Ангел-мечтатель (СИ)

Глава 8.1

А потом свободу перемещения ограничили в нашей штаб-квартире — впервые на моей памяти. Вернее, свободу выхода из нее на уровни и на землю. И контроль за этим ограничением поручили внештатникам. Помню, какая оторопь меня взяла, когда на их постовых — тоже впервые — моя должность никакого воздействия не возымела.

Случилось это в аккурат перед моим следующим расширением контактов — и я уже всей кожей почуял, что у нас не только разговоры прослушивают, но и мысленную связь. Татьяна тогда как раз инвертацию пробила, и темные — которые ее и изобрели — обещали своего специалиста прислать, чтобы он уяснил и объяснил суть процесса.

Выход я, конечно, нашел.

И тогда-то и увидел впервые темного теоретика.

И узнал, что Анатолий с ним давно уже чуть не побратался.

И выдавил из него первую порцию его собственных открытий.

И понял, что, скорее всего, даже понятия еще не имею о реальном потенциале их мелкого.

И всерьез напрягся, вспомнив внезапный, острый и тщательно скрываемый интерес к ним аналитиков.

Я наступил на горло собственным принципам, поставил под угрозу здоровую атмосферу в своем отряде, рискнул своей репутацией во всех будущих операциях — одним словом, предложил этим двум открывателям работу под своим началом. Ну, работу, это как сказать — главное, немедленно на землю, а там раствориться среди людей спящими агентами и не отсвечивать, пока от меня приказ действовать не поступит. Лично от меня.

На то, чтобы одновременно прикрывать мелких, обрабатывать разношерстные данные, на которые Анатолий вечно в своих метаниях натыкался, гасить волны напряжения, которыми каждая его самовольная вылазка заканчивалась, да и еще и пытаться докопаться до того, что у нас происходит — меня уже просто не хватало.

Они отказались. Оба. Помню, как я подумал, что мания величия — болезнь таки заразная. На предложении своем я настаивать не стал — решил, что мы к нему вернемся, когда им во всех других отделах откажут. Когда Анатолию придется к нему вернуться — он на урок смирения уже давно напрашивался. И я готов был всецело ему в этом поспособствовать.

Да и настроения в отделах пощупать нужно было, чтобы хоть навскидку определиться, где и в каком направлении копать.

У хранителей все решилось быстро и само собой. С их главой мы уже к тому времени прочно законтачили — большая часть информации для размышления, о мелких в основном, как раз от него и поступала. Он мне и поведал, что Татьяну их инструкторы уже забраковали. По физическим данным. Я бы ему, конечно, объяснил, что применение пополнению нужно по его сильным сторонам искать, но такое решение меня вполне устраивало — Татьянины сильные стороны я бы предпочел в своем распоряжении оставить.

У целителей пришлось повозиться. Оказалось, что Татьяна у них чуть не сразу вписалась, как родная — ее уже даже до самостоятельной практики допустили. Я мог бы им, конечно, сказать, что их пополнение лучше сначала на манекенах тренировать, но целителю же только заикнись о других методах — диагноз психической нестабильности гарантирован. На этой мысли меня и осенило — бросил невзначай, что в земной жизни Татьяна психологией глубоко интересовалась. После чего отказ от нее целителей был у меня в кармане — методы человеческого воздействия на психику считались у них немыслимо варварскими.

У администраторов я тоже недолго задержался. Татьяна до них еще не добралась, но я представил свой визит в виде жеста доброй воли — на подходе, мол, группа с очень яркими кадрами, так что присмотритесь. Жест мой оценили — с небесполезной, возможно, в будущем благодарностью, но и с явным подозрением. Философски пожав плечами, я добавил, что в нагрузку к самым ярким кадрам идут — на исправительные работы — проштрафившиеся сотрудники. В частности, даже один хранитель есть. Его я им, конечно, мог бы и не называть — этот красавец им в свое время столько соли на хвост насыпал своими запросами, что я даже удивился, что этот отдел вообще всей Татьяниной группе в практике не отказал.

Короче, окончание Татьяниной учебы было подготовлено с не меньшей тщательностью, чем любая из моих операций, и ждал я его с нетерпением. Резко возросшим после того, как выяснилось, что к мелкому личного аналитика приставили.

Обнаружил его Макс. Случайно, как я понял, и в полной инвертации. Макса тоже пришлось в Татьянино открытие посвятить, и что бы мне ни говорили, я уверен, что он Татьяну с Анатолием шантажом взял — обучу, мол, мелких ценному умению взамен.

Но идентифицировать слежку он все же не смог, хотя и пробивал инвертацию сразу с определением объекта. Как и Анатолий, между прочим. Помню, мелькнула у меня тогда мысль: А точно ли последний нашего, светлого окраса? То-то его на подрывную деятельность все время сбивает. И мыслитель темный с ним расшаркивается, как с равным. И меня … в протокол не вносить! — каждый его демарш укатывает так, как прежде неуловимому Максу никогда не удавалось.

С тех пор я тому, правда, не раз показал, что для меня неуловимых не существует. Само собой, на захват аналитика он меня вызвал. Операция получилась красивая, хотя и спонтанная — оправдал мыслитель свое прозвище у темных.

Взяли «хвост» мелкого мы с Максом, затем я к себе ушел — алиби обеспечивать, а добычу нашу доставили к темным, оттуда к Анатолию — он и подтвердил, что это аналитик, после чего последнего вернули на землю, где у нему я снова присоединился. Ну и … побеседовали.

«Хвост» оказался «языком», и весьма бойким. К мелкому его приставили сразу после той, спутавшей все мои карты, аварии, и очень уж пришлась по душе кабинетной крысе земная вольготная жизнь. Так что, когда я намекнул, что ждет его возвращение в отдел с явно проваленным заданием и в сопровождении официального запроса о причинах присутствия на земле представителя отдела, не имеющего права доступа на нее, готовность сотрудничать со следствием нарисовалась у него на физиономии еще до того, как я озвучил альтернативу.

Оказалось, что аналитиков интересует аналитика. Я крякнул и поинтересовался у «языка», в равной ли степени мы оцениваем его готовность к сотрудничеству. Он торопливо закивал и прояснил свое глубокомысленное признание. У меня в голове набат ударил — как всегда, когда интуиция нащупывала с виду разрозненные факты и требовала найти связь между ними.

В последнее время такой набат взрывал мне мозг всякий раз, когда эти факты мелкого касались.

После аварии он нырнул в такую депрессию, что забросил все свои дела — включая их с мелкой бурное общение с себе подобными. Потом, когда связь с Татьяной и Анатолием восстановилась, он отошел, но я, зная его папашу, решил больше не рисковать очередным срывом и пристроил его к Марине. Типа работать — изучать запросы ее туристов и, главное, их отзывы, чтобы развивать самые прибыльные направления и отсекать бесперспективные.

Через какое-то время я с удивлением узнал, что Марина от него в поросячьем восторге — у нее доходы, понимаешь, возросли. Нормально? Еще не хватало, чтобы у моего будущего орла в голове мысль засела, что трудолюбие с материальным вознаграждением неразрывно связано. У моих орлов самое ценное вознаграждение — это мое одобрение. Сдержанное.

Я дал ему на пробу материалы одной операции. Не все, само собой — только вводные данные. И когда он их обработал, я окончательно понял, чего меня трясло всякий раз, когда Татьяна с Анатолием разражались очередным своим открытием. Не от восторга меня подбрасывало — от того самого оглушительного звона в голове.

Он нарисовал психологический портрет гнили, которую мы вели тогда, со стопроцентной точностью. Это еще ладно — от папаши нахватался. Но он и схему действий того воспроизвел, как будто со всей разработкой перед этим ознакомился: и как тот слабые места у своих жертв выбирал, и где орудовал. Он еще и несколько нитей нашел, которые мы проморгали — и в двух следующих делах, которые я ему подбросил, тоже. Мы к ним тут же вернулись, все подчистили.

Вот не понял я — это откуда в мелком взялось? Точно не от папаши — если бы тот умел вот так, одним взглядом, всю картину охватить, мгновенно видеть связь причин, действий и последствий, не одному бы мне спокойнее жилось.

Но главное, чего я никак понять не мог — это с какого перепуга аналитики в мелкого вцепились. Они его тоже уже явно разглядели и, по словам «языка», пытались аккуратно подтолкнуть его к такому же препарированию его собратьев из их с мелкой компании. Не складывалось здесь что-то. Если им дифирамбы мелким нужны — в противовес приговорам наблюдателей — так хранители их ими уже заваливают. А мой будущий орел объективный портрет рисует, на котором не все его собратья ангельский лик носят.

Стоп. Или их именно это и интересует? Чтобы он им заранее лучших в будущем пополнении обозначил? Это чего? Как отбивать мелких от наблюдателей, так внешняя охрана, а как новые кадры распределять, так ей только то, что высшая каста забракует, останется?

Ну, это мы еще посмотрим — наезды на свой отряд я еще никому с рук не спускал. А манипуляторов за эти руки хватать, да еще и с поличным — так мой отряд этим занимался, еще когда новоиспеченная высшая каста на земле в человеческом облике обреталась. И не факт, что сразу в достойном. И совсем не факт, что мой отряд этот облик ни разу не рихтовал.

Окольными путями, очень окольными — через Марину-Макса-мелкую — я подбросил своему будущему орлу мысль поупражняться на его собратьях. Подобрал я ему парочку самых балованных, испорченных большими и носящимися с ними, как дурень с писаной торбой, семьями — и ими же лучше других защищенными. От греха.

Мелкий не подкачал, оценку им дал всестороннюю и без перекосов, я ее скормил его соглядатаю и срочно прижал Анатолия. Все мои надежды на его регулярные рейды в логово аналитиков давно испарились — после каждого из них он туманно сыпал что-то об уважительном отношении и подробных обсуждениях его отчетов, как будто меня интересовало, какой ему там прием оказывают.