Английский язык с Марком Твеном. Принц и нищий / Mark Twain. The Prince and the Pauper

CHAPTER XVIII (Глава восемнадцатая)

THE troop of vagabonds (отряд бродяг) turned out at early dawn (выдвинулся на ранней заре), and set forward on their march (и отправился в свой поход). There was a lowering sky overhead (было хмурое небо над головой; to lower — спускаться, опускаться), sloppy ground under foot (слякотная земля под ногами; slop — жидкая грязь; слякоть), and a winter chill in the air (и зимний морозец в воздухе). All gaiety was gone from the company (вся веселость ушла из компании; to go — (у)ходить; gay — веселый, радостный; беззаботный, беспечный /о человеке/); some were sullen and silent (некоторые были угрюмы и молчаливы), some were irritable and petulant (некоторые были раздражительны и обидчивы), none were gentle-humored (никто не был в мягком настроении), all were thirsty (все были жаждущими = хотели пить; thirst — жажда).

The Ruffler put 'Jack' in Hugo's charge (атаман поставил = отдал «Джека» на попечение Хьюго), with some brief instructions (с несколькими краткими инструкциями), and commanded John Canty to keep away from him (и приказал Джону Кэнти держаться подальше от него) and let him alone (и оставить его одного = в покое); he also warned Hugo not to be too rough with the lad (он также предупредил Хьюго не быть слишком грубым с пареньком).

After a while the weather grew milder (через некоторое время погода стала мягче), and the clouds lifted somewhat (и тучи рассеялись отчасти; to lift — поднимать(ся)). The troop ceased to shiver (ватага перестала дрожать), and their spirits began to improve (и их настроение начало улучшаться; to begin — начинать). They grew more and more cheerful (они становились все более и более радостными; to grow — расти; становиться), and finally began to chaff each other (и наконец начали поддразнивать друг друга) and insult passengers along the highway (обижать прохожих вдоль дороги = на дороге). This showed (это показало) that they were awaking to an appreciation (что они просыпались к восприятию) of life and its joys (жизни и ее радостей) once more (снова). The dread in which their sort was held (ужас, в котором их порода воспринималась = ужас перед ними; to hold — держать) was apparent in the fact (был очевиден = проявлялся в том факте) that everybody gave them the road (что все давали им дорогу), and took their ribald insolences meekly (и принимали их грубые/непристойные дерзости смиренно), without venturing to talk back (без решимости = не решаясь ответить). They snatched linen from the hedges (они хватали = снимали белье с изгородей), occasionally (порой), in full view of the owners (в полном виде = на глазах у владельцев; to own — владеть), who made no protest (которые не делали протеста = не протестовали), but only seemed grateful (но только казались благодарными) that they did not take the hedges, too (что они не взяли изгородей впридачу).

By and by they invaded a small farmhouse (вскоре они вторглись в маленький фермерский домик) and made themselves at home (и расположились как дома: «сделали себя дома») while the trembling farmer and his people (пока дрожащий крестьянин и его домочадцы) swept the larder clean (опустошали кладовку; to sweep clean — очищать: «мести чисто») to furnish a breakfast for them (чтобы обеспечить завтрак для них; to furnish — снабжать; доставлять, предоставлять). They chucked the housewife and her daughters under the chin (они трепали хозяйку и ее дочерей по подбородку) while receiving the food from their hands (получая пищу из их рук), and made coarse jests about them (и отпускали соленые шутки про них; coarse — грубый, шероховатый; невежливый, напристойный), accompanied with insulting epithets and bursts of horse-laughter (сопровождаемые оскорбительными эпитетами и взрывами лошадиного хохота). They threw bones and vegetables at the farmer and his sons (они бросались костями и овощами в фермера и его сыновей; to throw — бросать), kept them dodging (заставляли их увертываться: «хранили их уворачивающимися»; to keep — хранить) all the time (все время), and applauded uproariously when a good hit was made (и аплодировали шумно, когда удачный удар = попадание бывало сделано). They ended by buttering (они окончили тем, что вымазали маслом) the head of one of the daughters (голову одной из дочерей) who resented some of their familiarities (которая отвергла некоторые из их фамильярностей). When they took their leave (когда они уходили: «взяли свой уход») they threatened to come back and burn the house (они пригрозили вернуться и сжечь дом) over the heads of the family (над головами семьи) if any report of their doings (если какое-то донесение об их деяниях) got to the ears of the authorities (достигло бы ушей властей; to get — достигать).

mild [maıld], dread [dred], threaten [`θretən]

THE troop of vagabonds turned out at early dawn, and set forward on their march. There was a lowering sky overhead, sloppy ground under foot, and a winter chill in the air. All gaiety was gone from the company; some were sullen and silent, some were irritable and petulant, none were gentle-humored, all were thirsty.

The Ruffler put 'Jack' in Hugo's charge, with some brief instructions, and commanded John Canty to keep away from him and let him alone; he also warned Hugo not to be too rough with the lad.

After a while the weather grew milder, and the clouds lifted somewhat. The troop ceased to shiver, and their spirits began to improve. They grew more and more cheerful, and finally began to chaff each other and insult passengers along the highway. This showed that they were awaking to an appreciation of life and its joys once more. The dread in which their sort was held was apparent in the fact that everybody gave them the road, and took their ribald insolences meekly, without venturing to talk back. They snatched linen from the hedges, occasionally, in full view of the owners, who made no protest, but only seemed grateful that they did not take the hedges, too.

By and by they invaded a small farmhouse and made themselves at home while the trembling farmer and his people swept the larder clean to furnish a breakfast for them. They chucked the housewife and her daughters under the chin while receiving the food from their hands, and made coarse jests about them, accompanied with insulting epithets and bursts of horse-laughter. They threw bones and vegetables at the farmer and his sons, kept them dodging all the time, and applauded uproariously when a good hit was made. They ended by buttering the head of one of the daughters who resented some of their familiarities. When they took their leave they threatened to come back and burn the house over the heads of the family if any report of their doings got to the ears of the authorities.

About noon (около полудня), after a long and weary tramp (после долгого и утомительного перехода), the gang came to a halt (шайка остановилась: «пришла к остановке») behind a hedge (за изгородью) on the outskirts of a considerable village (в окрестностях большой деревни; considerable — значительный, заслуживающий внимания; большой, немалый). An hour was allowed for rest (час был отведен на сон; to allow — позволять), then the crew scattered themselves abroad (затем компания разбрелась в стороны; to scatter — разбрасывать, рассеять(ся)) to enter the village at different points (чтобы войти в деревню в разных местах) to ply their various trades (чтобы заняться своими разными ремеслами). 'Jack' was sent with Hugo («Джек» был послан с Хьюго; to send — посылать). They wandered hither and thither (они бродили туда и сюда) for some time (некоторое время), Hugo watching for opportunities (Хьюго — ищущий возможностей) to do a stroke of business (чтобы совершить какое-нибудь дело; stroke — удар, усилие, ход) but finding none (но не находящий ни одной) — so he finally said (так что он наконец сказал):

'I see naught to steal (я не виду ничего, чтобы украсть); it is a paltry place (это жалкое местечко). Wherefore we will beg (в виду чего мы будем просить подаяния).'

'We, forsooth (мы, конечно)! Follow thy trade (следуй своему ремеслу) — it befits thee (оно подходит тебе). But I will not beg (но я не буду попрошайничать).'

'Thou'lt not beg (ты не будешь попрошайничать)!' exclaimed Hugo (воскликнул Хьюго), eying the king with surprise (разглядывая короля с удивлением). 'Prithee, since when hast thou reformed (пожалуйста, с каких пор ты переменился; when — когда)?'

'What dost thou mean (что ты имеешь в виду)?'

'Mean (имею в виду)? Hast thou not begged (разве ты не попрошайничал) the streets of London all thy life (по улицам Лондона всю твою жизнь)?'

'I (я)? Thou idiot (ты идиот = сдурел)!'

'Spare thy compliments (побереги свои комплименты) — thy stock will last longer (твой запас продержится дольше). Thy father says thou hast begged all thy days (твой отец говорит, что ты попрошайничал все твои дни). Mayhap he lied (возможно, он лгал). Peradventure you will even make so bold (возможно, ты даже поступишь так дерзко; bold — смелый, наглый) as to say he lied (чтобы сказать, что он лгал),' scoffed Hugo (насмехался Хьюго).

'Him you call my father (его ты называешь моим отцом)? Yes, he lied (да, он лгал).'

'Come (так), play not thy merry game of madman so far, mate (не играй свою веселую игру сушасшедшего пока что, приятель); use it for thy amusement (используй ее для твоего развлечения), not thy hurt (не для твоего вреда). An I tell him this (если я скажу ему это), he will scorch thee finely (он спустит с тебя шкуру прекрасно) for it (за это).'

'Save thyself the trouble (сбереги себе это беспокойство = не стоит трудиться). I will tell him (я скажу ему).'

'I like thy spirit (мне нравится твой дух), I do in truth (нравится, правда); but I do not admire thy judgment (но я не восхищаюсь твоим суждением). Bone-rackings and bastings be plenty enow in this life (колотушек и побоев совершенно достаточно в этой жизни), without going out of one's way to invite them (и без того, чтобы призывать их самому; to go out of one’s way — приложить все усилия: «сойти/выйти со своего пути»). But a truce to these matters (но — конец этим делам; truce — перемирие; передышка); I believe your father (я верю твоему отцу). I doubt not he can lie (я не сомневаюсь, что он может лгать); I doubt not he doth lie (я не сомневаюсь, что он лжет-таки) upon occasion (при случае), for the best of us do that (ибо и лучшие из нас делают это); but there is no occasion here (но нет никакого случая здесь = это не тот случай). A wise man (мудрый человек) does not waste so good a commodity as lying (не растрачивает такое хороше удобство, как вранье) for naught (ни на что). But come (но ладно); sith it is thy humor to give over begging (раз это твоя склонность — оставить попрошайничество; to give over — бросать, оставлять), wherewithal shall we busy ourselves (чем мы займем себя)? With robbing kitchens (обворовыванием кухонь)?'

The king said, impatiently (король сказал нетерпеливо):

'Have done with this folly (сделано = покончено = хватит этих глупостей) — you weary me (утомляешь меня)!'

Hugo replied, with temper (Хьюго ответил с сердцем = рассердившись):

'Now harkee, mate (послушай-ка, приятель); you will not beg, you will not rob (ты не будешь попрошайничать, ты не будешь грабить); so be it (так и быть тому). But I will tell you what you will do (но я скажу тебе, что ты будешь делать). You will play decoy (ты будешь играть приманку) whilst I beg (пока я попрошайничаю). Refuse (откажись), an you think you may venture (если ты думаешь, что сможешь отважиться)!'

The king was about to reply contemptuously (король был около = готов ответить презрительно; contempt — презрение), when Hugo said, interrupting (когда сказал Хьюго, перебивая):

'Peace (тише)! Here comes one with a kindly face (вот идет кто-то с добрым лицом). Now will I fall down in a fit (сейчас я свалюсь в припадке). When the stranger runs to me (когда незнакомец подбежит ко мне), set you up a wail (притворись, что плачешь: «устрой себе стенание»), and fall upon your knees (и пади на колени), seeming to weep (представляясь плакать = притворяясь, что плачешь); then cry out (затем вскричи) as if all the devils of misery were in your belly (как если бы все демоны страдания были у тебя в животе), and say (и скажи), "Oh, sir, it is my poor afflicted brother (о сэр, это мой бедный больной брат), and we be friendless (а мы лишены друзей); o' God's name (во Имя Божье) cast through your merciful eyes one pitiful look (брось сквозь твои милостивые глаза один сострадательный взгляд) upon a sick, forsaken, and most miserable wretch (на больного, покинутого и самого обездоленного беднягу; to forsake — покидать, бросать); bestow one little penny out of thy riches (подари один маленький пенни из твоих богатств) upon one smitten of God (одному = человеку, наказанному Богом; to smite — разрушать, карать, бить) and ready to perish (и готовому погибнуть)!" — and mind you (и имей в виду), keep you on wailing (продолжай рыдать; to keep on — продолжать что-то делать: «хранить дальше»), and abate not (и не успокаивайся) till we bilk him of his penny (пока мы не выманим у него его пенс; to bilk — жульничать), else shall you rue it (иначе ты пожалеешь об этом).'

various [`veərıəs], amusement [ə`mju:zmənt], miserable [`mız(ə)rəbl]

About noon, after a long and weary tramp, the gang came to a halt behind a hedge on the outskirts of a considerable village. An hour was allowed for rest, then the crew scattered themselves abroad to enter the village at different points to ply their various trades. 'Jack' was sent with Hugo. They wandered hither and thither for some time, Hugo watching for opportunities to do a stroke of business but finding none — so he finally said:

'I see naught to steal; it is a paltry place. Wherefore we will beg.'

'We, forsooth! Follow thy trade — it befits thee. But I will not beg.'

'Thou'lt not beg!' exclaimed Hugo, eying the king with surprise. 'Prithee, since when hast thou reformed?'

'What dost thou mean?'

'Mean? Hast thou not begged the streets of London all thy life?'

'I? Thou idiot!'

'Spare thy compliments — thy stock will last longer. Thy father says thou hast begged all thy days. Mayhap he lied. Peradventure you will even make so bold as to say he lied,' scoffed Hugo.

'Him you call my father? Yes, he lied.'

'Come, play not thy merry game of madman so far, mate; use it for thy amusement, not thy hurt. An I tell him this, he will scorch thee finely for it.'

'Save thyself the trouble. I will tell him.'

'I like thy spirit, I do in truth; but I do not admire thy judgment. Bone-rackings and bastings be plenty enow in this life, without going out of one's way to invite them. But a truce to these matters; I believe your father. I doubt not he can lie; I doubt not he doth lie upon occasion, for the best of us do that; but there is no occasion here. A wise man does not waste so good a commodity as lying for naught. But come; sith it is thy humor to give over begging, wherewithal shall we busy ourselves? With robbing kitchens?'

The king said, impatiently:

'Have done with this folly — you weary me!'

Hugo replied, with temper:

'Now harkee, mate; you will not beg, you will not rob; so be it. But I will tell you what you will do. You will play decoy whilst I beg. Refuse, an you think you may venture!'

The king was about to reply contemptuously, when Hugo said, interrupting:

'Peace! Here comes one with a kindly face. Now will I fall down in a fit. When the stranger runs to me, set you up a wail, and fall upon your knees, seeming to weep; then cry out as if all the devils of misery were in your belly, and say, "Oh, sir, it is my poor afflicted brother, and we be friendless; o' God's name cast through your merciful eyes one pitiful look upon a sick, forsaken, and most miserable wretch; bestow one little penny out of thy riches upon one smitten of God and ready to perish!" — and mind you, keep you on wailing, and abate not till we bilk him of his penny, else shall you rue it.'

Then immediately Hugo began to moan, and groan (затем немедленно Хьюго начал стенать и охать; to begin — начинать), and roll his eyes (и вращать глазами), and reel and totter about (и кружиться и трястись вокруг); and when the stranger was close at hand (и когда незнакомец был близко на руке = на расстоянии руки), down he sprawled before him (внизу он растянулся перед ним), with a shriek (с воплем), and began to writhe and wallow in the dirt (и начал корчиться и барахтаться в грязи), in seeming agony (в кажущейся агонии).

'O dear, O dear (Боже мой)!' cried the benevolent stranger (вскричал великодушный незнакомец). 'Oh, poor soul, poor soul, how he doth suffer (о, бедная душа, бедная душа, как он страдает)! There (эй) — let me help thee up (дай мне помочь тебе верх = встать).'

'O, noble sir, forbear (о, благородный сэр, воздержитесь), and God love you for a princely gentleman (и Господь возлюби вас за (то, что вы такой) благородный джентльмен) — but it giveth me cruel pain to touch me (но это дает мне жестокую боль, когда трогают меня) when I am taken so (когда я взят так = когда меня схватывает так; to take — брать). My brother there will tell your worship (мой брат вон там расскажет вашей милости) how I am racked with anguish (как я мучим болью; to rack — мучать) when these fits be upon me (когда эти припадки находят на меня). A penny, dear sir, a penny, to buy a little food (один пенни, дорогой сэр, один пенни, чтобы купить немного еды); then leave me to my sorrows (затем оставьте меня моим горестям).'

'A penny (один пенни)! thou shalt have three (ты получишь три), thou hapless creature (ты, несчастное создание)' — and he fumbled in his pocket with nervous haste (и он порылся в кармане с нервной торопливостью) and got them out (и вытащил их наружу; to get — брать, получать). 'There, poor lad, take them (вот, бедный юноша, возьми их), and most welcome (и милости просим). Now come hither, my boy (теперь подойди сюда, мой мальчик), and help me carry thy stricken brother (и помоги мне отнести твоего больного брата; to strike — поражать, бить) to yon house, where (к тому дому, где; yon — вон там) —'

'I am not his brother (я не его брат),' said the king, interrupting (сказал король, перебивая).

'What (что)! not his brother (не его брат)?'

'Oh, hear him (о, послушайте его)!' groaned Hugo (простонал Хьюго), then privately ground his teeth (затем про себя скрипнул зубами; privately — частно; to grind — скрежетать). 'He denies his own brother (он отказывается от своего собственного брата; to deny — отрицать) — and he with one foot in the grave (а он = который одной ногой в могиле)!'

'Boy, thou art indeed hard of heart (мальчик, ты вправду жесток сердцем), if this is thy brother (если это твой брат). For shame (стыд и срам)! — and he scarce able to move hand or foot (а он едва способный пошевелить рукой или ногой). If he is not thy brother (если он не твой брат), who is he, then (кто он тогда)?'

'A beggar and a thief (попрошайка и вор)! He has got your money (он получил ваши деньги) and has picked your pocket likewise (и очистил ваш карман также). An thou wouldst do a healing miracle (если вы хотели бы сотворить исцеляющее чудо), lay thy staff over his shoulders (положи = обрушь свой посох на его плечи) and trust Providence for the rest (и доверься Провидению в остальном).'

But Hugo did not tarry for the miracle (но Хьюго не мешкал = не ждал чуда). In a moment he was up and off like the wind (в мгновение он вскочил и унесся как ветер; up — вверх; off — прочь), the gentleman following after (джентльмен, следующий после = за ним) and raising the hue and cry (и поднимающий = кричащий «держи вора»; hue, cry — крик) lustily as he went (сильно = громко, пока он бежал; to go — идти). The king, breathing deep gratitude to Heaven for his own release (король, продышав = пошептав глубокую благодарность Небу за свое собственное освобождение), fled in the opposite direction (побежал в противоположном направлении; to flee — убегать) and did not slacken his pace (и не замедлял своего шага) until he was out of harm's reach (пока он не оказался вне опасности; reach — предел досягаемости). He took the first road that offered (он взял = выбрал первую дорогу, которая была предложена = предоставилась; to take — брать), and soon put the village behind him (и вскоре оставил деревню за собой; to put — класть). He hurried along (он спешил по /дороге/), as briskly as he could (так живо, как он мог), during several hours (в течение нескольких часов), keeping a nervous watch over his shoulder for pursuit (держа нервный взгляд через плечо за погоней = смотря, нет ли погони); but his fears left him at last (но его страхи оставили его наконец; to leave — оставлять, покидать), and a grateful sense of security took their place (и приятное чувство безопасности заняло их место; to take — брать). He recognized now that he was hungry (он понял теперь, что он был голоден); and also very tired (а также очень усталый). So he halted at a farmhouse (так что он остановился у деревенского дома); but when he was about to speak (но когда он был около = собирался заговорить), he was cut short (он был прерван; to cut — резать; short — коротко) and driven rudely away (и выгнан грубо прочь; to drive — везти, гнать). His clothes were against him (его одежда была против него).

He wandered on (он побрел дальше), wounded and indignant (оскорбленный и негодующий), and was resolved (и решился) to put himself in the way of light treatment no more (больше не ставить себя на путь легкого = неуважительного обращения). But hunger is pride's master (но голод — господин гордости = голод не тетка); so as the evening drew near (так что, когда вечер приблизился; to draw (near) — приближаться; to draw — тащить), he made an attempt (он сделал попытку) at another farmhouse (в другом фермерском доме); but here he fared worse than before (но здесь он преуспел хуже, чем раньше); for he was called hard names (ибо он был назван = его называли плохими именами) and was promised arrest as a vagrant (и пообещали арестовать как бродягу) except he moved on promptly (за исключением, если он пойдет дальше резво).

writhe [raıð], miracle [`mırəkl], opposite [`opəzıt]

Then immediately Hugo began to moan, and groan, and roll his eyes, and reel and totter about; and when the stranger was close at hand, down he sprawled before him, with a shriek, and began to writhe and wallow in the dirt, in seeming agony.

'O dear, O dear!' cried the benevolent stranger. 'Oh, poor soul, poor soul, how he doth suffer! There — let me help thee up.'

'O, noble sir, forbear, and God love you for a princely gentleman — but it giveth me cruel pain to touch me when I am taken so. My brother there will tell your worship how I am racked with anguish when these fits be upon me. A penny, dear sir, a penny, to buy a little food; then leave me to my sorrows.'

'A penny! thou shalt have three, thou hapless creature' — and he fumbled in his pocket with nervous haste and got them out. 'There, poor lad, take them, and most welcome. Now come hither, my boy, and help me carry thy stricken brother to yon house, where —'

'I am not his brother,' said the king, interrupting.

'What! not his brother?'

'Oh, hear him!' groaned Hugo, then privately ground his teeth. 'He denies his own brother — and he with one foot in the grave!'

'Boy, thou art indeed hard of heart, if this is thy brother. For shame! — and he scarce able to move hand or foot. If he is not thy brother, who is he, then?'

'A beggar and a thief! He has got your money and has picked your pocket likewise. An thou wouldst do a healing miracle, lay thy staff over his shoulders and trust Providence for the rest.'

But Hugo did not tarry for the miracle. In a moment he was up and off like the wind, the gentleman following after and raising the hue and cry lustily as he went. The king, breathing deep gratitude to Heaven for his own release, fled in the opposite direction and did not slacken his pace until he was out of harm's reach. He took the first road that offered, and soon put the village behind him. He hurried along, as briskly as he could, during several hours, keeping a nervous watch over his shoulder for pursuit; but his fears left him at last, and a grateful sense of security took their place. He recognized now that he was hungry; and also very tired. So he halted at a farmhouse; but when he was about to speak, he was cut short and driven rudely away. His clothes were against him.

He wandered on, wounded and indignant, and was resolved to put himself in the way of light treatment no more. But hunger is pride's master; so as the evening drew near, he made an attempt at another farmhouse; but here he fared worse than before; for he was called hard names and was promised arrest as a vagrant except he moved on promptly.

The night came on (ночь наступила; to come on — наступать), chilly and overcast (холодная и облачная); and still the footsore monarch labored slowly on (и все еще со стертыми ногами монарх с трудом продвигался дальше; to labour — /тяжело/ работать). He was obliged to keep moving (он был вынужден продолжать двигаться), for every time he sat down to rest (ибо каждый раз, когда он садился, чтобы передохнуть; to sit down — садиться) he was soon penetrated to the bone with the cold (он бывал скоро пронизан до костей холодом). All his sensations and experiences (все его ощущения и переживания), as he moved through the solemn gloom (пока он двигался сквозь мрачную тьму) and the empty vastness of the night (и пустой простор ночи), were new and strange to him (были новы и странны для него). At intervals he heard voices approach (через интервалы = время от времени он слышал, как какие-то голоса приближались), pass by, and fade into silence (проходили мимо и затухали в тишину); and as he saw nothing more of the bodies they belonged to (и так как он не видел ничего больше от тел, которым они принадлежали) than a sort of formless drifting blur (нежели некое бесформенное перемещающееся пятно), there was something spectral and uncanny about it all (было что-то призрачное и жуткое во всем этом) that made him shudder (что заставляло его вздрагивать). Occasionally (иногда) he caught the twinkle of a light (он улавливал мерцание света; to catch — ловить) — always far away (всегда далеко), apparently (очевидно) — almost in another world (почти в другом мире); if he heard the tinkle (если он слышал треньканье; to hear — слышать) of a sheep's bell (овечьего колокольчика), it was vague (это было смутно), distant (удаленно), indistinct (неясно); the muffled lowing of the herds (приглушенное мычание стад) floated to him on the night wind (прилетало к нему на ночном ветре) in vanishing cadences (в исчезающих звуках), a mournful sound (заунывный звук); now and then came the complaining howl of a dog (сейчас и тогда = время от времени раздавался жалобный вой собаки) over viewless expanses of field and forest (над незримыми просторами полей и лесов); all sounds were remote (все звуки были далеки); they made the little king feel (они заставили маленького короля почувствовать) that all life and activity were far removed from him (что вся жизнь и энергия были далеко убраны от него), and that he stood solitary (и что он стоял одиноко; to stand — стоять), companionless (лишенный товарищей = без друзей), in the center of a measureless solitude (в центре безграничного одиночества).

He stumbled along (он ковылял вперед), through the gruesome fascinations (через ужасные чары) of this new experience (этого нового опыта), startled occasionally (пугаемый иногда) by the soft rustling (тихим шелестом) of the dry leaves overhead (сухих листьев над головой), so like human whispers (так похоже на человеческие перешептывания) they seemed to sound (они казались звучать = они, казалось, звучат); and by and by (и вскоре) he came suddenly upon the freckled light (он набрел внезапно на пятнистый свет) of a tin lantern (жестяного фонаря) near at hand (близко у руки = совсем рядом). He stepped back into the shadows (он отступил назад в тени) and waited (и ждал = стал ждать). The lantern stood by the open door of a barn (фонарь стоял у открытой двери сарая). The king waited some time (король выждал некоторое время) — there was no sound (не было никакого звука), and nobody stirring (и никого шевелящегося; to stir). He got so cold (он сделался таким холодным = так замерз; to get — становиться), standing still (стоя неподвижно), and the hospitable barn looked so enticing (а гостеприимный сарай выглядел так заманчиво), that at last he resolved (что наконец он решился) to risk everything and enter (рискнуть всем и войти). He started swiftly and stealthily (он тронулся поспешно и украдкой), and just as he was crossing the threshold (и прямо когда он пересекал порог) he heard voices behind him (он услышал голоса позади себя; to hear — слышать). He darted behind a cask (он кинулся за бочку), within the barn (в сарай), and stooped down (и склонился вниз = согнулся). Two farm laborers (два батрака: «фермерских работника») came in (вошли внутрь), bringing the lantern with them (внеся фонарь с собой), and fell to work (и принялись за работу; to fall — падать), talking meanwhile (говоря тем временем). Whilst they moved about with the light (пока они двигались вокруг с лампой), the king made good use of his eyes (король сделал хорошее применение из своих глаз = хорошенько огляделся) and took the bearings (и взял направление, азимут = приметил направление) of what seemed to be a good-sized stall (к тому, что казалось хорошего размера стойлом) at the further end of the place (в дальнем углу помещения), purposing to grope his way to it (нацелившись нащупать себе путь к нему) when he should be left to himself (когда он будет оставлен к себе = останется один). He also noted the position of a pile of horse-blankets (он также заметил местоположение груды попон), midway of the route (на середине дороги), with the intent to levy upon them (с намерением завладеть ими) for the service of the crown of England (на службу короне Англии) for one night (на одну ночь).

By and by the men finished and went away (вскоре эти люди закончили и ушли прочь; to go — идти), fastening the door behind them (заперев дверь за собой; to fasten — прикреплять) and taking the lantern with them (и взяв фонарь с собой). The shivering king (дрожащий король) made for the blankets (сделал у = направился к попонам), with as good speed (с такой хорошей скоростью) as the darkness would allow (как темнота бы позволила); gathered them up (подобрал их: «собрал вверх») and then groped his way safely to the stall (и проложил себе путь безопасно к стойлу). Of two of the blankets (из двух из этих попон) he made a bed (он сделал кровать), then covered himself with the remaining two (затем покрыл себя оставшимися двумя). He was a glad monarch now (он был радостным монархом сейчас), though the blankets were old and thin (хотя попоны были старыми и тонкими), and not quite warm enough (и не вполне теплыми достаточно); and besides gave out a pungent horsy odor (и кроме того издавали резкий лошадиный запах) that was almost suffocatingly powerful (который был почти удушливо силен; to suffocate — душить, удушать).

empty [`emtı], enticing [ın`taisiŋ], route [ru:t] suffocate [`sAfqkeıt]

The night came on, chilly and overcast; and still the footsore monarch labored slowly on. He was obliged to keep moving, for every time he sat down to rest he was soon penetrated to the bone with the cold. All his sensations and experiences, as he moved through the solemn gloom and the empty vastness of the night, were new and strange to him. At intervals he heard voices approach, pass by, and fade into silence; and as he saw nothing more of the bodies they belonged to than a sort of formless drifting blur, there was something spectral and uncanny about it all that made him shudder. Occasionally he caught the twinkle of a light — always far away, apparently — almost in another world; if he heard the tinkle of a sheep's bell, it was vague, distant, indistinct; the muffled lowing of the herds floated to him on the night wind in vanishing cadences, a mournful sound; now and then came the complaining howl of a dog over viewless expanses of field and forest; all sounds were remote; they made the little king feel that all life and activity were far removed from him, and that he stood solitary, companionless, in the center of a measureless solitude.

He stumbled along, through the gruesome fascinations of this new experience, startled occasionally by the soft rustling of the dry leaves overhead, so like human whispers they seemed to sound; and by and by he came suddenly upon the freckled light of a tin lantern near at hand. He stepped back into the shadows and waited. The lantern stood by the open door of a barn. The king waited some time — there was no sound, and nobody stirring. He got so cold, standing still, and the hospitable barn looked so enticing, that at last he resolved to risk everything and enter. He started swiftly and stealthily, and just as he was crossing the threshold he heard voices behind him. He darted behind a cask, within the barn, and stooped down. Two farm laborers came in, bringing the lantern with them, and fell to work, talking meanwhile. Whilst they moved about with the light, the king made good use of his eyes and took the bearings of what seemed to be a good-sized stall at the further end of the place, purposing to grope his way to it when he should be left to himself. He also noted the position of a pile of horse-blankets, midway of the route, with the intent to levy upon them for the service of the crown of England for one night.

By and by the men finished and went away, fastening the door behind them and taking the lantern with them. The shivering king made for the blankets, with as good speed as the darkness would allow; gathered them up and then groped his way safely to the stall. Of two of the blankets he made a bed, then covered himself with the remaining two. He was a glad monarch now, though the blankets were old and thin, and not quite warm enough; and besides gave out a pungent horsy odor that was almost suffocatingly powerful.

Although the king was hungry and chilly (хотя король был голодный и замерзший), he was also so tired and so drowsy (он был также таким усталым и сонным) that these latter influences (что эти последние влияния) soon began to get the advantage of the former (скоро начали получать преимущество перед первыми), and he presently dozed off into a state of semi-consciousness (и он вскоре «уплыл» в состояние полусознания; to doze — дремать). Then (затем), just as he was on the point of losing himself wholly (прямо когда он был на грани того, чтобы потерять себя целиком = забыться; point — точка, острие), he distinctly felt something touch him (он ясно почувствовал, как что-то коснулось его; to feel — чувствовать). He was broad awake in a moment (он был широко = совершенно проснувшимся через мгновение), and gasping for breath (и хватающий ртом воздух; to gasp — с трудом дышать; breath — дыхание). The cold horror of that mysterious touch in the dark (холодный ужас этого таинственного прикосновения во тьме) almost made his heart stand still (почти заставил его сердце остановиться: «стать тихо»). He lay motionless (он лежал неподвижно; to lie — лежать), and listened (и прислушивался), scarcely breathing (едва дыша). But nothing stirred (но ничто не шевелилось), and there was no sound (и не было никакого звука). He continued to listen, and wait (он продолжал прислушиваться и ждать), during what seemed a long time (в течение того, что казалось долгим временем), but still nothing stirred (но все еще ничто не шевелилось), and there was no sound (и не было никакого звука). So he began to drop into a drowse (так что он начал погружаться в дремоту; to drop — ронять, падать) once more (снова: «один раз больше») at last (наконец); and all at once (и совсем сразу же) he felt that mysterious touch again (он почувствовал это таинственное прикосновение снова; to feel — чувствовать)! It was a grisly thing (это была ужасная вещь), this light touch (это легкое прикосновение) from this noiseless and invisible presence (от этого бесшумного и невидимого присутствия); it made the boy sick with ghostly fears (оно сделало мальчика слабым от призрачных страхов). What should he do (что должен был он делать)? That was the question (это был вопрос = вот в чем был вопрос); but he did not know how to answer it (но он не знал, как ответить на него). Should he leave these reasonably comfortable quarters (должен ли он оставить это разумно = достаточно удобное жилище) and fly from this inscrutable horror (и улететь = сбежать от этого загадочного ужаса)? But fly whither (но сбежать куда)? He could not get out of the barn (он не мог выбраться из сарая); and the idea of scurrying blindly (а мысль о том чтобы бегать слепо) hither and thither in the dark (сюда и туда = туда-сюда во тьме), within the captivity of the four walls (в заключении четырех стен), with this phantom gliding after him (с этим призраком, скользящим за ним), and visiting him with that soft hideous touch (и настигающим его этим мягким отвратительным прикосновением) upon cheek or shoulder (по щеке или плечу) at every turn (на каждом повороте), was intolerable (была невыносима /эта мысль/). But to stay where he was (но оставаться, где он был), and endure this living death all night (и выносить эту живую смерть всю ночь) — was that better (было ли это лучше)? No (нет). What, then, was there left to do (что тогда оставалось делать; left — оставшийся, от to leave — оставлять)? Ah, there was but one course (ах, был только один путь); he knew it well (он знал это хорошо) — he must put out his hand (он должен протянуть свою руку) and find that thing (и найти эту вещь)!

It was easy to think this (было легко подумать это); but it was hard to brace himself up (но было тяжело собраться с духом; to brace up — собраться с духом) to try it (попробовать это). Three times he stretched his hand (три раза он вытягивал свою руку) a little way out into the dark (небольшой путь = недалеко во тьму) gingerly (осторожно); and snatched it suddenly back (и отдергивал ее внезапно обратно; to snatch — хватать), with a gasp (с выдохом = задыхаясь от ужаса) — not because it had encountered anything (не потому, что она встретила что-то), but because he had felt so sure it was just going to (но потому, что он чувствовал так ясно, что она собиралась (встретить); sure — уверенный). But the fourth time he groped a little further (но в четвертый раз он пощупал немного дальше), and his hand lightly swept against something soft and warm (и его рука легко дотронулась до чего-то мягкого и теплого; to sweep — дотрагиваться рукой). This petrified him nearly with fright (это почти привело его в оцепенение от ужаса; to petrify — делать камнем) — his mind was in such a state (его рассудок был в таком состоянии) that he could imagine the thing to be nothing else (что он мог представить себе эту вещь не чем иным) than a corpse (как трупом), newly dead (недавно мертвым = только что погибшим) and still warm (и все еще теплым). He thought he would rather die (он подумал, что скорее умер бы; to think — думать) than touch it again (чем дотронулся до него снова). But he thought this false thought (но он думал эту ложную мысль) because he did not know the immortal strength of human curiosity (потому что он не знал бессмертную силу человеческого любопытства). In no long time (в недолгом времени = скоро) his hand was tremblingly groping again (его рука, дрожа, ощупывала снова) — against his judgment (против его суждения), and without his consent (и без его согласия) — but groping persistently on (но щупала настойчиво дальше), just the same (все так же). It encountered a bunch of long hair (он встретила пучок длинных волос); he shuddered (он вздрогнул), but followed up the hair (но проследовал по волосам) and found what seemed to be a warm rope (и нашел то, что казалось теплой веревкой; to find — найти); followed up the rope (проследовал вверх по веревке) and found an innocent calf (и нашел невинного теленка); for the rope was not a rope at all (ибо веревка была вовсе не веревкой), but the calf's tail (но хвостом теленка).

drowsy [`drauzı], mysterious [mıs`tıərıəs], calf [ka:f]

Although the king was hungry and chilly, he was also so tired and so drowsy that these latter influences soon began to get the advantage of the former, and he presently dozed off into a state of semi-consciousness. Then, just as he was on the point of losing himself wholly, he distinctly felt something touch him. He was broad awake in a moment, and gasping for breath. The cold horror of that mysterious touch in the dark almost made his heart stand still. He lay motionless, and listened, scarcely breathing. But nothing stirred, and there was no sound. He continued to listen, and wait, during what seemed a long time, but still nothing stirred, and there was no sound. So he began to drop into a drowse once more at last; and all at once he felt that mysterious touch again! It was a grisly thing, this light touch from this noiseless and invisible presence; it made the boy sick with ghostly fears. What should he do? That was the question; but he did not know how to answer it. Should he leave these reasonably comfortable quarters and fly from this inscrutable horror? But fly whither? He could not get out of the barn; and the idea of scurrying blindly hither and thither in the dark, within the captivity of the four walls, with this phantom gliding after him, and visiting him with that soft hideous touch upon cheek or shoulder at every turn, was intolerable. But to stay where he was, and endure this living death all night- was that better? No. What, then, was there left to do? Ah, there was but one course; he knew it well — he must put out his hand and find that thing!

It was easy to think this; but it was hard to brace himself up to try it. Three times he stretched his hand a little way out into the dark gingerly; and snatched it suddenly back, with a gasp — not because it had encountered anything, but because he had felt so sure it was just going to. But the fourth time he groped a little further, and his hand lightly swept against something soft and warm. This petrified him nearly with fright — his mind was in such a state that he could imagine the thing to be nothing else than a corpse, newly dead and still warm. He thought he would rather die than touch it again. But he thought this false thought because he did not know the immortal strength of human curiosity. In no long time his hand was tremblingly groping again — against his judgment, and without his consent — but groping persistently on, just the same. It encountered a bunch of long hair; he shuddered, but followed up the hair and found what seemed to be a warm rope; followed up the rope and found an innocent calf; for the rope was not a rope at all, but the calf's tail.

The king was cordially ashamed of himself (король сердечно = от всего сердца был пристыжен за себя) for having gotten all that fright and misery (за то, что испытал весь этот страх и страдание) out of so paltry a matter (из-за такого пустячного предмета) as a slumbering calf (как спящий теленок); but he need not have felt so about it (но ему не следовало так чувствовать себя из-за этого; to need — нуждаться; to feel — чувствовать), for it was not the calf that frightened him (ибо это был не теленок, что напугало его) but a dreadful non-existent something (но ужасное несуществующее нечто) which the calf stood for (за которое стоял теленок = что символизировал теленок); and any other boy, in those old superstitious times (и любой другой мальчик в те древние суеверные времена; superstition — суеверие), would have acted and suffered just as he had done (действовал бы и страдал бы прямо как он = испугался бы не меньше его).

The king was not only delighted to find (король был не только обрадован обнаружить) that the creature was only a calf (что это существо было просто теленком), but delighted to have the calf's company (но рад иметь общество теленка); for he had been feeling so lonesome and friendless (ведь он чувствовал себя настолько одиноким и лишенным друзей) that the company and comradeship of even this humble animal (что общество и товарищество даже этого смирного животного) was welcome (было желанным). And he had been so buffeted (и он был так обижен; to buffet — бить), so rudely entreated by his own kind (с ним так грубо обошлись его же соплеменники; to entreat — устар. обращаться; совр. знач. — умолять), that it was a real comfort to him (что это было ему настоящей отрадой) to feel that he was at last in the society of a fellow-creature (почувствовать, что он был наконец в обществе собрата; fellow — товарищ; creature — существо, тварь) that had at least a soft heart and a gentle spirit (которое имело по крайней мере мягкое сердце и тихий нрав), whatever loftier attributes might be lacking (каких бы более возвышенных = благородных качеств и не хватало; to lack — не хватать, не иметь). So he resolved to waive rank (так что он решил отвергнуть ранг = иерархию) and make friends (и подружиться) with the calf (с теленком).

While stroking its sleek, warm back (поглаживая его гладкую, теплую спину) — for it lay near him and within easy reach (ибо он лежал вблизи него и в пределах легкой досягаемости; reach — предел досягаемости) — it occurred to him (ему пришло в голову) that this calf might be utilized (что этот теленок мог бы быть использован) in more ways than one (больше чем одним способом; way — путь, способ). Whereupon he rearranged his bed (вследствие чего он перенес свою постель), spreading it down close to the calf (расстелив ее вблизи теленка); then he cuddled himself (затем он свернулся калачиком) up to the calf's back (прижавшись к спине теленка), drew the covers up over himself and his friend (натянул покрывала на себя и своего друга), and in a minute or two (и через минуту-другую) was as warm and comfortable (был = стал таким же теплым и благоустроенным = ему стало так же тепло и уютно) as he had ever been in the downy couches (как он когда-либо бывал в пуховых постелях) of the regal palace of Westminster (королевского дворца Вестминстера).

Pleasant thoughts came at once (приятные мысли пришли сразу); life took on a cheerfuler seeming (жизнь приняла более радостную видимость; to take on — принимать: «брать на»). He was free of the bonds of servitude and crime (он был свободен от уз порабощения и преступления), free of the companionship of base and brutal outlaws (свободен от товарищества гнусных и жестоких изгоев); he was warm (он был теплый = ему было тепло), he was sheltered (он был укрыт = в укрытии); in a word (одним словом), he was happy (он был счастлив). The night wind was rising (ночной ветер поднимался); it swept by in fitful gusts (он проносился мимо порывистыми шквалами; to sweep by — проноситься) that made the old barn quake and rattle (которые заставляли старый сарай дрожать и трещать), then its forces died down at intervals (потом его сила затухала временами; to die down — затухать), and went moaning and wailing (и продолжали стонать и выть; to go — идти, продолжать) around corners and projections (за углами и выступами) — but it was all music to the king (но это было все музыкой для короля), now that he was snug and comfortable (теперь, когда ему было удобно и комфортно); let it blow and rage (пусть он = ветер дует и свирепствует), let it batter and bang (пусть он колотит и бьет), let it moan and wail (воет и стонет), he minded it not (он = король не имел ничего против этого), he only enjoyed it (он только наслаждался этим). He merely snuggled the closer to his friend (он просто прижался еще плотнее к своему другу), in a luxury of warm contentment (в роскоши теплого довольства), and drifted blissfully out of consciousness (и уплыл блаженно вон из сознания; to drift — дрейфовать) into a deep and dreamless sleep (в глубокий и лишенный сновидений сон) that was full of serenity and peace (который был полон безмятежности и покоя). The distant dogs howled (далекие собаки выли), the melancholy kine complained (меланхоличные коровы жаловались); and the winds went on raging (а ветры продолжали бушевать; to go on — продолжать), whilst furious sheets of rain drove along the roof (пока яростные пелены дождя неслись по крыше; to drive — везти, быстро двигаться); but the majesty of England slept on undisturbed (но Величество Англии спал дальше, непотревоженный; to sleep — спать), and the calf did the same (и теленок делал то же самое), it being a simple creature (он будучи = так как он был простым созданием) and not easily troubled by storms (и не легко расстраиваемый бурями = и его трудно было обеспокоить бурей) or embarrassed by sleeping with a king (или смущаемый тем, чтобы спать вместе с королем).

superstitious [su:pə`stıʃəs], society [sə`saıətı], melancholy [`melənkəlı]

The king was cordially ashamed of himself for having gotten all that fright and misery out of so paltry a matter as a slumbering calf; but he need not have felt so about it, for it was not the calf that frightened him but a dreadful non-existent something which the calf stood for; and any other boy, in those old superstitious times, would have acted and suffered just as he had done.

The king was not only delighted to find that the creature was only a calf, but delighted to have the calf's company; for he had been feeling so lonesome and friendless that the company and comradeship of even this humble animal was welcome. And he had been so buffeted, so rudely entreated by his own kind, that it was a real comfort to him to feel that he was at last in the society of a fellow-creature that had at least a soft heart and a gentle spirit, whatever loftier attributes might be lacking. So he resolved to waive rank and make friends with the calf.

While stroking its sleek, warm back — for it lay near him and within easy reach — it occurred to him that this calf might be utilized in more ways than one. Whereupon he rearranged his bed, spreading it down close to the calf; then he cuddled himself up to the calf's back, drew the covers up over himself and his friend, and in a minute or two was as warm and comfortable as he had ever been in the downy couches of the regal palace of Westminster.

Pleasant thoughts came at once; life took on a cheerfuler seeming. He was free of the bonds of servitude and crime, free of the companionship of base and brutal outlaws; he was warm, he was sheltered; in a word, he was happy. The night wind was rising; it swept by in fitful gusts that made the old barn quake and rattle, then its forces died down at intervals, and went moaning and wailing around corners and projections — but it was all music to the king, now that he was snug and comfortable; let it blow and rage, let it batter and bang, let it moan and wail, he minded it not, he only enjoyed it. He merely snuggled the closer to his friend, in a luxury of warm contentment, and drifted blissfully out of consciousness into a deep and dreamless sleep that was full of serenity and peace. The distant dogs howled, the melancholy kine complained; and the winds went on raging, whilst furious sheets of rain drove along the roof; but the majesty of England slept on undisturbed, and the calf did the same, it being a simple creature and not easily troubled by storms or embarrassed by sleeping with a king.