...Азорские острова

СПАСИБО, ДОРОГИЕ ХОЗЯЕВА!

Пришлось мне однажды быть со спектаклями в Перми, а оттуда пригласили нас, небольшой группой, на концерт в Красновишерск. Это километров пятьсот прямо на север. Едва вылезли мы из самолета, еще не придя в себя после настырной болтанки, которую пришлось перенести в воздухе, как приветливые и гостеприимные хозяева усадили нас в машины и отвезли прямо на берег реки Вишеры. На быстром катере понеслись мы за город мимо улочек, сбегавших к воде, мимо огородов и лесных складов. А затем, слева, пошли ярко-зеленые луга, а справа, все выше и выше, стали вырастать каменистые откосы, поросшие хвойным лесом.

Мы плыли по тихой, покойной реке. Чистая, ясная вода разбегалась перед носом нашего катера и волною поднималась за кормой. Крепкий, свежий воздух так и раздвигал грудь. Ни единого масляного пятна на поверхности реки, ни клочка дыма на синем небе. Никакого жилья вокруг, да и вообще никаких следов человеческой деятельности. Мы, как первооткрыватели этих милых мест, огибали извилину за извилиной Вишеры. Было тихо, только постукивал мотор нашего суденышка. Даже слышно, как кричала на лугу какая-то птица и ей отвечала невидимая пичуга с одной из елок, что склонялись со скал прямо к воде. Солнце грело горячо, но не обжигало, как на юге. После самолетной тряски, грохота и бензиновой вони такой покой лег на душу…

Вдруг близкий, обрывистый берег отошел в сторону, и на его месте оказался зеленый лужок, как ширмами отгороженный скалами от всего прочего мира. Несколько женщин поднялись от костра и приветливо замахали нам платками. Катер ткнулся носом в траву, а мы сошли на полянку.

— Пожалуйста, пожалуйста! — напирая на «о», говорят хозяйки этого милого местечка. — Уха-то уже готова!.. — и ведут нас к костру. Из него высовывается закоптелое до черноты ведро, а из ведра, вместе с паром, вырывается обольстительный аромат, «подобного которому нет в мире» и от которого кружатся наши усталые головы.

Нет, словами нельзя изъяснить, что такое уха на свежем воздухе, когда вы сидите и а густой траве, а перед вами раскинута скатерть-самобранка. Она тесно заставлена всякими закусками и… и всем, что положено к ухе. Все обильно, разнообразно, но главное то, что кипит в котле!..

И вот перед вами полная тарелка чуть желтоватой, прозрачной, огненно-горячей амброзии, в которой лежит целый хариус, свесив голову и хвост за края вашей посудины.

Вот беда — никак не передашь своих ощущений от этой еды. Сравнить ее не с чем — она сама по себе, со своей нежностью, запахом… Пожалуй, есть только один способ проверить то, что я сказал, — съездить в Красновишерск и повторить нашу трапезу на берегу. Право же, она того стоит и надолго останется у вас в памяти…

Вспоминается мне и другая полянка… Зеленеет она в Чехословакии, в Татрах, на склоне небольшого холма. Метрах в полутораста от нее такая же славная прогалинка среди кустов тянется с пригорка к узенькому ручейку. Но та лежит уже в другом государстве — в Польше. А ручей — он и есть граница между двумя этими государствами.

По густой траве мы шагаем вверх по холму и останавливаемся, чтобы поглядеть — кто там, из-за ручья, окликает нас? Это польские пограничники кричат нам и машут фуражками. Слышно, как смеются, и видно, как показывают туда, нам за спину. Похоже, что они знают, для чего мы здесь оказались и что нас тут ожидает.

А ждало нас действительно зрелище необычайное и угощение необыкновенное.

Чуть повыше нашей тропинки, там, где тронутые осенним золотом деревья расступились пошире, горели два костра. Около каждого из них сидели по два человека. Они медленно и сосредоточенно крутили вертелы, на которые было насажено что-то вроде длинных, объемистых колбас, обернутых в пергаментную бумагу, побуревшую от жара.

— Так вертеть надо два часа… и тогда получается — бифштекс по-разбойничьи! Это старинный рецепт. С тех пор, как в этих лесах скрывались патриоты, боровшиеся за освобождение родины от владычества Габсбургов… Народ называл их братьями, а австрийцы ругали разбойниками!..

Запах леса, дыма от костров, пар от печеного мяса, аромат сливовицы и свежего хлеба — все мешалось в какую-то симфонию мужского лесного пира. Мы поднимали чарки за наше товарищество, за искусство, за вольнолюбивых разбойников. И мы заедали эти чарки горячим мясом, которое, как на тарелках, лежало на толстых ломтях хлеба. Мы ели его и не могли остановиться: аппетит рос по мере еды. Да и вправду кушанье было необыкновенной вкусноты. Вот его рецепт, на тот случай, если кто захочет испытать такое же удовольствие, как и мы. Толстые куски свинины надо нанизать на шампур, вперемешку с цельными луковицами, помидорами и стручками сладкого перца. Посолив и обильно наперчив этот конгломерат, его следует уложить на несколько слоев пергаментной бумаги, облить вином, затем этой бумагой обернуть получившуюся колбасу, завязать по концам нитками, пристроить на рогульках над костром и затем, в течение двух часов, медленно вертеть над пылающими углями.

После этого снимайте ваше жаркое с огня, разворачивайте пышущий жаром, душистый сверток и приступайте… Не могу дальше рассказывать: вы и без рецепта управитесь, а у меня слюнки текут… Да, для полноты ощущений подберите себе добрую компанию, которая поможет оценить то, что вы приготовили, скажет напутственное слово чарке, которую вы поднимете, поддержит беседу о жизни, дружбе, об общих трудах.

Среди многих пиров на открытом воздухе помню и прелестный обед в Кортина д’Ампеццо. Маленькое это курортное местечко на севере Италии забралось высоко в снежные горы, а в то же время от него до Венеции — рукой подать, чуть больше ста километров. Ездят туда люди не только из Рима и Милана, а из Югославии, ФРГ, Австрии — покататься на лыжах, поглядеть соревнования спортсменов.

Здесь же ежегодно, уже более тридцати лет, проводятся международные фестивали спортивных фильмов. Наши кинематографисты стали ездить сюда с 1963 года и постоянно возвращаются с трофеями — семь раз они увозили домой главный приз фестиваля, не считая других наград.

Однажды, по окончании программы просмотров, хозяева устроили для своих гостей прощальный обед. На окраине городка выбрали просторную поляну. Положили на снег деревянные щиты. На полу этого большущего, открытого солнцу и ветру зала накрыли столы и усадили участников киносостязания в плетеные кресла. Вокруг помоста горели костры, стояли жаровни и на них рыбаки в белых куртках и в беретах готовили по своему способу рыбу, которую они же сами выловили нынче на заре у берегов Адриатического моря, возле городка Фано.

Остроносенькая рыбка, зажаренная в оливковом масле, громко хрустела у нас на зубах. Опустошив тарелки, мы наполняли их вареными ракушками и устрицами, поливали соком лимона и усердно поглощали, нагромождая около себя на столе горки скорлупы и раковин.

Мы жевали без устали. Солнце грело и горячило нас. Ветер остужал наши головы, согретые едой и кьянти, которое то и дело подливали в наши стаканы из больших, оплетенных тростником бутылей приветливые рыбаки. Загоревшие до черноты, они подходили к столам, улыбались, ослепляя нас белоснежными зубами. Что-то быстро говорили, хлопали по плечу, иногда выпивали с нами стаканчик вина.

Пожалуй, к нашему столу они подходили чаще, чем к другим, и дольше задерживались, хотя беседа между нами велась только улыбками, подмигиванием и дружелюбными кивками головы.

Когда первый аппетит был усмирен, в руках этих же рыбаков появилась флейта, скрипка, концертино и бубен. Самодеятельный оркестр заиграл какие-то ласковые мелодии, и сразу же к музыке присоединились голоса итальянцев, а через пару минут, хотя и без слов, стали подпевать мотиву все мы, иностранцы, приехавшие сюда из двадцати стран мира.

Солнце перебралось к нам за спины, длинные синие тени протянулись по снегу, а мы все не могли расстаться с приятным этим местом и с добрыми людьми, так ласково принимавшими нас…

А вот и еще одна трапеза, там же, в Кортина д’Ампеццо. Как члены жюри фестиваля, мы с товарищем проживали тогда на казенном коште. Поселили нас в лучшей гостинице, кормили в первоклассном ресторане. Поначалу мы чувствовали себя маленько неуютно среди богатых туристов: очень уж непривычна была компания. Да, видно, и мы не вызывали особых симпатий у постоянных посетителей этого заведения. Но вот как-то за обедом, в час пик, вместо запарившегося официанта, к нам за заказом подошел сам метрдотель. Осведомляясь о наших желаниях, он внимательно глядел на нас и, несмотря на отличный итальянский язык моего товарища, все же распознал в нас иностранцев.

— Югославия? — спросил он улыбаясь.

— Нет.

— Польша? Болгария? — вновь задал он вопрос.

— Москва! — вставил словечко и я.

— О!.. — у метрдотеля округлились глаза. Он быстро заговорил, обращаясь к моему товарищу. Оказывается, в войну он был солдатом, его батальон отправили под Сталинград, но…

— Мы опоздали, не доехали… И я остался жив!..

Он так приветливо улыбался нам, как будто бы благодарил за то, что советские войска успели сокрушить армию Паулюса до того, как его часть прибыла в сталинградский котел, и потому он невредимым вернулся на родину и смог опять заняться своим привычным и любимым делом.

— О! Я кулинар! Мои рецепты напечатаны в поваренной книге!.. Позвольте мне угостить вас спагетти по моему способу. Вы не пожалеете, что отведаете их!..

И на следующий день в обеденный час в переполненном зале ресторана появилась процессия, которая торжественно направилась к нашему столу. Впереди шествовал сам метрдотель, держа в одной руке накрахмаленные салфетки, а в другой — длинную блестящую ложку. За ним следовала его команда — человек пять мальчишек в белых куртках. Один толкал перед собой небольшой столик. Другой осторожно тащил переносную плитку — что-то вроде керосинки. Остальные несли кастрюли, судки, бутылки, баночки, пакеты.

Когда вся компания остановилась возле нас, все посетители ресторана прервали трапезу и повернули головы в нашу сторону.

И началось представление. Да, метрдотель оказался человеком талантливым и опытным. Он действовал умело и торжественно. В одно и то же время это был повар, фокусник и алхимик. Все, что он делал, выглядело и целесообразно, и картинно, и несло в себе еще какой-то дополнительный, скрытый смысл. Как будто бы он не просто готовил кушанье, а преобразовывал простую материю в нечто иное, более сложное, до чего сама природа не могла ни дойти, ни додуматься!..

Свита нашего кудесника с благоговением взирала на его манипуляции, повинуясь не только его отрывистым, коротким командам, но и выразительным взглядам и жестам, которыми он отдавал свои распоряжения. Все его ассистенты были чрезвычайно серьезны и сосредоточены, чтобы, спаси бог, не прозевать его приказа…

Пожалуй, эдакую четкость работы, скупость в словах и умение понять желание мастера я видел только раз — в операционной нейрохирургического института.

А сам созидатель был во власти вдохновения — он что-то отмерял, натирал на терке, мял, смешивал, нарезал, крошил, взбалтывал и подливал в эту смесь специи и пряности, что-то разноцветное из маленьких бутылочек…

Наконец, на раскаленную на керосинке сковородку, где шипело масло, он выложил заранее сваренные макароны, залил их томатным соусом, положил туда же мелко нарубленное мясо, досылал тертым сыром и стал осторожно поливать зельем, которое он состряпал.

Ах, какой аромат распространился по залу! У наших соседей жадно раздувались ноздри!..

И вот спагетти у нас на тарелках. Мы тут же попробовали их и, не найдя слов, чтобы выразить свое восхищение и благодарность, встали со стульев и пожали руку метру…

Он удалялся от нашего стола, медленно и гордо шагая по залу. Как победитель, как актер, успешно исполнивший свой трудный номер. Он ловил на себе удивленные взгляды зрителей. В эту минуту он снисходительно поглядывал на тех, кому обязан был прислуживать, но над которыми сейчас так возвысился благодаря своему искусству…

Вкусной была его стряпня? Да, конечно, вкусной. Очень вкусной. Но вкусно было и знаменитое «кари» в Индии, до того острое, что обжигало рот и слезы бежали из глаз, но от которого трудно было оторваться… А скумбрия, запеченная на железной решетке, как это делают в Болгарии, в рыбачьем городке Бургасе… А шашлык, изготовленный на «холмах Грузии»?

Можно долго и долго еще называть кушанья, которые доводилось пробовать в разных краях земли… Это вкусные воспоминания. А все же особенную прелесть им придавала щедро добавляемая к еде приправа дружбы, любви и уважения к нашей стране и нашим людям…

И через много лет я шлю благодарность всем, кто так радушно и гостеприимно угощал нас…

А коли говорить о еде, которая доставила самую большую радость и наслаждение в жизни, то у меня это был просто хлеб. Нет, неправда, и не простой, а свежий, душистый, белый и с изюмом. Высокий, как зимняя шапка, и такой упругий, как живой. Его можно было сжать, как лепешку, а он тут же распрямлялся, как будто бы в нем была запрятана пружина.

И ели мы его с Алешей Зоновым, лучшим моим дружком, в нетопленной петроградской комнате, в двадцать третьем году. Нам, студенческой артели, работавшей в порту на разгрузке парохода, задержали выплату денег, и мы три дня буквально ничего не брали в рот. И вдруг, неожиданно, я получил посылку от своей матери — полотенце. Полотенце, вышитое ею еще в годы девичества. Чудесное полотенце, на котором гуляли красные петухи с синим хвостами. Большие, яркие птицы недвижимо ходили по концам этого предназначенного в приданое полотенца. Ничем другим мать не могла одарить меня богаче. А мы с Алешкой взяли подарок, пошли на Сенной рынок и выменяли на него целый каравай ситного.

А потом мы ели его у себя в комнате, запивая водой из водопровода. И не было еды вкуснее и душевнее во всем свете…

И я говорю спасибо хлебу, который ем всю жизнь. Хлебу, которым живет человек. Хлебу, что зеленеет весной, колосится летом и волнами ходит под осенним ветром. Хлебу, который выращивают трудовые люди земли.