...Азорские острова

КОРОТКОЕ СЧАСТЬЕ ВЕНЬКИ ВИХОРЕВА

Весною была объявлена новая экономическая политика — нэп, как ее стали именовать. И за какие-нибудь полторы-две недели город преобразился. Пустынные до этого ряды Александровского и Сенного рынков, Гостиного двора, Невский, Литейный, большие проспекты Петроградской стороны и Васильевского острова сразу же разукрасились вывесками лавок, лавочек, магазинов, ларьков, открытых неизвестно откуда появившимися торговцами дореволюционных лет и предприимчивыми деятелями новой эпохи.

В витринах разлеглись давно не виданные, позабытые товары, и прохожие толпились у широких окоп, с любопытством глазея на пеструю галантерею, обувь, ткани, одежду.

Нашу компанию больше занимали выставки продовольственных лавок, а в особенности булочных, где так соблазнительно были разложены разнообразнейшие образцы хлебопекарного искусства.

Голодный русский человек, думая о еде, в первую голову мечтает о хлебе. Мы жили постоянно впроголодь, потому и думки наши прежде всего были о свежем, ароматном, подрумяненном товаре булочных. А уж чего только не увидишь, бывало, на их прилавках: караваи, кирпичики, булки, халы, плюшки, слойки… Прямо глаза разбегались. Но самым желанным казался нам ситный с изюмом! Ноздреватый, пышный, с поджаренной корочкой, с ягодками изюма, которые темнели, как родинки, на его белом теле. И если весь остальной хлеб лежал цельным, то ситный обязательно был разрезан, чтобы можно было полюбоваться всей его прелестью…

Стоили теперь эти булки и караваи — копейки, вместо прежних миллионов. Да только беда была в том, что копеек-то у нас стало меньше, чем прежних, дешевых миллионов. И, исходя из этих обстоятельств, мы по-прежнему покупали самый недорогой черный хлеб. А уж если и позволяли себе купить немного белого, то ели его аккуратно, как лакомство. Почти с той же бережливостью, как в дореволюционные годы у нас, в Нолинске, ели его приезжавшие из деревень крестьяне.

В вятских наших краях пшеница не вызревает, и хлебушко люди ели ржаной, иногда с примесью сероватой овсяной муки, и именовался он в этом случае ярушником. На базаре частенько доводилось мне видеть, как, сидя на телеге или в санях, приехавшие из глухих углов нашего уезда мужики и бабы ели нолинские бутерброды: на большой ломоть домашнего черного хлеба положен тонкий ломтик белого. Кусают его потихоньку, пальцем отодвигая булку подальше к краю. Больше вприглядку, чем вприкуску.

В общем, от нэпа нашему брату студенту прибыли было мало. Как жили мы на гороховой каше да на чае с сахарином, так и продолжали свое житье на этом же самом рационе. Маленькое наше общежитие в полуразрушенной квартире скупо обогревала старая «буржуйка», которую, случалось, еще и теперь топили влажными торцами из мостовой Гороховой улицы. Но все эти обстоятельства никак не отражались на нашем настроении. Жили мы весело, деятельно, занятые всяк своим учением…

Конечно, кое-какие неудобства своего жилья мы ощущали, даже несмотря на оптимизм. Квартира наша, бывшая дворницкая, была гораздо более запущена, чем барские хоромы, в которых мы жили до этого. И дело не только в том, что она отапливалась всего лишь нашими «буржуйками», была грязна, дощатые ее полы ходуном ходили под ногами и были все в трещинах и в дырах, но главным образом в том, что, кроме нас, в квартире обитали еще многочисленные семейства крыс и мышей. И поскольку они поселились здесь еще до нашего прибытия, естественно, что и чувствовали себя хозяевами больше, чем мы. Свободно разгуливали по комнатам, по коридору. В кухне на водопроводном кране и в уборной на бачке с водой постоянно сидели длиннохвостые наши сожители, утоляя жажду. По вечерам оживленно попискивали, устраивали в углах комнат посиделки и хороводы. Те из нас, кто засиживался за книгами допоздна, всякий раз клали рядом с собой на полу деревянные чурки и, когда игры наших товарищей по квартире начинали принимать чересчур оживленный характер, кидали эти полешки в разыгравшихся весельчаков. Но в общем-то мы хоть и воевали понемногу, но и мирились с таким соседством.

Конечно, случались и неприятные столкновения. Троюродный мой брат, поселившийся у нас на несколько дней, однажды ночью разбудил всех дикими воплями. Напугал нас сильно, хотя дело-то всего-навсего было в том, что к нему во сне под рубашку забралась крыса, с совершенно мирными намерениями — подремать в теплом местечке. Бедный парень до утра уже не смог уснуть, а днем сбежал с нашей квартиры. Но мы-то, люди привычные, побаивались только одного: как бы белая крыса с голым красноватым хвостом, которая избрала своим постоянным местопребыванием бачок с водой в нашей уборной, — как бы она не прыгнула кому-нибудь на голову.

А впрочем, наших квартирантов следовало бы помянуть и добрым словом. Во-первых, они никогда не трогали мешок с гороховой мукой — основным нашим продовольствием (может быть, она была им не по вкусу или не по желудку, хотя мы-то потребляли ее ежедневно). А во-вторых, с некоторого времени они, правда не по собственному почину, помогали нам разнообразить наше меню.

На стенах нашего и соседнего домов вдруг появились небольшие продолговатые объявления, гласившие, что лаборатория «Сопитат» для своих целей покупает живых крыс и мышей, по цене от четырех до тринадцати копеек за штуку. Через пару дней Серега Кадесников уже был руководителем «товарищества на паях» с капиталом в тридцать пять копеек. На эти деньги на Александровском рынке незамедлительно была приобретена мышеловка, у дворников удалось арендовать еще одну, и к вечеру обе они были заряжены и установлены — одна в коридоре, другая на кухне.

Утром два изловленных зверя были сданы в «Сопитат», на полученные шестнадцать копеек закуплены ситный с изюмом, и вся квартира, усевшись вокруг большого жестяного чайника, пировала, распивая чай с сахарином.

Несмотря на обилие дичи в доме, из-за нашей неумелости или небрежности охота редко бывала удачливой: пойманная добыча часто удирала из клетки. Но все же время от времени желанный ситный с изюмом появлялся на нашем столе…

Но вот как-то зимним утром нежданно-негаданно прибыл в наш дом Венька Вихорев. Прямым ходом из родного Нолинска.

Я был дежурным по общежитию, и потому мои сожители только высунули носы из-под одеял и довели до моего сведения, что давно уже кто-то стучит в дверь. Пришлось мне сунуть ноги в нахолодевшие за ночь ботинки и идти по нетопленному коридору и кухне узнавать — кого это принесло в этакую рань. Я откинул длинный тяжелый крюк, который оберегал наши владения от незваных пришельцев, и выглянул на лестничную площадку.

Краснокожий Венька отчаянно молотил пятками дверь и даже не сразу заметил, что она уже открыта. У его ног стояла корзинка, перевязанная веревкой, и возвышалась целая груда новых валенок. Верно, пар двенадцать.

Пока я разглядывал его добро, он перестал, наконец, колотить дверную филенку, обернулся ко мне и принялся сердито отчитывать:

— Что так долго дрыхнете? К вам и не допросишься. Ишь, как заучились — храпят себе до полудня!

— Ну, давай заходи, холодно!

Мы с Венькой потащили его багаж в жилую комнату. Четверо ее обитателей дружно заорали: «Венька?! Откуда тебя принесло?..»

Новоприбывший неодобрительно оглядел неуютное помещение, сел за стол и невольно проворчал:

— А кипяток-то хоть у вас найдется?..

Венька учился вместе с нами в Нолинской школе. Парень был рассудительный, неторопливый, в родителей — степенных старообрядцев. У нас их была целая улица. Деловой народ. Торговали пенькой, льном, кожей, еще чем-то. Каменные их амбары шли один к одному от Главной улицы, чуть ли не до самой больницы на горе. Вихоревы, Парамоновы, Леушины, другие Вихоревы… Да всех я уж и не упомню.

После революции они навесили большущие замки на железные двери своих пустых вроде бы складов и, по видимости, прекратили прежнюю свою деятельность.

Когда наша компания двинула учиться в Петроград, Венька с нами не поехал.

— Чего там делать-то? С голоду пухнуть?.. Мне и дома неплохо. Много там выучишься на пустое брюхо… И папаша не советует!

Остался Венька при родителях в тихом, сытом Нолинске. И вот теперь он выкормлен, выхожен. По сравнению с нами — богатырь, кровь с молоком. А все-таки не выдержал — приехал!

— Так что ж ты когда прикатил-то? Приемные экзамены три месяца как закончились.

Венька вытащил папиросу настоящего легкого табака, прикурил ее от накалившейся докрасна верхней крышки «буржуйки», которую я успел уже разжечь, и не спеша сообщил:

— Я на разведку. Поглядеть — можно ли тут жить-то? Да и папаша дал поручение…

Потом мы позавтракали. Наша компания вложила в это мероприятие только кипяток и щепотку «малинового напитка», как именовалось то зелье, которым мы пользовались вместо чая. А Венька великодушно выложил остатки нолинских пирогов, вареные яйца и несколько кусков сахару.

Закусив, он объявил программу своих действий: надлежало ему обследовать рынки и выяснить, какие из ходких товаров может доставлять сюда его папаша. Узнать цены и места сбыта. В общем, привезти домой обстоятельное сообщение о том, как и какой товарооборот можно наладить между Нолинском и Петроградом. И как первую коммерческую операцию папаша доверил ему продажу валенок.

— Так чего же проще! — объявили мы новому коммивояжеру. — Через два дома от нас Садовая улица. Пройдешь по ней один квартал — Сенной рынок. Тут самая торговля и идет!

В пять минут Венька собрался. Постоял в раздумье над кучей своего товара. Перекинул через плечо четыре пары валенок. Пробормотал какое-то невнятное заклинание и отправился на свидание с петроградскими торгашами.

Нескольким обитателям нашей квартиры пора было идти на лекции в институт, и они вышли из дому вместе с земляком, чтобы заодно показать ему дорогу.

Я остался домовничать — прибрать жилье и готовить нехитрый обед. А Серега начал что-то чертить.

Но не прошло и часу, как опять донесся шум со стороны кухни. На этот раз Венька уже не стучал, а ломился в дверь. Рожа у него была не просто красная, а кумачовая и вдобавок потная. Голубые глаза сияли небесным светом. Он задыхался от волнения и, не дав мне накинуть крючок, потащил за собой по коридору.

Он подскочил к столу, за которым чертил Серега, и грохнул по нему грязным кулачищем.

— Во! Что здесь? — прохрипел он.

— Немытая лапа… и убери ты ее к черту с чертежа! — предложил Сережка.

— Нет, ты погоди! — радостно загоготал Венька. — А в лапе-то что, а?.. Счастье!.. Вот оно, счастье!.. Повезло-то мне как… Повезло!

— Да говори ты толком, что случилось? Что такое?

— Надо же так… в первый день, только приехал и нашел!.. А вы, тетери, два года тут околачиваетесь попусту. Нашел, понимаешь, нашел!.. — орал Венька, приплясывая от возбуждения и размахивая крепко сжатым кулаком. Потом остановился обессиленный. Плюхнулся на табурет и забормотал:

— Я сейчас. Я все по порядку… Ну, иду, значит, а он забежал сзади, подхватил прямо у меня под ногами на тротуаре и шепчет: «Чур на двоих! Только тихо!..»

— Ты что, совсем очумел? Чего ты мелешь-то?

— Да господи же! Ну, иду я, иду… А он подскакивает… подымает… Чур, говорит! На двоих, говорит!

— Вот я тебе двину по башке, ты у меня живо очухаешься! — сердито крикнул Сережка.

— Да, братцы! Не орите вы на меня! Не завидуйте!.. Это же счастье мое, счастье! Можете вы это понять?

Но у Сережки слово с делом не расходилось. Он тут же отвесил нашему гостю основательный подзатыльник и несколько охладил его энтузиазм. Наконец, мы выяснили все обстоятельства его приключения. Дело было так. Ребята довели Веньку прямо до рынка и пустили его в свободное плавание. Наш гость был ошеломлен размахом торговли, обилием товаров, толчеей, шумом…

Куда там Нолинская ярмарка, что бывала у кладбища. Куда вятские базары.

Венька был в восторге. Вот это жизнь! Вот это дело! Он глазел по сторонам. Приценивался ко всему, что выставлено в окнах лавок и ларьков и что лежит на прилавках. Он ходил по рынку, выскакивал на улицу, возвращался обратно и вновь шлялся по Сенной.

Валенки его имели успех: товар был хороший и единственный. К ним приценялись многие, но, боясь продешевить, Венька не решался назвать цену, а все бродил от ларька к ларьку, примерялся, высчитывал… И вот во время раздумий на улице его толкнул какой-то человек, что-то поднял с земли, притиснул Веньку к стене дома и принялся его уговаривать, что это их общая находка:

— Чур на двоих! Чур на двоих!.. Общая находка-то… Продадим — деньги пополам… Только тихо! Никому ни слова!.. А то оставляй себе, а мне плати половину. Две тысячи пятьсот… Ну, ладно, две! Ты первый заметил.

— Да что заметил-то, спрашиваю?

— Ну, кольцо же… кольцо с бриллиантом! И показал! У меня аж дух захватило: я такого отродясь не видел… Во!

Венька разжал, наконец, кулак и, торжествуя, показал нам медное кольцо со здоровенной стекляшкой вместо камня.

Ни мне, ни Сереге не доводилось держать в руках бриллианты, но сразу, с первого же взгляда видно было, что это грубая базарная поделка, а никакая не драгоценность. Мы переглянулись — нет, ни у того, ни у другого не хватило духу разочаровывать нашего «счастливчика».

— Где теперь этот мужик-то?

— А валенки-то ты свои куда девал?

— Да-к ведь как было: он говорит — бери себе! Я говорю: у меня денег таких нет! Он отвечает: тогда давай продадим! Я отвечаю: ага! Кому? А он вертит головой туда-сюда и тычет пальцем на человека. Вот, говорит, Лев Мироныч у своего магазина стоит…

Подходим к нему. Мой-то сразу: «Мирон Львович, дело есть…»

— Ты же сказал — Лев Мироныч, — встрял Серега.

— Да все равно… Лев, — говорит, — Мироныч, кольцо!. — и показывает. Тот прямо ахнул: «Вот это вещь!..»

— Купите!

— За нее пять тысяч платить надо. У меня в магазине такой суммы сейчас нет. Надо в банк!..

— Сходите!

— Иду! — отвечает. — Только вы уж никому другому не показывайте и не продавайте. А приходите ко мне в магазин через два часа, ровно. Так?

— Так, — оба отвечаем.

Лев Мироныч открывает дверь в лавку, кричит туда продавцу: «Вернусь через два часа!» — потом еще раз строго нам приказывает: «Смотрите, никому кроме меня!» — и быстро пошел.

А у меня прямо сердце зашлось: пять тысяч!.. Пять тысяч! — думаю. А мой-то, который поднял, говорит: «А мы с тобой что делать будем два часа? Мне в больницу сходить надо, жену проведать. С кольцом-то как быть? Тебе оставить… не сердись, я тебя не знаю… беспокойно будет как-то. Мне взять с собой — для тебя та же картина получится…»

— Давай, — говорю, — вместе где-нибудь переждем.

— Так я же в больницу… нельзя со мной… Вот положение… Ну, да ладно, — говорит, — я человек рисковый, бери кольцо! А мне хоть валенки свои оставь. Вроде залог будет. Хоть и не велик, а все-таки мне спокойнее… Да ведь ты меня не обманешь, а? — говорит. — Парень ты вроде надежный!

Вот мы и разошлись, а через час мне за деньгами идти. Тут совсем рядом!

Кольцо не принадлежало Веньке. Большие деньги, которые он ожидал получить за него, не были им ни заработаны, ни накоплены. Он собирался разбогатеть либо за счет человека, потерявшего свой перстень, либо за счет торговца, который собирался купить эту пустышку. И все-таки мы сочувствовали Веньке. Мы даже жалели, что его радость скоро кончится, что мечты и надежды разлетятся через короткое время. Мы сочувствовали потому, что Венька был здесь, перед нами, а его партнеры были лицами отвлеченными. Мы были на его стороне потому, что удача возвысила Веньку, вдохновила, украсила его. Он так гордился своей удачей, так радовался своему призрачному счастью, а счастье сделало его таким доверчивым к людям, с которыми его связал случай, что мы и на этот раз не нашли в себе силы сказать ему правду об «алмазе».

Я нерешительно промямлил, что, может, и не так уж велика цена его находки, как он думает. А Серега обругал его за то, что он неизвестно кому отдал свои валенки. Даже имени не спросил у человека…

Ну, в общем, к назначенному часу и мы пошли с Венькой к месту свидания. И конечно же, никто нас там не ждал. А когда мы зашли в лавку, чтобы совершить сделку со Львом Мироновичем, так горячо желавшим купить перстень, то оказалось, что нашего покупателя там нет, что лавка вовсе не его и никто из продавцов даже и не видел никогда этого человека.

Тогда, теряя силы и надежду, Венька выложил кольцо на прилавок и робко спросил:

— Может, вы купите его сами?..

Ювелиры единодушно покачали головами, а один из них сокрушенно произнес:

— Голубчик, за восемь гривен у любого лоточника можно приобрести такой же…

Венька был потрясен. Он долго стоял на улице, прислонившись к стене дома, и молчал. Видно, разочарование в людях, горечь несбывшихся мечтаний, досада на свое легкомыслие, страх перед отцом — все эти чувства смешались в одно, ошеломили и подавили нашего земляка.

На следующее утро он продал остальные свои валенки в первом же попавшемся ларьке и в тот же день уехал обратно в Нолинск.

С той поры не довелось мне ни встречаться с Венькой, ни слышать, как там у него дома закончилась эта история с бриллиантом. Следы перстня затерялись где-то в родных краях…