Борис Слуцкий

НЕКОТОРОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Всегда ли значительность поэта равна любви к нему? Не бывает ли так, что любишь поэта не за его масштаб, но просто потому, что любишь? То есть он совпадает с тобой, трогает в тебе те струны, которых не касается десница великана.

Мне был ближе Межиров. Его мелодекламация. Его самоподавленная высокопарность. Его гримасы («Я перестал заикаться. / Гримасами не искажается рот»), Слуцкий напирает на тебя: учит, зовёт, ведёт, судит, воспитывает, руководит (так было не всегда: множество поздних стихотворений — совершенно другие). Межиров идёт рядом с тобой, разговаривая сам с собой.

Самое частотное слово у Межирова — «война». Постепенно с ним стало соперничать «вина» (своя). Рифма простейшая, но советско-социалистическому менталитету крайне чуждая.

Эта глухая, неизлечимая вина должна иметь свою причину. Проще всего — у поэта — её найти в измене призванию.

Межиров имеет в виду как раз своё «Коммунисты, вперёд!». Однако у него существует уточнение:

Между прочим, это концовка стихотворения о... мытье посуды.

Посуда и война? Что между ними общего? Ничего, кроме способа стихомышления. Оба понятия нагружены смыслами, не отвечающими самим себе. Если упростить, посуда — быт, война — доминанта бытия.

В таком миропонимании от вины не уйти. В чём же она, эта вина? Во-первых:

Во-вторых и в основном:

Вот, пожалуй, развилка разницы между Межировым и Слуцким, у которого сказано:

Тоже гордится. Но — со всеми. Поддержан большинством.

У Межирова — речь о конченой, непобедимой гордыне. Так? Не совсем. Тут больше отщепенства, самоустранения, одиночества, которое гонит по свету. Но просматривается и люфт для самооправдания. Гордыня покрывается гордыней. Его «виноват» часто звучит как «невиноват». Это очень по-русски. Как у Есенина: «За всё, в чём был и не был виноват».

Межиров ценит Есенина за «строку из крови, а не из чернил». Определённый вид народничества присущ Межирову и в его стихах, обращённых к другому песенному собрату:

И в таких межировских строках:

Причастность к русскому народу невозможна без приятия его православности. Но:

Всё это проблематика 60—70-х годов прошлого века. Межиров — интеллигент той поры, пребывающий в «полупотьмах» полузнаний. Он знал небывало много, особенно

стихов, читал жадно и ненасытимо, Константин Леонтьев и Василий Розанов — те писатели, раритеты которых он дарил людям, достойным того. Он слишком хорошо знал среду, в которой обретался. Ей-то и адресованы его самые яростные (само)инвективы.

Далее:

Далее:

Как видим, та проблематика отнюдь не устарела. Напротив, обрела новое дыхание. Межировская риторика продолжается, и сегодня свежа, как вчера:

Оттуда — с «родины Христа». Межиров обличает не сплошь неославянофилов, в рядах его оппонентов фигурирует, скажем, и та особа, что

Однако сам стих выводит его на вопросы крови, происхождения, межнационального противостояния-двуединства.

Два мессианских народа. Узнаются Достоевский, Леонтьев, Розанов, Солженицын. Всё это ныне жёвано-пережёвано, а тогда было сказано впервые в русских стихах. Процитированная вещь в первой публикации называлась «Проза в стихах», потом — «Бормотуха».

У Межирова было и другое — короткое — стихотворение «Проза в стихах», и книга, так же поименованная, за которую он получил Госпремию СССР.

Ольга Мильмарк, племянница Межирова:

Между прочим, она вспоминает о том, что зловещая Розалия Землячка, красная карательница белого Крыма, приходится им родственницей.

Станислав Куняев живописует картину рокового разговора с Александром Межировым на предмет русско-еврейского вопроса:

Слуцкий часто читал наизусть самому себе и своим ученикам эти межировские стихи:

Это не означает безоблачных отношений между поэтами. Межиров написал во вступлении к своему томику в серии «Библиотека советской поэзии» (неофициально — Малая серия Библиотеки поэта), 1969: «Зарифмовывать то, что тебе рассказали, не имеет смысла». Что, «Кёльнская яма» отменяется? Правда, это больше похоже на полемику с Евтушенко, но и Слуцкому перепало. Всё относительно, нет числа причинам стиха.

В паре Слуцкий — Самойлов Межиров был третьим, но явно не лишним. На закате дней, находясь в больнице, Слуцкий сказал навестившему его Огневу:

— Если бы я начал сначала, я хотел бы писать, как Самойлов, Межиров.