Бумажный Тигр (III. Власть)

Глава 12

Лэйд никогда не относил себя к людям, страдающим от излишне чуткого обоняния. Если судьба распорядилась сделать тебя бакалейщиком в Миддлдэке, твоему носу не избежать закалки самыми разными запахами, некоторые из которых, пожалуй, позволительно было бы назвать неаппетитными, другие же комитет Адмиралтейства по вооружениям был бы рад поставить на службу в качестве отравляющих газов.

Несвежие сыры, прогорклое масло, испорченные консервы, прелое зерно — Лэйд привык ко всем этим ароматам, даже находя некоторые из них не такими уж чудовищными, как принято считать. Однако иногда даже его обонянию, немного закалённому работой в лавке, выпадали немалые испытания.

Как в тот раз, когда неуклюжий Диоген, отчего-то впавший в буйство, не раздавил в своих объятьях восьмифунтовый бочонок норвежской рыбы неведомого ему прежде сорта «лютефиск»[158], который удалось урвать за пару шиллингов в порту. Следующие две недели помещения «Бакалейных товаров Лайвстоуна и Торпа» источали столь сильные ароматы, что посетители не отваживались подходить к ним даже на двадцать ярдов, а старик Маккензи, лишь нюхнув воздух, не смог сдержать слёз, что, по его словам, в последний раз имело место сорок шесть лет назад, когда он случайно обронил в канаву серебряную булавку.

Лэйд помнил многие скверные ароматы, которые его память отчего-то посчитала нужным сохранить. От Темзы поутру пахло жжёным углём, несвежей рыбой и сырым, плохо выстиранным, бельём. От ночлежек Ист-Энда, заставленных бесчисленным множеством «четырехгрошовых гробов»[159] — тухлым мясом, мочой и джином. От корабельных трюмов — гнилостью, карболкой и рыбьими потрохами.

Возможно, это не были самые ужасные запахи из всех, что ему доводилось обонять, потому что Новый Бангор внёс щедрую лепту в эту скверную коллекцию, регулярно пополняя её всё новыми и новыми отвратительными образцами.

Тяжёлый, выворачивающий нутро запах, напоминающий запах мучных червей, забытых рыболовом в жестяной коробочке жарким днём. Этот запах он ощутил, вторгнувшись как-то раз в один подвал на окраине Шипси, в котором выводок туреху устроил себе логово и куда стаскивал свою добычу, предварительно перекусив ей сухожилия и ослепив. Должно быть, туреху, напуганные идущим по их следу Бангорским Тигром, сбежали ещё неделю назад, не позаботившись захватить в путь заготовленную столь тщательно провизию. К тому моменту, когда Лэйд вышиб дверь, трое из похищенных ими были уже мертвы, а двое находились в таком состоянии, что благодарение судьбе за их спасение отдавало бы лицемерием. Он застрелил их, тех двоих, а дом сжёг, но тот запах преследовал его до сих пор, слишком сильный, чтоб выветриться подобно прочим под ветром времени.

Тягучий кисловатый запах, похожий на аромат прелых яблок, пикантный и зловонный одновременно. Запах крови ламбтонского червя[160], которого Лэйд четыре ночи подряд караулил на старой скотобойне. Гигантская извивающаяся тварь длинной по меньшей мере сорок футов[161], наделённая силой гидравлического пресса, хитростью старого ворона и ядом кубомедузы[162], имевшая обыкновение навещать скотобойню, чтоб полакомиться тёплыми коровьими потрохами, не гнушалась и человеческим мясом, находя его вполне нежным и аппетитным. Лэйду четыре ночи пришлось провести в зловонном закутке скотобойни, самому обмазавшись потрохами — чтобы на пятую, едва только ламбтонский червь явился за угощением, размозжить его череп удачным выстрелом из крупнокалиберного штуцера.

Пронзительный едкий запах, в котором угадывается формальдегид, камедь, крахмал и кленовый сироп. Не самый зловонный среди прочих, но от воспоминаний, которыми он окружён, делается стократ хуже. Источник этого запаха он обнаружил, вскрыв каморку одного незадачливого кроссарианца, вздумавшего припасть к мудрости Монзессера и имевшего неосторожность провести соответствующий ритуал. Лэйд не знал, в чём заключалась сделка, равно как и не знал её условий. Не то незадачливый неофит ошибся, оскорбив чем-то Тучного Барона, не то нарушил свои обещания, не то что-то спутал в подсчётах. Как бы то ни было, Монзессер жестоко покарал его, превратив в приклеившуюся к стене гигантскую бородавку, источающую кровь, сукровицу и гной. Самое страшное, что внутри этой груды рубцовой ткани всё ещё пульсировала жизнь — уже не человеческая, наполненная одной только болью, но чертовски упрямая — и Лэйду потребовалось немало потрудиться, чтобы заставить эту жизнь утихнуть.

Запах, доносившийся с первого этажа «Биржевой компании Крамби», который отчётливо ощущался уже на лестнице, не напоминал ни один из них, но лишь втянув его в себя, он ощутил тревогу — плохой, скверный запах, которому не должно царить в помещениях, занимаемых жилыми людьми. Он отдавал несвежим, сырым, кислым. Как…

Представь себе, что спускаешься в шахту, приказал себе Лэйд, едва ступив на лестницу. В шахту сродни шахте «Принц Уэльский», которую её собственные бесправные обитатели, прикованные к ней рабы-шахтёры, со времён несчастного семьдесят восьмого именуют не иначе чем «Уэльский фарш[163]». Что опускаешься на стофутовую глубину, в непроглядной темноте которой снуют люди, перепачканные угольной пылью и похожие на демонов. На такой глубине дышать можно только благодаря мощным компрессорам, нагнетающим в недра воздух, но воздух этот ужасен на вкус, отдаёт соляркой, маслом и железом, он вызывает тошноту, изжогу и удушье, но это единственное, благодаря чему тут ещё можно жить…

Такой настрой помог Лэйду миновать несколько пролётов вниз. Но не помог подготовиться к тому, что ему пришлось там увидеть.

До того, как первый этаж уютного старого особнячка превратился в лазарет, здесь располагались кабинеты служащих. Не те роскошные альковы, которые он уже не раз обошёл, тщательно изучая. Здесь квартировали служащие низшего ранга — делопроизводители первого класса, секретари, курьеры, корректоры, техники — мелкие рабочие муравьи, на упорном труде которых зиждился колос пирамиды под названием «Биржевая компания Крамби». Неудивительно, что и здешние кабинеты походили на отсеки в муравейнике — маленькие, тесные, похожие друг на друга как близнецы, обставленные скудной мебелью и наверняка чертовски неудобные даже для человека обычной комплекции.

Освещая фонарём длинную анфиладу из кабинетов, Лэйд невольно задумался о том, что руководило Крамби, когда тот распорядился организовать лазарет именно здесь — желание укрыть раненых от постороннего шума или же беспокойство за мебель и хороший паркет, которые те могли испачкать кровью? Впрочем, мысль эта задержалась в его голове ненадолго.

Кабинеты превратились в маленькие палаты, внутри которых кто-то негромко стонал, кто-то в забытьи бормотал, а кто-то ворочался в импровизированной койке из разобранной конторской мебели. Света здесь было мало, Крамби настрого приказал обходиться без фонарей там, где это возможно, оттого Лэйд не сразу смог сориентироваться. Шуршали юбки машинисток и стенографисток, превратившихся в сестёр милосердия, скрипел шёпот незнакомых голосов по углам, звенела посуда…

— Пить… — простонал мужской голос из ближайшей палаты, столь тесной, что оставалось удивляться, как служащие Крамби сумели уместить там лежащего человека, — Пить, Бога ради…

— Да ведь я давала вам пить, мистер Фаггерти, — произнёс с отчаяньем женский голос, — Полчаса назад! Две унции!

— Пить! Бога ради… Пить!

— Да нет у меня столько воды, мистер Фаггерти! Откуда же мне её взять? Хотите глоточек вина? Его мало, но…

— Пить!

— У нас нет воды, мистер Фаггерти! Водопровод не работает!

— Пить!

Лэйд уже жалел, что вторгся в это царство раненых и увечных. Привлечённые светом его фонаря, несчастные обитатели крошечных палат-кабинетов высовывались в коридор, пытаясь понять, кто это, слабо бормоча не то просьбы, которых он при всём желании не мог бы удовлетворить, не то молитвы, на которые он бессилен был ответить. Бледные лица, кажущиеся пугающе водянистыми в резком свете гальванического фонаря, то безучастные и серые, как старые оловянные пуговицы, то влажные и налитые тёмным страхом, как у умирающей коровы.

Пусть света было мало, чтобы осветить все палаты, того, что выхватывал луч из темноты, вполне было Лэйду, чтобы разглядеть жуткие детали, царапающие душу сухим ногтем.

Вывернутые под неестественным углом конечности под неумело наложенными из обломков мебели шинами. Багровые гематомы, вздувшиеся на боках и лицах. Размозжённые и раздавленные пальцы, полускрытые грязными коконами из импровизированных бумажных бинтов.

Лэйд быстро понял, о каких миазмах говорил мистер Розенберг. Перебивая вонь мочи и пота, здесь уже распространялся сладковато-гнилостный запах сродни тому, что вырывается иногда из испорченных консервов и который хорошо знают армейские врачи, работающие в полевых лазаретах. Запах воспалённой плоти. Некроза. Смерти.

Он не исчезнет сам собой, не исчезнет даже если разлить на первом этаже весь запас одеколона и туалетной воды. Напротив, будет набирать силу и крепчать, пока не сделается самым настоящим трупным смрадом, столь тяжёлым, что люди будут задыхаться здесь заживо, приумножая миазмы. До тех пор, пока весь дом не превратится в наполненное раздувшимися и гниющими телами кладбище, в подобие набитого мертвецами трюма, пока…

— Мистер Лайвстоун?

Лэйд покачнулся, едва успев схватиться за ближайший стол. Усиленный смрадом морок оказался достаточно силён, чтобы овладеть им на несколько секунд, но у него был опыт борьбы с такого рода недугами. Много лет отличного первосортного опыта.

Это была мисс ван Хольц. Она выглядела встревоженной — глаза расширены, губы дрожат. Лэйд как-то машинально отметил, что на губах её не осталось губной помады, зато со внутренней стороны явственно виднелись алые отпечатки — следы зубов. Что ж, многие в минуту нервного напряжения склонны покусывать губу, мисс ван Хольц же за последние часы выпало больше, чем многим джентльменам наверху.

— Вам нехорошо? Вы ранены?

Она попыталась поддержать его за руку — и это было очень трогательно, учитывая, что весу в ней было вдвое меньше, чем в нём самом. И хоть Лэйд не испытывал потребности в помощи, он нашёл в себе силы отстраниться только лишь через несколько секунд — вырываться из объятий мисс ван Хольц было мучительно.

— Я…

Подумай, Чабб, то, что тебе кажется набитым раненными и перепуганными людьми домом, в глазах демона может выглядеть совершенно иначе. Например, как стеклянная, банка, доверху набитая печеньем с шоколадной крошкой. Преграда, разделяющая вас, тонка и прозрачна, ему достаточно запустить руку, чтобы извлечь любого из вас и отправить себе в пасть. Но он не спешит. Он разглядывает лакомство через стекло, заглядывает в окна, облизывается…

— Лёгкий приступ дурноты, — улыбнулся Лэйд, — Только и всего.

Только сейчас он понял, что это её голос слышал, спускаясь по лестнице. Это она уговаривала безвестного мистера Фаггерти потерпеть без воды. Неудивительно, что он не узнал голоса — за часы заточения он немного охрип и погрубел. Однако — Лэйд бессилен был это отрицать — не утратил врождённой мелодичности.

— Вам удалось что-то сделать? Скажите мне! Спасение близко?

Это было первым, что у него спрашивали. И неудивительно, подумал Лэйд с мрачным мысленным смешком. Было бы странно, если бы завидев меня, люди бросались ко мне с вопросом о том, надо ли класть кориандр в тушёное мясо по-валийски или, допустим, не ожидаю ли я дождя после обеда…

— Я думаю… Говорить ещё рано, но я думаю, кхм… Пожалуй, есть некоторый положительный сдвиг в… нашем деле.

Она встрепенулась от радости, истерзанные губы задрожали.

— Ах, правда? Значит, есть надежда? Есть шанс? Скажите мне, мистер Лайвстоун!

Давай же, Чабб. Тебе приходилось лгать людям, уверяя их, что они покупают чай сорта лунцзин, тогда как в действительности ты продавал им куда более дешёвый гекуро. Ты солгал Сэнди, заявив, будто читал в субботнем номере «Лужёной глотки» о том, что исследования подтвердили, будто чтение вызывает на лице у девушек морщины. Ты по меньшей мере раз в неделю лжёшь старому негодяю Маккензи, уверяя, что настоящую «канга вару[164]» на всём острове умеют готовить лишь в «Глупой Утке», ты брал у людей деньги за мнимые услуги и обещания, которые был бессилен выполнить. Ты лицемерил и лгал людям так часто, что если бы его величество Левиафан накидывал бы к твоему сроку по дню всякий раз, когда ты солжёшь, срок твоей жизни в Новом Бангоре будет составлять тысячу лет.

Так солги и сейчас! Пообещай, что осталось совсем немного. Что достаточно щёлкнуть пальцами — и разочарованный демон изрыгнёт свою добычу прямо на мостовую Майринка. Так что, пожалуй, она ещё успеет сегодня заскочить в пару магазинов и в парикмахерский салон…

— Я делаю всё, что в моих силах, мисс ван Хольц, — произнёс Лэйд твёрдо, глядя ей в глаза.

И даже немного больше, подумал он. Немного больше.

Последние два или три часа он без устали взывал ко всем силам, имена которых знал или хотя бы предполагал. Он сулил им щедрые подношения, как безграмотные дикари сулят своим божкам, он угрожал, объяснял, молил, извинялся и каялся. Тщетно. Сила, захватившая их, оставалась глуха. Она даже не считала необходимым отвечать ему, не говоря уже о том, чтоб обозначить себя или свои намерения. С таким же успехом он мог бы обратиться с горячей проповедью к снующей на мелководье рыбёшке.

Сколько они продержаться, если демон не снизойдёт до ответа? Сколько людей, лишённых помощи, умрёт? Сколько повредится рассудком от неизвестности и страха? Уже сейчас, спустя считанные часы после катастрофы, коридоры наводнены сомнамбулами, которые молча пялятся в окна, несмотря на все запреты Лэйда, невесть зачем разглядывая бездонную, заполненную хлопьями пепла, пустоту. Люди Коу пытаются не подпускать их к окнам, но этот приказ нарушить куда как проще, чем выполнить — окон в чёртовом здании много, и из каждого за ними, удушенными страхом и неизвестностью, тысячью глаз наблюдает пустота.

Иногда нервы не выдерживают. Часом ранее какой-то бухгалтер, завопив невесть что на нечленораздельном наречии, бросился в окно, да с такой силой, что даже стоящие рядом не успели его поймать. Стекло — хрупкая, ненадёжная преграда. Прежде чем кто-то успел спохватиться, несчастный вылетел в окно, окружённый гроздьями висящих в пустоте осколков, точно плод, раньше времени исторгнутый из материнского чрева. А потом…

Говорят, его кожа почернела и стала съёживаться, а кости с треском переломались во всех мыслимых местах. Окружённый бледным свечением, он в течении полуминуты висел напротив окна, пока череда жутких, противоестественных и, без сомнения, мучительных трансформаций не превратила его в подобие сморщенного сухого финика.

Это вызвало ужас и множественные обмороки. Но Лэйд знал, что если ничего не предпринять, спустя некоторое время найдётся кто-то, кто повторит это ужасное самоубийство. И ещё один. И кто-то ещё. Стиснутые неизвестностью и ужасом люди не могут находится в таком положении бесконечно. Рано или поздно их рассудок, медленно пожираемый неведомым демоном, обнаружит лишь один-единственный выход из этой ситуации. И их уже не будет смущать то, что этим выходом станет мучительная смерть.

— Может… Может, нам всем надо покаяться в своих грехах? — неуверенно предположила мисс ван Хольц, — Вы так не считаете, мистер Лайвстоун? Мистер Ходжесс был семинаристом перед тем, как стать брокером, он говорит, что это может помочь нам.

Это может развеселить демона, подумал Лэйд. Конечно, если он относится к числу тех, кто наделены чувством юмора. Но в остальном…

— Ну, вреда от этого не будет, — рассеянно заметил он вслух, — Пусть люди занимаются всем, чем угодно, если это не носит опасного характера и не влияет пагубно на общий настрой. Пусть молятся, исповедуются, танцуют ритуальные танцы или общаются с духами своих бабушек. Если это хоть на градус поможет им держаться, не вижу причин запрещать подобные мероприятия.

Мисс ван Хольц осторожно кивнула.

— Да. Конечно. Иногда я читаю молитвы раненым и…

— Как у вас ситуация? — спросил Лэйд, пытаясь придать голосу несвойственную ему мягкость.

— По правде сказать, весьма скверно, сэр. Двое из тяжелораненых умерли, не приходя в сознание. Представьте себе, нам даже некуда сложить их тела. Ни ледника, ни подвала, ничего такого. При такой жаре… Я распорядилась убрать их в комнату для корреспонденции, но запах… — она всхлипнула, — Простите меня. Я… Здесь невыносимо, мистер Лайвстоун. Раненые кричат, иногда я даю им лауданум, но его совсем немного и он почти бессилен облегчить их страдания. Тем, что в беспамятстве, я отвела помещение архива. Пришлось убрать многие шкафы и бумаги, надо думать, мистер Госсворт будет в ужасе, когда увидит, что мы сделали с его документами. Он такой смешной старичок, он…

Она начала заговариваться, поэтому Лэйду пришлось осторожно взять её за плечи.

— Держитесь, мисс ван Хольц, — попросил он, — Всё образуется и в самом скором времени…

— У нас нет воды, а того вина, что выделяет мистер Лейтон, едва хватает. Может, вы…

— Конечно, я поговорю с ним. У нас целая прорва вина, полагаю.

— Раненые бредят, иногда кричат, я… Ах, мистер Лайвстоун!

Она приникла к нему, сотрясаясь от рыданий. Ещё минуту назад казавшаяся сильной, закалённой выпавшими на её долю испытаниями, сейчас она была слабее котёнка. И дрожала так, будто в комнате царила не сдобренная страшным смрадом жара, а промозглый осенний день.

— Как хорошо, что вы пришли, — пробормотала она, вцепившись в его рукав, — Я ждала этого. Если кто-то ещё в силах нас спасти, это вы. Знаете, у меня даже душа обмерла, когда я услышала ваши шаги. Вы будто святой, сошедший в ад. Храни вас Господь, мистер Лайвстоун!

Он попытался осторожно отстраниться, но поздно, она впилась в его рукав точно стрекоза своими крохотными коготками. Она тоже измождена, понял Лэйд, измождена этой страшной и тяжёлой атмосферой, этими миазмами, а ещё сильнее — страхом. Как и все прочие люди, бессмысленно скитающиеся по коридорам и пялящиеся в пустоту. Она прижалась к нему так сильно, что он чувствовал, как сквозь тонкие рёбра суматошно и испуганно бьётся её маленькое, точно у птички, сердце. И вынужден был заключить её в осторожные объятия.

Удивительно, ещё минуту назад она, даже измождённая, уставшая, с искусанными губами, манила его как женщина, сейчас же Лэйду показалось, будто он держит в объятьях перепуганного ребёнка. Её лоб, обрамлённый мелкими завитушками волос, прижимался к его подбородку. Её судорожное дыхание обвевало его щёку.

Он не попытался отстраниться, хотя, как джентльмен, должен был приложить для этого некоторое усилие. Но ему отчаянно не хотелось прикладывать этого усилия, тело даже обмерло, точно механизм, лишённый энергии, лишь бы только не выпускать мисс ван Хольц — маленькую, дрожащую, испуганную, обессиленную мисс ван Хольц — из объятий.

И только потом он услышал смех. Не человеческий смех. Жуткий, как дребезжание гильотины, смех демона.

«Не сомневайтесь, мистер Лайвстоун, каждый из них непременно найдёт возможность побеседовать с вами. Как минимум, чтобы прощупать почву и убедиться, что дело не оборачивается против него. Как максимум… Чтобы заручиться вашей помощью, сделавшись вашим союзником. Перетащить на свою сторону».

Это был голос Полуночной Суки. Нематериальный, не существующий, воссозданный его воображением. Но слова… Слова эти, произнесённые Розенбергом не так давно, он помнил хорошо.

Лэйд ощутил слабый запах духов мисс ван Хольц — что-то неведомое ему, отдающее не сырым крахмалом и уксусом, как слежавшиеся товары в лавке, не гноем и мочой, как люди в импровизированных палатах вокруг, а морской солью и мёдом. Ощутил запах её волос — что-то от молодой лошади, от жимолости, каштановой коры и костра. Запах её пота — приятно солоноватый, напоминающий вино с карамелью. Смешавшись воедино, эти запахи превратились в тончайшую серебряную цепочку, протянувшуюся по всему его телу, от немощных подагрических ног до пальцев рук, впившихся в шёлк её платья.

Это не был отрепетированный момент, безотчётно ощутил он, сжимая её в каменеющих беспомощных объятьях, это был порыв — душевный порыв человека, увидевшего в нём, ворчливом грубом старике, спасение. И приникнувшего к нему так, как может приникать юная женщина. Робко и в то же время отчаянно, ища покровительства, защиты и, может быть, ласки. Чёрт, может, он вовсе не такая старая коряга, как сам пытался вообразить. У него нет ни природного обаяния Крамби, ни его состояния, но…

«Нюх, — безжалостно произнёс Розенберг голосом Полуночной Суки, — Каждый из них обладает превосходным нюхом, хоть и по-разному устроенным. Иначе на такой должности не удержаться. Они все подумали об этом. Кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже. Или вы думаете, что они ни о чём не догадались?..»

Размяк, подумал Лэйд. Размяк и устал, опять позволил чужой слабости обмануть себя. Благодарение Богу, тигр, запертый в моём теле, всегда настороже. Тигры равнодушны к слабости, своей и чужой. Слабых они убивают так же равнодушно, как и здоровых.

Высвободиться из её объятий было непросто — её маленькие пальцы цеплялись за его пиджак очень крепко, так, что приходилось разжимать их по одному. Но он сделал это — один за другим.

Она выглядела растерянной. Почти ошеломлённой. Отрывать её от себя было то же самое, что отрывать ребёнка. Лэйд ощущал себя предателем. Человеком, швыряющим в воду беспомощного щенка.

— Хватит, — тихо попросил он, надеясь, что его не услышат в палатах, — Довольно, мисс ван Хольц. Если вы хотите выразить мне благодарность за работу, которой я занимаюсь, будет довольно открытки. Пришлёте её в Хукахука, я скажу адрес.

Она взглянула на него с удивлением. Будто не верила, что её отстранили, так мягко и в то же время уверенно. Будто не понимала, что случилось и только сейчас, хлопая ресницами, обнаружила, на краю какой пропасти стояла.

— Бога ради, извините меня, мистер Лайвстоун, — она дёрнулась, как от удара, — Я не хотела, я не должна была, я… Я просто надеялась на поддержку, на что-то человеческое, на… На то, что здесь ещё остались люди, а не… Простите меня, я не сдержалась. Слишком многое навалилось за последнее время…

Её глаза могли быть лукавыми, как у многих детей солнечной Полинезии, могли быть прозрачными, как у благословенных дочерей холодного старого Альбиона. Но такими, какими они сделались в это мгновенье, Лэйд их ещё не видел. Холодными, очень спокойными, устремлёнными на него в упор, немного задумчивыми. Глаза молодой змеи, подумал Лэйд, ещё не потерявшей свойственное всем юным созданиям очарование, но успевшей понять губительную силу своего яда.

— Прошу извинить меня, мистер Лайвстоун, — она произнесла это с той особенной учительской сухостью, от которой ощущаешь себя не столько человеком, сколько карикатурой на него, наспех накорябанной мелом на доске классной комнаты, — Мне отчего-то сделалось не по себе. Минутная слабость. И она уже прошла. Что вам угодно здесь?

Лэйд не смог бы воспроизвести подобные интонации при всём желании. Не стал и пытаться. Вместо этого он бросил внимательный взгляд на тот участок её платья, который сейчас был пуст, но на котором он отчётливо помнил брошь в виде вырезанного из янтаря листка. Судя по тому, как она рефлекторно подалась на шаг назад, взгляд этот был замечен и произвёл должное впечатление.

— Мне нужен мистер Синклер. Я слышал, ему недавно сделалось хуже и мистер Крамби распорядился положить его в архивном отделе под вашей опекой.

Мисс ван Хольц осторожно кивнула.

— Коридор за моей спиной. Третья дверь по левую сторону.

— Благодарю, — он попытался сердечно улыбнуться, хоть и знал, что она не ответит на эту улыбку, — Очень вам признателен за помощь, мисс ван Хольц.

Не улыбнулась. Не ответила. Даже не повернула головы в его сторону.

Будто Лэйд Лайвстоун, почтенный джентльмен и демонолог, растворился в воздухе ещё до того, как закрыл за собой дверь.

— Мистер Синклер? Мистер Синклер!

Архив оказался просторной комнатой, чем-то напомнившей Лэйду архитекторское бюро. Может, из-за запаха туши и бумаги, которые здесь оказались столь сильны, что всё ещё упорно сопротивлялись тем дрянным ароматам, которые распространялись по нижнему этажу, постепенно захватывая себе всё новое и новое пространство. Здешняя мебель ещё не подверглась унизительному уничтожению, превратившись в койки, шины и костыли, лишь была сдвинута к стенам, освобождая проход. Линялые конторские столы, отполированные до блеска чьими-то рукавами, невзрачные шкафы, кособоко толпящиеся друг за другом, точно шеренга гвардейцев-инвалидов, поцарапанные грифельные доски…

Скорее всего, этот кабинет, размерами напоминающий приличных размеров залу, и в лучшие для компании дни не был центром всеобщего внимания. Здесь всё ещё царил сонный дух запустения, свойственный для многих помещений, не знающих движения воздуха и человеческого присутствия, да и основательный слой пыли как будто бы подтверждал это предположение.

— Мистер Синклер!..

Синклера устроили со всем комфортом, который только возможен был в его положении. Из пары конторских столов кто-то изобретательно соорудил подобие койки, а несколько плотных гардин вполне успешно заменяли больничное одеяло. Фитиль мощной семилинейной[165] керосиновой лампы, стоявшей у него в изголовье, был прикручен, отчего свет её, рассеянный и тусклый, не мешал больному.

То, что Синклер болен, Лэйд определил сразу же, едва только его увидев. Не требовался диплом Оксфордской медицинской школы, чтобы понять — слабость, охватившая молодого начальника юридической службы, не имеет ничего общего с нервным перенапряжением или упадком сил. Синклер не был бледен, как бледны обычно тяжелобольные люди, он сохранил вполне естественный цвет лица, однако казался восковой статуей, которую шутки ради обрядили в его костюм и укутали в одеяла. Глаза были открыты, но заглянув в них, Лэйд с трудом подавил желание отшатнуться — они казались частью какого-то остановившегося механизма, мёртвыми датчиками, покрытыми тусклым прозрачным стеклом.

Как часовые циферблаты, лишившиеся стрелок, подумал Лэйд, испытывая то нехорошее тягостное чувство, которое испытывает всякий здоровый человек у постели тяжелобольного, ощущающий в равной мере сочувствие, отвращение и страх.

— Как вы себя чувствуете, мистер Синклер?

Синклер выглядел не просто истощённым, он походил на вяленую рыбу, оставленную лежать на столе, и казался столь же безучастным.

— Эт-то вы, мистер Лайвстоун? — пробормотал он, неуверенно фокусируя на Лэйде взгляд, — П-приятно вас увидеть.

Голос у него был тихий, слабый, будто рождался не в лёгких, а образовывался в ротовой полости из слабого сквозняка, однако, удивительно отчётливый.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Лэйд.

Улыбка на бледном лице Синклера походила на след, оставленный ложкой на поверхности остывшей каши.

— Зависит от того, в каком качестве вы сюда пришли, мистер Лайвстоун, торговца шерстью или демонолога.

— Ни того, ни другого, — поспешил заверить его Лэйд, — В качестве обеспокоенного вашим здоровьем посетителя и только.

— Не стоит беспокоиться, я здоров. Просто… немного устал. Истощение.

Кто-то заботливо снял с него пиджак и положил на лоб компресс из смоченной вином тряпицы. Наверно, это была единственная медицинская помощь, которую ему могли здесь оказать. Что ж, философски подумал Лэйд, мистеру Синклеру, пожалуй, ещё повезло. Будь запас его природного везения меньше, получил бы не нервное истощение, а размозжённые рёбра и оторванные пальцы, как те несчастные, что молят о воде в своих крошечных палатах, обмотанные бумажными бинтами. А нервный срыв… С каждым часом людей с таким диагнозом будет делаться всё больше и больше. Как знать, может в самом скором времени он уже не сможет позволить себе такую роскошь, как отдельные апартаменты!

В некотором роде Синклер даже был ему симпатичен. Пусть он не относился к той категории людей, с которой Лэйд привык водить дружбу, в нём было что-то располагающее, как и во всех молодых людях, которые в своей бесхитростной наивности уверены, что весь мир принадлежит им — так свято, будто какая-то высшая сила уже преподнесла им соответствующую расписку.

Всего несколькими часами ранее он смело острил, легко отпускал отпускал фривольные комплименты и смелые суждения, отчаянно пытаясь не просто выглядеть, но и ощущать себя своим в компании таких зубров, как Крамби, Кольридж и Лейтон. Наверно, в ту минуту он сам казался себе остроумным, смелым и дерзким, а будущее рисовалось в столь упоительных красках, что по сравнению с ними даже палитра Гойя[166] показалась бы блёклым пятном. И вот он лежит, распластанный и безвольный, с пустым взглядом, позабытый своими недавними друзьями, и дышит ядовитыми испарениями. Как утративший силу вексель, смятый в бумажный ком и небрежно брошенный в угол. Никто не смеётся его шуткам, никто не вступает в остроумный спор, никто не спешит похвалить его дерзновенное мнение. Сладкое будущее, отшипев шампанским и прозвенев фужерами, вдруг растаяло, не оставив следа, а настоящее — койка из конторских столов, всеобщее забвение и тряпичный компресс.

— Что-то болит? — участливо спросил Лэйд, — Мутит? Сложно дышать?

— Нет, — Синклер задумался на несколько секунд, точно прислушиваясь к ощущениям собственного тела, — Ничего такого. Просто… Немного жжёт.

— Это пройдёт, — заверил его Лэйд, — Вскоре пройдёт. Подумайте о хорошем. Скольких благодарных слушателей вы обретёте, рассказывая об этом приключении! Сколько восхищённых дам будут с замиранием сердца внимать вам! Только, пожалуй, на вашем месте, я бы не проявлял щедрости по части деталей.

Синклер кивнул, хоть и не без труда. Его буйная рыжая шевелюра напоминала сухую осеннюю траву, выгоревшую на солнце.

— Да, — тихо пробормотал он, — Иначе восхищённые дамы заблюют ковёр, а благодарные слушатели, чего доброго, отправят меня в сумасшедший дом.

Он в здравом уме, подумал Лэйд. Истощён, измучен, но всё ещё в здравом уме. Это хорошо. Мне нужен его ум и нужна его память. Не мне — всем нам.

— Приятно знать, что в этот час чувство юмора вам не изменило, мистер Синклер.

— Вы… вы ведь нашли то, что искали? Это приключение скоро закончится?

— Ещё не нашёл. Но мы на верном пути и я уже вижу многочисленные ободряющие знаки. Возможно, с вашей помощью я смогу обнаружить ещё парочку им подобных и тем самым ускорить работу.

С каждым разом ложь даётся всё легче, подумал Лэйд. Если развивать этот навык должными упражнениями, вскоре, пожалуй, я научусь заверять собеседника в том, что наше спасение — дело, в общем-то, уже решённое, осталось подождать пару минут.

Синклер с трудом шевельнулся на своём ложе.

— Спрашивайте. Конечно.

Надо было спросить у мисс ван Хольц, нет ли у неё нюхательной соли, запоздало подумал Лэйд. Или хотя бы нашатырного спирта. Он так слаб, что похож на варёную рыбу, едва ли мне вытянуть из него что-то полезное даже если я наконец брошу ходить вокруг да около и спрошу напрямик.

Мистер Синклер, кто из ваших приятелей по службе имел привычку водить дружбу с демонами? Вы не замечали, чтоб кто-то из них прятал в кабинете окровавленные потроха или ритуальные ножи? Вы не ощущали исходящего от них запаха серы? Может, кто-то из них приглашал вас принять участие в оргии с обязательным жертвоприношением кого-то из числа младших сослуживцев?..

— Я хотел бы спросить вас о мистере Олдридже.

Удивить тяжело больного человека непросто, но, кажется, ему это вполне удалось. С трудом запрокинув голову, Синклер уставился на него, редко моргая.

— Вы… Г-господи, почему вы хотите знать о нём?

Наверно, он мог бы придумать какую-нибудь ложь — слабое сознание Синклера едва ли сохранило способности к критическому мышлению, даже если имело их изначально, но…

— Не оставляю надежды выяснить, какую роль покойный мистер Олдридж играл в этой истории и мог ли быть связан с несчастьем, обрушившимся на нас.

— Как бы то ни было, вы навестили не того человека, — пробормотал Синклер, — Я, видите ли, даже не был знаком с ним. Я устроился на службу меньше года назад, к тому моменту о мистере Олдридже напоминали разве что его фотокарточки на некоторых столах.

— Может, и не были, — согласился Лэйд, — Но я слышал, что вы присутствовали среди прочих, когда отпирали сейф мистера Олдриджа.

Синклер прикрыл глаза. Его веки истончились до такой степени, что казались полупрозрачными, будто глазные яблоки были обтянуты оболочкой из рыбьего пузыря.

— Я был там не один, — тихо произнёс он, не открывая глаз, — Кроме меня там была прорва народу. Сам мистер Крамби, душеприказчик покойного Олдриджа, королевский нотариус, секретарь, целая толпа клерков… Почему вы спрашиваете у меня?

Лэйд ощутил, как невидимый тигр глухо заворчал в его груди.

Потому что из тебя мне проще будет выжать ответ, подумал он, чувствуя его звериное ожесточение. И даже не потому, что ты болен и измождён. А потому что ты слаб — и всегда был слабым. Розенберг, Лейтон, мисс ван Хольц — крепкие калёные орешки, с такими справятся далеко не каждые щипцы. Они хитры, изворотливы, умны и, без сомнения, имеют огромный опыт игры в придворные интриги — каждый из них посвятил этим играм всю свою жизнь. Если кто-то из них в самом деле примкнул по доброй воле к демону, став его союзником, расколоть его может быть очень непросто. И даже Крамби, кажется, я не в силах считать незыблемым и надёжным союзником. Он напуган, он уповает на меня, он доверяет моему мнению, но за последнее время я имел возможность убедиться, что он может быть не до конца откровенен со мной, а это тревожный знак. А значит…

Значит, надо начать с того, кто не способен оказать серьёзное сопротивление. И ты, мой юный слабо улыбающийся друг, наилучшее начало. Услужливый, заискивающий, охотно перекраивающий собственное мнение в угоду старшим товарищам, ты наверняка никчёмный лжец и можешь поделиться со мной ценной информацией, сам о том не подозревая. Вот почему Бангорский Тигр навестил тебя, а вовсе не для того, чтобы справиться о твоём здоровье или развлечь милой болтовнёй.

Жестоко? Возможно. Грубо, цинично, даже бесчеловечно. Но несмотря на то, что в здании не имелось ни одних действующих часов, Лэйд отчётливо ощущал движение невидимой стрелки по циферблату, отмеривавшей срок их существования. Быть может, уже вскоре разразится что-то страшное, что-то, по сравнению с чем чудовищный кальмар покажется не более чем шалостью…

Надо спешить. Надо спешить, Лэйд Лайвстоун, а ты всё ещё топчешься на месте, не в силах даже выбрать направления. И, хоть пытаешься скрыть это, отчаянно обеспокоен и напряжён.

— Вы юрист, мистер Синклер, — Лэйд заставил себя улыбнуться самым дружелюбным образом, — А значит, можете пролить свет на те детали из жизни мистера Олдриджа, которые могут представлять для меня интерес.

— Спрашивайте, — тихо произнёс Синклер, не открывая глаз, — Мне дурно, но я постараюсь рассказать вам всё, что помню.

Лэйд удовлетворённо кивнул сам себе.

— Родственники мистера Олдриджа, — быстро сказал он, — Мне надо знать, были ли у него родственники на момент смерти. Неважно, насколько близкие, мне нужны все, вплоть до троюродных кузин и внучатых дядюшек. Все, кого вы можете вспомнить.

Синклер покачал головой. Даже для этого ему, кажется, пришлось серьёзно напрячь своё обмякшее тело.

— У мистера Олдриджа не было родственников. Мистер Коу…

— Это я уже слышал! — с досадой прервал его Лэйд, — Что ваш прекрасный мистер Коу, чёртов детектив, всё проверил и никого не нашёл. Но, быть может, удача улыбнулась вам? Всякого рода реестры, записи, генеалогические карты…

— Нет. В попытке найти его родственников, живых и мёртвых, я поднял все записи, имеющиеся в Новом Бангоре и совершенно тщетно. Мистер Олдридж был совершенно одинок.

Мимо, тигр. Тебе до последнего хотелось надеяться, что сговор с демоном — дело рук какого-нибудь обойдённого родственника, которого не пригласили к делёжке наследства, но…

— Но что-то вам наверняка удалось о нём узнать, пока вы рылись в архивах, ведь так? Я хочу знать это. Какую школу он закончил, по какому ведомству работал, в каких банках держал деньги, в каких театрах имел абонемет, где…

— Ничего этого я не нашёл, мистер Лайвстоун. Если начистоту, самая ранняя запись в архивах, свидетельствующая о существовании мистера Олдриджа — запись в реестровой книге о приобритении им этого дома двадцать лет назад. Других, более поздних, множество. Более ранних мне найти не удалось.

— Но ведь ему было около шестидесяти на момент смерти, — пробормотал Лэйд, — Куда в таком случае запропастились первые две трети его жизни? Замелись под диван?

— Не знаю, мистер Лайвстоун, — опустошённо пробормотал Синклер, — Я лишь…

— Как такое вообще может быть? Он что, позвольте спросить, не существовал до этого всуе?

Синклер с натугой кашлянул несколько раз. На губах его не выступила кровь, как у чахоточных, но Лэйд буквально ощущал, что сосуд его жизненных сил имеет серьёзную течь. И вскоре, пожалуй, истечёт до дна, если Лэйд не соберётся с мыслями.

— Не обязательно, — пробормотал Синклер, — Он мог взять новую фамилию и жить под ней. Мог попросту прибыть в Новый Бангор с континента.

Ну конечно, подумал Лэйд, сам ощущая предательскую слабость в напряжённых до предела плечах. Вы, болванчики Левиафана, даже мысли не допускаете о том, что мира за пределами острова не существует, а вся информация о нём, что долетает до острова, все ваши биржевые сводки, котировки и телеграммы — не более чем шорох в пустом эфире, Его эманации, шелест его чешуи…

Остров невозможно покинуть. А если ты ступил ногой на его берег, то по одной из двух причин. Либо тебя создала Его воля, приумножив армию болванчиков, которой Он развлекает себя. Либо…

Либо мистер Олдридж, услышав Зов, сопротивляться которому бессилен человек, прибыл в Новый Бангор из внешнего мира, подумал Лэйд. И это значит, что он — такой же узник, как и я, мой товарищ по несчастью, но…

Едва ли это возможно. Ещё пребывая в шкуре доктора Генри, я многие годы посвятил тому, чтобы отыскать всех прочих заключённых. Пытался подбить их на бунт против чудовища, организовывал заговоры, столь же смелые, сколь и нелепые, все неизбежно раздавленные в зародыше… Я помню каждого из них отчётливо и ясно, включая тех, которые даже отказались со мной говорить, и готов побиться об заклад, среди них не значилось биржевых воротил солидного возраста с чудаковатым нравом!

К чёрту, подумал Лэйд. Мне надо задавать вопросы, пока Синклер в силах отвечать. Размышлениям я посвящу отдельное время. Если оно у меня останется, это время…

— Завещание, — негромко произнёс он, — Завещание мистера Олдриджа, что на счёт него?

Почему оно интересует вас, мистер Лайвстоун? — заданный его мысленным голосом, а не слабым голосом Синклера, этот вопрос не сделался более понятным. Лэйд и сам не знал, отчего уцепился за этот клочок бумаги, про который слышал лишь краем уха и который не играл решительно никакой роли в произошедшем.

Безусловно, завещание может иметь далеко идущие последствия, одним только оборотом причинив многие трагедии, или даже разрушить чью-то жизнь поставленной не в том месте запятой. Однако при всём при этом оно остаётся светским документом, имеющим силу только в материальном мире с его формальными правилами. Демоны, создания первородного хаоса, беспутные отпрыски Левиафана, не чтут этих правил, а если имеют какое-то представление о законодательстве, то в таком виде, от которого немедля сошёл бы с ума и поседел весь высший королевский суд в полном составе.

Даже самый хитро составленный документ, над которыми корпели лучшие юристы, украшенный печатями уважаемых нотариусов и почтенных адвокатов, в глазах демона будет играть не большую роль, чем в глазах белого человека — кусок еловой коры, украшенный примитивной росписью дикарей.

Нет, подумал Лэйд, с жалостью глядя на Синклера, завещание не играет ровно никакой роли для демона. Но вот для человека… Для человека оно может играть огромную роль. И если предположение Крамби верно, если демону с самого начала подыгрывал человек, затаившийся среди его окружения, его содержание может заиграть новыми красками.

— Мистер Крамби на правах младшего партнёра и компаньона получил пай мистера Олдриджа в компании, это мне известно. Но что на счёт всего прочего имущества? Кому оно досталось?

Синклер выглядел таким бледным и измождённым, точно ему стоило немалого труда выдыхать втянутый в лёгкие воздух. Но ещё мог членораздельно говорить, хоть Лэйд и отметил с тревогой паузы между его словами.

— Никому… У мистера Олдриджа не было другого… имущества.

— Как это, чёрт возьми, может быть? Я понимаю, он всю жизнь жил своим детищем, но… Разве у него не должно было быть иной собственности? Домов, кораблей, рудников, породистых лошадей… чем там ещё услаждают себе жизнь богатые люди?

Синклер вновь вяло покачал головой. Это выглядело как высохший земляной орех, перекатывающийся на подушке.

— Нет. Ничего… такого. У него не было даже дома.

Гостиница, вспомнил Лэйд. Мистер Олдридж последние годы обитал в гостиничном номере «Восточного Бриза». Раньше я никогда не задумывался, почему. Даже в худшие свои времена этот человек должен был быть достаточно богат, чтобы приобрести любой дом в Редруфе по своему выбору. Или снять дом за городом на сорок лет вперёд. Но вместо этого…

Дьявол, вяло подумал Лэйд, ожесточённо растирая виски. Как будто мне мало загадок, окружающих меня в данный момент, я вынужден разгадывать те, которые отстоят от меня на много лет, мало того, связаны с человеком, с которым я никогда даже не был знаком!

— Значит, в его завещании не значилось никаких других наследников, кроме мистера Крамби?

— Совершенно… верно, сэр.

— Он не упомянул там даже своего слугу, этого, как его…

— Госсворта… — подсказал Синклер, — Нет. Никого. Только мистер Крамби и… никого более. Я сам видел… завещание. Читал его. Своими… глазами.

— Кажется, вы нашли в нём ошибку, — спохватился Лэйд, — Я слышал об этом, но не придал значения. Но сейчас я хочу знать всё, что окружало мистера Олдриджа, его завещание и его компанию. Что это была за ошибка?

Синклер лежал с полуприкрытыми глазами и походил на человека, которого одолела глубокая сонливость. Судя по его редкому дыханию, по дрожащим векам, он в любой миг мог провалиться в сон. В сон, достать из которого его будет непросто, подумал Лэйд.

— Мистер Синклер! — он очень осторожно потряс его за плечо, борясь с ощущением, что трясёт манекет из папье-маше, облачённый в хороший костюм, — Завещание…

Синклер пришёл в себя. Глаза заморгали, приняв осмысленное выражение.

— Никаких сомнений в подлинности… — пробормотал он, — Его писал мистер Олдридж, мы проверяли почерк. Печати, свидетельства…

— Да, я знаю! Но что на счёт ошибки? Была в нём ошибка?

Синклер вяло заворочался, отчего мебель под ним затрещала.

— Не ошибка, — выдохнул он и, возможно, эти два слова стоили ему больше сил, чем мистеру Уильяму Галли — все его пламенные речи в защиту Карлайла[167], - Небольшая… неточность.

— Какая? — требовательно спросил Лэйд, — Какая, Синклер? Вы помните формулировку?

Синклер набрал воздуха во впалую грудь. Попадись ему в нём пылинка, наверняка захлебнётся и изойдёт кашлем до беспамятства, подумал Лэйд с опаской. И плакал тогда мой никчёмный бессмысленный допрос.

— Конечно… помню. «Весь свой капитал в „Биржевой компании Олдридж и Крамби“ завещаю в равных долях своим компаньонам», — всё это Синклер произнёс на одном дыхании, точно магическое заклинание, — Небольшая неточность, но…

Лэйд встрепенулся.

— Но здесь не звучит имя Крамби! Ведь верно?

— И не должно… — пробормотал Синклер, — Мистер Крамби был единственным компаньоном мистера Олдриджа.

С собственностью в шесть сотых процента всего капитала, раздражённо подумал Лэйд. Мизерный пай, который выглядит скорее милостыней, щедро отщипнутой Олдриджем от своего тучного пирога. Однако это дало Крамби право именоваться компаньоном мистера Олдриджа и унаследовать весь огромный актив его компании.

— Значит, не было никаких других людей, которые могли бы претендовать по завещанию на его долю в компании?

— Нет. За всю… историю компании у мистера Олдриджа не было других… компаньонов. Никогда.

— И это не ошибка?

— Нет. Просто… — Синклер выдавил слабую улыбку, — Просто юридический оборот. Немного… странный, но абсолютно законный и корректный. Ни один… суд его не оспорит.

Лэйд попытался вспомнить всё, известное ему о правилах оформления завещаний, но однако вынужден был признать своё полное бессилие в этом вопросе. Источником его познаний о юриспруденции и завещании в частности являлись дешёвые пьесы, которые он иногда смотрел по субботам в миддлдэкском театре, те самые, в которых адвокатов всё ещё играли усыпанные пудрой древние старики в париках не по размеру, а злодей в последнем акте не находил ничего умнее, чем выступить с изобличающей его речью прямо перед судом присяжных, частными детективами и толпой полицейских.

В данном случае, к сожалению, почерпнутая оттуда информация не годилась к использованию — ни в «Норфолкских пройдохах», ни в «Шляпке для миссис Питч» эта тема в должной мере не раскрывалась.

— Что-то ещё? — спросил Лэйд без особой охоты. Сейчас, когда Синклер исчерпал свою важность, ему не хотелось изматывать его своими вопросами.

К его удивлению Синклер едва заметно кивнул.

— Шкатулка.

— Что?

— Шкатулка из сейфа с… личными вещами мистера Олдриджа.

— Что там было? — жадно спросил Лэйд, — Вы ведь открывали её?

Ещё один кивок, такой слабый, что можно принять за конвульсивное движение головы.

— Да…

— Что там было? Синклер! Синклер, чтоб вас!

Восковая кожа Синклера оставалась сухой и сохранила вполне естественный цвет, но Лэйду бросилась в глаза неестественно сильная пульсация подкожных вен. В тех местах, где кровеносные каналы залегали неглубоко, на шее, на висках, у основания черепа, было видно, что они мелко подрагивают, с натугой перекачивая кровь мистера Синклера. Это показалось Лэйду нехорошим признаком. Как знать, не близок ли мистер Синклер к апоплексическомуудару?

Лэйд взял запястье Синклера в пальцы, чтобы проверить пульс, и едва не выронил его от неожиданности. Вены на его запястье, обмякшем, безвольном и похожем на разваренную суповую кость, бились совершенно жутким образом. Они то обмякали, отчего пульс делался нитевидным, дрожащим, едва нащупываемым, то вдруг брали такой ритм, будто аккомпанировали разнузданному ирландскому хорнпайпу[168] на девять четвертей.

— Мистер Синклер!

Ресницы Синклера задрожали.

— Да? Простите, на меня опять навалилась слабость. Мне кажется, или здесь отчаянно душный воздух? И этот запах… Не то анис, не то кардамон… Как будто посыпано специями…

Лэйд попытался посчитать удары пульса, но отказался от этого занятия через полминуты. Вены на его запястье дрожали в совершенно хаотичном ритме, то напрягаясь до такой степени, что превращались в подобие рояльных струн, то обмякая и тая под пальцами.

Лэйд знал, что не в силах помочь Синклеру. Разве что оставить его в покое, уповая на то, что его молодость вкупе с жизненной силой окажутся сильнее. Но…

Имею ли я право так поступить, вот в чём штука, подумал Лэйд. Синклер слаб и, быть может, умирает. Он может умереть прямо на моих руках, ещё прежде, чем я успею позвать мисс ван Хольц. Его вены дрожат под моими пальцами, точно их бьёт гальваническим током, его сердце не сможет долго выдерживать такой ритм, попросту лопнет, превратившись в истекающий кровью мешок.

Но и дать ему отдых я не могу. Двести без малого человек, заточённые во власти демона, ждут спасения. И каждая минута, которую я теряю, отдаляет их от этого спасения, как сильное течение отдаляет тонущего от спасательного круга. Мне надо знать всё. Каждую грязную деталь, которую вы, пауки, прячете в своём логове. Каждую скверную тайну, которая была рождена в стенах этого проклятого здания. Каждую крупицу лжи, каждую капельку яда. Мне надо знать, что вызвало интерес демона, что побудило его к нападению, что призвало к жизни. И я добьюсь этого от тебя, даже если для этого мне придётся наблюдать, как ты умираешь.

— Мне… нехорошо, — Синклер с трудом вытолкнул из глотки эти слова. И так не пышущий силой, он слабел так быстро, что делалось ясно, долго он в сознании не удержится, — Меня чертовски знобит. Точно что-то скользит под кожей. Да, это запах фенхеля, теперь узнаю…

Начался бред. Ещё хуже. Но, может, в состоянии помутнённого сознания он расскажет что-то, чего не рассказал бы в обычном?

— Что было в шкатулке? Шкатулка из сейфа с личными вещами Олдриджа. Ну?

— Немного денег, — пробормотал Синклер, — Два шиллинга, одиннадцать пенсов. Несколько старых марок… Фотокарточка самого мистера Олдриджа… Блокнот с записями. Запонки.

Мысль Лэйда лихорадочно заёрзала. Точно старый неуклюжий джентльмен, пытающийся приспособиться к непривычному для него и слишком тесному костюму.

— Блокнот? — нетерпеливо спросил он, борясь с желанием похлопать Синклера по щекам, — Что в нём было?

— Мы… не смогли понять. Какой-то… шифр. Бессмыслица. Иероглифы. Может, биржевые котировки или… Не знаю.

— Где он? Что с ним сталось?

— У мистера Крамби, — голос Синклера напоминал даже не дуновение ветра, а заблудившийся в доме слабый сквозняк, — Все эти вещи не значились в завещании, нам пришлось… мы решили… мы…

— Да?

— Мы разделили их между собой. Блокнот… достался мистеру Крамби.

— А вам? — жадно спросил Лйэд, — Что досталось вам?

— Марки, — Синклер рассмеялся так тихо, что его лёгкие, кажется, едва трепыхнулись, — Продал их за шесть шиллингов в Шипси… Были весьма редкие. Фотокарточка… досталась мистеру… Розенбергу. Он поставил её на… своём столе. А запонки…

— Кто их взял?

— Самые обычные… запонки. Не серебро, не золото, просто… Наверно, медь…

— Ну? У кого они? У Лейтона? У Коу? У мисс ван Хольц?

— Я… я не помню. Кто-то… наверно… кто-то взял их, но я… я…

Лэйд растерянно оглянул, ища какой-то предмет вроде ложки, чтобы можно было засунуть Синклеру между зубов — те лязгали так, что в любой миг могли превратить попавший между ними язык в окровавленную тряпку. Но кругом была только сдвинутая канцелярская мебель и бесчисленное множество бумажных папок.

Лэйд уже собирался было вскочить, чтобы крикнуть помощь, но это уже не понадобилось. Спустя несколько страшных секунд, в течении которых ему казалось, будто тело Синклера набито бьющимися угрями, всё уже было конечено. Возбуждение, сотрясавшее спазмами и судорогами тщедушное тело Синклера, вдруг спало, а само тело мгновенно обмякло, превратившись в податливый мешок с отрубями.

Жив, с облегчением определил Лэйд, прощупав его странный змеевидный пульс, всё ещё жутким образом скачущий. Просто уснул. Или, точнее, погрузился в глубокий обморок. Видно, запасы тела оказались исчерпаны и мозг счёл за лучшее отправить мистера Синклера на отдых. И пусть.

— Отдыхайте, мистер Синклер, — пробормотал он, устраивая того удобнее в импровизированной и чертовски неудобной койке, — Мы с вами ещё потолкуем, но позже. А пока — отдыхайте.