Александрия. Тайны затерянного города

7 «Потос»

Повсюду, где появлялся Александр Македонский, после него оставались легенды. В Египте его чтили как бога: в западной пустыне, в оазисе Каср-эль-Микисба, раскопан храм Александра. В Греции его проклинали как варвара. «Он не грек, – говорил афинский оратор Демосфен об отце Александра Филиппе, а заодно и о его сыне. – В нем нет ничего от грека. Он даже не достойный варвар. Он – зараза. Он из Македонии. В Македонии не купить даже приличного раба»[348][349].

Александр забрался очень далеко. Но рассказы о нем проникли гораздо дальше. Существует исландская «Сага об Александре», армянский эпос о нем, поэма на острове Бали и французский рыцарский роман. За две тысячи с лишним лет эти сказания разрастались и превращались в легенды. В средневековой Европе Александр возносится к звездам на крыльях грифонов. Он прокрадывается в Коран (как «двурогий»), в фольклор евреев Ирака, где изображен тоже с рогами, но от застенчивости отрастил волосы, чтобы их скрыть, и убил своих цирюльников. В Эфиопии Александр Македонский открывает посреди пустыни волшебный город с пляшущими роботами. В «Тысяче и одной ночи» он сам строит волшебный город, Город Меди, в «Андалусской пустыне, недосягаемый благодаря заслону из чар»[350]. Александр – царь легенд. На протяжении более 2000 лет он был универсальным вместилищем всего на свете. Один историк назвал его «бутылью, в которую можно налить любое вино»[351].

Но оставалось место, где легенда об Александре находилась почти под запретом, – Персия.

Когда в 334 году до н. э. Александр Македонский вступил в Азию, Персидской империей правил Царь Царей Дарий III. Его империя и богатство казались бесконечными. Но Александр за несколько лет разгромил ее вдребезги. Пал Египет, распахнул свои ворота Вавилон. Царское войско было разбито в бою. Скоро от власти Дария ничего не осталось: его города были захвачены, армии бежали, советники выступили против него. К 330 году Дария настиг сам Александр. Древнегреческий историк Арриан зафиксировал последние мгновения Царя Царей:

Александр сам стал Царем Царей. Для персов мир перевернулся: мысль, что ими будет править он, была для них так же невозможна, как для греков – мысль о Дарии, владыке Греции. Александрово завоевание глубоко унизило их. Долгое время в Персии нельзя было об этом рассказывать.

Много позже, примерно в 1000 году н. э., персидский поэт Фирдоуси сочинил поэму «Шахнаме» (Книга царей), где рассказывалось об истории Персии от самых ранних легенд до его дней. Немногие книги сохраняют популярность на протяжении тысячи лет. «Шахнаме» – исключение. В нынешнем Иране творчество Фирдоуси прославляют так же, как в англоязычном мире чтут Шекспира.

Сердцевину «Шахнаме» составляет история величайшей культурной кражи. Фирдоуси повествует об Александре, или Сикандаре. Сначала его история кажется нам знакомой. Сикандар ведет армию на Персию, где правит Дарий, у Фирдоуси – Дара. Сикандар обращает Дару в бегство и нагоняет, когда того закалывают кинжалами придворные. И тут сюжет меняется. Настигнув Дару, Сикандар обнаруживает, что царь еще жив:

Александр больше не завоеватель: умирающий царь выбрал его своим преемником. Но Фирдоуси идет дальше: в «Шахнаме» отец Александра – не Филипп Македонский, на самом деле он – сын царя Персии Дараба (в повествовании Фирдоуси), предшественника Дария. То есть Александр всегда был персом, он – сводный брат Дария и законный наследник персидского трона. Ведя свою армию на Персию, он возвращает себе свое царство.

Александр не уничтожал Персию. Персия могла гордиться своим Александром, своим Сикандаром.

В XVI веке император Бабур сидел в садах Кабула – там, где спустя столетия станет коротать вечера Массон, – и слушал Фирдоуси. Бабур высоко ценил его «Шахнаме», не расставался с книгой всю взрослую жизнь, от времени в изгнании до дней величия, и завещал ее вместе с сокровищами своему наследнику[355]. В XIX веке Александр версии Фирдоуси повсюду присутствовал в Индии и в Афганистане. Ранджит Сингх заказал новое роскошное издание «Шахнаме» для себя и для придворных[356]. У писцов Кашмира было два бестселлера. «Они переписывают Коран, “Шахнаме” и совсем мало других книг, на которые есть какой-то спрос. Лучшие из них получают одну рупию за тысячу двустиший “Шахнаме”»[357].

С точки зрения исламских авторов, Александр Македонский стремился не завоевать мир, а понять его. Им двигали не алчность и кровожадность, его гнала вперед неутолимая любознательность. В его мире были не только сражения, союзы, браки и кровожадные кличи армии победителей. Он был исполнен несравненных свойств, волшебства, чудес, был неустрашимым путешественником в недосягаемые края. Александр был великим первопроходцем. Он шел все дальше и видел более диковинные вещи, чем кто-либо до него.

Главное в этом Александре – ум, а не сила[358]. Он мог решить любую головоломку. Каждый день он изобретал что-нибудь новое (раскаленные статуи! дрессированные мыши! автоматы!). Однажды Александр даже придумал способ исследовать самое недосягаемое место на земле – подводный мир. Вынырнув из глубин, он поведал о своих приключениях:

Сегодня в высоких сумрачных галереях Индийского музея в Калькутте пылятся в темных деревянных витринах окаменелости и динозавры, смотрят из-под стекла мумии, прячутся в полутьме кувшины, полные невесть чего. Этот музей – одна из величайших и причудливейших сокровищниц мира, викторианская фантазия с зелеными лужайками, колоннадами и моллюсками, которую полощут муссонные ливни. Александру Македонскому версии Фирдоуси здесь отведено почетное место: на множестве живописных картин времен Моголов запечатлено в золотых, изумрудных и синих тонах восхищение Александра перед многообразием мира. То у него на глазах изобретают зеркала, то он присутствует при дебатах индийских философов.

Но у Фирдоуси неутолимая жажда знаний постепенно губит Александра. Его маниакальное стремление разгадать все тайны, отыскать все утраченные сокровища и увидеть каждый уголок мира не может быть утолено. В древнегреческом языке для одержимости этого рода есть специальное слово – Πόθος, «потос». Оно обозначает сильнейшее вожделение, разрывающее сердце. Желание невозможного. Чтобы понять Александра Македонского, надо понять его потос: то, что раз за разом подталкивало его к невероятным шагам, то, что заставляло его идти за своей мечтой на край света и даже дальше.

Для греков потос был не просто одержимостью, а тем, что неизбежно заводит слишком далеко: одновременно желанием, вожделением и сожалением. У Фирдоуси Александр в конце концов понимает, что он всего лишь человек: его мечтам нет конца, но его силы и его время конечны.

30 апреля 1834 года мир обратил наконец внимание на искания Чарльза Массона.

Калькутта, город книг, находится на восточной оконечности Индии, на реке Хугли, притоке Ганга, в Бенгалии. Столетиями Бенгалия остается одним из интеллектуальных центров мира. Пока британские клерки потели и ворчали в залах Форта Уильям[360] и в слоноподобном Писательском доме, поблизости, в книжных лавках Боубазара, бурлила жизнь куда более своеобразная. Ученые бенгальцы, днями переводившие для англичан, собирались по вечерам, чтобы обсуждать поэзию и философию, историю и легенды. Одним из немногих мест, где встречались миры бенгальцев и британцев, было низкое белое здание на Парк-стрит, рядом с волнистыми лужайками Мейдана, огромного парка в центре Калькутты. Там размещалось Азиатское общество Бенгалии, калькуттская кунсткамера.

Если бы действующие лица викторианского комического романа решили создать научное общество, то оно получилось бы похожим на Азиатское общество Бенгалии. В апреле 1834 года там бились над проблемой заблудившейся мумии. Ее подарил Обществу лейтенант британской армии Арчибальд. Но доставить ее из Египта в Калькутту оказалось непростой задачей. Степень ее разложения была так велика, что на первом же корабле, куда Арчибальд сунулся, ее отказались принять. Лейтенант остался со своим злосчастным грузом в порту, не зная, как быть. В конце концов британский военный корабль согласился доставить мумию в Бомбей, откуда ее еще надо было довезти до Калькутты. Тем временем на мумию неумолимо действовали жара и влажность. После без малого 4000 лет она распространяла невероятное зловоние. (Ныне сокровища Азиатского общества составляют сердце калькуттского Индийского музея. Недавно там вышла из строя система вентиляции, и мумия опять начала гнить: по свидетельству Times of India, «посетителям приходилось зажимать от вони носы»[361].)

После того как мумию подготовили к транспортировке, наступила тишина. Доктор Джеймс Джерард, британский путешественник, встречавшийся в Кабуле с Массоном, переправил в Общество его письмо. «Я не имел возможности, – покаянно писал Массон, – предпринять подобное исследование, без понятия, на каких авторов следовало бы ссылаться, отчего был вынужден черпать из собственной памяти те крохи сведений, что сохранились там от прежнего чтения; я не ожидал, что последующие жизненные обстоятельства принудят меня к этому»[362]. Однако, говоря о своих баграмских находках, он не мог скрыть гордости. «Вид монет и надписи на них, естественно, побудили меня еще ревностнее повести раскопки и, невзирая на недоверие тех, кто их находил, продолжить коллекционирование. На сегодня [28 ноября 1833 года] я уже располагаю 1865 медными монетами, а также 14 золотыми и серебряными»[363].

На основании увиденного Массон предполагал, что «на равнине Баграма ежегодно находят не менее 30 000 монет, а возможно, и гораздо больше». Независимо от того, являлся ли Баграм Александрией, писал он, это – место чудес, готовое делиться своими тайнами, «второй Вавилон»[364]. С расстояния многих сотен километров он обращался к собранию людей, с которыми никогда не встречался, со словами, способными задеть их за живое: «Последние пять-шесть лет в центре моего внимания находятся древности Центральной Азии… Невзирая на сложные обстоятельства, я сделал много открытий, которые рано или поздно, с Божьей помощью, предам огласке. Я буду трудиться и впредь, вопреки неизбежным повреждениям и потерям»[365].

Аплодисменты были такими громкими, что их отзвуки должны были долететь до Кабула.

В начале 1834 года жизнь в Кабуле была уже не такой мирной. Шуджа-Шах, засидевшийся в изгнании афганский правитель, напомнил о себе. Год назад он покинул Лудхияну на севере Индии в надежде вернуть себе трон. «Кабул, – писал Массон, – взволнован тысячью слухов о приближении Шуджа-Шаха»[366]. Письма Шуджи ходили по рукам. К событиям имел отношение даже Харлан, находившийся в сотнях километров оттуда: его слуга возил по «шесть-семь писем» от Шуджи к Хаджи-Хану и обратно[367].

По мере приближения Шуджи его армия увеличивалась, а по мере увеличения армии становились злее его письма. «Презренные псы, вы смеете диктовать условия своему господину? Волей Аллаха я нанесу вам такой удар, что он послужит примером всему миру, – писал он. – Единственный способ обращения с бешеной собакой – набросить ей на шею веревку. Вы задумали на меня напасть? Добро пожаловать, я готов вас встретить и не испытываю страха. На все воля Аллаха, страна будет принадлежать победителю»[368].

Официально Ост-Индская компания не имела отношения к походу Шуджа-Шаха. Когда в предыдущие разы он пытался отвоевать престол, в Калькутте лишь пожимали плечами. «Что касается утверждений, которые Шуджа-Шах, очевидно, пытается поддержать, – писал один из местных чиновников в 1816 году, – будто бы британское правительство намерено вступиться за его дело, Его Светлость полагает необходимым предостеречь от любых попыток поддержать таковые сообщения»[369]. «Мне докладывают, что он [Шуджа] сумел широко распространить мнение, будто бы британские власти в Индии тайно поддерживают его, – писал, в свою очередь, Поттинджер Массону, – однако у меня нет причин это подтвердить»[370].

Но неофициально капитан Клод Уэйд, шеф Ост-Индской шпионской сети на границе, был полностью посвящен в планы Шуджи. «Когда Солнце войдет в знак Весов и спадет жара, – писал Уэйду Шуджа, – я предприму поход до места назначения и по воле Аллаха надеюсь вскоре достичь цели и завладеть Кандагаром, где разместятся мои друзья (Досточтимая Компания) в силу нашего постоянного согласия и союза»[371]. «Не сомневаюсь в его неизменной удаче, – писал Уэйд, – и в том, что он окажется в лучшем положении при своей осмотрительности и мудрости, всегда посрамлявших его врагов, и при глубоких знаниях, полученных им от наших служб»[372].

В мае 1834 года, когда Дост-Мохаммед изгнал Шуджи из Кандагара, планы оказались нарушены. Шуджа, забыв свои прежние кровожадные угрозы, бежал без оглядки, не дождавшись и середины сражения. Его армия быстро развалилась. «Шуджа-Шах стал скитальцем в пустыне враждебности! – радовался Дост-Мохаммед после сражения. – Все, что ему принадлежало, захвачено нашим победоносным войском»[373]. Шах быстро вернулся в Лудхияну, чтобы строить новые планы возвращения на царство.

Массон предусмотрительно сторонился заговоров, но Карамату-Али, шпиону Ост-Индской компании в Кабуле, везло меньше. Его дела шли все хуже. Когда компании больше всего была нужна его шпионская сеть, сеть эта распадалась. Хари Сингх, новый сикхский военный губернатор Пешавара, не желал делить город с британскими шпионами. В свете этого нежелания он конфисковал дом одного из осведомителей Карамата-Али, оштрафовал его еще на 700 рупий и в конце концов приказал перехватить и «изорвать в клочки» его письма в Индию[374]. Не получая донесений Карамата-Али, Ост-Индская компания не знала, что менее достойно доверия, известия о нем из Кабула или его расходы. «Противно правилам пристойной бухгалтерии, – журили шпиона, – присылать такие небрежные отчеты, как ваши»[375]. Массона все это забавляло. «Против меня Хари Сингх не возражает», – заметил он. Его письма в Индию «пропускали, не вскрывая»[376].

У Массона не было времени на заговоры. Он нырнул в мир богов и демонов.

Полторы тысячи лет назад Хадда, что в 160 километрах восточнее Кабула, была сказочным буддистским краем. Ее холмы и долины были усеяны ступами, монастырями и часовнями. С каждым шагом Массон все больше таращил глаза: повсюду его подстерегали духи, скалившие зубы. Чего стоила одна только изящная скульптура мужчины, снявшего с плеч собственную голову и приподнявшего ее над своей шеей! Куда ни шагни, его встречали тысячи скульптур. И чем больше Массон приглядывался, тем удивительнее становились некоторые из них.

Атлант, легендарный титан из древнегреческих мифов, приговоренный вечно подпирать небеса, здесь подпирал буддистский храм. Мускулистый мужчина рядом с Буддой, вылитый Геракл с палицей, в львиной шкуре, был на самом деле Ваджрапани, одним из последователей Будды. По стенам лилось из греческих амфор вино, Будде прислуживал юноша с корзиной, полной цветов, изваянный в технике, пришедшей из Египетской Александрии.

Массон опьянел от счастья. В кои-то веки ему даже не приходилось заботиться о деньгах. Несколько недель назад он получил спасительное письмо от Поттинджера. В обмен на будущие его находки и монеты, уже собранные в Баграме[377], Ост-Индская компания соглашалась финансировать раскопки Массона. «Власти в Бомбее, – писал Поттинджер, – разрешили мне предоставить вам 1500 рупий и назначили своим агентом для получения реляций и древностей, которые вы впредь пожелаете присылать»[378]. Массон не верил своим глазам. «Мне трудно выразить, насколько я ценю ту благосклонность, которую вы мне обеспечили, – писал он в ответ, – и как меня обрадовали полученные сведения, ибо я уже готовился пожертвовать кое-какими интересными древностями, чтобы продолжить поиски»[379]. Он пообещал Поттинджеру пустить полученные деньги на благие дела.

Массон не мог не вздрогнуть, прочитав, что Поттинджер представил его Ост-Индской компании как «внушающего доверие американца, известного, вероятно, по имени Его Превосходительству губернатору»[380]. Он утешался тем, что истина о Чарльзе Массоне не может быть известна компании: после стольких лет и стольких километров там никак не могли знать, кто он на самом деле.

В самой большой ступе Хадды, ближе к ее фундаменту, Массон нашел мятый медный сосуд, наполовину заполненный жидкостью. Внутри сосуда находилась серебряная шкатулка с мерцающими монетами и темно-синим камнем. Под шкатулкой была спрятана «масса хрусталя» и еще одна шкатулка из чистого золота, вся в драгоценных камнях. В этой шкатулке плескалась «бесцветная прозрачная жидкость с приятным запахом», которая почти сразу «испарилась»[381].

В медном сосуде Массон нашел горсть отлично сохранившихся золотых монет с барельефами трех разных правителей: Феодосия, Маркиана и Льва. Это был тот самый ключ, найти который он всегда мечтал: узнав, когда каждый из них властвовал, можно было понять, когда построили ступу. Но при всех своих стараниях он не мог определить сроки их правления. От отчаяния он написал Поттинджеру, моля о помощи[382].

В сотнях миль и в нескольких неделях опасного пути от любой библиотеки, где можно было бы отыскать ответ на его вопрос[383], Массон мучился от мысли, что может «полагаться только на собственную память»[384]. Он просил Поттинджера прислать ему книги, причем любые, «пусть даже обычные школьные учебники, лишь бы они были полезны мне здесь: “Классический словарь” Лемприера, “Греческие древности” Поттера, “Индуистский пантеон” Мура, греческую грамматику любого автора, словарь – я буду очень рад любой из них и надеюсь, что их несложно раздобыть»[385]. Он также просил, если нетрудно, прислать ему карандаши, томик Александра Поупа[386] и немного опиума[387].

Получив письмо Массона о трех золотых монетах, Поттинджер потратил много часов на штудирование всех доступных ему книг, пока не понял, где искать. Открыв «Историю упадка и падения Римской империи» Гиббонса, он отправил Массону «краткую записку о правлении Феодосия, Маркиана и Льва по Гиббонсу, из которой видно, что оно пришлось на V век нашей эры»[388]. Все трое были восточно-римскими императорами со столицей в Константинополе. Феодосий II оказался самым молодым императором в истории: в 402 году, когда ему было меньше года от роду, его провозгласили правителем большей части известного тогда мира. Научившись ходить и говорить, он начал неуклюжее правление, подкупая всех, с кем не мог воевать, пока не умер в 450 году. Монета Массона была отчеканена на императорском монетном дворе в Константинополе и неведомыми путями попала в Афганистан. «Наш владыка Феодосий, процветающий и счастливый», – гласила надпись на латыни. Так у Массона появилась первая четкая датировка: раз Феодосий II правил с 402 по 450 год, то ступе было приблизительно полторы тысячи лет.

Получая по крупицам сведения, переходившие из рук в руки и доставляемые верблюжьими караванами через перевалы Афганистана, Массон начинал понимать, что за мир он извлекает из земли. Много лет назад он неистово стирал все подробности своего прошлого. Теперь он больше всего хотел поведать правдивую историю.

К востоку от Кабула, в долине между городом и Баграмом, стоит ступа Топдара. Для Массона это был, «наверное, самый сохранившийся и самый прекрасный памятник такого рода в этих краях»[389]: огромный барабан высотой 30 метров, высящийся над окрестностями. Массон начал копать там в 1833 году. Теперь он вернулся туда с блокнотом. Местные привыкли к появлению и исчезновению «странной птицы»[390] и неизменно были рады ей. «Я сумел со всеми в кишлаках свести знакомство, – писал он, – и был уверен, что меня всегда хорошо примут»[391]. Часами Массон сидел у реки, протекавшей под ближним холмом, и переносил на бумагу все детали кладки и барельефов. Он проявлял величайшую тщательность. В 2016 году, когда афганские археологи принялись за реставрацию Топдары, они руководствовались поблекшими, но очень точными зарисовками Массона.

Массону открылся целый мир. «Если я смогу стать посредником по предоставлению миру самых интересных ваших открытий, – писал ему Поттинджер, – то будет достигнута единственная моя цель».

Кабульский рассказчик видел, что его рассказы воплощаются в жизнь. По утрам он просыпался с улыбкой до ушей и торопился приняться за работу.

Но однажды в начале 1835 года Массон получил письмо. Прочел его – и уронил на пол.

Письмо было от шефа шпионской сети Ост-Индской компании Клода Уэйда. Уэйд знал все. Он знал, что Чарльз Массон раньше был рядовым Бенгальской артиллерии Джеймсом Льюисом. Знал, что он дезертир и что почти десять лет находится в бегах. Его послание Массону было незамысловатым: теперь ты мой.