Артистка

37

Мне кто-нибудь может объяснить, ну почему я такая дуреха? Ответьте мне на вопрос: почему совершаю такие непростительные ошибки и глупости? А ведь мне достоверно известно, что многие меня считают совсем неглупой, даже умной. Знали бы они, как на самом деле обстоят дела, изменили бы мнение.

Ну, разве не глупость самой раздавать все, что я построила и нажила, накопила в своей жизни. Я еще мирилась с тем, что неожиданно для себя стала разрушать свою сначала карьеру, затем брак, пусть и гражданский. Но чтобы собственными руками отдать уже чужому мне человеку свою квартиру, это уже ни в какие ворота не лезет. Такого не ожидала я даже от себя.

И что мне теперь делать, где в скором времени стану жить? В однокомнатной конуре, потому что на большее средств, что мне достанется от продажи квартиры, не хватит. Я даже не знаю, как назвать мой поступок? Ну, скажите, какого черта я повелась на предложение Эрика сыграть в шахматы. Я уже лет пять, а то и больше, не прикасалась к фигурам. И совсем не исключаю, что мой бывший гражданский муж перед тем, как подбросить мне эту идею, тренировался, возможно, даже с Аглаей. Про ее умение этой игре, мне ничего неизвестно. А вдруг она в этом деле мастак?

Я была так раздавлена тем, что случилось, что в прямом смысле не знала, куда себя девать. В квартире, которая скоро станет для меня чужой, не сиделось, но и на улицу не тянуло. Я даже подумала — а не пойти ли в бар и напиться, но меня остановило то, что я еще ни разу так не делала. К тому же я пришла к мнению, что это лекарство не поможет, а станет только хуже; когда я напиваюсь, что происходит, впрочем, крайне редко, мною овладевали тоска и уныние. А вот никакой эйфории не ощущаю.

В конце концов, решила пойти туда, куда ходила все последнее время, — к Миркину. Может, он скажет мне что-нибудь путное, то, что меня, хотя бы немного утешит.

Уверена, что вам уже до чертиков надоела тема про суп, поэтому не стану ничего говорить о нем. Пусть он останется за кадром этого эпизода, от этого он будет выглядеть только лучше. Приведу исключительно нашу беседу.

— Яков Миронович, ну, объясните мне, почему я такая дуреха? Мало того, что разрушила свою карьеру в театре, так вдобавок проиграла нашу с Эриком квартиру. Я стала бояться саму себя, так как не знаю, что еще выкину. Скажите, что со мной происходит?

— Вы проиграли квартиру в карты? — поинтересовался Миркин.

— В шахматы. Но что это меняет.

— Что-то, да меняет, дорогая Марта. Могу вас успокоить, вы вовсе не дуреха и даже не дура.

— Кто же я тогда и как объяснить мои поступки?

— Это довольно сложно, но если вы готовы выслушать…

— Я только на вас, Яков Миронович, и надеюсь. Я из вас черпаю мудрость. Только мне это совсем не помогает.

— Поможет.

— Когда?

— Когда придет время.

— И долго ждать?

— Не знаю, бывает по-разному. Но на быстрый результат не надейтесь, обычно это долгий процесс. Уж слишком он запущен.

— Что за процесс? Яков Миронович, не томите.

— У вас происходит процесс прозрения, который вы принимаете за глупость.

— Прозрение чего?

— Своего места во Вселенной, своей задачи или миссии в ней. Обычно это происходит весьма болезненно, а иногда даже трагично. Но ничего не поделаешь, уж все так устроено.

— Хорошо, предположим. Но почему у меня? А почему у Эрика ничего такого я не замечаю.

— А ему это и не грозит, дорогая Марта. Можете быть за него спокойной.

— Хотите сказать, что в отличие от меня ему не досталось место во Вселенной?

— Досталось, конечно, вопрос, какое? Он их тех людей, задача которых просто поддерживают течение жизни. Никакого отдельного задания у него нет. Да он его и не потянет.

Неожиданно для себя я почувствовала обиду за Эрика. Неужели он действительно такой ненужный? Тогда зачем я столько лет жила с ним?

— А почему мне выпала такая честь?

Миркин как-то непривычно странно посмотрел на меня, затем развел руками.

— Вы требуете от меня ответов на слишком сложные вопросы. — Он вдруг задумался. — Однажды ко мне пришла одна мысль. Сначала она мне показалось, какой-то даже нелепой, но чем больше ее обдумывал, тем нормальней она казалась. — Миркин замолчал.

— Яков Миронович, не томите, что за мысль?

— Есть люди, которые сначала развиваются как бы как все, во всеобщей массе. У них те же привычки, те же представления, те же устремления. Ну и все остальное тоже, что и у всех. Но в какой-то момент Вселенная или те, кто в ней заправляют, выталкивают этого человека из толпы на свободу.

— Зачем?

— Да кто ж его знают, могу лишь сделать несколько предположений. Чтобы поменять траекторию движение мира на своем направлении, чтобы бросить вызов стаду рабов, чтобы отыскать внутри себя, а значит, и внутри мироздания новый потенциал. Да мало ли еще какие могут быть цели. Поди разберись, что они там думают.

Я замотала головой.

— Яков Миронович, ну, посмотрите на меня, где я и где ваша Вселенная? Я самый обыкновенный человек, неплохая, но вовсе не гениальная актриса. Есть сотни тех, которые лучше меня. Какая же я избранница? Понятие не имею, что мне делать со свободой.

— Вы заблуждаетесь в том, что олицетворяете избранничество с каким-то выдающимся талантом. Это далеко не всегда так. Иногда избранником является человек, не наделенный большим дарованием. Просто у каждого своя задача. Она не обязательно должна быть грандиозной. Главное в другом, эту задачу может выполнить только этот конкретный человек.

— И что у меня за задача?

— Этого я не могу сказать, на то вам и дается прозрение. Могу лишь предположить, что она связана с театром.

— С каким?

— Не знаю, с каким, но уж точно не с тем, где вы сейчас служите.

— Почему?

— Это мертвый театр, и вам его не оживить. Вам же нужен живой уже живой, чтобы сделать его еще больше живым.

Мне снова стало обидно, только теперь не за Эрика, а за театр. Хотя и за Эрика — тоже, ведь же он в нем главный режиссер.

— А что такое, по-вашему, живой театр? — спросила я.

— Вы сразу поймете, когда его увидите.

— А увижу?

Миркин пожал плечами.

— Я бы очень этого хотел, — после короткой паузы произнес он. — Могу лишь посоветовать — держитесь Рената.

— Яков Миронович, вы мне навязываете Рената, как сваха жениха засидевшей невесте, — не без возмущения ответила я.

— Я лишь высказал свое мнение, — непривычно сухо произнес Миркин.

Я вдруг почувствовала, что между нами произошла, ну, конечно, не ссора, но какая-то незримая размолвка. Мы дошли до такого уровня в наших отношениях, когда возникло взаимное не понимание. Или, скорее, это я перестала его по-настоящему понимать. Я же говорю, что глупая, а он мне не верит.

— Послушайте, дорогая Марта, — вдруг снова раздался голос Миркина, — я давно осознал, что жизнь устроена совсем не так, как кажется подавляющему большинству людей. Поймите, искусство — это высшая концентрация развития цивилизации. Если оно развивается, то и цивилизация движется вперед и вверх, если — деградирует, то же самое происходит и с обществом. Большинство деятелей искусства совершенно этого не осознают, для них искусство — это способ как можно громче прокричать о собственном я. Их не смущает, что они играют в пьесах или фильмах, которые тянут нас всех вниз. Ваша жизнь связана с театром, но в какой-то момент вы почувствовали, что не можете оставить в нем все так, как есть. Вы хотели, но у вас не получилось. И не получится. А знаете, почему? Потому что вас уже вытолкнули на свободу.

— Даже не знаю, радоваться этому или огорчаться?

— Сначала отнеситесь к этому с пониманием. А потом все случится само собой, вы поймете, какого ужаса избежали.

— А если не случится? Ведь так тоже бывает?

— Бывает, — подтвердил Миркин. — Будем надеяться, дорогая Марта, что у вас все будет хорошо.