Баронесса де Крейс

Глава 27

Ей не было еще и шестнадцати лет. И она испуганно смотрела на меня, придерживая огромный живот руками. Она была довольно смазлива, так что выбор Уоррена был понятен.

— Помилуйте, госпожа баронесса!

Она бухнулась на колени передо мной, ударяясь лбом о пол и не смея поднять головы или взгляда на меня.

Но я не собиралась ее помиловать, да и жалости к ней у меня не было.

Их было пятеро. Пять человек, которые замыслили избавиться от меня, надеясь, что этого бастарда, которого эта пигалица носила под сердцем, король признает следующим бароном де Крейс.

А Мелани была явно красноречива, когда убедила мать девчонки — местную знахарку, ее дядю, несущему службу в гарнизоне, и сестру, взятую недавно в замок служанкой, в том, что это возможно. Да и Уоррен мог что-то обещать девчонке, хотя ему достаточно было приказать ей разделить с ним ложе и она не осмелилась бы отказать хозяину земель.

Прецеденты, когда бастарды признавались отцами и даже наследовали титулы были. Но не в этом случае. Да и моя смерть им ничего бы не дала, но они явно были убеждены Мелани в обратном.

Тварь, даже когда ее приволокли в подземелье, она успела шепнуть стражнику, что от меня надо избавиться до моего отъезда и тогда ребенок Уоррена наследует замок.

Мужчину подвергли пыткам, на это я правда не стала смотреть, но он выдал место куда был спрятан документ, подписанный Уорреном. На документе стояла его печать и подпись. Он подтверждал в нем, что состоял внебрачной связи с дочерью знахарки и что ребенок, что она носила, его. Он просил следующего барона или баронессу де Крейс позаботиться о ребенке, назначив ему денежное содержание. Девочку выдать замуж по достижению брачного возраста, а мальчика определить в королевскую гвардию, купив ему место и звание капитана.

Ох Уоррен, он и не подозревал, что своей бумажкой может вызвать столько последствий.

И что теперь? Судьба четырех отравителей была решена.

И простить покушение на собственную жизнь я не собиралась. Зачем? Кажется, мое милосердие с каждым днем истончалось. Баронесса, стала осознавать я, не могла быть милосердной.

Но вот как поступить с этой девчонкой я не знала. Убить? Нет, пока она носила в чреве сына или дочь Уоррена, я не могла так поступить. Сохранить ей жизнь? Ну, камеру она до родов не покинет, осталось благо ждать недолго. А вот потом… Убить или сохранить жизнь? Ребенку найти кормилицу. А когда он или она подрастет, то… любой из слуг может проговориться о моем сомнительном праве на титул. А Лаура, она может и привязаться к ребенку Уоррена. Хотя последнее все же вряд ли возможно, она даже сегодня все еще выглядит снежной скульптурой.

Но у меня со временем появятся собственные дети. И я не хочу, чтобы им в будущем предстояли дрязги за земли с кузеном или кузиной.

Самой воспитать ребенка или же отослать его сразу после рождения... Столько вопросов, и я пока не знала какое принять решение.

Я покинула камеру, так и не решив судьбы Флавии.

Посмотрела на плотника и его помощников. Виселица была практически завершена.

— Великие Отцы призывают нас к милосердию и состраданию, — заметил жрец, который незаметно подошел ко мне. Странно, он старше меня и он мужчина, но у меня такое чувство, что я намного старше его. А он как малое дитя, верит всему, чему его учили в обители.

— Они пытались меня убить. И им это едва ни удалось, — спокойно ответила я.

А сама подумала, ну уж нет, я в своем праве. Они признались в своем злодеянии. И они заслужили своей смерти. И даже эта беременная девчонка заслужила быть повешенной. Но я пощадила ее, хотя и понимала, что другая на моем месте избавилась бы от угрозы сразу же как она возникла.

— А также они повесили Мелани. И пусть она и была виновна, но они совершили два страшных преступления.

— Что взять с неразумных, которые и сами не ведали, что творили. Но если приказать их повесить, то можно уподобится им…

Хмыкнула, отвернувшись от жреца. Уподобится им. Ну, меня это не страшило. С волками жить по-волчьи выть. Видимо, это выражение он не слышал. А я была достаточно умна, чтобы выть вместе со всей стаей. Только так и можно было выжить в этом мире. Выжить и достичь любых высот.

Жрец продолжал еще что-то вещать о прощении, но я даже не прислушивалась к его словам. Я знала учение Отцов наизусть. Но вот в последнее время очень многое в этом учении вызывало у меня вопросы. Да и не наблюдала я среди дворян тех, кто слепо следовал всем заповедям. А к унылым сестрам я точно уже не вернусь.

— Милосердие — добродетель, а вы…

— Достаточно, брат, — прервала я его проповедь. — Я не изменю своего решения, а вы можете уединиться в комнате или же помолиться Отцам в обители.

Эгорн нахмурился. Наивный, он и впрямь думал, что я что-то знаю о милосердии.

— Приговоренные к смерти имеют право перед казнью очистить свою душу от грехов. Я побеседую с ними, чтобы облегчить терзания их душ.

Еще чего! Никому из них я не собиралась даровать такое право. Ведь даже я не знала, что они наговорят жрецу. И вообще, я ведь его не приглашала погостить в замке, но он не торопился покинуть нас, хотя мы больше не нуждались в его услугах.

— Они отказались от этого права, — солгала я, не моргнув и глазом.

— Как отказались? Неужели с таким грузом на сердце они предстанут перед Отцами?

На эти вопросы я уже не ответила. А распорядилась приступить к казни.

В этот раз на площади собрались практически все обитатели замка. Казни всегда собирали много народу. Люди любили поглазеть на чужую смерть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И я не стала никого отсылать. Пусть смотрят, подумала я, пусть знают, что я без раздумий за предательство любого могу приказать казнить. Возможно, это всех их заставит держать язык за зубами!

Ронан стоял рядом со мной, но он в отличие от жреца хоть не пытался меня уговорить помиловать этих убийц и отравителей.

— Сколько не странствую по чужим землям, но так и не пойму ваши обычаи.

А его что еще не устраивает? Но взгляд я все же перевела на него. На улице было сегодня прохладно, но он был одет довольно легко, будто и не замечал порывов ветра, что раздували юбку моего платья.

— И что вас удивляет в наших обычаях? — зачем-то спросила я.

— Ваши казни.

— А у вас как казнят? — в дороге надо будет расспросить моих сопровождающих о законах, царящих на севере, чтобы произвести хорошее впечатление на будущего мужа и других северян. И как говорят нищие из квартале бедняков в столице — не ударить лицом в грязь.

— У нас самая страшная казнь, когда рубят голову с плеч. Но любой приговоренный к смерти может умереть как воин с оружием в руках.

Я не стала вступать в спор, а тем более осуждать чужие законы. Я и так уже осознала, что север мне чужд, как и их обычаи. Впрочем, мне и собственный край не всегда был родным. И слишком многое я и тут не понимала и не принимала.

Но сейчас у меня совершенно не было настроения обсуждать различия нашего и чужого королевства.

Знахарка была довольно молодой женщиной, ей не было еще и сорока лет. Красивая, с броской красотой, которая практически сейчас была незаметна, из-за страха, что сковал ее лицо.

Она призналась на допросе, что именно ей принадлежал яд.

Ее брат был намного старше ее. И в отличие от сестры он выглядел довольно спокойным, будто уже смирился со своей участью. На допросе он сказал, что раскаялся. Что сестра убедила его помочь, а сам он не замышлял моего убийства.

Горничная, которая и добавила яд в мой бокал, лишилась чувств сразу же как ее выволокли на площадь, и она увидела четыре виселицы.

Муж знахарки и отец этой беременной пигалицы знал о замыслах своей жены, но сам не принимал участие в отравлении, так как боялся гнева Трех Отцов, осуждающих убийство. Но он не донес на членов своей семьи. Кто-то скажет, что он правильно поступил, что не выступил против родных. Но я не собиралась помиловать и его.

Сохрани я одному из них жизнь, и ненависть со временем заставит его вновь повторить свою попытку. А я сомневалась, что во второй раз мне повезет вовремя узнать симптомы отравления или вообще предотвратить новое нападение.

По большому счеты, виселиц должно быть пять, а не четыре. Но приговорить к смерти не рожденное дитя… Я не могла так поступить.

— Тебе необязательно на это смотреть, — заметил Ронан.

Он думал, что я не видела никогда смерти до отделения головы Феракса от его туловища? Он ошибался, я десять лет провела в обители, я видела как люди, что искали помощи, все же умирали в мучениях и страданиях. И смерть как таковая меня не пугала. Поэтому я наверное ничего и не почувствовала, когда Ронан сразил Феракса. Но смерть барона принадлежала северянину, не мне.

А вот эти четыре жизни я могла записать на собственный счет. И в какой-то момент я неожиданно для себя поняла, что меня не мучили и сомнения. В обители учили что каждая жизнь важна, и никто кроме Великих Отцов не смеет отнимать ее у человека. И я долгие годы верила в это учение. Но сейчас я без колебаний подняла руку, чтобы стражи выбили ящики из под ног приговоренных к смерти.

— Постойте, баронесса! — жрец вновь подскочил ко мне. — Не торопитесь, подумайте не только об их душах, но и о своей. Ведь после смерти Великие Отцы и вас заставят предстать перед их судом. И что вы ответите когда вас спросят могли вы бы их помиловать? И когда вы ответите да — их жизни были в ваших руках, то почему спросят Отцы вы не проявили милосердия? Почему вы нарушили главный постулат Отцов?

Единственная причина, почему я слушала жреца, я не хотела ссориться с ним. Ведь ему предстояло в случае вопросов свидетельствовать перед королем или же его дознавателями, что я не нарушила законов королевства. И эти законы были намного важнее, нежели постулаты Отцов, ведь у меня впереди была еще долгая жизнь, чтобы отмолить все мои грехи.

Жрец ошибочно узрел в моем молчании то самое милосердие, о котором он вещал. Но я поспешила разочаровать его и опустила руку. Пора было заканчивать с казнью.