Балбесы

Глава 14 Процесс в замке

Блонди закинули в камеру и дверь с грохотом закрылась. Минуту он отчаянно моргал, пытаясь привыкнуть к темноте, после дневного света. Наконец, когда зрение потихоньку начало выхватывать объекты в камере, он увидел, что дальнем углу сидит старик.

— Боги в помощь, — сказал Блонди.

— Здравствуй, сынок, — прошамкал дед.

На вид ему было лет двести. Невысокий, согнутый, с длинной спутанной бородой и отросшими волосами, которые почти полностью закрывали лицо, он казался ровесником мироздания.

— Как оно там, на воле дышится? — спросил дед.

— Нормально. Воняет только иногда.

— Воняет это хорошо, это свободой воняет, сынок.

— Может и так, — пожал плечами Блонди и, громыхая цепями, уселся в другой угол на гнилую солому.

Помолчали.

— Девки-то, девки, красивые? Или всё? Кобылы одни, выродилась нация?

— Красивые, красивые, отец, — ответил Блонди.

Старик мечтательно вздохнул.

— Так давно не был на воле, что и забыл уже всё.

— А давно сидишь? — спросил Блонди.

— Так давно, что и не упомнить.

Старик вздохнул и завозился, пытаясь усесться поудобнее.

— Мой отец родил меня в этой камере.

— В смысле -твой отец? Я, конечно, не лекарь, но уж поверь мне, дедуля, женщина для этого точно нужна.

Старик громко фыркнул, выражая всё своё презрение никчёмным познаниям Блонди в процессе деторождения.

— Он зачал меня и выносил в своём бедре. А когда мне пора было на свет божий, он снова разрезал бердо и так я появился.

— Одна история восхитительнее другой.

— Ты что, не веришь мне? — в темноте блеснули глаза деда.

— Верю, конечно, отец, верю, просто ещё не такой мудрый, как вы, — сказал Блонди, решив не доставать сумасшедшего.

Старик удовлетворённо покивал и успокоился.

— Хороший ты молодой человек.

Он завозился в своём углу, затем поднялся и подошёл к Блонди, держа что-то в протянутой руке.

— Что это за штука?

— Алмаз.

— Вот как? Откуда же он у тебя?

— Этот алмаз мой отец тридцать лет хранил у себя в заднице, — сказал старик. — Когда же он отдал богам душу, тогда я хранил этот камень тридцать лет у себя в заднице. А теперь он твой, сынок.

Дед протянул камень Блонди.

— Фу, боги, убери его от меня, да я его трогать не хочу.

— Ты что, балбес? Это бесценный дар!

— Да зачем вы его в задницах-то хранили?

— А где ещё, балбес? — разозлился старик. — Хочешь, чтобы охранники обыскали нас и нашли камень? Вот уж дудки, мой отец был умён и хитёр, он такого не допустил бы.

— Да что вас, в самом деле, каждый день что ли обыскивали? Ну, подержал денёк, другой, раз обыскали, нету ничего, зачем им каждый день-то у вас по карманам шастать? Тебя сколько раз за всё это время обыскивали?

Старик часто заморгал и поднял голову к потолку, силясь припомнить.

— Ну, ты и гад, — наконец ответил он и максимально демонстративно обидевшись, побрёл обратно в свой угол.

— Да, ладно тебе, отец, ладно. Не хотел я тебя обижать. Давай сюда свою каменюку.

Старик, ворча что-то себе под нос, снова подошёл и протянул камень. Блонди взял алмаз, размером с кулак, ёжась от брезгливости, и сунул в карман.

— Спасибо отец, и всё такое. Не знаю, что в таких случаях говорят. В загробном мире буду самый богатый.

Старик будто не слышал, зациклившись на другом.

— Ты его в кармане не храни.

— А где?

— Спрячь в заднице, чтобы никто не нашёл.

— Да с какого это перепугу? Не буду я себе ничего никуда совать, отстань. Зачем мне это вообще делать, фу, о боги.

Старик возмущённо громыхнул цепями.

— Мой отец тридцать лет его хранил в своей заднице! Я тридцать лет хранил его там же! И ты храни!

— Отстань ты, не буду, сказал же.

Старик плюнул.

— Молодёжь совсем не умеет чтить традиции. Гниёт наше общество, из-за таких как ты, пацан.

Дверь в камеру открылась и зашёл тюремщик, в сопровождении двух монахов.

— Эй, старик, давай на выход.

Дед медленно поднялся, будто постарев на сто лет разом.

— Прощай, сынок. Помяни дедушку добрым словом и не забывай мой, хм, дар тебе.

— Свидимся в лучшем мире, старик.

Блонди махнул ему рукой на прощание и монахи, взяв под руки старика, повели его прочь. Тюремщик, мясистый и здоровый, будто каждую свободную минуту ел и таскал тяжести одновременно, не закрывая дверь камеры, почесал затылок, глядя им вслед.

— Слушай, начальник, а долго старик тут сидел-то? — охрипшим голосом спросил Блонди, который, оказалось, так сильно успел привязаться к чокнутому деду.

— А? Этот-то? Дня три. Стоял возле дороги и показывал зад благородным дамам. Вон его, в дом для скорбных разумом повели.

Блонди задохнулся от возмущения.

— Три дня?

— Ага.

— В цепи-то вы его зачем заковали?

Мясистый пожал плечами.

— Порядок должен быть в учреждении. Все сидят в цепях. И он сидел. И ты сидишь. Потому что порядок должен быть в этом мире. А без порядка — что? Один беспорядок, хаос и сумятица. Полное нарушение баланса, темнота и смерть.

Кажется, работа здесь была столь скучной и требовала столь мало времени, что ничего другого, кроме как философствовать часами у тюремщика не оставалось. Мясистый захлопнул дверь и Блонди остался один в темноте.

Медленно тянулись часы, а может быть и целые столетия. Неожиданно, камера снова открылась и вошёл Мясистый.

— Эй, к тебе гости, блондинчик.

Том, щурясь от яркого света, посмотрел на входную дверь, где стоял монах в серой хламиде.

— Пять минут, святой отец, — сказал тюремщик и ушёл.

Блонди повёл затёкшими плечами.

— Спасибо, что решили навестить, пастырь, но я был не слишком религиозен и мне нет интереса с вами языками чесать.

— Мне с тобой тоже никогда не было интересно беседовать, между прочим, — сказал Хрюша, сбрасывая капюшон.

Одним часом ранее:

— Великая божественная матерь, защити меня, - прошептал Хрюша, постучавшись в ворота тюрьмы.

— Именем закона, откройте, — негромко пискнул он.

Из кустов показался Генри и демонстративно постучал кулаком по лбу.

— Ой, — Хрюша покраснел, — извините, то есть я хотел сказать, открывайте ваш дом и впустите в него служителя церкви, ибо он несёт свет и радость познания богов.

Ворота открылись.

— Мне нужно поговорить с надзирателем тюрьмы.

Надзиратель тюрьмы, господин Лафендок, сидел за своим рабочим столом и увлечённо клеил из деревянных плашечек маленький макет тюрьмы. Барон Бобенброк, сидящий рядом в кресле, потягивал вино из бокала и насупив брови прожигал взглядом надзирателя.

— Повторюсь в сотый раз, любезный друг, — сказал надзиратель, не отрываясь от кропотливого процесса. — Закон суров, но это закон. С радостью отдал бы вам этого малолетнего шалопая на смертную казнь, но увы, процессуальная система такова, что мы должны провести над ним некий акт законности.

— Я и есть закон! — проорал барон, плюясь вином во все стороны.

— Никто и не думал с этим спорить, господин барон, — сказал надзиратель, смахивая капли с недостроенного макета. — Однако, ваша власть на ваших земля. А власть короля над землями всеми, как над всеми нами власть богов. Мы всего лишь простые смертные, скромные овечки, которых пасёт заботливая рука, не так ли? Вот и их величество король, пастырь наш, как бог наш, дал нам чёткие указания. Что королевских преступников должны карать в королевских учреждениях, а не лично ваша милость.

Барон плюнул прямо на ковёр.

— Повезло вам, крысам крепостным, что вы взяли этого засранца первыми. И ему повезло. Не отделался бы он так легко. Что за смерть?

Орал он так, что дребезжали стекла.

— Быть повешенным? Ха, бред, отдайте его мне, он сам будет проситься, чтобы его повесили.

— Нисколько не сомневаюсь, любезный барон, — ответил надзиратель, возвращаясь к постройке.

Чёртов барон весь день сидел у него в кабинете, пил его вино и только и делал, что поминутно орал и требовал отдать ему на съедение этого бродягу Строу. Надзиратель и был бы рад отдать очередного воришку барону, но святость и буква закона для него были превыше любых иных мотивов. Даже столь сильных, как вариант не видеть больше эту наглую рыжую баронскую морду, которая методично выпивает его личные запасы вина. Чёртов барон же, видимо, решил здесь поселиться. Выгнать его было невозможно и непристойно, а терпеть трудно, но ничего другого не оставалось. Надзиратель ушёл в себя, надеясь, что рано или поздно, барон напьётся до смертельной отключки и тогда хоть что-то можно будет предпринять с его безвольным телом.

В дверь робко постучали. Рука надзирателя, клеящего в тот момент особо тонкий узор решётки на башне, дрогнула, и решётка встала криво.

— Кого там черт принёс, гореть ему в преисподней, как вы задрали, тупоголовые, я же сказал никому не входить! Что непонятного, бараны?

Барон, который не сумел разозлить надзирателя до такой степени и за целый день криков, на секунду опешил, а потом зашёлся в хохоте. Звук стоял такой, будто бочку полную камней скатывают с обрыва.

Дверь несмело приоткрылась и в кабинет просунул лицо молодой священник.

— Ох, простите святой отец. Я думал, это кто-то из моих подчинённых. Прощу прошения, входите.

Священник был совсем юн, невысок и толст.

«Кого нынче только не набирают в священники», — подумал надзиратель, — «скоро увидим младенцев в рясах, помяните моё слово».

— Что привело вас сюда, отец? — тем не менее, с достаточной вежливостью спросил он. — Ваши братья уже забрали того умалишённого, по поводу которого я отправлял бумаги.

— А этот, к-хм, ну да. Ну, то есть, нет, — Хрюша отчаянно бледнел и потел, пытаясь подбирать слова под пристальными взглядами надзирателя и барона.

— Я здесь по совершенно другому вопросу, — наконец сумел он выдавить из себя.

— По какому же это? — спросил надзиратель.

— У вас здесь находится заключённый. Блонд... Эмм... Томас Строу. Да. Я пришёл исповедать его перед смертной казнью.

При этих словах «святой отец» побледнел ещё сильнее, и надзиратель ехидно подумал о том, как такие люди могут вести народ за собой в светлое будущее загробной жизни, когда сами не способны на такое простое дело, как говорить о казни. Тьфу, интеллигенты.

— Томас Строу. Да-да, есть такой, — ответил надзиратель, косясь на барона. — Хотя странно это всё, вы же обычно проводите последнюю исповедь непосредственно перед казнью. А для этого мошенника Строу срок ещё не назначен. Хотя, конечно, скорее всего, экзекуция произойдёт в ближайшие дни.

Сказав это надзиратель кинул многозначительный взгляд на барона, который сидел набычившись и сопел так сильно, что огонь в камне колыхался.

— Да-да, это я знаю, конечно, знаю, — Хрюша утёр потный лоб рукавом рясы. — Просто, понимаете, в последнее время у аббатства много дел. Развелось много грешников. Столько приговорённых, уровень преступности растёт. Так много дел. Поэтому наш аббат-настоятель сказал, мол, закрывайте в день по десять исповедей приговорённым, иначе лишу премии.

— Понимаю, — ответил надзиратель, ничего не поняв из сбивчивых блеяний «святого отца». — Если вы хотите принять его последнюю исповедь сегодня — почему нет. Мне до церковных ритуалов дела нет, я больше, знаете ли, по делам земным. В любом случае, не думаю, что исповедовавшись сегодня, он ещё успеет сильно нагрешить, сидя в камере. Ступайте, коли хотите, сейчас я позову вам провожатого...

— Подождите-ка!

Целую минуту молчавший до того барон поднялся с кресла, пролив ещё больше вина на надзирательский ковер, и подошёл к Хорхе. Пьяно покачиваясь, барон навис над бедным Хрюшей, как морская скала над рыболовецкой лодочкой.

— Подождите-ка... — сказал он, внимательно глядя Хрюше в глаза. Хрюше больше всего хотелось оказаться сейчас где-нибудь подальше от этих пьяных красных глаз, но выбирать не приходилось.

— Вы священник? — спросил барон, и Хрюше показались в этом голосе все самые обвиняющие интонации в мире.

— Ну... да?

— Священник, значит, говоришь, да?

Барон вплотную приблизился к Хрюше. От Бобенброка пахло хорошим вином и кислым луком, но Хрюша в тот момент мог бы поклясться, что это запах смерти и боли.

— Ага... — сказал он.

Барон удовлетворённо кивнул и сказал.

— Тогда исповедуйте меня, ик. Отец.

— Что... прямо здесь?

— Да, что, прямо здесь? — возмущённо подал голос из кресла надзиратель.

— Ты вообще молчи, крыса замковая, не видишь, мы с отцом ведём умные беседы. Да, исповедуйте меня прямо здесь и сейчас, какая разница. Как вы там говорите? Боги везде видят? Я не исповедовался лет миллион или десять. Не знаю. Не умею считать, для этого у меня есть оруженосец.

— Может, в другой раз, сегодня у меня уже исповедь у Блонд... у Тома Строу...

Хрюша пятился к двери.

— Чтобы какой-то бандит исповедовался раньше меня? Чёрта лысого!

Барон схватил Хрюшу за воротник рясы и притянул к себе, как пушинку. Нагнулся прямо к уху и зашептал, обдавая пьяным горячим дыханьем.

— Так, слушай внимательно. Я убил сотни человек, миллион раз спал с миллионом баб, замужними и теми, кого замуж никогда не возьму, врал, забирал чужое, бил рожи. Но я сюда не хвастаться пришёл, а исповедоваться в грехах.

Барон задумался, закатив глаза.

— Но ни одного припомнить не могу, чёрт, тысяча чертей.

— Вот и хорошо, — сказал несчастный Хрюша, которого вдавило щекой в бороду барона. — Сразу видно, какой вы хороший человек, господин барон. Властью данной мне, м-м-м...

Как назло из-за страха он забыл вообще все процессы и ритуалы. Они смешались у него в одну невообразимую кучу, и что полагалось говорить при родах женщины, а что в первый день весны, слилось в единый очень странный церемониал.

— М-м-м... властью данной мне... м-м-м... богами? Отпускаю вам ваши грехи. Больше не грешите, плодитесь и размножайтесь.

По щеке барона катилась одинокая слеза.

— Вот правду говорят люди, мол, исповедуйся и легче станет. Я вам всё рассказал, и как помогло-то, а? Как на душе-то легко! Ох, будто заново родился.

— С днём рождения, — буркнул Хрюша вырываясь и убежал за дверь, поддерживая полы рясы, как деревенская девчонка на танцах...

— Хрюша!

Блонди бросился ему на шею и обнял приятеля, насколько позволяли цепи распахнуть руки.

— Вот уж никогда не думал, что буду рад видеть твою гнусную рожу, старый ты пройдоха.

— Ладно тебе, ладно,- отвечал донельзя смущённый таким наплывом чувств Хрюша, — ну хватит.

— Ого, классный костюмчик, купил по дешёвке?

— Скорее одолжил, — ответил Хрюша.

— Ага, одолжил безвозвратно, знаю я тебя. Что ты здесь делаешь вообще? Решил проведать старого друга в ночь перед казнью?

— Нет, мы с Генри вытащим тебя отсюда. Ты же не думал, что мы решили тебя оставить здесь?

— Честно сказать, да, так и думал, — ответил Блонди. — В конце концов, куш неплохой мы сорвали, а? На двоих делить было бы его куда приятнее, чем на троих.

— Мы об этом даже и не думали. Но если ты настаиваешь, то я пойду и передам Генри, что твоим последним желанием было отдать мне свою часть драгоценностей.

— Ну ладно, ладно, не кипятись. Так зачем, говоришь, ты пришёл? Хотел одолжить у бедного узника, ни в чём не виновного, горсточку соли, или что?

— Мы пришли спасти тебя.

— Каким же это образом? Ты прочитал в своих книжках алхимические тайны? И теперь сможешь превратить меня в таракана, чтобы я беспрепятственно улизнул из этих сырых застенков? Хотя знаешь, тут даже вполне себе так неплохо. Получше уж, чем на чердаке дядюшки Мака, я тебе так скажу. Темновато только. Но если покрасить стены, туда посадить цветочек...

— Хватит болтать, времени у нас не так много.

— Ладно, ладно, давай к делу. Что вы там придумали?

— Они выведут тебя на прогулку и мы с Генри тебя отобьём.

— Отобьёте? Что-то я не заметил ни в ком из вас талантов фехтовальщика, разве что за эти два дня вы чему-то научились? Или сколько прошло, два дня? Или три года? Время тут знаешь, летит незаметно.

— Да хватит болтать. Я скажу надзирателю, что ты хочешь поделиться страшными тайнами о своих разбойничьих сокровищах. Тогда они выведут тебя в лес, чтобы ты показал место, где оно зарыто, тут-то мы их отвлечём, и ты сбежишь.

Блонди громыхнул кандалами.

— Я, конечно, бегун с мировым именем, и последние дни в вашем обществе, друзья, только что в беге и практиковался. Но, боюсь, эти окаянные железки немного скажутся на моих спортивных результатах.

— Ты что, тут один сидел всё это время и не с кем было поговорить, тебя прорвало-то? Или твой сокамерник на эшафот попросился, лишь бы твою трепотню бесконечную не слушать?

Хрюша залез в недра рясы и вытащил пару отмычек.

— Держи, спрячь куда-нибудь в надёжное место.

— О-о-о, насчет прятаний в надёжное место я стал экспертом в последнее время. Много нового узнал, прямо скажем. Хотя тебе лучше не знать.

Блонди взял отмычки и ловко спрятал их в густых волосах.

— Давай, какой у вас план?

— Всё просто, я скажу им, что в Шербурском лесу ты закопал сундук с золотом, но хочешь показать его лично, нужно будет вывести их на точное место, самое важное, когда...

Дверь в камеру с лязгом открылась и показался Мясистый.

— Всё, отче, закругляйтесь уже.

Хрюша замотал головой.

— Послушайте, сын мой, исповедь ещё не окончена.

Мясистый тяжело вздохнул.

— Грехом больше, грехом меньше, простите ему всё скопом и ступайте уже, наверняка у вас там уже очередь из милых крестьяночек на исповедь.

— Но...

— А я уже заждался вас тут караулить, как бы этот типчик вас цепями не придушил. Всё, отче, всё, идите уже.

Мясистый аккуратно, но жёстко взял Хрюшу за руку и потащил из камеры.

— Я не успел ещё исповедать всё, что он должен был сказать!

— В другом мире дела закончите, вы же верите в другой мир? Вам спешить некуда, я понимаю, а у меня ещё много дел.

Мясистый выволок Хрюшу из камеры, закрыл дверь. Замок ухнул, будто опустившийся на плаху топор.

Блонди остался стоять посреди камеры.

— Так и что же мне делать-то понадобится?

Предчувствия были самые поганые.