Балбесы

Глава 16 На пути к свободе

— Ноль.

При этом счёте перед Блонди мелькнула вся его короткая жизнь. Триумфы и поражения. Взлёты и падения. Скоротечное счастье и долгая череда разочарований.

Что же, подумал он, было неплохо, могло быть и куда хуже. Пора смириться с тем, что его жизненный путь оборвётся здесь и сейчас, и конец его будет мучительно долгий и совсем безрадостный, но так или иначе, о нём хотя бы будет, кому вспомнить. Мысль о друзьях, которые хотя бы старались его спасти, пусть ничего и не вышло из этого, зато они останутся обеспечены до конца дней своих, на секунду согрела его сердце.

Отсчитав ноль, надзиратель открыл рот, но сказать так ничего и не успел.

— Добрые люди! — послышалось из-за поворота дороги. — Не откажите старому слепому человеку в единственной милости!

Надзиратель и барон повернулись на шум. Из чащи леса показался бродячий нищий в рваной хламиде, с завязанными тряпкой глазами, нащупывая путь впереди себя палкой.

— Помогите слепому человеку найти правильный путь в этом сумрачном лесу, — продолжал громко выкрикивать он.

Палка его стучала по дорожной пыли, но он всё равно ухитрялся натыкаться на лошадей, наводя суматоху в маленькой колонне.

— Простите, извините, ох, простите, — причитал нищий, — так тяжело слепому человеку, не ведающему пути впереди себя!

Нищий врезался в коня надзирателя и тот, всхрапнув, чуть не сбросил седока.

— Проваливай отсюда, да побыстрее, — рыкнул барон.

— Спокойнее, милорд, спокойнее. Почему бы и не помочь страждущему, — сказал надзиратель. — Куда ты держишь путь, странник?

— В Сен-Мари, добрая госпожа, с добрым голосом, — сказал нищий.

Барон мерзко загоготал, а надзиратель покраснел от злости.

— Я господин, а не госпожа! Ты, видимо, не только слепой, но ещё и глухой?

— Разве что самую малость туг на ухо, ваша светлость. Люди говорят, что те, кто лишён был зрения, начинают слышать всё вокруг, как летучие мыши. Не верьте, врут, всё врут. Если вы хотели лишиться глаз, ради тонкого музыкального слуха — не надо. Не повторяйте моих ошибок.

Надзиратель немного смилостивился от этой печальной истории.

— Отсюда недалеко, иди, как шёл, ещё пять миль и потом свернёшь направо.

— Я не знаю, где эти ваши правы, а где левы, — сказал нищий. — Но за вашу доброту я бесконечно благодарен. Что может быть благороднее, чем указать путь нуждающемуся ПРАВЕДНИКУ? Слепой вроде меня может и свернуть НАЛЕВО с верного пути и блуждать там ТРИСТА лет и пасть там в яму забвения. Но благодаря вам, добрые господа с медовыми голосами, я найду куда идти.

— Ага, вот и иди куда шёл, да поживее, бродяга, — прорычал барон.

Слепец побрёл дальше своей дорогой, спотыкаясь обо всё подряд и наводя сумятицу среди всадников. Барон сплюнул в пыль.

— Ну что там наш птенчик закованный, припомнил всё?

— Как же не припомнил, я сразу всё помнил, — сказал Блонди, провожая нищего слепца взглядом. — Сейчас сворачиваем направо, затем налево и ярдов триста по прямой.

— Что, память начинает просыпаться? — прошипел надзиратель.

— Именно так. Начинаю всё припомнить, будто оно вчера было. Так чётко и ясно вижу это место, что аж глаза режет.

— По шкале от одного до десяти — насколько ты уверен в своих словах?

— Хотел бы я уметь считать, господин надзиратель. Увы, никто не занимался мои образованием, так что мне далеко до таких умных книгочеев, как вы, господин надзиратель. У вас-то сразу видно класса три или даже целых четыре образования. У вас глаза умненькие, как у дрессированной собаки.

— Если бы я хоть на секунду подумал, что в твоей пустой башке есть хоть капля мозга, я бы решил, что ты надо мной издеваешься. В этом случае, я бы разрешил барону засунуть всё, что у него колюще-режущего тебе туда, где никогда не светит солнце.

— Упаси боги, господин надзиратель, я туп, как пень лесной. В одном только уверен, что вы добрый человек и не разрешите мне ничего никуда засовывать. Ещё уверен, что идти нам туда, куда я только что сказал. Хотя это, наверное, два? Слава богам, я считать не умею.

— Ну, наконец-то, — выдохнул надзиратель. — Тронулись!

Генри беспрестанно стукая палкой по пыли и подвывая какие-то речи, прошел ещё немного, пока стук копыт не стих за поворотом дороги. Тогда он сбросил ветошь, снял повязку с глаз, выкинул палку и со всех ног бросился в лес.

Всадники слезли с коней, а возничий телеги довольно неласково стащил Блонди на землю.

— Повежливее, я такой же гражданин как и ты! То, что я приговорённый к смерти преступник, ещё не повод мне так хамить!

Блонди гордо выпрямился и отряхнул одежду.

— Может, снимете кандалы? Уж очень неудобно идти по этим кочкам. Я могу упасть и сломать себе шею. Тогда вы не сможете меня завтра повесить, а кому от этого лучше?

— Иди давай вперёд, меня твоя болтовня утомила уже. Попробуешь бежать, я тебе для начала ногу сломаю.

— Злой вы какой-то, господин надзиратель, как будто я вам что-то плохое сделал. Откуда такая неприязнь? Вы всё время сидите в тюрьме своей, я всё время сижу в тюрьме вашей, мы же должны общаться как старые добрые соседи. Ваш холод к моим чувствам больно ранит моё любящее сердце. Я-то думал, что вы хороший, а вы вон какой.

Надзиратель толкнул Блонди в спину и колонна углубилась в лес. Как он и говорил, прошли они ярдов триста, пока не оказались на небольшой полянке. Посреди неё на высоком шесте был насажен какой-то горшок.

— Это что за чертовщина? — спросил барон.

Из леса раздался залихватский свист. Поняв, что только это и может быть сигналом, Блонди в один миг скинул ножные кандалы и прыгнул в свежевырытую яму на краю поляны.

Генри, встав во весь рост, натянул лук и прицелившись, выпустил подожжённую стрелу. Огненная вспышка промчалась через поляну и вонзились точно в установленный на шесте горшок. БАБАХ! Оглушительный грохот разорвал лес. Остатки хрюшиного пороха подействовали как надо. Будто молния ударила в двух шагах от них. Тряхануло так, что с ближайших деревьев полетели листья и ветки, а густой черный дым заполонил поляну. И барона и надзирателя и всю четвёрку стражников отбросило на землю. Теперь они, тяжело кашляя, оглушённые, пытались подняться и сориентироваться, ползая на карачках и громогласно ругаясь, делая перерывы в ругани только на новые приступы кашля. Один только могучий, как старый дуб, барон не упал, устояв под внезапным шквалом пороха, но это в планы Генри не входило. Подхватив палку поувесистее, он перебежал через поляну и со всей силы шарахнул ею барону по голове, для чего пришлось даже привстать на цыпочки. Хрясь! Дубинка обломилась напополам, но, судя по всему, голова не была самым уязвимым органом барона, потому что он снова не упал, только ещё громче выругался и яростнее начал кашлять, пытаясь сориентироваться в дымовой завесе.

Генри застонал и подхватил выползающего из ямы Блонди.

— Ходу, ходу, ходу!

Друзья рванули наутёк и в спину им неслась громогласное:

— Держи вора! Сукин сын пытается сбежать, да в погоню же, вперёд, вперёд! За ними!

Рассекая кусты, будто два безумных лося, они выскочили на просёлочную дорогу, где их уже дожидался Хрюша в повозке, запряжённой четвёркой отличных коней.

— Гони!

Генри с разлёта закинул туда Блонди и запрыгнул следом.

— Гони!

В два голоса заорали они и Хрюша хлестнул коней.

Добрые и крепкие лошади сразу рванули вперёд со скоростью ветра. Повозку трясло во все стороны, на каждой кочке от безумной гонки она взлетела на добрых два фута вверх и в каждую строну.

— Давайте, родные, давайте, вывозите, — подгонял Хрюша коней.

Блонди, наконец, перестал кашлять, размазал слёзы по почерневшему лицу и оглянулся.

— Ну, ни хрена же себе, — сказал он.

Сзади семимильными прыжками повозку догонял барон. На своих двоих он нёсся с такой скоростью, что постепенно догонял их четверку лошадей. Видимо, ярость и злоба что его оставили в дураках предавала ему сверхъестественные силы и выносливость. Генри, однако, было не до того, чтобы любоваться прекрасной физической формой барона, потому что тот их стремительно догонял и намерения у него были самые недобрые.

— Гони, Хорхе, гони!

На столь разбитой дороге быстрее было не разогнаться, не рискуя перевернуть повозку, и барон быстро сокращал дистанцию. Генри как заворожённый смотрел на это воплощение злобы и ярости — раскрасневшееся лицо, налитые кровью глаза и слюни летящие во все стороны.

— Убью! — сумел прорычать барон, не сбавляя скорости.

Блонди оглянулся, схватился двумя руками за край борта повозки и вырвал доску. Когда барон уже почти настиг их, почти схватился рукой за бешено вращающееся колесо (Генри готов был поклясться, что барон находится в такой ярости, что ему удастся остановить телегу за колесо) Блонди выждал подходящий момент. Как только барон наклонился вперед, он со всей силой шарахнул ему доской по голове, переломив её напополам. Что первый, что второй удар по баронской голове в этот день, не дал особых результатов. Но хотя это и не потушило ему свет, он сбился с бега, запутался в собственных ногах и упал на колени, в бессильной злобе продолжая смотреть, как телега с друзьями стремительно удаляется. Генри видел, что перед тем, как исчезнуть за поворотом дороги, стоящий на коленях барон показал характерный жест — провёл пальцем по горлу.

С грохотом повозка выскочила за пределы леса. Ещё пять минут Хрюша гнал как сумасшедший, но погони не было. Напряжение гонки спадало.

— Ха-ха-ха, у нас получилось! — Блонди бросился обнимать Генри, насколько позволяли ручные кандалы.

Хорхе притормозил взмыленных коней, давая им возможно отдышаться.

— Генри, возьми поводья, у меня сейчас руки отвалятся.

Генри перелез вперёд на козлы, а Хрюша назад и также обнялся с Блонди.

— Ну вы даёте, — Блонди недоверчиво тряс головой, всё ещё не веря в своё спасение.

— Я думал всё, хана мне там, спета моя песенка. Уф, аж голова кружится. Пьянящий воздух свободы.

— Ага, — повернувшись, сказал Генри, — приятно дышится полной грудью, когда на горло петля виселицы не давит?

— Знаешь, о чём говоришь, сынок. Я, теперь, как отсидевший, буду в авторитете в нашей банде. Теперь я старший.

— Ага, мечтай, не расплатишься ещё за нашу помощь. Отмычки остались, кандалы с рук снять?

— Не-а, в лесу обронил. Железки какой или ножа нету?

— Нет. Ладно, чёрт с ними, не светись особо, доедем до какой-нибудь деревни, там за медяк кузнец раскуёт тебя.

Блонди лёг на дно повозки, закинув руки под голову и пялясь в ясное небо.

— Никогда не думал, что буду скучать по такой ерунде, как облака над головой.

Хрюша улыбнулся.

— Скинем твои кандалы и посмотрим, как ты успел соскучиться по выпивке.

— Точно, — сказал Генри, — мне выпить сегодня крайне необходимо.

Повозка продолжала неспешно скрипеть по узкой дороге.

— Что это там впереди? — спросил Генри, приподнимаясь на козлах и силясь разглядеть.

— Толпа странствующих нищих? Армия бедноты?

Хрюша приложил руку к глазам, как козырёк.

— Нет, это обычная армия. Идут нам на встречу.

— Ох ты, чёрт, — Блонди не на шутку всполошился.

— Генри, сворачивай к обочине.

Генри остановил повозку с краю дороги, Хрюша кинул Блонди куртку и тот замотался в неё, пряча цепи.

Мимо медленно тянулась колонна солдат. Гремели доспехи, бряцало оружие, размеренно шлёпали сотни ног.

— Матерь божья, тысяча ангелов небесных! Кого видят мои старые глаза! Я узнаю эту жирную дезертирскую свинью из тысячи.

Возле телеги остановился сержант Гвардман собственной персоной, и сердце Хрюши остановилось.

— Эй, черви, взять его!

Двое чумазых солдат с унылыми лицами сграбастали Хрюшу и выволокли его из повозки.

— Так, так, так.

Сержант Гвардман смотрел на Хрюшу, которому крутили руки за спину и связывали.

— Отбегался, кабанчик. Армия, может не и быстро, но всегда возьмёт свое. Армия сказала, что ей принадлежит твоя жизнь и твою жизнь теперь она заберёт. Ты мог умереть смертью героя, попав под рыцарского коня, а теперь умрёшь как трусливая крыса на эшафоте.

Гвардман сплюнул.

— Вы меня с кем-то путаете, я купеческий сын! — хрюшин голос сорвался до жалкого писка.

— Конечно. Такую тушу, как твоя, ни с чем не спутать! Завяжите ему рот, чтобы он своей дезертирской ересью мне солдат не портил.

— А вы двое кто? — спросил он, поворачиваясь к Блонди и Генри. — Ну-ка, с телеги их, быстро.

Солдаты с таким же скучающим видом выволокли на землю приятелей.

— Матерь божья, что я вижу, — сказал Гвардман, срывая куртку с рук Блонди. — Беглый каторжанин! Ну и денёк, храни нас боги, лучше не придумать. Двух крыс в одну петлю поймал. Вот это повезло.

— Какие кандалы, о чем вы, господин генерал, это браслеты! Там, откуда я родом, это очень модный аксессуар, вся аристократия их носит.

Гвардман отвернулся.

-Так, этого тоже связать и рот заткнуть. Так, так, так. А ты, третий, что за птенчик? Бандит? Отвечать! В глаза смотреть!

Генри нервно сглотнул.

— Нет, господин военный. Я простой извозчик.

— Врёшь, скотина и не краснеешь! Обыскать!

Солдаты с привычной ловкостью опытных мародёров обыскали карманы Генри, в которых не было вообще ничего. Планируя побег через лес, он предусмотрительно выложил всё лишнее.

— Ничего, стало быть? По глазам вижу, что лжец и мошенник! Рожа твоя бандитская, так и просит петли! Отвечай, кто такой?!

— Я всего лишь простой извозчик, добрый господин военный, — лепетал Генри. — Эти негодяи наняли меня, чтобы я отвёз их в порт. Вот и всё. Я не знаю ничего про их делишки, добрый господин военный.

— В порт, говоришь? Ага, сбежать, значит, хотели, тьфу. Я так и знал. Это в природе таких крыс, бежать куда подальше, пока родина в опасности и король бьёрнский хочет отвоевать деревню Мухоловово, вы сидите тут и только о целостности своих задниц думаете? Меня от вас блевать тянет. Нашему королю выказали такое неуважение, показали ему фигу и вы не хотите умереть за него с гордостью и слезами счастья на глазах? Куда катится эта страна. Почему не в армии, сопляк?

— Мне только пятнадцать лет, господин военный.

— Пятнадцать более чем достаточно, я в десять лет уже считался ветераном и резал направо и налево. А ты в пятнадцать лет, здоровый лоб, отсиживаешься под бабьей юбкой в тепле?

— Помилуйте, господин военный, — продолжал канючить Генри, — у меня четверо детей.

— Я твоей биографией не интересовался, слизняк!

— Помилуйте, господин военный, я — это всего лишь одни солдат. А как мои детишки подрастут — так это сразу четыре воина в армию нашего любимого короля. Мне, может, ещё лет десять до старости жить суждено, так я обещаю вам за эти годы наплодить ещё не менее восьми будущих солдат.

— Черт с тобой, слюнтяй, проваливай, плодись и размножайся. Телегу и коней твоих мы реквизируем в пользу отряда Синие Белки.

— Эй, вы что делаете, оставьте ему телегу, у бедняги четверо детей.

Выкрик Блонди был неожиданным, хотя Генри был рад уйти сам, и не понимал, зачем Блонди так переживает за эту чёртову телегу.

— Молчать! Я же сказал рот этому тоже заткнуть! Транспорт и коней мы реквизируем! Будет знать, скотина, как возить преступников. Проваливай отсюда. Эй! Черви! Шагом марш вперёд, да поживее, сколько времени потеряли из-за этих крыс.

— Подождите, — Генри отчаянно пытался сообразить, что делать, — а что будет с этими двумя презренными преступниками?

Гвардман почесал щетину.

— Я бы их обоих повесил прямо здесь и сейчас на ближайшем дереве. Но с этим каторжанином надо разобраться, так что отдадим их в тюрьму, пусть там разбираются. Им отрубят головы или повесят, хотя они не заслуживают такой красивой смерти на глазах добрых граждан.

Колонна снова двинулась вперёд, солдаты подталкивая копьями в спины подгоняли Хрюшу и Блонди. Двое солдат запрыгнули на телегу и четвёрка коней покатилась в обратную сторону, оставив Генри одного в клубах придорожной пыли.