Английский язык с Марком Твеном. Принц и нищий / Mark Twain. The Prince and the Pauper

CHAPTER X (Глава десятая)

WE left John Canty dragging the rightful prince (мы оставили Джона Кэнти, когда он тащил истинного принца) into Offal Court (в Тупик отбросов), with a noisy and delighted mob at his heels (с шумной и радостной толпой у его пят, каблуков = смотрящей им вслед). There was but one person in it (был только один человек в ней /толпе/) who offered a pleading word for the captive (который вступился: «внес защищающее слово» за пленника), and he was not heeded (и на него не обратили внимания; to heed — обращать внимание, учитывать, слушаться); he was hardly even heard (он был едва ли даже услышан), so great was the turmoil (так велик был шум). The prince continued to struggle for freedom (принц продолжал бороться за свободу), and to rage against the treatment (и восставать против обращения) he was suffering (которое он выносил), until John Canty lost what little patience was left in him (пока Джон Кэнти не потерял то малое терпение, которое оставалось в нем; to lose — терять; to leave — оставлять), and raised his oaken cudgel (и поднял свою дубовую дубину) in a sudden fury (во внезапной ярости) over the prince's head (над головой принца). The single pleader for the lad (единственный защитник юноши) sprang to stop the man's arm (прыгнул, чтобы остановить его руку; to spring — прыгать), and the blow descended upon his own wrist (и удар опустился на его собственное запястье). Canty roared out (Кэнти прорычал):

'Thou'lt meddle, wilt thou (ты хочешь вмешаться; wilt — устар. вместо will)? Then have thy reward (тогда получай по заслугам: «получай твое вознаграждение»).'

His cudgel crashed down upon the meddler's head (его дубина с грохотом рухнула на голову вмешавшегося); there was a groan (там был = раздался стон), a dim form sank to the ground among the feet of the crowd (слабое тело упало на землю между ног толпы; to sink — погружаться, тонуть), and the next moment it lay there in the dark alone (и в следующее мгновение оно лежало там в темноте одно). The mob pressed on (толпа наседала), their enjoyment nothing disturbed by this episode (их веселье совершенно не нарушенное этим происшествием).

Presently the prince found himself in John Canty's abode (вскоре принц нашел себя = оказался в жилище Джона Кэнти), with the door closed against the outsiders (с дверью, закрытой от чужаков; against — против). By the vague light of a tallow candle (при тусклом свете сальной свечи) which was thrust into a bottle (которая была вставлена в бутылку; to thrust — толкнуть, засунуть), he made out the main features of the loathsome den (он рассмотрел черты отвратительной трущобы), and also of the occupants of it (и также жителей ее). Two frowsy girls and a middle-aged woman (две неряшливые девочки и среднего возраста женщина) cowered against the wall in one corner (съежились у стены в углу), with the aspect of animals habituated to harsh usage (с видом животных, привыкших к грубому обращению), and expecting and dreading it now (и ожидающих и страшащихся его сейчас). From another corner stole a withered hag (из другого угла выползла дряхлая карга; to steal — красть(ся)) with streaming gray hair and malignant eyes (с развевающимися седыми волосами и злобными глазами). John Canty said to this one (Джон Кэнти сказал ей):

'Tarry (обожди)! There's fine mummeries here (тут чудесный балаган; mummery — рождественская пантомима; маскарад). Mar them not till thou'st enjoyed them (не прерывай его, пока не насладишься им; to mar — искажать, портить; ‘st = hast — устар. вместо have); then let thy hand be heavy as thou wilt (тогда позволь своей руке быть (такой) тяжкой, как ты захочешь). Stand forth, lad (встань-ка тут, парень). Now say thy foolery again (теперь скажи свои глупости снова), an thou'st not forget it (если ты не забыл их). Name thy name (назови твое имя). Who art thou? (кто ты).

patience [`peıS(ə)ns], oaken [`əuk(ə)n], feature [`fi:tSə]

WE left John Canty dragging the rightful prince into Offal Court, with a noisy and delighted mob at his heels. There was but one person in it who offered a pleading word for the captive, and he was not heeded; he was hardly even heard, so great was the turmoil. The prince continued to struggle for freedom, and to rage against the treatment he was suffering, until John Canty lost what little patience was left in him, and raised his oaken cudgel in a sudden fury over the prince's head. The single pleader for the lad sprang to stop the man's arm, and the blow descended upon his own wrist. Canty roared out:

'Thou'lt meddle, wilt thou? Then have thy reward.'

His cudgel crashed down upon the meddler's head; there was a groan, a dim form sank to the ground among the feet of the crowd, and the next moment it lay there in the dark alone. The mob pressed on, their enjoyment nothing disturbed by this episode.

Presently the prince found himself in John Canty's abode, with the door closed against the outsiders. By the vague light of a tallow candle which was thrust into a bottle, he made out the main features of the loathsome den, and also of the occupants of it. Two frowsy girls and a middle-aged woman cowered against the wall in one corner, with the aspect of animals habituated to harsh usage, and expecting and dreading it now. From another corner stole a withered hag with streaming gray hair and malignant eyes. John Canty said to this one:

'Tarry! There's fine mummeries here. Mar them not till thou'st enjoyed them; then let thy hand be heavy as thou wilt. Stand forth, lad. Now say thy foolery again, an thou'st not forget it. Name thy name. Who art thou?'

The insulted blood mounted (оскорбленная кровь поднялась) to the little prince's cheek once more (к щекам маленького принца снова) and he lifted a steady and indignant gaze (и он поднял твердый и негодующий взгляд на) to the man's face (на лицо этого человека), and said (и сказал):

''Tis but ill-breeding in such as thou (это только невоспитанность в таком, как ты) to command me to speak (приказывать мне говорить). I tell thee now (я говорю тебе сейчас), as I told thee before (как я сказал тебе прежде), I am Edward, Prince of Wales (я Эдуард, принц Уэльский), and none other (и никто другой).'

The stunning surprise of this reply (ошеломляющая удивительность этого ответа) nailed the hag's feet to the floor (пригвоздило ноги ведьмы к полу; foot — нога, ступня) where she stood (где она стояла; to stand — стоять), and almost took her breath (и почти забрало дыхание = лишило ее дыхания; to take — брать). She stared at the prince in stupid amazement (она уставилась на принца в глупом удивлении), which so amused her ruffianly son (которое так позабавило ее хулигана-сына; ruffianly — хулиганский) that he burst into a roar of laughter (что он разразился смехом; roar — рев). But the effect upon Tom Canty's mother and sisters was different (но действие на мать и сестер Тома Кэнти был иным). Their dread of bodily injury (их страх телесного повреждения) gave way at once to distress (дал место: «путь» сразу же печали) of a different sort (другого рода). They ran forward with woe and dismay in their faces (они выбежали вперед с горем и испугом на лицах; to run — бежать), exclaiming (восклицая):

'Oh, poor Tom, poor lad (о, бедный Том, бедный мальчуган)!'

The mother fell on her knees before the prince (мать упала на колени перед принцем; to fall — падать), put her hands upon his shoulders (положила свои руки на его плечи; to put — класть), and gazed yearningly into his face through her rising tears (и взглянула тоскливо на его лицо сквозь подступающие слезы; to rise — подниматься). Then she said (затем она сказала):

'Oh, my poor boy (о, мой бедный мальчик)! thy foolish reading hath wrought its woeful work at last (твое глупое чтение совершило свою горестную работу наконец; wrought — устар. вместо worked от to work — работать), and ta'en thy wit away (и отняло у тебя твой ум; ta’en = taken от to take — брать). Ah (ах)! why didst thou cleave to it when I so warned thee 'gainst it (почему ты остался преданным этому /делу/, когда я так предупреждала тебя против этого; to cleave — привязаться, хранить верность = to cling)? Thou'st broke thy mother's heart (ты разбил мое материнское сердце; to break — ломать, бить, портить).'

The prince looked into her face (принц взглянул на ее лицо), and said gently (и сказал мягко):

'Thy son is well and hath not lost his wits (твой сын в порядке и не потерял разум), good dame (добрая дама). Comfort thee (успокойся); let me to the palace where he is (пустите меня во дворец, ге он находится), and straightway will the king my father restore him to thee (и тут же король, мой отец, вернет его тебе).'

'The king thy father (король, твой отец)! Oh, my child (о, мое дитя)! unsay these words (возьми назад эти слова) that be freighted with death for thee (которые угрожают смертью тебе), and ruin for all that be near to thee (и разрушением всему, что близко тебе). Shake off this gruesome dream (стряхни с себя это ужасное сновидение). Call back thy poor wandering memory (призови обратно свою бедную блуждающую память). Look upon me (взгляни на меня). Am not I thy mother that bore thee (разве я не мать, которая родила тебя; to bear — рождать), and loveth thee (и любит тебя)?'

The prince shook his head (принц покачал своей головой), and reluctantly said (и неохотно сказал):

'God knoweth I am loath to grieve thy heart (ведает Бог, что я не хочу огорчать твое сердце); but truly have I never looked upon thy face before (но воистину я никогда не смотрел на твое лицо прежде). '

The woman sank back to a sitting posture on the floor (женщина опустилась назад в сидячее положение на полу), and, covering her eyes with her hands (и закрыв глаза руками), gave way to heartbroken sobs and wailings (дала дорогу горестным рыданиям и воплям).

'Let the show go on (пусть шоу продолжается)!' shouted Canty (крикнул Кэнти). 'What, Nan (ну как, Нэн)! what, Bet (ну как, Бет)! Mannerless wenches (неотесанные девчонки)! will ye stand in the prince's presence (встанете ли вы в присутствии принца)? Upon your knees (на колени), ye pauper scum (вы, нищенское отродье), and do him reverence (и отвесьте ему поклоны)!'

He followed this with another horse-laugh (он продолжил = за этим последовал еще один приступ лошадиного смеха = грубого хохота). The girls began to plead timidly for their brother (девушки начали вступаться осторожно за своего брата); and Nan said (и Нэн сказала):

'An thou wilt but let him to bed (только позволь ему /пойти/ в кровать = спать), father (отец), rest and sleep will heal his madness (отдых и сон излечит его безумие); prithee, do (прошу тебя, сделай /так/).'

'Do, father (сделай, отец),' said Bet (сказала Бет); 'he is more worn than is his wont (он более измотан, чем он привык: «есть его привычка»; to wear — носить, изнурять). To-morrow will he be himself again (завтра он будет самим собой снова), and will beg with diligence (и будет попрошайничать с рвением), and come not empty home again (и не придет пустой = с пустыми руками домой снова).'

breath [breθ], wander [`wOndə], diligence [`dılıGəns]

The insulted blood mounted to the little prince's cheek once more, and he lifted a steady and indignant gaze to the man's face, and said:

''Tis but ill-breeding in such as thou to command me to speak. I tell thee now, as I told thee before, I am Edward, Prince of Wales, and none other.'

The stunning surprise of this reply nailed the hag's feet to the floor where she stood, and almost took her breath. She stared at the prince in stupid amazement, which so amused her ruffianly son that he burst into a roar of laughter. But the effect upon Tom Canty's mother and sisters was different. Their dread of bodily injury gave way at once to distress of a different sort. They ran forward with woe and dismay in their faces, exclaiming:

'Oh, poor Tom, poor lad!'

The mother fell on her knees before the prince, put her hands upon his shoulders, and gazed yearningly into his face through her rising tears. Then she said:

'Oh, my poor boy! thy foolish reading hath wrought its woeful work at last, and ta'en thy wit away. Ah! why didst thou cleave to it when I so warned thee 'gainst it? Thou'st broke thy mother's heart.'

The prince looked into her face, and said gently:

'Thy son is well and hath not lost his wits, good dame. Comfort thee; let me to the palace where he is, and straightway will the king my father restore him to thee.'

'The king thy father! Oh, my child! unsay these words that be freighted with death for thee, and ruin for all that be near to thee. Shake off this gruesome dream. Call back thy poor wandering memory. Look upon me. Am not I thy mother that bore thee, and loveth thee?'

The prince shook his head, and reluctantly said:

'God knoweth I am loath to grieve thy heart; but truly have I never looked upon thy face before.'

The woman sank back to a sitting posture on the floor, and, covering her eyes with her hands, gave way to heartbroken sobs and wailings.

'Let the show go on!' shouted Canty. 'What, Nan! what, Bet! Mannerless wenches! will ye stand in the prince's presence? Upon your knees, ye pauper scum, and do him reverence!'

He followed this with another horse-laugh. The girls began to plead timidly for their brother; and Nan said:

'An thou wilt but let him to bed, father, rest and sleep will heal his madness; prithee, do.'

'Do, father,' said Bet; 'he is more worn than is his wont. To-morrow will he be himself again, and will beg with diligence, and come not empty home again.'

This remark sobered the father's joviality (это замечание отрезвило веселость отца), and brought his mind to business (и обратило его ум к делу; to bring — приносить). He turned angrily upon the prince (он повернулся злобно к принцу), and said (и сказал):

'The morrow must we pay two pennies to him that owns this hole (завтра должны мы заплатить два пенни тому, кто владеет этой дырой); two pennies mark ye (два пенни, заметь) — all this money for a half-year's rent (все эти деньги в качестве аренды за полгода), else out of this we go (иначе вон отсюда мы уходим = должны будем уйти). Show what thou'st gathered with thy lazy begging (покажи, что ты собрал своим ленивым попрошайничеством).'

The prince said (принц сказал):

'Offend me not with thy sordid matters (не оскорбляй меня своими корыстными разговорами; matter — предмет /разговора/). I tell thee again I am the king's son (я говорю тебе опять, что я сын короля).'

A sounding blow (звонкий удар) upon the prince's shoulder (по плечу принца) from Canty's broad palm (от широкой ладони Кэнти) sent him staggering into good-wife Canty's arms (отправил его катящимся в руки жены Кенти), who clasped him to her breast (которая прижала его к груди), and sheltered him from a pelting rain of cuffs and slaps (и укрыла его от хлещущего града пинков и ударов) by interposing her own person (подставив саму себя).

The frightened girls retreated to their corner (испуганные девочки вернулись в свой угол); but the grandmother stepped eagerly forward to assist her son (но бабушка выступила нетерпеливо, чтобы помочь сыну). The prince sprang away from Mrs. Canty (принц отпрыгнул от миссис Кенти), exclaiming (воскликнув):

'Thou shalt not suffer for me, madam (вы не должны страдать из-за меня, мадам). Let these swine do their will upon me alone (пусть эти свиньи исполняют свои желания на мне одном).'

This speech infuriated the swine (эта речь взбесила свиней) to such a degree (до такой степени) that they set about their work without waste of time (что они принялись за работу без потери времени). Between them they belabored the boy (между собой они отколошматили мальчика) right soundly (очень сильно), and then gave the girls and their mother a beating (а затем задали девушкам и их матери побоев) for showing sympathy for the victim (за проявление сочувствия жертве).

'Now (теперь),' said Canty (скзал Кэнти), 'to bed, all of ye (в постель, все вы). The entertainment has tired me (это развлечение утомило меня).'

The light was put out (свет был выключен), and the family retired (и семья легла спать: «удалилась»). As soon as the snorings of the head of the house and his mother (как только храп главы дома и его матери) showed that they were asleep (показал, что они спали), the young girls crept (молодые девушки проползли; to creep — ползти) to where the prince lay (туда, где лежал принц; to lie — лежать), and covered him tenderly from the cold with straw and rags (и укрыли его нежно от холода соломой и тряпьем); and their mother crept to him also (и их мать подползла к нему тоже), and stroked his hair (и гладила его волосы), and cried over him (и плакала над ним), whispering broken words of comfort and compassion in his ear the while (шепча несвязные слова жалости и сочувствия ему одновременно; the while — в то время как). She had saved a morsel for him to eat also (она сберегла кусочек для него, чтобы съесть также); but the boy's pains had swept away all appetite (но боль мальчика уничтожила весь аппетит; to sweep — (с)мести; уничтожить) — at least for black and tasteless crusts (по крайней мере, к черным и безвкусным коркам). He was touched (он был тронут) by her brave and costly defense of him (ее храброй и дорого ей обошедшейся защиты его), and by her commiseration (и ее состраданием); and he thanked her in very noble and princely words (и он поблагодарил ее очень благородныим и достойными принца словами), and begged her to go to sleep and try to forget her sorrows (и попросил ее пойти спать и попытаться забыть ее огорчения). And he added that the king his father would not let her loyal kindness and devotion go unrewarded (и он добавил, что его отец, король, не позволит ее верноподданной доброте и преданности остаться невознагражденными). This return to his 'madness' (это возвращение к его «безумству») broke her heart anew (разбило ее сердце снова), and she strained him to her breast (и она прижимала к груди) again and again (снова и снова) and then went back (и затем ушла обратно), drowned in tears (утонувшая в слезах), to her bed (в свою постель).

breast [brest], compassion [kəm`pæS(ə)n], unrewarded [Anrı`wO:did]

This remark sobered the father's joviality, and brought his mind to business. He turned angrily upon the prince, and said:

'The morrow must we pay two pennies to him that owns this hole; two pennies mark ye — all this money for a half-year's rent, else out of this we go. Show what thou'st gathered with thy lazy begging.'

The prince said:

'Offend me not with thy sordid matters. I tell thee again I am the king's son.'

A sounding blow upon the prince's shoulder from Canty's broad palm sent him staggering into good-wife Canty's arms, who clasped him to her breast, and sheltered him from a pelting rain of cuffs and slaps by interposing her own person.

The frightened girls retreated to their corner; but the grandmother stepped eagerly forward to assist her son. The prince sprang away from Mrs. Canty, exclaiming:

'Thou shalt not suffer for me, madam. Let these swine do their will upon me alone.'

This speech infuriated the swine to such a degree that they set about their work without waste of time. Between them they belabored the boy right soundly, and then gave the girls and their mother a beating for showing sympathy for the victim.

'Now,' said Canty, 'to bed, all of ye. The entertainment has tired me.'

The light was put out, and the family retired. As soon as the snorings of the head of the house and his mother showed that they were asleep, the young girls crept to where the prince lay, and covered him tenderly from the cold with straw and rags; and their mother crept to him also, and stroked his hair, and cried over him, whispering broken words of comfort and compassion in his ear the while. She had saved a morsel for him to eat also; but the boy's pains had swept away all appetite — at least for black and tasteless crusts. He was touched by her brave and costly defense of him, and by her commiseration; and he thanked her in very noble and princely words, and begged her to go to sleep and try to forget her sorrows. And he added that the king his father would not let her loyal kindness and devotion go unrewarded. This return to his 'madness' broke her heart anew, and she strained him to her breast again and again and then went back, drowned in tears, to her bed.

As she lay thinking and mourning (пока она лежала, думая и скорбя), the suggestion began to creep into her mind (предположение начало закрадываться в ее ум) that there was an undefinable something (что было что-то неопределенное) about this boy (в этом мальчике) that was lacking (чего недоставало) in Tom Canty (в Томе Кэнти), mad or sane (сумасшедшем или здоровом). She could not describe it (она не могла описать это), she could not tell just what it was (она не могла сказать, что это было), and yet her sharp mother-instinct (и все же ее острый материнский инстинкт) seemed to detect it and perceive it (касалось, опознал и воспринял его). What if the boy were really not her son, after all (что если мальчик действительно был не ее сын, в конце концов)? Oh, absurd (ох, это абсурд)! She almost smiled at the idea (она почти улыбнулась этой мысли), spite of her griefs and troubles (несмотря на тревоги и горести). No matter (неважно), she found that it was an idea that would not 'down' (она обнаружила, что это была такая мысль, которая никак не проходила), but persisted in haunting her (но продолжала преследовать ее). It pursued her (она преследовала ее), it harassed her (она тревожила ее), it clung to her (она липла к ней; to cling — липнуть, льнуть), and refused to be put away or ignored (и отказывалась быть отложенной в сторону или игнорированной). At last she perceived (наконец она осознала) that there was not going to be any peace for her (что не будет ей никакого покоя) until she should devise a test (пока она не изобретет способ проверки) that should prove (которая должна доказать), dearly and without question (дорого и без (дальнейших) вопросов), whether this lad was her son or not (был этот мальчик ее сыном или нет), and so banish these wearing and worrying doubts (и таким образом отогнать эти надоедливые и беспокоящие сомнения). Ah, yes (ах, да), this was plainly the right way out of the difficulty (это был точно правильный путь из этой сложной ситуации); therefore (поэтому), she set her wits to work at once (она принялась думать сразу же) to contrive that test (чтобы придумать эту проверку). But it was an easier thing to propose than to accomplish (но это было легче планировать, чем достигнуть). She turned over in her mind (она прокручивала в голове) one promising test after another (один многообещающий способ проверки за другим; to promise — обещать), but was obliged (но была вынуждена) to relinquish them all (отмести их все) — none of them were absolutely sure (ни один из них не был абсолютно верным), absolutely perfect (абсолютно совершенным); and an imperfect one could not satisfy her (а несовершенный не мог удовлетворить ее). Evidently she was racking her head in vain (очевидно, она ломала голову напрасно; to rack — вздергивать на дыбу; мучить, пытать; раздирать душу) — it seemed manifest (казалось очевидным) that she must give the matter up (что она должна бросить эту затею; to give up — бросить привычку, затею, сдаться). While this depressing thought (пока эта гнетущая мысль) was passing through her mind (проходила через ее ум), her ear caught the regular breathing (ее ухо уловило равномерное дыхание) of the boy (мальчика), and she knew he had fallen asleep (и она поняла, что он заснул). And while she listened (и пока она слушала), the measured breathing was broken by a soft, startled cry (мерное дыхание было прервано мягким, испуганным криком), such as one utters in a troubled dream (как те, как человек: «один» издает в беспокойном сне). This chance occurrence furnished her instantly with a plan (эта случайность предоставила ей сразу план) worth all her labored tests combined (который стоил всех ее выдуманных проверок вместе взятых). She at once set herself feverishly, but noiselessly, to work to relight her candle (она сразу же принялась лихорадочно, но бесшумно вновь зажигать свечу), muttering to herself (бормоча себе под нос: «к себе»), 'Had I but seen him then (если бы я только увидела его тогда), I should have known (я бы сразу узнала)! Since that day (с того дня), when he was little (когда он был маленький), that the powder burst in his face (когда порох взорвался у него перед лицом), he hath never been startled of a sudden out of his dreams or out of his thinkings (он никогда не просыпался ото сна или мыслей), but he hath cast his hand before his eyes (но он всегда вскидывал руку перед глазами = прикрывал глаза рукой), even as he did that day (точно так, как он сделал в тот день), and not as others would do it (и не так, как другие сделали бы), with the palm inward (ладонью внутрь), but always with the palm turned outward (но всегда ладонью наружу) — I have seen it a hundred times (я видела это сотню раз), and it hath never varied nor ever failed (и это никогда не изменялось, и никогда не исчезало). Yes, I shall soon know now (да, теперь я скоро (все) узнаю)!

refuse [rı`fju:z], feverishly [`fi:vərıSlı], furnish [`fə:nıS]

As she lay thinking and mourning, the suggestion began to creep into her mind that there was an undefinable something about this boy that was lacking in Tom Canty, mad or sane. She could not describe it, she could not tell just what it was, and yet her sharp mother-instinct seemed to detect it and perceive it. What if the boy were really not her son, after all? Oh, absurd! She almost smiled at the idea, spite of her griefs and troubles. No matter, she found that it was an idea that would not 'down', but persisted in haunting her. It pursued her, it harassed her, it clung to her, and refused to be put away or ignored. At last she perceived that there was not going to be any peace for her until she should devise a test that should prove, dearly and without question, whether this lad was her son or not, and so banish these wearing and worrying doubts. Ah, yes, this was plainly the right way out of the difficulty; therefore, she set her wits to work at once to contrive that test. But it was an easier thing to propose than to accomplish. She turned over in her mind one promising test after another, but was obliged to relinquish them all — none of them were absolutely sure, absolutely perfect; and an imperfect one could not satisfy her. Evidently she was racking her head in vain — it seemed manifest that she must give the matter up. While this depressing thought was passing through her mind, her ear caught the regular breathing of the boy, and she knew he had fallen asleep. And while she listened, the measured breathing was broken by a soft, startled cry, such as one utters in a troubled dream. This chance occurrence furnished her instantly with a plan worth all her labored tests combined. She at once set herself feverishly, but noiselessly, to work to relight her candle, muttering to herself, 'Had I but seen him then, I should have known! Since that day, when he was little, that the powder burst in his face, he hath never been startled of a sudden out of his dreams or out of his thinkings, but he hath cast his hand before his eyes, even as he did that day, and not as others would do it, with the palm inward, but always with the palm turned outward — I have seen it a hundred times, and it hath never varied nor ever failed. Yes, I shall soon know now!'

By this time she had crept to the slumbering boy's side (к этому времени она подползла к боку дремлющего мальчика), with the candle shaded in her hand (с затененной свечой в руке). She bent heedfully and warily over him (она склонилась внимательно и осторожно над ним; to bend — гнуть(ся)), scarcely breathing (едва дыша), in her suppressed excitement (в подавленном возбуждении), and suddenly flashed the light in his face (и внезапно вспыхнула светом в его лицо) and struck the floor by his ear (и ударила в пол у его уха) with her knuckles (костяшками пальцев). The sleeper's eyes sprung wide open (глаза спящего раскрылись широко; to spring — прыгать; open — открытый), and he cast a startled stare about him (и он бросил испуганный взгляд вокруг себя) — but he made no special movement with his hands (но он не сделал никакого особого движения своими руками).

The poor woman was smitten almost helpless with surprise and grief (бедная женщина была поражена почти беспомощно от изумления и горя = чуть не лишилась чувств от изумления и горя; to smite — разбить, крушить); but she contrived to hide her emotions (но она постаралась скрыть свои эмоции), and to soothe the boy to sleep again (и успокоить мальчика чтобы уснуть опять); then she crept apart (затем она отползла прочь) and communed miserably with herself upon the disastrous result of her experiment (и поговорила удрученно сама с собой о страшном результате ее эксперимента; disaster — бедствие; disastrous — бедственный, гибельный, пагубный). She tried to believe that her Tom's madness had banished this habitual gesture of his (она старалась поверить, что безумство Тома подавило это его обычное движение); but she could not do it (но она не могла сделать этого). 'No (нет),' she said (она сказала), 'his hands are not mad (его руки не безумны), they could not unlearn so old a habit in so brief a time (они не могли отучиться от такой старой привычки за столь короткое время). Oh, this is a heavy day for me (о, это тяжелый день для меня)!'

Still, hope was as stubborn now as doubt had been before (все же надежда была такой же упрямой, как сомнение было ранее); she could not bring herself to accept (она не могла заставить себя принять) the verdict of the test (результат проверки); she must try the thing again (она должна испытать это снова) — the failure must have been only an accident (провал, должно быть, был всего лишь случайностью); so she startled the boy out of his sleep a second and a third time (так что она испугала мальчика из сна = пугала и будила мальчика во второй и в третий раз), at intervals (с перерывами) — with the same result which had marked the first test (с тем же самым результатом, который отметила первая проверка) — then she dragged herself to bed (затем она потащилась в кровать), and fell sorrowfully asleep (и с грустью заснула), saying (говоря), 'But I cannot give him up (но я не могу бросить его) — oh, no, I cannot (о нет, я не могу) — he must be my boy (он должен быть моим мальчиком = он, должно быть (все же), мой мальчик)!'

The poor mother's interruptions having ceased (/когда/ прерывания бедной матери прекратились = когда она перестала будить принца; to cease — прекращать(ся)), and the prince's pains having gradually lost their power to disturb him (и (когда) боли принца постепенно утратили свою силу беспокоить его), utter weariness at last sealed his eyes in a profound and restful sleep (крайняя усталость наконец закрыла ему глаза в глубокий и освежающий сон; to seal — закрыть, замазать, скрепить печатью). Hour after hour slipped away (час за часом ускользал прочь), and still he slept like the dead (и все еще он спал как мертвый; to sleep — спать). Thus four or five hours passed (так прошло четыре или пять часов). Then his stupor began to lighten (затем его оцепенение стало ослабевать: «смягчаться»). Presently, while half asleep and half awake (вскоре, будучи наполовину спящим и наполовину бодрствующим; while — пока), he murmured (он пробормотал):

'Sir William (сэр Уильям)!'

After a moment (через мгновение):

'Ho, Sir William Herbert (эй, сэр Уильям Герберт)! Hie thee hither (поспеши сюда — устар.), and list to the strangest dream that ever (и послушай самый странный сон, который когда-либо; to list вместо to listen — слушать)... Sir William (сэр Уильям)! Dost hear (ты слышишь)? Man, I did think me changed to a pauper (Господи, я думал (что) меня превратили в нищего: «я полагал себя превращенным…»), and (и)... Ho there (эй там)! Guards (стража)! Sir William (сэр Уильям)! What (как)! is there no groom of the chamber in waiting (неужели нет ожидающего лакея)? Alack it shall go hard with (увы, случится тяжелое с = кому-то придется туго) —'

'What aileth thee (что у тебя болит — устар.; to ail — болеть; thee — тебе)?' asked a whisper near him (спросил шепот рядом с ним). 'Who art thou calling (кого ты зовешь)?'

'Sir William Herbert (сэра Уильяма Герберта). Who art thou (кто ты)?'

'I (я)? Who should I be, but thy sister Nan (кем мне быть, как не твоей сестрой Нэн)? Oh, Tom, I had forgot (ох, Том, я забыла)! Thou'rt mad yet (ты безумен еще) — poor lad thou'rt mad yet (бедный мальчик, ты безумен еще), would I had never woke to know it again (чтобы мне не проснуться чтобы узнать это)! But, prithee (но прошу тебя), master thy tongue (держи свой язык за зубами: «владей своим языком»), lest we be all beaten till we die (чтобы мы не были забиты до смерти: «пока мы не умрем»)!'

The startled prince sprang partly up (испуганный принц вскочил частично), but a sharp reminder from his stiffened bruises brought him to himself (но резкое напоминание от его болящих синяков вернуло его к себе = привело его в сознание; to stiffen — затвердевать) and he sunk back among his foul straw with a moan and the ejaculation (и он упал обратно среди своей зловонной соломы со стоном и восклицанием):

'Alas (увы), it was no dream, then (это был не сон, тогда = в таком случае)!'

In a moment all the heavy sorrow and misery which sleep had banished were upon him again (через мгновение вся тяжелая грусть и страдание, которые сон прогнал, были на нем опять), and he realized that he was no longer a petted prince in a palace (и он осознал, что он не был больше обласканным принцем во дворце), with the adoring eyes of a nation upon him (под обожающим взглядом народа: «с обожающими глазами нации на нем»), but a pauper (но нищим), an outcast (изгоем), clothed in rags (одетым в лохмотья), prisoner in a den fit only for beasts (узником в конуре, подходящей только для зверей), and consorting with beggars and thieves (и якшающимся с попрошайками и ворами).

scarcely [`skeəslı], bruise [bru:z], failure [`feıljə]

By this time she had crept to the slumbering boy's side, with the candle shaded in her hand. She bent heedfully and warily over him, scarcely breathing, in her suppressed excitement, and suddenly flashed the light in his face and struck the floor by his ear with her knuckles. The sleeper's eyes sprung wide open, and he cast a startled stare about him — but he made no special movement with his hands.

The poor woman was smitten almost helpless with surprise and grief; but she contrived to hide her emotions, and to soothe the boy to sleep again; then she crept apart and communed miserably with herself upon the disastrous result of her experiment. She tried to believe that her Tom's madness had banished this habitual gesture of his; but she could not do it. 'No,' she said, 'his hands are not mad, they could not unlearn so old a habit in so brief a time. Oh, this is a heavy day for me!'

Still, hope was as stubborn now as doubt had been before; she could not bring herself to accept the verdict of the test; she must try the thing again — the failure must have been only an accident; so she startled the boy out of his sleep a second and a third time, at intervals — with the same result which had marked the first test — then she dragged herself to bed, and fell sorrowfully asleep, saying, 'But I cannot give him up — oh, no, I cannot — he must be my boy!'

The poor mother's interruptions having ceased, and the prince's pains having gradually lost their power to disturb him, utter weariness at last sealed his eyes in a profound and restful sleep. Hour after hour slipped away, and still he slept like the dead. Thus four or five hours passed. Then his stupor began to lighten. Presently, while half asleep and half awake, he murmured:

'Sir William!'

After a moment:

'Ho, Sir William Herbert! Hie thee hither, and list to the strangest dream that ever.... Sir William! Dost hear? Man, I did think me changed to a pauper, and... Ho there! Guards! Sir William! What! is there no groom of the chamber in waiting? Alack it shall go hard with —'

'What aileth thee?' asked a whisper near him. 'Who art thou calling?'

'Sir William Herbert. Who art thou?'

'I? Who should I be, but thy sister Nan? Oh, Tom, I had forgot! Tbou'rt mad yet — poor lad thou'rt mad yet, would I had never woke to know it again! But, prithee, master thy tongue, lest we be all beaten till we die!'

The startled prince sprang partly up, but a sharp reminder from his stiffened bruises brought him to himself, and he sunk back among his foul straw with a moan and the ejaculation:

'Alas, it was no dream, then!'

In a moment all the heavy sorrow and misery which sleep had banished were upon him again, and he realized that he was no longer a petted prince in a palace, with the adoring eyes of a nation upon him, but a pauper, an outcast, clothed in rags, prisoner in a den fit only for beasts, and consorting with beggars and thieves.

In the midst of his grief he began to be conscious of hilarious noises and shoutings (в середине своего горя = охваченный горем он начал замечать буйные шумы и крики; conscious — сознающий), apparently but a block or two away (по-видимому, лишь домом-другим: «или двумя» дальше). The next moment there were several sharp raps at the door (в следующий момент были = раздались несколько резких ударов в дверь); John Canty ceased from snoring and said (Джон Кэнти прекратил храпеть и сказал; to snore):

'Who knocketh (кто стучит)? What wilt thou (чего ты хочешь)?'

A voice answered (голос ответил):

'Know'st thou who it was thou laid thy cudgel on (знаешь ты, кто это был, на кого ты положил дубину = кого ты прибил дубиной)?'

'No (нет). Neither know I, nor care (не знаю и знать не хочу; to care — заботиться, беспокоиться, тревожиться).'

'Belike thou'lt change thy note eftsoons (похоже, ты вскоре поменяешь ноту = заговоришь по-иному; eftsoons — устар. вместо soon — скоро). An thou would save thy neck (если ты хотел бы спасти свою шею), nothing but flight may stead thee (ничто, кроме побега, не может спасти тебя). The man is this moment delivering up the ghost (этот человек в настоящий момент отдает дух). 'Tis the priest (это священник), Father Andrew (отец Эндрю)!'

'God-a-mercy (Господи помилуй)!' exclaimed Canty (воскликнул Кэнти). He roused his family (он поднял на ноги семью), and hoarsely commanded (и хрипло приказал), 'Up with ye all and fly (вверх = вставайте все и полетели = побежали) — or bide where ye are (или оставайтесь, где вы есть) and perish (и погибайте)!'

Scarcely five minutes later (едва пять минут спустя) the Canty household (дом Кэнти) were in the street (были на улице) and flying for their lives (и летел = бежали ради своей жизни). John Canty held the prince by the wrist (Джон Кэнти держал принца за запястье), and hurried him along the dark way (и торопил его вдоль темной улицы), giving him this caution in a low voice (давая ему предупреждение тихим голосом):

'Mind thy tongue (следи за своим языком = держи язык за зубами), thou mad fool (ты сумасшедший дурак), and speak not our name (и не произноси наше имя). I will choose me a new name (я выберу себе новое имя), speedily (скоро), to throw the law's dogs off the scent (чтобы сбить легавых со следа; to throw — кидать; law — закон; dog — собака; scent — запах). Mind thy tongue, I tell thee (держи язык за зубами, я говорю тебе)!'

He growled these words to the rest of the family (он прорычал эти слова остальной части семьи):

'If it so chance that we be separated (если так случится, что мы будем разлучены), let each make for London Bridge (пусть каждый держит путь на Лондонский мост); whoso findeth himself as far as the last linen-draper's shop (кто найдет себя = окажется так далеко, как у последней лавки суконщика) on the bridge (на мосту), let him tarry there (пусть ждет там) till the others be come (пока остальные не придут), then will we flee into Southwark together (затем мы убежим в Саутварк вместе).'

At this moment the party (в этот момент компания = семья Кэнти) burst suddenly out of darkness into light (вырвалась внезапно из тьмы в свет); and not only into light (и не только в свет), but into the midst of a multitude (но в самую середину толпы) of singing, dancing, and shouting people (поющих, танцующих и кричащих людей), massed together (собранных вместе) on the river-frontage (у реки; frontage — участок земли, прилегающий к реке). There was a line of bonfires stretching (там была линия костров, тянущихся) as far as one could see (так далеко, как человек мог видеть = насколько хватало глаз), up and down the Thames (вверх и вниз по Темзе); London Bridge was illuminated (Лондонский мост был освещен); Southwark Bridge likewise (Саутуоркский мост также); the entire river was aglow (вся река была пламенеющей) with the flash and sheen of colored lights (от вспышек и сияния цветных огней), and constant explosions of fireworks (и постоянные взрывы фейерверков) filled the skies with an intricate commingling of shooting splendors (наполняли небо замысловатым смешением выстреливающих красот) and a thick rain of dazzling sparks (и толстым = мощным дождем мерцающих искр) that almost turned night into day (которые почти превращали ночь в день); everywhere were crowds of revelers (везде были толпы веселящихся людей); all London seemed to be at large (весь Лондон высыпал на улицу; large — большой; многочисленный).

flight [flaıt], wrist [rıst], intricate [`ıntrıkət]

In the midst of his grief he began to be conscious of hilarious noises and shoutings, apparently but a block or two away. The next moment there were several sharp raps at the door; John Canty ceased from snoring and said:

'Who knocketh? What wilt thou?'

A voice answered:

'Know'st thou who it was thou laid thy cudgel on?'

'No. Neither know I, nor care.'

'Belike thou'lt change thy note eftsoons. An thou would save thy neck, nothing but flight may stead thee. The man is this moment delivering up the ghost. 'Tis the priest, Father Andrew!'

'God-a-mercy!' exclaimed Canty. He roused his family, and hoarsely commanded, 'Up with ye all and fly — or bide where ye are and perish!'

Scarcely five minutes later the Canty household were in the street and flying for their lives. John Canty held the prince by the wrist, and hurried him along the dark way, giving him this caution in a low voice:

'Mind thy tongue, thou mad fool, and speak not our name. I will choose me a new name, speedily, to throw the law's dogs off the scent. Mind thy tongue, I tell thee!'

He growled these words to the rest of the family:

'If it so chance that we be separated, let each make for London Bridge; whoso findeth himself as far as the last linen-draper's shop on the bridge, let him tarry there till the others be come, then will we flee into Southwark together.'

At this moment the party burst suddenly out of darkness into light; and not only into light, but into the midst of a multitude of singing, dancing, and shouting people, massed together on the river-frontage. There was a line of bonfires stretching as far as one could see, up and down the Thames; London Bridge was illuminated; Southwark Bridge likewise; the entire river was aglow with the flash and sheen of colored lights, and constant explosions of fireworks filled the skies with an intricate commingling of shooting splendors and a thick rain of dazzling sparks that almost turned night into day; everywhere were crowds of revelers; all London seemed to be at large.

John Canty delivered himself of a furious curse (Джон Кэнти разразился яростным ругательством) and commanded a retreat (и скомандовал отступление); but it was too late (но было слишком поздно). He and his tribe were swallowed up (он и его племя были проглочены) in that swarming hive of humanity (в этом кишащий улей людей), and hopelessly separated from each other in an instant (и безнадежно разлучены друг от друга в мгновение). We are not considering that the prince was one of his tribe (мы не считаем, что что принц был один из его племени); Canty still kept his grip upon him (Кэнти все еще держал свою хватку на нем; to keep — хранить, держать). The prince's heart was beating high (сердце принца колотилось бешено: «высоко») with hopes of escape now (от надежды на побег сейчас). A burly waterman (дюжий лодочник), considerably exalted with liquor (изрядно возбужденный спиртными напитками), found himself rudely shoved (нашел себя = оказался грубо отодвинутым; to shove — толкать) by Canty (Кэнти) in his efforts to plow through the crowd (в его усилиях проложить путь через толпу; to plough — пахать, бороздить); he laid his great hand on Canty's shoulder and said (он положил свою огромную ручищу на плечо Кэнти и сказал):

'Nay, whither so fast, friend (но куда так быстро, друг)? Dost canker thy soul with sordid business (ты губишь свою душу грязным делом) when all that be leal men and true make holiday (когда все, кто есть честные люди и правдивые, делают праздник = празднуют)?'

'Mine affairs are mine own (мои дела только мои собственные), they concern thee not (они тебя не касаются),' answered Canty, roughly (ответил Кэнти резко); 'take away thy hand and let me pass (убери прочь твою руку и дай мне пройти).'

'Sith that is thy humor (если таков твой нрав), thou'lt not pass (ты не пройдешь) till thou'st drunk to the Prince of Wales, I tell thee that (пока не выпьешь за Принца Уэльского, я говорю тебе это; to drink — пить),' said the waterman (сказал лодочник), barring the way resolutely (преграждая путь решительно).

'Give me the cup, then (дай мне чашу тогда), and make speed, make speed (и поторопись, поторопись: «делай скорость»).'

Other revelers were interested by this time (остальные веселящиеся люди были заинтересованы к этому времени). They cried out (они выкрикивали):

'The loving-cup (круговую чашу: «чашу любви»), the loving-cup (круговую чашу)! make the sour knave drink the loving-cup (заставьте этого угрюмого плута/негодяя выпить круговую чашу), else will we feed him to the fishes (иначе мы скормим его рыбам; to feed — питать).'

So a huge loving-cup was brought (так что огромная круговая чаша была принесена; to bring — приносить); the waterman, grasping it by one of its handles (лодочник, схватив ее за одну из ее ручек), and with his other hand bearing up the end of an imaginary napkin (а другой рукой поддерживая край воображаемой салфетки), presented it in due and ancient form to Canty (преподнес ее подобающим и древним образом Кэнти), who had to grasp the opposite handle with one of his hands (которому пришлось схватить противоположную ручку одной из своих рук) and take off the lid with the other (и снять крышку другой), according to ancient custom (в соответствии с древним обычаем). This left the prince hand-free for a second, of course (это оставило принца свободным: «свободным от рук» на секунду, конечно). He wasted no time (он не тратил зря времени), but dived among the forest of legs about him (но нырнул в лес ног вокруг него; among — посреди) and disappeared (и исчез). In another moment he could not have been harder to find, under that tossing sea of life, if its billows had been the Atlantic's and he a lost sixpence (в следующее мгновение его было бы не сложнее найти в этом волнующемся живом море, если бы его волны были Атлантическим океаном, а он сам — потерянной шестипенсовой монеткой = через минуту найти его в этом живом волнующемся море было так же трудно, как найти шестипенсовую монетку, брошенную в Атлантический океан).

He very soon realized this fact (он очень скоро осознал этот факт), and straightway busied himself about his own affairs without further thought of John Canty (и тут же озаботился своими собственными делами без дальнейшей мысли о Джоне Кэнти). He quickly realized another thing, too (он быстро сообразил еще одну вещь тоже). To wit (то есть), that a spurious Prince of Wales (что лже-принц Уэльский) was being feasted by the city (чествовался городом) in his stead (вместо него). He easily concluded that the pauper lad, Tom Canty (он легко заключил, что мальчишка-нищий, Том Кэнти), had deliberately taken advantage (намеренно воспользовался: «взял преимущество») of his stupendous opportunity (своей изумительной возможностью) and become a usurper (и стал узурпатором).

Therefore there was but one course to pursue (в таком случае не оставалось ничего другого как: «оставался только один путь, по которому следовало идти) — find his way to the Guildhall (найти свой путь = разыскать дорогу в ратушу), make himself known (объявить о себе: «сделать себя известным»), and denounce the impostor (и обличить самозванца). He also made up his mind (он также решил: «составил свои мысли») that Tom should be allowed a reasonable time for spiritual preparation (что Тому дóлжно позволить = предоставить разумное время для духовной подготовки), and then be hanged (а затем (он должен) быть повешен), drawn (вздернут на дыбу; to draw — тянуть), and quartered (и четвертован), according to the law and usage of the day (в соответствии с законом и обычаем того времени), in cases of high treason (в случаях государственной: «высокой» измены).

furious [`fjuə:rıəs], affair [ə`feə], opportunity [Opə`tju:nıtı]

John Canty delivered himself of a furious curse and commanded a retreat; but it was too late. He and his tribe were swallowed up in that swarming hive of humanity, and hopelessly separated from each other in an instant. We are not considering that the prince was one of his tribe; Canty still kept his grip upon him. The prince's heart was beating high with hopes of escape now. A burly waterman, considerably exalted with liquor, found himself rudely shoved by Canty in his efforts to plow through the crowd; he laid his great hand on Canty's shoulder and said:

'Nay, whither so fast, friend? Dost canker thy soul with sordid business when all that be leal men and true make holiday?'

'Mine affairs are mine own, they concern thee not,' answered Canty, roughly; 'take away thy hand and let me pass.'

'Sith that is thy humor, thou'lt not pass till thou'st drunk to the Prince of Wales, I tell thee that,' said the waterman, barring the way resolutely.

'Give me the cup, then, and make speed, make speed.'

Other revelers were interested by this time. They cried out:

'The loving-cup, the loving-cup! make the sour knave drink the loving-cup, else will we feed him to the fishes.'

So a huge loving-cup was brought; the waterman, grasping it by one of its handles, and with his other hand bearing up the end of an imaginary napkin, presented it in due and ancient form to Canty, who had to grasp the opposite handle with one of his hands and take off the lid with the other, according to ancient custom. This left the prince hand-free for a second, of course. He wasted no time, but dived among the forest of legs about him and disappeared. In another moment he could not have been harder to find, under that tossing sea of life, if its billows had been the Atlantic's and he a lost sixpence.

He very soon realized this fact, and straightway busied himself about his own affairs without further thought of John Canty. He quickly realized another thing, too. To wit, that a spurious Prince of Wales was being feasted by the city in his stead. He easily concluded that the pauper lad, Tom Canty, had deliberately taken advantage of his stupendous opportunity and become a usurper.

Therefore there was but one course to pursue — find his way to the Guildhall, make himself known, and denounce the impostor. He also made up his mind that Tom should be allowed a reasonable time for spiritual preparation, and then be hanged, drawn, and quartered, according to the law and usage of the day, in cases of high treason.