Без жалости

10. Патология

— Ваш пистолет на заднем сиденье, — сказал ему сержант Дуглас. — Разряженный. Отныне пусть он в таком виде и остаётся.

— Как относительно Пэм? — спросил Келли, устраиваясь в кресле-каталке.

— Мы расследуем некоторые полученные нами сведения, — ответил Дуглас, даже не пытаясь скрыть очевидную ложь.

Этим сказано все, подумал Келли. Кто-то сообщил прессе, что Пэм арестовывалась за проституцию, и из-за этого разоблачения дело утратило свою безотлагательность.

Розен сам привёл «скаут» ко входу с Уолф-стрит. Корпус машины был отремонтирован, в дверцу со стороны водителя вставлено новое стекло. Келли поднялся из кресла-каталки и внимательно осмотрел свою машину. Рама двери и соседняя стойка стали препятствием на пути потока свинца и спасли ему жизнь. Кто-то просто плохо прицелился, после того как тщательно и с успехом выследил их — чему изрядно помогло то обстоятельство, что он не счёл нужным следить в зеркала за происходящим вокруг, сказал себе Келли с бесстрастным выражением лица. Как он сумел забыть об этом? — спросил он себя в тысячный раз. Это так просто, подчёркивал он при разговоре с каждым новичком, прибывавшим в 3-ю группу коммандос: всегда следите за своим тылом, потому что там может оказаться кто-то, охотящийся за вами. Разве трудно запомнить, а?

Но все это история. И историю изменить нельзя.

— Возвращаешься на свой остров, Джон? — спросил Розен.

Келли кивнул.

— Да. У меня там много работы, и мне нужно вернуть себе хорошую форму.

— Я хочу, чтобы ты приехал сюда на осмотр, ну, скажем, через две недели.

— Хорошо, сэр. Приеду, — пообещал Келли. Он поблагодарил Сэнди О'Тул за заботу и получил в награду тёплую улыбку. За эти восемнадцать дней она стала почти другом. Почти? Может быть, уже без «почти», если только он позволит себе думать таким образом. Келли сел в машину и пристегнул ремень безопасности. Он никогда не любил — и не умел — прощаться. Он кивнул, улыбнулся и тронулся с места, поворачивая направо к Малберри-стрит, впервые в одиночестве с момента своего прибытия в больницу.

Наконец. Рядом с ним, на пассажирском сиденье, где он в последний раз видел Пэм, лежал большой конверт из плотной бумаги с надписью «МАТЕРИАЛЫ ПАЦИЕНТА/СЧЕТА», сделанной неуклюжим почерком Сэма Розена.

— Боже мой, — выдохнул Келли, направляясь на запад. Теперь он не просто следил за потоком транспорта. Городской ландшафт навсегда изменился для Джона Келли. Улицы представляли собой странную комбинацию активности и пустоты, и его глаза осматривали все вокруг в привычке, которую он позволил себе забыть, останавливаясь на людях, чьё бездействие казалось ему намеренным. Понадобится время, сказал он себе, научиться отличать овец от баранов — обычных людей от людей с преступными намерениями. Городской транспорт был редким, и к тому же люди не задерживаются на этих улицах. Келли посмотрел налево и направо, чтобы убедиться, что глаза остальных водителей устремлены только вперёд, отключённые от окружающего мира, подобно тому, как он поступал когда-то сам, нервно останавливаясь на красный свет светофора, если не мог безопасно проскочить его, и резко нажимая на педаль газа, когда загорался зелёный свет. Они надеются, что могут оставить все это позади, что проблемы, свойственные городу, останутся здесь и никогда не захватят пригороды, где живут хорошие люди. В этом смысле такое положение было обратно тому, что существовало во Вьетнаме, правда? Там опасности таились в джунглях, и вы хотели, чтобы они не выходили из зарослей. Келли понял, что он вернулся домой, чтобы увидеть такое же безумие и такое же ощущение неудачи, только в совершенно другом месте. И он был виноват и глуп подобно всем остальным.

«Скаут» свернул налево, направляясь к югу мимо ещё одной больницы — большого белого здания. Деловой район, банки и конторы, здание суда, ратуша, цивилизованная часть города, куда приезжают на работу цивилизованные люди в дневное время, быстро покидая его с наступлением темноты, все вместе, — ведь, когда все поспешно уезжают единой массой, это безопаснее. Этот район города хорошо охраняется полицией, потому что без этих людей и их деловой деятельности город, несомненно, умрёт. Или что-то вроде этого. А может быть, это вовсе не вопрос жизни или смерти, а просто времени.

Только полторы мили, удивился Келли. Так мало? Нужно проверить по карте. Опасно короткое расстояние между этими людьми и тем, чего они боялись. Остановившись на перекрёстке, он видел очень далеко, потому что городские улицы, подобно противопожарным просекам в лесу, открывают длинные и узкие перспективы. Свет на светофоре переменился, и он поехал дальше.

Через двадцать минут он остановился у «Спрингера», стоящего на своём привычном месте. Келли собрал вещи и поднялся на борт. Спустя ещё десять минут заворчали дизели, заработали кондиционеры, и он снова ощутил себя в своём маленьком белом коконе цивилизации, готовый отойти от причала. Оставить позади обезболивающие средства и снова ощутить вкус пива и расслабиться — просто символическое возвращение к нормальной жизни, — и, тем не менее, он решил не прикасаться к алкоголю. Его левое плечо все ещё было мучительно оцепеневшим, несмотря на то, что он пользовался им, в некотором роде, почти неделю. Он прошёл по салону, широко размахивая руками и морщась от боли в левом боку, и наконец, поднялся наверх, чтобы снять швартовы. Мердок вышел из, своего офиса, наблюдая за ним, но ничего не сказал. Случившееся с Келли попало в газеты, хотя репортёры каким-то образом не догадались связать смерть Пэм с его ранением. Топливные баки были полны, и все бортовые системы функционировали нормально, хотя верфь не представила обычного счета.

Со швартовами Келли обращался неловко, потому что его левая рука отказывалась исполнять то, что приказывал ум, в обычной отработанной последовательности. Наконец он убрал швартовы, и «Спрингер» направился к выходу из лагуны. Оказавшись за пределами портового бассейна, Келли разместился в салоне, заняв кресло у штурвала, и направил судно в залив, наслаждаясь комфортом кондиционированного воздуха и безопасностью окружающих его стен. Только покинув час спустя пределы судоходного канала, он отвёл взгляд от водного пространства перед собой. Он проглотил две таблетки тайленола и запил их газированным напитком — это было единственное лекарство, которое Келли позволял себе принимать последние три дня. Он откинулся на спинку капитанского кресла, включил автопилот, который вёл теперь яхту на юг, и открыл конверт, оставленный ему Сэмом.

Одни только фотографии были вынуты из конверта. Он видел одну из них, и этого было достаточно. Сопроводительная записка, написанная от руки, — каждая страница в конверте была фотокопией, а не оригиналом — гласила, что профессор патологии получил эти копии от своего знакомого, судебно-медицинского эксперта штата, и в ней излагалась просьба, чтобы Сэм обращался с материалами осторожнее. Келли не смог разобрать подпись.

Квадраты «преступная смерть» и «убийство» на обложке оба были перечёркнуты. Причиной смерти, говорилось в отчёте, было удушение руками с узким рядом глубоких следов, вонзающихся в шею жертвы. Судя по жестокости и глубине следов удушения, можно было предположить, что мозг прекратил функционировать из-за кислородного голодания ещё до того, как переломленная гортань преградила доступ воздуха в лёгкие. Характерные бороздки на коже говорили о том, что удушение было произведено, по-видимому, шнурками от ботинок, а синяки, оставленные костяшками пальцев мужчины с большими кистями вокруг горла, указывали на то, что убийца душил жертву, находящуюся в лежачем положении. Далее в отчёте на пяти страницах, напечатанных через один интервал, говорилось, что жертва перед смертью была подвергнута жестокому насилию, оставившему значительные травмы, причём все они были подробно перечислены бесстрастным медицинским языком. Отдельный бланк свидетельствовал о том, что она была изнасилована и её гениталии носили несомненные признаки жестоких мучений, разрывов и травм. Необычно большое количество семенной жидкости, все ещё содержащееся у неё во влагалище после обнаружения и вскрытия тела, говорило о том, что жертву изнасиловал не один убийца (группы крови 0 положительная, 0 отрицательная и АВ отрицательная — смотри серологическую справку, приложенную к отчёту). Глубокие порезы и синяки на руках и ладонях были классическим свидетельством того, что жертва оборонялась. Да, Пэм не сдалась, она защищала свою жизнь. У неё была сломана челюсть, и имелись ещё три перелома, в том числе сложный перелом локтевой кости левой руки. Келли пришлось отложить отчёт. Некоторое время он смотрел на горизонт, и лишь затем снова принялся за чтение. Его руки не дрожали, и он не произнёс ни единого слова, но ему пришлось отвести взгляд от холодной медицинской терминологии.

«Как ты видишь на фотографиях, Сэм, — гласила надпись от руки на странице, заключающей отчёт, — это было сделано парой явно ненормальных людей. Девушку подвергли жестоким пыткам. Должно быть, потребовалось несколько часов, чтобы проделать все это. Обрати внимание на фотографию №6 — об этом ничего не сказано в отчёте. Её волосы были причёсаны, почти наверняка, до вскрытия. Патолог, занимавшийся ею, каким-то образом упустил это — он молод. (Элана не было в городе, когда её привезли, в противном случае я не сомневаюсь, что ею занимался бы он сам.) Это кажется несколько странным, но на фотографии ясно видно. Странно, как можно упустить такую очевидную вещь. По-видимому, это был его первый случай такого рода, и он обратил слишком много внимания на основные травмы и потому не заметил чего-то столь незначительного. Насколько я понимаю, ты был знаком с девушкой. Мне очень жаль, дружище. Брент», — гласила подпись на этот раз более разборчивая, чем сопроводительная записка. Келли уложил отчёт обратно в конверт.

Он выдвинул ящик из контрольной панели, достал коробку патронов для «кольта» 45-го калибра и зарядил два магазина, затем уложил все это обратно в ящик. Мало вещей так бесполезны, как незаряженный пистолет. После этого он прошёл в камбуз и взял с полки самую большую консервную банку. Вернувшись в кресло перед панелью управления, он взял банку в левую руку и продолжил то, чем занимался почти неделю, поднимая банку и поворачивая её вместо гантели вверх и вниз, к себе и от себя, с радостью приветствуя боль, наслаждаясь ею, в то время как его глаза непрерывно осматривали водную гладь.

— Никогда больше, Джонни-мальчик, — произнёс он вслух. — Никогда больше мы не сделаем ошибок. Никогда.

Транспортный самолёт С-141 совершил посадку на воздушной базе Поуп неподалеку от Форт-Брэгга, закончив свой обычный полет, который начался более чем в восьми тысячах миль отсюда. Четырёхмоторный реактивный транспортный самолёт коснулся бетонной дорожки аэродрома несколько жёстко. Команда устала, несмотря на остановки для отдыха по пути, а их пассажирам забота уже не требовалась. На таких рейсах редко бывали живые пассажиры. Войска, возвращающиеся с фронта военных действий, летели на «Фридом бердс» — «Птицах свободы», которыми почти всегда являлись чартерные самолёты коммерческих авиалиний, стюардессы которых расточали улыбки и разносили бесплатное спиртное на протяжении всего продолжительного обратного полёта в реальный мир. На рейсах, направляющихся в Поуп, таких удобств не требовалось. Команда самолёта ела обычные лётные пайки, и полёты обходились без шуток и разговоров, присущих молодым лётчикам.

Приземлившись на аэродроме, самолёт прокатился почти до конца посадочной площадки и повернул на рулёжную дорожку. Команда самолёта начала потягиваться в своих креслах. Командир самолёта, капитан, знал предстоящую процедуру наизусть, но перед ними катился ярко раскрашенный джип на случай, если он что-нибудь забудет. Самолёт послушно последовал за джипом к приёмному центру. Капитан и его команда уже давно перестали размышлять относительно природы их полётов. Это была работа, необходимая работа, вот и все, думали они, выходя по трапу для предписанного правилами отдыха. Этот отдых состоял, после короткой информации о поведении самолёта во время последних тридцати часов полёта и выявленных за этот период недостатках, в посещении офицерского клуба, нескольких коктейлей, душа и сна в общежитии. Ни один из членов экипажа не оглянулся на самолёт. Скоро они снова увидят его.

Стандартная процедура полёта таила в себе противоречие. В большинстве случаев в предыдущих войнах американцев хоронили в тех местах, где они погибали. Это доказывают американские кладбища во Франции и других странах. Во Вьетнаме дело обстояло по-иному. Казалось, люди понимали, что ни один американец не хочет оставаться там ни живым, ни мёртвым, и потому каждое найденное тело отправляли домой. Каждое тело, пройдя через центр обработки неподалёку от Сайгона, теперь должно было пройти ещё один аналогичный пункт, после чего его отправят в тот город, откуда эти в основном молодые люди были отправлены умирать на войне, которая велась далеко за океаном. К этому времени семьи погибших уже имели достаточно времени, чтобы решить, где состоятся похороны, и инструкции относительно похорон ожидали каждое тело, упомянутое по имени и фамилии в бортовом манифесте.

В приёмном центре тела американских военнослужащих ожидали гражданские гробовщики, потому что этой специальности среди множества других вооружённые силы не имели. Одетый в мундир своего рода войск офицер всегда находился здесь, чтобы провести опознание тела, поскольку род войск нёс ответственность за то, что соответствующее тело поступало по правильному адресу, указанному его семьёй, несмотря на то, что большинство гробов, покидающих приёмный центр, было запечатано. Тяжёлые раны, нанесённые на поле боя, плюс разрушительное действие тропического климата на тела, которые во многих случаях обнаруживали не сразу, были не тем, что хотели видеть семьи погибших сыновей, мужей или отцов. В результате правильное опознание останков было нелёгким делом, и именно по этой причине военные относились к нему с максимальной серьёзностью.

Приёмный центр представлял собой большой зал, где множество тел обрабатывалось одновременно, хотя сейчас здесь не было той лихорадочной активности, какая была в недавнем прошлом. Работавшие здесь не упускали случая мрачно пошутить, а некоторые даже слушали прогнозы погоды в той части света, чтобы предсказать, в каком состоянии прибудет следующая партия погибших. Одного только запаха здесь было достаточно, чтобы прогнать любопытных, и потому старшие офицеры редко заходили в приёмный центр, не говоря уже о штатских сотрудниках министерства обороны, которым зрелище множества трупов нарушало душевное равновесие. Но к запаху можно привыкнуть, особенно к запаху противогнилостных составов, который был все-таки лучше, чем остальные запахи, связанные со смертью. Одно такое тело, принадлежащее специалисту четвёртого класса Дуэйну Кендаллу, носило следы многочисленных ран на туловище. Гробовщик заметил, что Кенделла сумели привезти живым в полевой госпиталь. Некоторые разрезы явно принадлежали военному хирургу, приложившему все усилия, чтобы спасти раненого. Впрочем, эти разрезы, которые привели бы в ярость главного хирурга гражданской больницы, были куда менее ужасны, чем раны, оставленные на теле осколками мины-ловушки. Хирург потратил, наверно, минут двадцать, пытаясь спасти раненого, подумал гробовщик, размышляя о том, почему хирург потерпел неудачу, — скорее всего, это печень, решил он, судя по расположению и размерам разрезов. Нельзя жить без печени, каким бы искусным ни был хирург. Гораздо больший интерес для гробовщика представляла белая бирка, расположенная между правой рукой и грудью, которая подтверждала кажущуюся случайной пометку на карточке, приложенной к контейнеру, в котором прибыло тело, снаружи.

— Вот этого легко опознать, — сказал гробовщик капитану, с блокнотом в руке проходившему по залу в сопровождении сержанта. Офицер проверил необходимые данные, сравнил со своей информацией, кивнул и отправился дальше, оставив гробовщика заниматься своим делом.

Как всегда, требовалось выполнить ряд определённых операций, и гробовщик принялся за них без излишней спешки, но и, не затягивая время. Подняв голову, он убедился, что капитан находится в другом конце зала, и потянул за нитку, стежки которой, стягивающие разрез, были сделаны другим гробовщиком на противоположном конце маршрута. Стежки мгновенно разошлись, гробовщик сунул руку внутрь человеческого тела и достал оттуда четыре пластмассовых прозрачных пакета с белым порошком, которые он быстро сунул в стоящую рядом сумку, прежде чем снова зашить зияющую пустоту в теле Дуэйна Кендалла. Это была третья и последняя партия сегодня. Потратив ещё полчаса на ещё одно тело, он закончил свой рабочий день и направился к своему «меркури кугуар». По пути он остановился у супермаркета «Уинн-Дикси» и купил там батон хлеба. Выходя из супермаркета, он подошёл к телефону-автомату, опустил несколько монет и снял трубку.

— Да? — произнёс Генри Таккер, подняв трубку при первом же звонке.

— Восемь. — На противоположном конце повесили трубку.

— Отлично, — ответил Таккер, вообще-то себе самому, опуская телефонную трубку. Этот гробовщик доставит ему восемь килограммов. Ещё семь — второй. Они не знали друг о друге, и передача наркотиков осуществлялась в разные дни недели. Теперь, когда Таккер решил проблему сбыта, можно увеличить объем поставок.

Арифметика этого бизнеса была достаточно простой. Каждый килограмм, то есть тысяча граммов, смешивался с определённым количеством нетоксичного вещества — например, порошка молочного сахара, который его компаньоны получали со склада, снабжавшего продовольственные магазины. После тщательного размешивания, чтобы обеспечить однородность всей партии, уже другие люди разделят крупную партию на маленькие дозы, которые и поступят в продажу. Высокое качество и растущая репутация поставляемого продукта гарантировали ему цену, несколько превышающую обычную оптовую, получаемую им от его белых компаньонов.

Но скоро возникнет другая проблема — с объёмами поставки. Таккер начал эту операцию в небольшом масштабе, поскольку был человеком осторожным, а крупные поставки вызывают жадность. Скоро это станет невозможным. Объем поступающего к нему чистого рафинированного героина был намного больше, чем предполагали его компаньоны. Пока они были довольны высоким качеством продукта, и он постепенно сообщит им о подлинном масштабе поставок, сохраняя в секрете свой метод доставки наркотиков, с изобретением которого он постоянно поздравлял себя. Элегантность метода была поразительна, даже для него самого. По самым завышенным правительственным оценкам — он внимательно следил за этим — импорт героина из Европы по «французскому», или «сицилийскому», каналу — официальные источники никак не могли освоиться с терминологией — составлял примерно около одной тонны в чистом виде в год. Это, по мнению Таккера, должно измениться, потому что именно наркотикам принадлежало будущее среди всех американских пороков. Если он сможет поставлять сюда всего двадцать килограммов героина в неделю — а возможности его канала намного превышали эту цифру, — он превзойдёт это количество, тем более что ему не надо беспокоиться о таможенных инспекторах. Таккер создал свою организацию, обратив особое внимание на проблему безопасности. Начать с того, что ни один из тех, кто занимал ключевое положение и с кем он был связан, сам не употреблял наркотики. Нарушение этого правила наказывалось смертью, и он дал это понять самым простым и наглядным способом. На противоположном конце канала поставок работало всего шесть человек. Двое добывали героин из местных источников, чья безопасность гарантировалась обычными средствами — крупными денежными суммами, выплачиваемыми соответствующим людям. Четверо гробовщиков, работавших при отправке грузов в Америку, также высоко оплачивались и были выбраны за разумный, деловой подход и надёжность. Военно-воздушные силы США занимались транспортировкой, ликвидировав таким образом затраты и риск, составлявшие обычно самую сложную и опасную часть импорта наркотиков. Двое, получавших партии героина в Соединённых Штатах, тоже были осторожными и надёжными людьми. Не один раз, докладывали они, обстоятельства вынуждали их оставлять партии героина внутри тел, которые затем были должным образом похоронены вместе с наркотиками. Разумеется, жалко нести потери, но надёжный бизнес — это осторожный бизнес, и небольшое повышение цен при продаже маленьких доз на улице запросто компенсировало их. К тому же эти двое хорошо знали, что с ними случится при попытке похитить несколько килограммов и самостоятельно пустить их в дело.

Далее оставалось всего лишь доставить партию героина в удобное место на автомобиле, и это осуществлялось надёжным и высокооплачиваемым человеком, никогда не превышавшим разрешённую скорость. То, что часть дальнейшей операции проводилась в заливе, думал Таккер, прихлёбывая пиво и наблюдая за бейсбольным матчем по телевизору, было одним из его самых ловких ходов. К числу всех преимуществ, которые давал выбор этого места, следовало отнести и то, что он позволял дать понять новым партнёрам, что наркотики сбрасывают с кораблей, направляющихся по Чесапикскому заливу в Балтимор. Партнёры сочли такой метод доставки на редкость удачным, в то время как Таккер сам доставлял героин из тайного места хранения. То, что ему верят, доказал случай с Анджело Ворано, купившим свою идиотскую маленькую парусную яхту и предложившим подобрать партию наркотиков, сброшенных с корабля. Таккеру без труда удалось убедить Эдди и Тони, что Анджело заложил их полиции.

Если повезёт, он сможет захватить весь рынок торговли героином на Восточном побережье и удерживать его до тех пор, пока американцы продолжают умирать во Вьетнаме. Кроме того, подумал Таккер, у него ещё оставалось время составить планы будущей деятельности на случай, когда, по-видимому, грянет мир. А пока следовало подумать о том, как расширить сеть распространения наркотиков. Та сеть, которой он сейчас располагал и которая действовала совсем неплохо, позволив привлечь к себе внимание новых партнёров, быстро устаревала. Она была слишком мала для его честолюбивых планов, так что скоро её придётся перестроить. Но всему своё время.

— О'кей, теперь это стало официальным. — Дуглас бросил папку с документами расследования на стол и посмотрел на своего босса.

— Что ты имеешь в виду? — спросил лейтенант Райан.

— Во-первых, никто ничего не видел. Во-вторых, никто не знает, на какого сутенёра она работала. Третье, никто даже не знает, кто она такая. Её отец повесил трубку, сказав, что не разговаривал со своей дочерью четыре года. А её друг не видел ни хрена, ни до того, как в него выстрелили, ни после. — Детектив сел.

— А мэр больше не проявляет к расследованию никакого интереса, — закончил это резюме лейтенант Райан.

— Ты знаешь, Эм, я не возражаю против тайного расследования, но оно снижает мой процент раскрываемости преступлений. Что, если я не получу более высокое назначение на следующем заседании инспектората?

— Это будет забавно. Том.

Дуглас покачал головой и посмотрел в окно.

— А вдруг все-таки это был действительно известный нам «дуэт»? — спросил сержант с чувством безысходности. «Дуэтом» они называли пару грабителей, вооруженных обрезами, которая двое суток назад совершила новое убийство. На этот раз их жертвой пал адвокат из Эссекса. Преступление видел свидетель, находившийся в автомобиле ярдов за пятьдесят от происшедшего. Он и подтвердил, что преступников было двое, что вообще-то не составляло особого открытия. Кроме того, в полицейской работе придерживались широко распространённой точки зрения, что убийство адвоката вообще не следует рассматривать как преступление, но ни один из детективов не решился бы произнести этого вслух.

— Сообщи мне, когда ты все-таки в это поверишь, — негромко произнёс Райан. Оба детектива, однако, не верили в это. Те двое были всего лишь грабителями. На их счёту уже было несколько жертв, и дважды они отъехали за несколько кварталов от места преступления, однако в обоих случаях это были спортивные автомобили и им, по-видимому, просто хотелось на несколько секунд почувствовать, что значит владеть настоящими колёсами. Полиции был известен цвет преступников, размеры и — ничего больше. Однако «дуэт» составили деловые преступники, тогда как убийца Памелы Мадден хотел произвести в высшей степени личное впечатление; а может быть, в округе появился новый убийца-извращенец, и вероятность этого просто прибавила сложности их и без того тяжёлой работе полицейских.

— Мы были так близко, правда? — спросил Дуглас. — У этой девушки были имена, она знала их в лицо и была свидетелем.

— Но мы даже не подозревали, что она присутствовала при этом, до тех пор, пока этот кретин не допустил, чтобы мы её навсегда потеряли, — заметил Райан.

— Ну что ж, он вернулся туда, куда, чёрт побери, и собирался вернуться, а мы тоже находимся там, где и находились. — Дуглас забрал папку и возвратился к своему столу.

Уже стемнело, когда Келли пришвартовал свой «Спрингер». Взглянув вверх, он заметил пролетавший высоко над головой вертолёт, вероятно, он принадлежал находящейся поблизости базе ВВС Военно-морского флота. Как бы то ни было, он не кружил над островом и не задержался в этом районе. Воздух снаружи был тяжёлым, душным и влажным. Внутри бункера атмосфера была ещё хуже, и понадобился час, прежде чем кондиционер набрал обороты и принялся за работу. Его «дом» казался ещё более пустым, чем раньше, уже во второй раз в этом году, а комнаты в отсутствие второго человека, разделявшего это пространство, ощущались особенно большими. Келли бродил по ним минут пятнадцать. Его движения казались бесцельными, пока он не понял, что стоит, уставившись на одежду Пэм. Тут у него в голове что-то щёлкнуло и он осознал, что ищет человека, которого здесь больше нет. Он собрал её одежду и аккуратно сложил на сервант, который когда-то принадлежал Тиш и мог стать собственностью Пэм. Самым печальным было то, что вещей оказалось совсем немного: джинсы, отрезанные чуть выше колен, лифчик, несколько более интимных вещей, фланелевая рубашка, которую она надевала на ночь. Сверху на стопке стояли её поношенные туфли. Так мало вещей, напоминающих о ней.

Келли сел на край кровати, глядя на них. Сколько все это продолжалось? Три недели? Неужели так недолго? Это не было уточнением числа проведённых вместе календарных дней — время так не измеряется. Время — это что-то, заполняющее пустые пространства в вашей жизни, и три недели, проведённые с Пэм, были более длинными и наполненными, чем все то время, которое он прожил после смерти Тиш. Но все это ощущалось теперь как нечто, случившееся так давно. Пребывание в больнице казалось всего лишь мгновением, но оно словно воздвигло стену между самой драгоценной частью его жизни и тем, где он находился сейчас. Он мог подойти к этой стене и взглянуть через неё на то, что было в прошлом, но был лишён возможности протянуть руку и коснуться его. Жизнь была такой жестокой, а память могла превратиться в проклятие, насмешливое напоминание о том, что было и что могло развиться из этого, если бы только он вёл себя по-другому. Хуже всего было то, что стену между тем, где он сейчас находился и где мог оказаться, построил он сам, своими руками, подобно тому, как несколько минут назад собрал стопку одежды Пэм, потому что она больше была не нужна. Он мог закрыть глаза и увидеть её. Мог слышать её в тишине, однако запах Пэм исчез, и исчезло её прикосновение.

Келли протянул руку через кровать и коснулся фланелевой рубашки, вспоминая, что она скрывала, вспоминая, как его большие сильные руки неловко расстёгивали пуговицы, находя под рубашкой свою любовь. Но теперь это был всего лишь кусок ткани, форма, содержавшая лишь воздух, да и его было так мало. И только тут Келли в первый раз зарыдал — в первый раз после того, как узнал о её смерти. Его тело сотрясалось от понимания реальности происшедшего, и в уединении замкнутой бетонной коробки он произносил её имя, надеясь, что где-то она услышит его и простит за то, что он погубил её своей глупостью. Может быть, сейчас она покоилась в мире. Келли молился о том, чтобы Бог понял, что у неё вообще-то не было других шансов выжить, чтобы он распознал доброту её характера и был милостив к ней, но это уже было за пределами человеческих возможностей. Его взгляд блуждал по комнате и постоянно возвращался к стопке одежды.

Эти ублюдки даже лишили её тело последнего достоинства, не скрыв его от природных стихий и любопытных людских взглядов. Они хотели, чтобы все знали, что они наказали её, насладились ею и вышвырнули, словно мусор на помойку, годный лишь птицам. Пэм Мадден не имела для них никакого значения, разве что была удобной вещью, доставлявшей им наслаждение не только при жизни, но и даже после смерти — демонстрируя их могущество. Насколько важную роль играла Пэм в его жизни, настолько незначительную — для них. Как и семья того старейшины во Вьетнаме, вспомнил Келли. Наглядная демонстрация: только брось нам вызов, и мы заставим тебя страдать. А если то, что осталось, будет обнаружено другими, тем лучше. Такой была их гордость.

Келли лёг на кровать, измученный неделями пребывания в больничной постели, которое заключил длинный и напряжённый день на ногах. Он уставился в потолок, не выключая света, надеясь заснуть, ещё больше надеясь увидеть во сне Пэм, но его последней сознательной мыслью было нечто совершенно иное.

Если его самоуверенность способна привести к смерти, то же самое относится и к самоуверенности этих ублюдков.

Голландец Максуэлл прибыл в свой кабинет в шесть пятнадцать, как обычно. Хотя, занимая пост заместителя командующего военно-морскими операциями (морская авиация), он больше не входил в оперативную иерархию командования, но продолжал оставаться вице-адмиралом, а его теперешняя должность заставляла думать о каждом самолёте в Военно-морском флоте США как о своём собственном. Вот почему первым вопросом в его дневной работе с документами был краткий отчёт о воздушных операциях во Вьетнаме, происходивших накануне, — вообще-то сегодня, но получалось вчера из-за капризов международной демаркационной линии суточного времени, что всегда казалось адмиралу возмутительным, хотя ему довелось участвовать в одном сражении, практически сидя на этой невидимой линии в Тихом океане.

Он хорошо помнил это сражение: чуть меньше тридцати лет назад Максуэлл был младшим лейтенантом с шапкой коротко подстриженных волос, пилотировавшим истребитель F4F-4 «Дикая кошка», базировавшийся на авианосце «Энтерпрайз». У него была молодая жена, на которой он только что женился, сам он был полон энергии и жажды жизни и успел налетать триста часов. 4 июня 1942 года в середине дня он заметил три японских пикирующих бомбардировщика «Вэл». Они должны были следовать вместе с воздушной группой, взлетевшей с авианосца «Хюри» и нацеленной на тяжёлый американский авианосец «Йорктаун», но заблудились и направились по ошибке к американскому авианосцу. Неожиданно вынырнув из-за облака, Максуэлл при первой же атаке сбил два из них. Третий бомбардировщик продержался дольше, но Максуэлл помнил каждый солнечный блик, отражавшийся от него, и очереди трассирующих пуль, летящие ему навстречу в бесплодных попытках отогнать. Приземлившись сорок минут спустя на лётной палубе авианосца, Максуэлл заявил командиру своей эскадрильи, не верящему собственным ушам, что сбил три японских бомбардировщика. После проявления плёнок, сделанных камерами, закреплёнными за прицелами авиационных пушек на истребителе, его слова нашли подтверждение. Уже на следующее утро его «официальная» кружка для кофе, носившая раньше кличку «Уинни», присвоенную Максуэллу — он ненавидел её, — изменила название. Теперь на ней красовалась надпись «Голландец», выведенная на фарфоре кроваво-красными буквами. Она послужила позывными, которые сопровождали Максуэлла до конца его лётной карьеры.

Ещё за четыре боевых похода на борту своего истребителя он прибавил к первым трём двенадцать флагов с эмблемой Страны восходящего солнца — двенадцать сбитых им самолётов. Через некоторое время он стал командиром эскадрильи истребителей, затем авиакрыла, авианосца, группы авианосцев и наконец, командующим морской авиацией Тихоокеанского флота. Последнее — перед назначением на теперешнюю должность заместителя командующего морской авиацией Военно-морских сил США. Если повезёт, он получит должность командующего флотом, но дальше уже не продвинется. Максуэлл занимал должности, соответствующие его знаниям и опыту. На стене его кабинета слева от письменного стола из красного дерева висел кусок алюминиевого борта его истребителя F4F-4 «Дикая кошка», на котором он летал в Филиппинском море и позднее у берегов Японии. Пятнадцать флагов с эмблемой Страны восходящего солнца красовались на темно-синем фоне, чтобы никто не забывал, что старейшина военно-морских лётчиков в своё время на самом деле лучшим, чем большинство пилотов, образом проявил себя в боях. Его прежняя кружка с авианосца «Энтерпрайз» тоже стояла у него на столе, хотя он больше не пользовался ею для столь тривиальных целей, как питье кофе, и, уж, разумеется, держал её не для карандашей.

Такое почти завершение карьеры должно было быть предметом крайнего удовлетворения для Максуэлла, но его снедали служебные заботы. Взгляд вице-адмирала остановился на данных по суточным потерям самолётов, вылетевших со станции «Янки». Два лёгких ударных бомбардировщика типа «Корсар» не вернулись на авианосец, и сопутствующая надпись гласила, что оба были с одного корабля и из одной эскадрильи.

— Есть подробности об этом? — спросил Максуэлл у контр-адмирала Подулски.

— Я проверил, — ответил Казимир. — Скорее всего, столкновение в воздухе. Андерс был пилотом на ведущем бомбардировщике, а на ведомом пилотом был Робертсон, совсем неопытный лётчик. Что-то произошло, но никто не видел что именно. Сообщений о запуске ракет «земля — воздух» не поступало, и они находились на слишком большой высоте для огня зенитной артиллерии.

— Парашюты?

— Нет. — Подулски покачал головой. — Командир дивизиона видел огненный шар в небе. Оттуда упали только обломки.

— На что они были нацелены?

— Подозревали, что там скрытая стоянка грузовиков. — Уже по лицу Каза можно было судить о результатах. — Остальная часть группы продолжала полет, сбросила бомбы, с хорошей кучностью, но вторичных взрывов на земле не последовало.

— Значит, все это было напрасно. — Максуэлл прикрыл глаза, пытаясь понять, что случилось с двумя самолётами, с намеченной операцией, с его военно-морским флотом, со всей страной.

— Отнюдь, Голландец. Кто-то считал это важной целью.

— Каз, тебе не кажется, что сейчас утро и для этого ещё слишком рано, а?

— Так точно, сэр. Командир авианосной группы расследует случившееся и, наверно, примет — для вида — какие-нибудь меры. Если тебе требуется объяснение, вот оно: вероятно, Робертсон, будучи новичком, слишком нервничал — ведь это был его второй боевой вылет, — и скорее всего ему показалось, что он что-то увидел, он слишком резко отвернул, а эти два самолёта летели в хвосте группы, и никто не заметил случившегося. Чёрт побери. Голландец, мы видели, как это происходит.

Максуэлл кивнул.

— Что ещё?

— А-6 попал под огонь ракет «земля — воздух» к северу от Хайфона. Осколки изрешетили его, но пилот и штурман-бомбардир сумели вернуться к себе на авианосец. Они получат за это кресты «За лётные заслуги», — доложил Подулски. — В остальном сутки в Южно-Китайском море прошли спокойно. В Атлантике тоже ничего особенного. На востоке Средиземноморья отмечена возросшая активность сирийцев с их новыми МиГами, но пока это ещё не наша забота. Завтра мы встречаемся с представителями компании «Грумман», а затем отправляемся в Капитолий, чтобы обсудить с почтенными слугами народа программу создания истребителя-бомбардировщика F-14.

— Как тебе нравится эта программа?

— Отчасти мне жаль, что мы недостаточно молоды, чтобы попробовать его в полете. Голландец. — Каз попытался улыбнуться. — Но, Боже милосердный, раньше мы строили целый авианосец за те деньги, которые теперь уходят на создание одного такого истребителя.

— Ничего не поделаешь, Каз, — это прогресс.

— Да, у нас его слишком много, — проворчал Подулски. — И вот что ещё. Мне позвонили с реки Пакс. Наш друг, возможно, уже вернулся домой. По крайней мере, его яхта стоит у причала.

— И ты заставил меня так долго этого ждать?

— Нет смысла спешить. Он ведь штатский, правда? Наверно, спит до девяти или десяти.

— Как это, должно быть, приятно, — пробормотал Максуэлл. — Надо когда-нибудь попробовать.