Английский язык с Марком Твеном. Принц и нищий / Mark Twain. The Prince and the Pauper

CHAPTER XX (Глава двадцатая)

THE high hedge hid him from the house now (высокая изгородь скрывала его от дома теперь; to hide — прятать); and so (и вот), under the impulse of a deadly fright (под импульсом/побуждением смертельного страха = подгоняемый смертельным стахом), he let out all his forces (он выпустил наружу все свои силы; to let — пускать, позволять) and sped toward a wood (и поспешил к лесу; to speed — спешить) in the distance (в отдалении). He never looked back (он никогда не смотрел назад = так и не оглянулся ни разу) until he had almost gained the shelter of the forest (пока он почти не достиг укрытия леса); then he turned and descried two figures in the distance (затем он обернулся и рассмотрел две фигуры в отдалении; to descry — рассмотреть, разглядеть, завидеть издалека). That was sufficient (это было достаточно); he did not wait to scan them critically (он не ждал, чтобы рассмотреть их критически = придирчиво, внимательно), but hurried on (но поспешил дальше), and never abated his pace (и ни разу не сбавил шага) till he was far within the twilight depths of the wood (пока он не оказался далеко в сумеречных глубинах леса). Then he stopped (тогда он остановился); being persuaded (будучи убежденным) that he was now tolerably safe (что он был теперь относительно в безопасности; tolerably — терпимо, сносно). He listened intently (он прислушался напряженно), but the stillness was profound and solemn (но тишина была глубокой и торжественной) — awful, even (величественной даже), and depressing to the spirits (и подавляющей для настроения = угнетающей). At wide intervals (через широкие промежутки времени) his straining ear (его напряженное ухо; to strain — напрягать(ся)) did detect sounds (отмечало звуки), but they were so remote (но они были такими отдаленными), and hollow, and mysterious (и глухими, и таинственными), that they seemed not to be real sounds (что они, казалось, не были настоящими звуками: «они казались не быть…»), but only the moaning and complaining ghosts of departed ones (но только стенающими и жалобными призраками былых; to depart — уходить). So the sounds were yet more dreary (так что эти звуки были еще более тоскливыми) than the silence which they interrupted (чем тишина, которую они нарушали).

It was his purpose (это было его намерением), in the beginning (в начале), to stay where he was (пробыть, где он находился), the rest of the day (остаток дня); but a chill soon invaded his perspiring body (но холод скоро вошел в его вспотевшее тело), and he was at last obliged (и он был наконец вынужден) to resume movement (возобновить движение) in order to get warm (с тем чтобы согреться: «сделаться теплым»). He struck straight through the forest (он направился напрямую через лес; to strike — бить; направляться), hoping to pierce to a road presently (надеясь пробиться к дороге вскоре; to pierce — пронзать), but he was disappointed in this (но он был разочарован в этом = безуспешно). He traveled on and on (он продвигался дальше и дальше); but the farther he went (но чем дальше он шел; to go — идти), the denser the wood became (тем гуще становился лес; to become — становиться; dense), apparently (очевидно = как казалось). The gloom began to thicken, by and by (мрак начал сгущаться вскоре), and the king realized (и король осознал) that the night was coming on (что ночь приближалась). It made him shudder (это заставило его вздрогнуть) to think of spending it (подумать о том чтобы провести ее = ночь) in such an uncanny place (в таком жутком месте); so he tried to hurry faster (так что он старался поспешать быстрее), but he only made the less speed (но он лишь сделал меньше скорость = двигался медленнее), for he could not now see well enough (так как он не мог теперь видеть достаточно хорошо) to choose his steps judiciously (чтобы выбирать свои шаги благоразумно); consequently he kept tripping over roots and tangling himself in vines and briers (следовательно, он и то и дело спотыкался о корни, запутывался во вьющихся стеблях и терновнике).

And how glad he was (и как рад он был) when at last he caught the glimmer of a light (когда наконец он уловил мерцание света; to catch — ловить)! He approached it warily (он приблизился к нему опасливо), stopping often (останавливаясь часто) to look about him (чтобы осмотреться: «посмотреть вокруг себя») and listen (и прислушаться). It came from an unglazed window-opening (он = свет исходил из незастекленного оконного отверстия; to open — открывать) in a little hut (в маленькой хижине). He heard a voice now (он услышал какой-то голос теперь; to hear — слышать), and felt a disposition to run and hide (и почувствовал расположение = желание убежать и спрятаться; to feel — чувствовать); but he changed his mind at once (но он изменил свои мысли = передумал сразу), for his voice was praying, evidently (так как его голос молился очевидно). He glided to the one window of the hut (он скользнул к единственному окну хижины), raised himself on tiptoe (поднял себя = поднялся на цыпочки), and stole a glance within (и украл взгляд = украдкой заглянул внутрь; to steal — красть). The room was small (комната была маленькой); its floor was the natural earth (ее пол был естественной землей), beaten hard by use (утрамбованной жестко использованием; to beat — бить); in a corner was a bed of rushes (в углу была постель из камыша) and a ragged blanket or two (и истрепанного одеяла или двух); near it was a pail, a cup, a basin (возле нее было ведро, чашка, миска), and two or three pots and pans (и два или три горшка и кастрюли); there was a short bench (там была короткая скамья) and a three-legged stool (и трехногий табурет); on the hearth (в очаге) the remains of a fagot fire (остатки огня из вязанки дров) were smoldering (дымились); before a shrine (перед распятием), which was lighted by a single candle (которое было освещено единственной свечой), knelt an aged man (стоял на коленях пожилой человек; to kneel — стоять на коленях), and on an old wooden box (а на старой деревянной коробке) at his side (у его бока = рядом с ним) lay an open book and a human skull (лежала открытая книга и человеческий череп; to lie — лежать). The man was of large, bony frame (этот человек был большого и костистого телосложения); his hair and whiskers (его волосы и борода) were very long and snowy white (были очень длинными и снежно-белыми); he was clothed in a robe of sheepskins (он был одет в рясу из овечьих шкур) which reached from his neck to his heels (которая доставала от его шеи до пят).

hermit [`hə:mıt], consequently [`kOnsıkwəntlı], human [`hju:mən]

THE high hedge hid him from the house now; and so, under the impulse of a deadly fright, he let out all his forces and sped toward a wood in the distance. He never looked back until he had almost gained the shelter of the forest; then he turned and descried two figures in the distance. That was sufficient; he did not wait to scan them critically, but hurried on, and never abated his pace till he was far within the twilight depths of the wood. Then he stopped; being persuaded that he was now tolerably safe. He listened intently, but the stillness was profound and solemn- awful, even, and depressing to the spirits. At wide intervals his straining ear did detect sounds, but they were so remote, and hollow, and mysterious, that they seemed not to be real sounds, but only the moaning and complaining ghosts of departed ones. So the sounds were yet more dreary than the silence which they interrupted.

It was his purpose, in the beginning, to stay where he was, the rest of the day; but a chill soon invaded his perspiring body, and he was at last obliged to resume movement in order to get warm. He struck straight through the forest, hoping to pierce to a road presently, but he was disappointed in this. He traveled on and on; but the farther he went, the denser the wood became, apparently. The gloom began to thicken, by and by, and the king realized that the night was coming on. It made him shudder to think of spending it in such an uncanny place; so he tried to hurry faster, but he only made the less speed, for he could not now see well enough to choose his steps judiciously; consequently he kept tripping over roots and tangling himself in vines and briers.

And how glad he was when at last he caught the glimmer of a light! He approached it warily, stopping often to look about him and listen. It came from an unglazed window-opening in a little hut. He heard a voice now, and felt a disposition to run and hide; but he changed his mind at once, for his voice was praying, evidently. He glided to the one window of the hut, raised himself on tiptoe, and stole a glance within. The room was small; its floor was the natural earth, beaten hard by use; in a corner was a bed of rushes and a ragged blanket or two; near it was a pail, a cup, a basin, and two or three pots and pans; there was a short bench and a three-legged stool; on the hearth the remains of a fagot fire were smoldering; before a shrine, which was lighted by a single candle, knelt an aged man, and on an old wooden box at his side lay an open book and a human skull. The man was of large, bony frame; his hair and whiskers were very long and snowy white; he was clothed in a robe of sheepskins which reached from his neck to his heels.

'A holy hermit (святой отшельник)!' said the king to himself (сказал король себе); 'now am I indeed fortunate (теперь я действительно удачлив = мне повезло).'

The hermit rose from his knees (отшельник поднялся с колен; to rise — вставать); the king knocked (король постучал). A deep voice responded (низкий голос ответил):

'Enter (войдите)! — but leave sin behind (но оставьте грех позади = снаружи), for the ground whereon thou shalt stand is holy (ибо земля, на которой ты будешь стоять, священна)!'

The king entered, and paused (король вошел и остановился). The hermit turned a pair of gleaming, unrestful eyes upon him (отшельник повернул пару блестящих беспокойных глаз), and said (и сказал):

'Who art thou (кто ты)?'

'I am the king (я король),' came the answer (пришел = был ответ), with placid simplicity (со спокойной простотой).

'Welcome, king (добро пожаловать, король)!' cried the hermit (вскричал отшельник), with enthusiasm (с воодушевлением). Then (затем), bustling about with feverish activity (суетясь вокруг в лихорадочной деятельности), and constantly saying (и постоянно говоря) 'Welcome, welcome (добро пожаловать),' he arranged his bench (он поставил свою скамейку), seated the king on it (усадил короля на нее), by the hearth (у очага), threw some fagots on the fire (подбросил немного хвороста в огонь; to throw — кидать), and finally fell to pacing the floor (и наконец принялся измерять шагами комнату; to fall to — приниматься что-то делать: «упасть к»; to pace — шагать), with a nervous stride (нервной походкой).

'Welcome (добро пожаловать)! Many have sought sanctuary here (многие искали прибежища здесь), but they were not worthy (но они не были достойны), and were turned away (и были изгнаны: «обращены прочь»). But a king who casts his crown away (но король, который отбрасывает свою корону прочь), and despises the vain splendors of his office (и презирает суетные красоты своей службы), and clothes his body in rags (и одевает свое тело в лохмотья), to devote his life to holiness (чтобы посвятить свою жизнь святости) and the mortification of the flesh (и умерщвлению плоти) — he is worthy (он достоин), he is welcome (он желанен)! — here shall he abide all his days (здесь пребудет он все свои дни) till death come (пока смерть не придет).' The king hastened to interrupt and explain (король поспешил прервать и объяснить), but the hermit paid no attention to him (но отшельник не обращал никакого внимания на него; to pay attention — обращать внимание: «платить внимание») — did not even hear him apparently (даже не слышал его, очевидно), but went right on with his talk (но просто продолжал со своей речью = свою речь), with a raised voice and a growing energy (повышенным голосом и растущей энергией). 'And thou shalt be at peace here (и ты пребудешь в мире здесь). None shall find out thy refuge (никто не обнаружит твое убежище) to disquiet thee (чтобы беспокоить тебя) with supplications to return to that empty and foolish life (мольбами вернуться к той пустой и глупой жизни) which God hath moved thee to abandon (которую Бог сподвиг тебя оставить). Thou shalt pray here (ты будешь молиться здесь); thou shalt study the Book (ты будешь изучать Книгу); thou shalt meditate upon the follies and delusions of this world (ты будешь размышлять о безумствах и обольщениях этого мира), and upon the sublimities (и о величии) of the world to come (мира, которому суждено прийти); thou shalt feed upon crusts and herbs (ты будешь питаться черствым хлебом и травами), and scourge thy body with whips daily (и наказывать свое тело розгами ежедневно), to the purifying of thy soul (во очищение твоей души). Thou shalt wear a hair shirt (ты будешь носить власяницу) next thy skin (прямо на твоей коже); thou shalt drink water only (ты будешь пить только воду); and thou shalt be at peace (и ты пребудешь в мире); yes, wholly at peace (да, всецело в мире); for whoso comes to seek thee (ибо кто бы ни пришел искать тебя) shall go his way again baffled (уйдет своим путем назад, озадаченный); he shall not find thee (он не найдет тебя), he shall not molest thee (он не станет досаждать тебе).'

The old man (старик: «старый человек»), still pacing back and forth (все еще ходя взад-вперед), ceased to speak aloud (прекратил говорить громко), and began to mutter (и начал бормотать; to begin — начинать). The king seized this opportunity (король ухватился за эту возможность) to state his case (чтобы изложить свое дело); and he did it with an eloquence (и он сделал это с красноречием) inspired by uneasiness and apprehension (вдохновленным беспокойством и нехорошим предчувствием). But the hermit went on muttering (но отшельник продолжал бормотать; to go on — продолжать), and gave no heed (и не слушал: «не давал никакого внимания»). And still muttering (и, все еще бормоча), he approached the king and said, impressively (он приблизился к королю и сказал выразительно):

''Sh! I will tell you a secret (я скажу тебе тайну) !' He bent down (он наклонился: «согнулся вниз»; to bend — сгибаться) to impart it (чтобы сообщить ее), but checked himself (но замер: «проверил себя»), and assumed a listening attitude (и принял прислушивающуюся позу). After a moment or two (через минуту-другую) he went on tiptoe to the window-opening (он подошел на цыпочках к оконному отверстию), put his head out (высунул голову; to put out — высовывать: «ставить наружу») and peered around (и осмотрелся вокруг) in the gloaming (в сумерках), then came tiptoeing back again (затем пришел на цыпочках обратно снова), put his face close down to the king's (опустил свое лицо близко к (лицу) короля; to put down — опустить: «поставить вниз») and whispered (и прошептал):

'I am an archangel (я архангел)!'

placid [`plæsıd], scourge [skə:G], molest [mə`lest]

'A holy hermit!' said the king to himself; 'now am I indeed fortunate.'

The hermit rose from his knees; the king knocked. A deep voice responded:

'Enter! — but leave sin behind, for the ground whereon thou shalt stand is holy!'

The king entered, and paused. The hermit turned a pair of gleaming, unrestful eyes upon him, and said:

'Who art thou?'

'I am the king,' came the answer, with placid simplicity.

'Welcome, king!' cried the hermit, with enthusiasm. Then, bustling about with feverish activity, and constantly saying 'Welcome, welcome,' he arranged his bench, seated the king on it, by the hearth, threw some fagots on the fire, and finally fell to pacing the floor, with a nervous stride.

'Welcome! Many have sought sanctuary here, but they were not worthy, and were turned away. But a king who casts his crown away, and despises the vain splendors of his office, and clothes his body in rags, to devote his life to holiness and the mortification of the flesh — he is worthy, he is welcome! — here shall he abide all his days till death come.' The king hastened to interrupt and explain, but the hermit paid no attention to him — did not even hear him apparently, but went right on with his talk, with a raised voice and a growing energy. 'And thou shalt be at peace here. None shall find out thy refuge to disquiet thee with supplications to return to that empty and foolish life which God hath moved thee to abandon. Thou shalt pray here; thou shalt study the Book; thou shalt meditate upon the follies and delusions of this world, and upon the sublimities of the world to come; thou shalt feed upon crusts and herbs, and scourge thy body with whips daily, to the purifying of thy soul. Thou shalt wear a hair shirt next thy skin; thou shalt drink water only; and thou shalt be at peace; yes, wholly at peace; for whoso comes to seek thee shall go his way again baffled; he shall not find thee, he shall not molest thee.'

The old man, still pacing back and forth, ceased to speak aloud, and began to mutter. The king seized this opportunity to state his case; and he did it with an eloquence inspired by uneasiness and apprehension. But the hermit went on muttering, and gave no heed. And still muttering, he approached the king and said, impressively:

''Sh! I will tell you a secret!' He bent down to impart it, but checked himself, and assumed a listening attitude. After a moment or two he went on tiptoe to the window-opening, put his head out and peered around in the gloaming, then came tiptoeing back again, put his face close down to the king's and whispered:

'I am an archangel!'

The king started violently (король вздрогнул резко), and said to himself (и сказал себе), 'Would God I were with the outlaws again (пожелал бы Бог, чтобы = лучше бы я был с разбойниками снова); for lo (ведь смотри-ка), now am I the prisoner of a madman (теперь я пленник безумца)!' His apprehensions were heightened (его опасения усилились), and they showed plainly in his face (и они показались просто ему в лицо). In a low, excited voice (тихим, возбужденным голосом), the hermit continued (отшельник продолжил):

'I see you feel my atmosphere (я вижу, ты чувствуешь мою атмосферу = святость)! There's awe in your face (благоговейный ужас на твоем лице)! None may be in this atmosphere and not be thus affected (никто не может быть в этой атмосфере и не быть так = ею затронутым); for it is the very atmosphere of heaven (ибо это святость небес). I go thither and return (я улетаю туда и возвращаюсь), in the twinkling of an eye (во мгновение ока). I was made an archangel (я был сделан архангелом) on this very spot (на этом самом месте), it is five years ago (это есть = уже пять лет назад), by angels sent from heaven to confer that awful dignity (ангелами, посланными с небес, чтобы даровать этот внушающий благоговение титул). Their presence filled this place with an intolerable brightness (их присутствие наполнило это помещение невыносимой яркостью = светом). And they knelt to me, king (и они опустились на колени передо мной, король; to kneel — становиться на колени)! yes, they knelt to me (да, они опустились на колени передо мной)! for I was greater (ибо я был более великим) than they (чем они). I have walked in the courts of heaven (я ступал по чертогам рая), and held speech with the patriarchs (и держал речь с патриархами; to hold — держать). Touch my hand (коснись моей руки) — be not afraid (не будь испуган) — touch it (коснись ее). There (вот) — now thou hast touched a hand (теперь ты коснулся руки) which has been clasped (которая была пожата) by Abraham, and Isaac, and Jacob (Авраамом и Исааком и Иаковом)! For I have walked in the golden courts (ибо я ступал по золотым чертогам), I have seen the Deity face to face (я видел Божество лицом к лицу)!' He paused (он помолчал), to give this speech effect (чтобы придать своей речи эффекта); then his face suddenly changed (затем его лицо неожиданно переменилось), and he started to his feet again (и он вскочил на свои ноги снова), saying, with angry energy (говоря, с яростной энергией), 'Yes, I am an archangel (да, я архангел); a mere archangel (простой архангел)! — I that might have been pope (я, который мог бы быть Папой)! It is verily true (это истинная правда; verily — истинно). I was told it (мне было сказано это; to tell — сказать) from heaven in a dream (с небес во сне), twenty years ago (двадцать лет назад); ah, yes (ах, да), I was to be pope (я /должен/ был быть Папой)! — and I should have been pope (и мне следовало быть Папой) , for Heaven had said it (ибо небеса сказали так) — but the king dissolved my religious house (но король распустил = разорил мой религиозный дом = монастырь), and I, poor obscure unfriended monk (и я, бедный, безвестный, не имеющий друзей монах), was cast homeless upon the world (был брошен бездомным в мир; to cast — бросать), robbed of my mighty destiny (лишенный моего великого предназначения; to rob — грабить, отнимать)!' Here he began to mumble again (здесь он начал бормотать снова), and beat his forehead (и бить свой лоб = себя по лбу) in futile rage (в бессильной ярости), with his fist (своим кулаком); now and then (время от времени: «сейчас и тогда») articulating a venomous curse (произнося злобное проклятье; venom — яд), and now and then a pathetic (время от времени жалобное) 'Wherefore I am naught but an archangel (зачем я ничто кроме как = всего лишь архангел) — I that should have been pope (я, который должен был стать Папой)!'

So he went on for an hour (так он продолжал в течение часа; to go on — продолжать), while the poor little king sat and suffered (пока бедный маленький король сидел и страдал; to sit — сидеть). Then all at once (затем внезапно) the old man's frenzy departed (безумие старика прошло; to depart — уходить, уезжать), and he became all gentleness (и он стал сама любезность; to become — становиться). His voice softened (его голос смягчился), he came down out of his clouds (он спустился со своих облаков), and fell to prattling along (и принялся болтать дальше; to fall to — приняться делать что-либо: «упасть к») so simply and so humanely (так просто и так по-человечески), that he soon won the king's heart completely (что он скоро покорил сердце короля совершенно; to win — выигрывать, завоевывать). The old devotee (старый фанатик; devotee — ярый последователь, приверженец) moved the boy nearer to the fire (пододвинул мальчика ближе к огню) and made him comfortable (и устроил его поудобнее; to make — делать); doctored his small bruises and abrasions with a deft and tender hand (подлечил его маленькие ушибы и царапины ловкой и нежной рукой; bruise — синяк); and then set about preparing and cooking a supper (а затем принялся готовить и варить ужин; to set about — приниматься делать что-либо) — chatting pleasantly all the time (болтая приятно все время), and occasionally stroking the lad's cheek (и иногда поглаживая щеку мальчика) or patting his head (или похлопывая его по голове: «его голову»), in such a gently caressing way (таким мягко ласкающим образом) that in a little while (что спустя малое время) all the fear and repulsion (весь страх и отвращение) inspired by the archangel (внушенные архангелом) were changed to reverence and affection (были переменены на почтение и привязанность) for the man (к этому человеку).

This happy state of things (это счастливое состояние вещей) continued while the two ate the supper (продолжалось, пока эти двое ели ужин; to eat — есть); then, after a prayer (затем, после молитвы) before the shrine (перед киотом), the hermit put the boy to bed (отшельник уложил мальчика в кровать; to put — класть), in a small adjoining room (в маленькой прилегающей комнате), tucking him in (закутав его; to tuck in — укутывать) as snugly and lovingly (так уютно и заботливо) as a mother might (как мать могла бы); and so (и вот), with a parting caress (с прощальной лаской; to part — расставаться), left him (оставил его; to leave — оставлять, покидать) and sat down by the fire (и сел у огня; to sit down — садиться: «сесть вниз»), and began to poke the brands about (и начал перемешивать головешки; to begin — начинать) in an absent and aimless way (рассеянно и бесцельно: «рассеянным и бесцельным образом»). Presently he paused (вскоре он приостановился); then tapped his forehead several times with his fingers (затем постучал по своему лбу несколько раз пальцами), as if trying to recall some thought (как будто пытаясь вспомнить: «вызвать обратно» какую-то мысль; to call — звать) which had escaped from his mind (которая убежала из его ума). Apparently he was unsuccessful (кажется, он был (в этом) неуспешлив = по-видимому, безуспешно). Now he started quickly up (теперь он подскочил быстро вверх), and entered his guest's room (и вошел в комнату своего гостя), and said (и сказал):

'Thou art king (ты король)?'

'Yes (да),' was the response (был ответ), drowsily uttered (сонно проговоренный).

'What king (какой король)?'

'Of England (Англии).'

'Of England (Англии). Then Henry is gone (тогда Генрих умер: «ушел»)!'

'Alack, it is so (увы, это так). I am his son (я его сын).'

A black frown settled down upon the hermit's face (черная тень легла на лицо отшельника; frown — хмурый взгляд; to settle down — водворяться: «усесться вниз»), and he clenched his bony hands with a vindictive energy (и он стиснул свои костлявые руки с мстительной энергией). He stood a few moments (он стоял несколько минут; to stand — стоять), breathing fast (дыша быстро) and swallowing repeatedly (и сглатывая неоднократно), then said in a husky voice (затем сказал хриплым голосом):

'Dost know (знаешь ли ты) it was he that turned us out (что это был он, который = что это он выкинул нас; to turn out — выгонять: «повернуть наружу») into the world (в мир) houseless and homeless (бесприютными и бездомными)?'

atmosphere [`ætməsfıə], archangel [a:`keınG(ə)l], Isaac [`aızək]

The king started violently, and said to himself, 'Would God I were with the outlaws again; for lo, now am I the prisoner of a madman!' His apprehensions were heightened, and they showed plainly in his face. In a low, excited voice, the hermit continued:

'I see you feel my atmosphere! There's awe in your face! None may be in this atmosphere and not be thus affected; for it is the very atmosphere of heaven. I go thither and return, in the twinkling of an eye. I was made an archangel on this very spot, it is five years ago, by angels sent from heaven to confer that awful dignity. Their presence filled this place with an intolerable brightness. And they knelt to me, king! yes, they knelt to me! for I was greater than they. I have walked in the courts of heaven, and held speech with the patriarchs. Touch my hand — be not afraid — touch it. There — now thou hast touched a hand which has been clasped by Abraham, and Isaac, and Jacob! For I have walked in the golden courts, I have seen the Deity face to face!' He paused, to give this speech effect; then his face suddenly changed, and he started to his feet again, saying, with angry energy, 'Yes, I am an archangel; a mere archangel! — I that might have been pope! It is verily true. I was told it from heaven in a dream, twenty years ago; ah, yes, I was to be pope! — and I should have been pope, for Heaven had said it — but the king dissolved my religious house, and I, poor obscure unfriended monk, was cast homeless upon the world, robbed of my mighty destiny!' Here he began to mumble again, and beat his forehead in futile rage, with his fist; now and then articulating a venomous curse, and now and then a pathetic 'Wherefore I am naught but an archangel — I that should have been pope!'

So he went on for an hour, while the poor little king sat and suffered. Then all at once the old man's frenzy departed, and he became all gentleness. His voice softened, he came down out of his clouds, and fell to prattling along so simply and so humanely, that he soon won the king's heart completely. The old devotee moved the boy nearer to the fire and made him comfortable; doctored his small bruises and abrasions with a deft and tender hand; and then set about preparing and cooking a supper — chatting pleasantly all the time, and occasionally stroking the lad's cheek or patting his head, in such a gently caressing way that in a little while all the fear and repulsion inspired by the archangel were changed to reverence and affection for the man.

This happy state of things continued while the two ate the supper; then, after a prayer before the shrine, the hermit put the boy to bed, in a small adjoining room, tucking him in as snugly and lovingly as a mother might; and so, with a parting caress, left him and sat down by the fire, and began to poke the brands about in an absent and aimless way. Presently he paused; then tapped his forehead several times with his fingers, as if trying to recall some thought which had escaped from his mind. Apparently he was unsuccessful. Now he started quickly up, and entered his guest's room, and said:

'Thou art king?'

'Yes,' was the response, drowsily uttered.

'What king?'

'Of England.'

'Of England. Then Henry is gone!'

'Alack, it is so. I am his son.'

A black frown settled down upon the hermit's face, and he clenched his bony hands with a vindictive energy. He stood a few moments, breathing fast and swallowing repeatedly, then said in a husky voice:

'Dost know it was he that turned us out into the world houseless and homeless?'

There was no response (ответа не было). The old man bent down (старик склонился; to bend — гнуть(ся)) and scanned the boy's reposeful face (и рассматривал спокойное лицо мальчика) and listened to his placid breathing (и слушал его мирное дыхание). 'He sleeps (он спит) — sleeps soundly (спит крепко)'; and the frown vanished away (и мрачная тень исчезла прочь) and gave place to an expression of evil satisfaction (и уступила место выражению злобного удовлетворения; to give — давать). A smile flitted across the dreaming boy's features (улыбка промелькнула через чертах = по лицу дремлющего мальчика). The hermit muttered (отшельник пробормотал), 'So (вот) — his heart is happy (его сердце счастливо)'; and he turned away (и он отвернулся прочь). He went stealthily about the place (он ходил украдкой = тихо по помещению; to go — ходить), seeking here and there for something (ища здесь и там что-то); now and then halting to listen (время от времени: «сейчас и тогда» останавливаясь послушать), now and then jerking his head around (время от времени вертя головой кругом) and casting a quick glance toward the bed (и кидая быстрый взгляд на кровать); and always muttering, always mumbling to himself (и постоянно ворча, постоянно бормоча себе = под нос). At last he found what he seemed to want (наконец он нашел то, что, казалось, хотел; to find — найти; to seem — казаться) — a rusty old butcher-knife and a whetstone (ржавый старый мясницкий нож и точильный камень). Then he crept to his place by the fire (затем он пробрался к своему месту у огня; to creep — ползти), sat himself down (уселся: «усадил себя вниз»), and began to whet the knife softly on the stone (и начал точить нож тихо о камень), still muttering, mumbling, ejaculating (все еще ворча, бормоча, восклицая). The winds sighed around the lonely place (ветры вздыхали вокруг уединенного места), the mysterious voices of the night floated by (таинственные голоса ночи проплывали мимо) out of the distances (издалека: «из далей»). The shining eyes of venturesome mice and rats (блестящие глаза отважных/готовых на риск мышей и крыс; to venture — отважиться, решиться; осмелиться) peered out at the old man (уставились на старика) from cracks and coverts (из щелей и укрытий), but he went on with his work (но он продолжал свою работу; to go on — продолжать: «идти дальше»), rapt, absorbed (увлеченный, поглощенный), and noted none of these things (и не замечал ни одной из этих вещей).

At long intervals (через длинные интервалы = изредка) he drew his thumb (он проводил большим пальцем; to draw — тащить) along the edge of his knife (по лезвию своего ножа), and nodded his head with satisfaction (и кивал головой с удовлетворением). 'It grows sharper (он становится острее),' he said (он сказал); 'yes, it grows sharper (да, он становится острее).'

He took no note of the flight of time (он не замечал полета = течения времени; to take note — обращать внимание: «брать заметку»), but worked tranquilly on (но работал спокойно дальше), entertaining himself with his thoughts (развлекая себя своими мыслями), which broke out occasionally in articulate speech (которые прорывались иногда в членораздельной речи):

'His father wrought us evil (его отец причинил нам зло; to work — работать, делать), he destroyed us (он уничтожил = погубил нас) — and is gone down into the eternal fires (и сошел вниз в вечное пламя)! Yes (да), down into the eternal fires (вниз в вечное пламя)! He escaped us (он ушел от нас; to escape — сбежать) — but it was God's will (но это была Божья воля), yes it was God's will (да, это была Божья воля), we must not repine (мы не должны роптать). But he hath not escaped the fires (но он не избежал пламени)! no, he hath not escaped the fires (нет, он не избежал пламени), the consuming, unpitying, remorseless fires (всепожирающего, безжалостного, беспощадного пламени) — and they are everlasting (а оно вечно)!'

And so he wrought (и так он работал; to work — работать); and still wrought (и еще работал); mumbling (бормоча; to mumble) — chuckling a low rasping chuckle at times (посмеиваясь тихим дребезжащим смешком временами) — and at times breaking again into words (а временами разражаясь словами; to break into — разразиться: «ломать в, вломиться»):

'It was his father that did it all (это был его отец, который сделал это все; to do — делать). I am but an archangel (я только архангел) — but for him, I should be pope (но, если бы не он, я должен был бы быть = был бы Папой)!'

The king stirred (король пошевелился). The hermit sprang noiselessly (прыгнул бесшумно; noise — шум) to the bedside (к кровати; side — сторона), and went down upon his knees (и опустился на свои колени; to go down — опуститься: «пойти вниз»), bending over the prostrate form (согнувшись над лежащим телом) with his knife uplifted (со своим ножом, поднятым вверх). The boy stirred again (мальчик пошевелился снова); his eyes came open for an instant (его глаза открылись на мгновение; to come open — стать открытыми), but there was no speculation in them (но не было никакого размышления в них), they saw nothing (они не видели ничего; to see — видеть); the next moment his tranquil breathing showed (в следующий момент его спокойное дыхание показало) that his sleep was sound (что его сон был крепким) once more (опять).

The hermit watched and listened for a time (отшельник наблюдал и прислушивался какое-то время), keeping his position and scarcely breathing (сохраняя свое положение = оставаясь на месте и едва дыша); then he slowly lowered his arm (затем он медленно опустил свою руку), and presently crept away, saying (и вскоре отошел прочь, говоря; to creep — ползти):

'It is long past midnight (сейчас давно за полночь) — it is not best (нехорошо; best — наилучший) that he should cry out (если он закричит), lest by accident some one be passing (если по случайности кто-нибудь будет проходить).'

He glided about his hovel (он скользил = плавно двигался по своей лачуге), gathering a rag here (подбирая лоскут здесь), a thong there (ремень там), and another one yonder (и другой вон там); then he returned (затем он вернулся), and by careful and gentle handling (и осторожными и мягкими манипуляциями) he managed to tie the king's ankles together (он смог связать лодыжки короля вместе) without waking him (без того, чтобы разбудить его = не разбудив его). Next he essayed to tie the wrists (затем он попытался связать его запястья); he made several attempts to cross them (он сделал несколько попыток скрестить их), but the boy always drew one hand or the other away (но мальчик все время отодвигал одну руку или другую прочь; to draw — тащить), just as the cord was ready to be applied (как раз когда веревка была готова быть применена); but at last (но наконец), when the archangel was almost ready to despair (когда архангел был почти готов отчаяться), the boy crossed his hands himself (мальчик скрестил свои руки сам), and the next moment they were bound (и в следующий момент они были связаны; to bind — связывать). Now a bandage was passed under the sleeper's chin (тотчас же повязка была пропущена под подбородком спящего) and brought up over his head (и вытянута наверх над его головой; to bring — приносить, тащить) and tied fast (и затянута крепко) — and so softly, so gradually, and so deftly (и так мягко, так постепенно и так ловко) were the knots drawn together and compacted (были узлы стянуты вместе и соединены; to draw — тащить), that the boy slept peacefully (что мальчик проспал мирно; to sleep — спать) through it all (через все это) without stirring (без того, чтобы двигаться = не шевельнувшись).

eternal [ı`tə:nəl], breathing [`bri:ðiŋ], gradually [`græGuəlı]

There was no response. The old man bent down and scanned the boy's reposeful face and listened to his placid breathing. 'He sleeps — sleeps soundly'; and the frown vanished away and gave place to an expression of evil satisfaction. A smile flitted across the dreaming boy's features. The hermit muttered, 'So — his heart is happy'; and he turned away. He went stealthily about the place, seeking here and there for something; now and then halting to listen, now and then jerking his head around and casting a quick glance toward the bed; and always muttering, always mumbling to himself. At last he found what he seemed to want — a rusty old butcher-knife and a whetstone. Then he crept to his place by the fire, sat himself down, and began to whet the knife softly on the stone, still muttering, mumbling, ejaculating. The winds sighed around the lonely place, the mysterious voices of the night floated by out of the distances. The shining eyes of venturesome mice and rats peered out at the old man from cracks and coverts, but he went on with his work, rapt, absorbed, and noted none of these things.

At long intervals he drew his thumb along the edge of his knife, and nodded his head with satisfaction. 'It grows sharper,' he said; 'yes, it grows sharper.'

He took no note of the flight of time, but worked tranquilly on, entertaining himself with his thoughts, which broke out occasionally in articulate speech:

'His father wrought us evil, he destroyed us — and is gone down into the eternal fires! Yes, down into the eternal fires! He escaped us — but it was God's will, yes it was God's will, we must not repine. But he hath not escaped the fires! no, he hath not escaped the fires, the consuming, unpitying, remorseless fires — and they are everlasting!'

And so he wrought; and still wrought; mumbling — chuckling a low rasping chuckle at times — and at times breaking again into words:

'It was his father that did it all. I am but an archangel — but for him, I should be pope!'

The king stirred. The hermit sprang noiselessly to the bedside, and went down upon his knees, bending over the prostrate form with his knife uplifted. The boy stirred again; his eyes came open for an instant, but there was no speculation in them, they saw nothing; the next moment his tranquil breathing showed that his sleep was sound once more.

The hermit watched and listened for a time, keeping his position and scarcely breathing; then he slowly lowered his arm, and presently crept away, saying:

'It is long past midnight — it is not best that he should cry out, lest by accident some one be passing.'

He glided about his hovel, gathering a rag here, a thong there, and another one yonder; then he returned, and by careful and gentle handling he managed to tie the king's ankles together without waking him. Next he essayed to tie the wrists; he made several attempts to cross them, but the boy always drew one hand or the other away, just as the cord was ready to be applied; but at last, when the archangel was almost ready to despair, the boy crossed his hands himself, and the next moment they were bound. Now a bandage was passed under the sleeper's chin and brought up over his head and tied fast — and so softly, so gradually, and so deftly were the knots drawn together and compacted, that the boy slept peacefully through it all without stirring.