субъектом, если он попадет в мои руки»[998]. Макнахтен был только рад подыграть Бину. «Докладываемые вами факты о мистере Массоне весьма подозрительны, – написал он Бину, хотя ни одного факта в письме не приводилось. – Если этот субъект попадет к вам в руки, вы имеете полномочия его задержать»[999].

Через несколько дней Бин, чрезвычайно довольный собой, вызвал Массона и сказал ему: «Не следует удивляться, что вызывают подозрения люди, путешествующие переодетыми, когда невозможно не знать о русских интригах, имеющих место в этой стране»[1000]. Фактически, продолжил Бин «крайне серьезно», недавно он получил донесение от другого офицера, майора Аутрема, касающееся некоего загадочного русского агента. Этот русский якобы командовал отрядом из 700 арабов и, судя по всему, «собирался усадить сына покойного Мехраб-Хана на муснуд [трон] в Калате»[1001]. Сопоставив это донесение с «письмом мистера Массона из Калата, исполненным заинтересованности в благе молодого хана и его мятежных сирдаров, я не мог не укрепиться в своих подозрениях в отношении целей мистера Массона в Калате»[1002]. Поэтому Массона снова бросили в тюрьму. У него кружилась голова. Бин решил, что поймал русского шпиона!

«Боже, смилуйся над этим простаком!» – думал Массон. Но при этом ему было не до смеха. Бин, «похоже, убедил себя», что Массон и был тем самым загадочным русским, да еще воображал, что тот «командует страшным отрядом, состоящим из арабов»[1003]. Так Массон оказался виновным в государственной измене, и мало кто изъявил бы готовность выступить свидетелем его невиновности перед Ост-Индской компанией. Неужели спустя столько лет после дезертирства его все-таки настигла расплата? Однажды он уже едва избежал петли – и вот опять?

«Ни в коей мере не желаю доставлять вам хлопоты, – написал Массон Бину, саркастически приписав «или по крайней мере ненужные хлопоты», – но прошу, с вашего позволения, указать [письменно], по какому обвинению я задержан». Массону не верилось, что Бин рассказал ему все. Тем не менее он писал: «Я должен знать, в чем меня обвиняют, чтобы опровергнуть обвинение. Уверен, я требую от вас лишь того, чего вправе потребовать любой человек, которого в чем-либо подозревают и обвиняют»[1004]. На это Бин ответил незатейливо: «Вы задержаны здесь властями, у которых запросили дальнейшие инструкции»[1005].

Известие об аресте Массона вскоре достигло Кабула, где в то время проживал – совершенно иначе, нежели Массон, – Александр Бёрнс. Каждый день ему на стол ставили «шампанское, рейнвейн, мадеру, шери, портвейн, кларет, сотерн, не забывая о рюмке курасао и марашино, консервированном лососе и всем таком прочем» (настоящий винегрет, прямо как в «Рассказах фра Абердина»). Британские офицеры собирались у него в доме для завтрака и пожирали огромные количества «копченой рыбы, жареного лосося, острых жареных блюд и студней, а потом до десяти часов пыхтели сигарами»[1006]. Харлан, никогда не пренебрегавший бесплатным угощением, регулярно сиживал за этим столом по утрам, пока не убрался из Кабула. Он заявлялся и пировал с видом «гордости и славы, словно оркестр тирольских волынок в Воксхолле[1007]». В перерывах между жеванием и глотанием он представлялся «свободным и просвещенным гражданином самой великой и славной страны мира»[1008]. В прошлом Бёрнс по любому поводу вступался за Массона, даже если для этого приходилось спорить с самим генерал-губернатором. Но, узнав о его аресте, он не предпринял ровным счетом ничего. Почему теперь Бёрнс отказывался помочь – если не верил, конечно, в подозрения Бина?

За 2–3 месяца до ареста Массона в Кветте Бёрнс обдумывал неудачу своей кабульской миссии. Даже после того, как его унижение забылось, что-то в ней все еще не давало ему покоя. Чем дольше он размышлял, тем сильнее убеждался в том, что Массон давно ведет двойную игру. «Расскажу забавную историю, хочу знать твое мнение, – писал он тайно другу. – За пару лет до прибытия нашей миссии в Кабул Виткевич [настоящий Виткевич] приехал в Бухару, пришел к родственнику Рахим-Шаха и попросил его переправить в Кабул письма Массону для Аллара и Вентуры [европейских наемников Ранджита Сингха]. Присутствие Виткевича оскорбило бухарского эмира, и его куш-беги [министр внутренних дел] срочно его выслал. Письма так и не были отправлены. Это говорит о том, что Российская империя давно пыталась плести интриги; но как вышло, что Массон не доложил об этом, а если и доложил, то как умудрился спустя годы придумать двадцать одну причину в пользу того, что Виткевич – не тот, кем был на самом деле? Не могу этого постичь. Однажды я говорил об этом тебе, но больше никому»[1009].

Бёрнс был прав: зачем было Массону утаивать приезд в Бухару русского агента? И зачем годы спустя громко доказывать, что Виткевич – самозванец, зная наверняка, что это не так? Единственное разумное объяснение, пускай несуразное, состояло именно в том, что раскопал в Кветте Бин: что Массон всегда состоял на содержании у Российской империи.

Через много лет историки установили, как все было в действительности. В 1833 году Иоганн Мартин Хонигбергер, трансильванский охотник за сокровищами, проезжал по дороге в Европу через Кабул. Его путь лежал прямиком через Россию. «Хотя Хонигбергер упоминает Массона только вскользь, – заключают Чарльз Грей и Х.Л.О. Гарретт, – оказывается, тот проводил его до самого Оренбурга»[1010]. Там в начале 1834 года Массон якобы вошел в контакт с русскими чиновниками – «аналогами» Уэйда по другую сторону границы. Завербовать Массона сумел бы и самый глупый из офицеров русской разведки, учитывая ненависть Массона к Ост-Индской компании и его страх перед ней. Его разыскивали за дезертирство. Однажды он уже изменил британцам, почему бы Массон заколебался теперь? Как сказано в одной из свежих биографий Бёрнса, «свидетельства в пользу того, что Массон был частью русской шпионской сети, кажутся убедительными»[1011].

После этого половину десятилетия Массон вел в Кабуле двойную игру: скармливал британцам намеренно ложную информацию и тайно продвигал интересы своих заказчиков из Российской империи. Его боязнь шантажа и запугивания со стороны Уэйда была деланной. Вместо того чтобы попасться в паутину Уэйда, он поймал того в собственную. Годами он работал против Ост-Индской компании.

«Четкие доказательства связей Массона с русскими»[1012] помогают разгадать загадки, кажущиеся иначе неразрешимыми. По какой еще причине Бёрнса смогли так бесславно обвести вокруг пальца в Кабуле, если не из-за того, что его ближайший советник вел свою игру на другой стороне? Почему еще непревзойденный путешественник, мастер переодевания и обмана, так бездарно покорился бы заносчивому бюрократу Уэйду?

Неужели под маской скромного археолога всегда скрывался циничный разведчик? Были ли поиски Массоном Александра Македонского всего лишь прикрытием? Виткевич в этом не сомневался. «Массон, – писал он в Санкт-Петербург, – живет в Кабуле под предлогом поиска старинных монет»[1013]. По словам биографа Бёрнса, «Массон был, возможно, не только дезертиром, но и двойным агентом, изменником»[1014]. Он всегда на один шаг опережал всех остальных – и вот теперь его секрет раскрыли. Как писала Bombay Times, «если то, что предполагают о мистере Массоне, хотя бы на минуточку правда, то никакое порицание, никакая кара не могут считаться чрезмерно суровыми за содеянное им»[1015].