Ангел-мечтатель (СИ)

Глава 10.2

Меня на допросы не вызывали, ограничившись лишь моими письменными показаниями — наше руководство справедливо подчеркнуло, что внештатная ситуация произошла в рядах и на территории самих светлых и юрисдикция последних на наших сотрудников не распространяется.

А вот карающий меч — так же, как и опекуна моей дочери — эта чаша, надеюсь, не миновала. Судя по их глухому молчанию — даже Марина оказалась не в курсе расследования — обвинение в соучастии им удалось снять с трудом. Но все же удалось — и у меня не раз мелькала мысль, какой ценой.

Татьяна и юный мыслитель под охоту на ведьм не попали. Можно было бы предположить, что следствие приняло во внимание тот факт, что они не являются ангелами в полном смысле этого слова и не имеют прямого отношения к созданию и распространению направленных против тирании светлых материалов — но я очень сомневаюсь, что ее цепных псов с неограниченными полномочиями остановили бы такие пустые формальности.

Скорее, в отношении их правящее большинство прибегло к своей обычной практике морального террора — и цели своей оно добилось. Татьяна впала в полную прострацию, в которой к ней не мог пробиться ни один трезвый голос — даже в исполнении орущего на пределе связок карающего меча. Она так и осталась глухой ко всем доводам рассудка, пытающимся указать ей на полное безрассудство ее решения остаться на пути катка репрессий светлых и быть с высокой степенью вероятности затянутой под него вслед за ее безответственным так называемым хранителем.

В конечном итоге, эта достойная друг друга пара, ограждающая своего сына на земле от любого жизнетворного влияния и сковывающая все его собственные порывы к свободомыслию, обрушила на него двойной удар. Мало того, что никогда не страдающий чрезмерной деликатностью карающий меч объявил во всеуслышание о весьма вероятном распылении его отца, так и мать его безапелляционно добавила, что разделит судьбу последнего, каковой бы та ни оказалась.

Юный мыслитель снова ушел в себя — бросив на полпути свое исследование.

Моя дочь снова ринулась поддерживать его — оказавшись еще ближе к центру внимания столь демонстративно разрушительных сил.

Я не имел желания мириться ни с одним из этих последствий междоусобицы в правящем течении.

В отличие от его белокрылых представителей, я всегда видел истинное мастерство в том, чтобы оценить сложившиеся обстоятельства, принять их и обернуть на пользу моего дела — а не в том, чтобы героически пасть их жертвой.

Дело, с которым я отправился в свой отдел, можно было смело назвать немыслимым. Я сам его так назвал, когда после аварии родителей юного мыслителя опекун моей дочери беспардонно потребовал, чтобы наше течение — ни много, ни мало — сымитировало распыление его кумира, если последнему изберут типично для светлых неоправданно жесткую меру наказания.

Но тогда речь шла о рядовом зазнавшемся хранителе, всего лишь провалившем тест на профессиональную пригодность — что отнюдь не являлось для них исключительным случаем.

Сейчас же его вполне можно было представить бунтарем, прозревшим в отношении диктата светлой доктрины и восставшим против оного.

Оказавшимся способным отринуть насаждаемые силой догмы и обратившим чуткое ухо к негромкому слову правды, неизменно исповедуемой нашим течением.

И передавшему свои зачатки объективности куда более восприимчивому к зову справедливости, равенства и свободы отпрыску.

Представление этого бунтаря нашему руководству, впрочем, намного разумнее было доверить Гению — немыслимые идеи всегда входили в круг его обязанностей. И только ему и сходили с рук.

Гений полностью разделил мою озабоченность судьбой родителя автора нашего многообещающего исследования. Причем, еще до того, как я ему эту озабоченность высказал. К моменту моей аудиенции у него переговоры с нашим руководством были уже проведены. Недолгие — по сложившемуся у меня впечатлению. Гению ожидаемо не потребовались чрезмерные усилия, чтобы получить твердые уверения в том, что в случае поступления бунтаря к нам он будет незамедлительно передан в его полное распоряжение. Для изучения природы протестных настроений среди правящего большинства и методов их усиления.

Что дало мне все необходимые основания для заверения юного исследователя в полной безопасности его родителя. Щедро приправленные удовольствием, в котором я не смог себе отказать, подчеркнув мимоходом заботливую предусмотрительность нашего течения вообще и Гения в частности.

Мой легкий намек был блестяще проиллюстрирован звонком карающего меча светлых —. даже не с просьбой, а с ультимативным требованием саботировать возможный приговор. Последовавшим вдобавок через несколько дней после устранения угрозы исполнения последнего.

Юный мыслитель поверил мне сразу — и вернулся к своему исследованию. Мне оставалось только надеяться, что яркий пример последних событий придаст его взгляду в дела давно минувших дней особую остроту.

Никаких помех оттачиванию его взгляда больше не возникало — круги от бестолкового выступления его родителя уже разошлись и светлые предприняли все необходимые меры, чтобы идиллическая картина спокойствия и невозмутимости в их рядах впредь не нарушалась.

С возмутителем этого спокойствия они разделались предельно циничным даже для них способом. Зря мы с Гением опасались приговора к высшей мере наказания — образ жертвы произвола на белоснежных знаменах оказался им совсем не нужен. Зато им как нельзя лучше подошел заложник. Упрятанный без суда и следствия в одной из их тайных тюрем. Позволивший им держать всех остальных в строгом повиновении одним только слухом о его подвешенной в неизвестности судьбе.

В результате Татьяна сделалась образцом покорного, безмозглого и всем довольного большинства. Единственным преимуществом такой перемены стало то, что она — очевидно, и от сына внутренне отстранившись — лишь постоянно твердила ему, что все к лучшему. Давая ему, как мне казалось, новую пищу для размышлений о разрушительности пропаганды светлых.

Их карающий меч вовсе не отказался гордым жестом от своего поста, как неоднократно грозился. Совсем наоборот — он и на земле больше не появлялся, без малейшего колебания отбросив всю свою прежде бурную деятельность на ней и все свои прежде столь высоко ценимые знакомства. В чем я убедился, встречаясь и перезваниваясь время от времени с Мариной. Она всякий раз кипела от негодования, а я только усмехался — пусть посмотрит, как грозный и неустрашимый герой светлого возмездия выслуживается, спасая свое пошатнувшееся положение. Посмотрит — и сделает выводы.

Опекун моей дочери тоже бросился грехи соавторства в подрывных мемуарах замаливать — с подхваченной у его кумира манией величия. Вся нарочитая сосредоточенность на земле тоже вдруг потеряла для него свою приоритетность, которой он так раньше кичился. В его голове больше не было места заботам о юном мыслителе, брошенном обоими родителями, или тревоге за мою дочь, практически переехавшей к последнему в нарушение собственной безопасности и элементарных приличий. У него там писалась программа — ни много, ни мало — полного преобразования системы обучения светлых неофитов. Которой он намеревался подвергнуть и мою дочь.

Я вежливо поинтересовался, не писал ли эту программу компьютер, уже давно заменивший ему мыслительный процесс. Следующий вопрос — уверен ли он, что моя рекомендация добавит веса его творению в глазах светлых — был прерван короткими гудками.

Но положа руку на сердце, этот очередной пример неискоренимого хамства светлых оказался единственной досадной мелочью на фоне столь редкого в моей жизни полного их отсутствия в ней. Не хочу быть превратно понятым, но в сознании мелькало изредка … нет, не одобрение, конечно, но сдержанное согласие с действиями руководства правящего течения.

В самом деле, юный мыслитель был избавлен от пут, сдерживающих его развитие — и жадно впитывал свежее веяние альтернативного подхода к устройству земной жизни.

Моя дочь решительно отбросила все наши противоречия, постоянно внушаемые ей ее опекуном — и излучала еще большую уверенность, питающуюся наконец из двух надежных источников.

Карающий меч по собственной воле покинул поле нашего персонального сражения — и я не имел ни малейшего намерения позволить ему забыть об этом.

Марина получила возможность увидеть его пустую, корыстную лесть во всей ее красе — и уже безраздельно сосредоточила все свое внимание на мне, ее безликий хранитель никогда в счет не шел.

Одним словом, предсказанный Гением водоворот событий не просматривался даже на горизонте. Он и сам о нем, казалось, забыл, ни разу за все это время не поинтересовавшись у меня обстановкой вокруг его центра. У меня даже закралось сомнение в неизменной точности всех его логических построений — в конце концов, от ошибок не застрахованы даже величайшие умы.

Это были мои последние сомнения в безукоризненности его интеллекта.

Гений вызвал меня ночью накануне очередного возвращения Татьяны на землю. О нем я узнал от Игоря — в тот вечер он был не в состоянии говорить ни о чем другом. Я решил было, что Гений хочет обсудить со мной методы ослабления влияния отвлекающего фактора, но меня насторожили совершенно нетипичные немногословность и категоричность его вызова.

Оказалось, что речь идет о возвращении обоих родителей юного исследователя — что всеобъемлюще объяснило напряженную собранность Гения. Но не его бурлящее воодушевление.

Как он мог приветствовать вмешательство беглого заложника в какие бы то ни было мероприятия было выше моего разумения. Прошлая его импровизация закончилась радикальной перестройкой планов всех заинтересованных лиц — а в то время он еще не был официально осужденным, пусть и негласно, преступником. Во что выльется эта, я даже предполагать не решался.

И правильно делал. Паника отнюдь не способствует здравости мышления.