Бумажный Тигр (III. Власть)

Глава 6

Лэйд не любил торжественных ужинов и редко принимал в них участие.

Являясь убеждённым апологетом мистера Хиггса, утверждавшего, что лучший аккомпанемент для хорошего пищеварения — одиночество, он находил, что всякая трапеза, чрезмерно торжественно обставленная, превращается в пытку, скверно воздействующую на желудок.

Конечно, ему приходилось принимать участие в торжественных ужинах Хейвуд-треста, без которых не проходило ни одной недели, но те представляли собой обыкновенно дружеские пирушки, а вовсе не чопорный ритуал в старобританских традициях.

Однако торжественный ужин в «Олдридж и Крамби» был сооружён так умело и ловко, что он почти тотчас забыл про свои опасения — едва только увидел кокетливо свернувшуюся льняную салфетку на своей тарелке.

— Ну, за стол! — оказывается, Крамби обладал весьма зычным голосом, — Занимайте места без спешки, но и без стеснения! Разве не сказано в послании апостола Павла, что земледельцу первому должно вкусить от плодов своих? Это — наши плоды, плоды, которые мы с вами взрастили в скупой почве Нового Бангора, щедро окропляя её своим потом. И пусть многие твердят, что плоды нашего ремесла сладки, мы — все мы! — знаем, какой ценой они нам достаются!

Вокруг стола мгновенно воцарился живой водоворот, заскрипели сдвигаемые стулья.

— Занимайте любые места, здесь нет лучших и худших! Здесь нет серебряных столовых приборов для высших чинов и оловянных для низших. Все сидящие за этим столом равны и каждый занимает своё место по праву!

Недурно, подумал Лэйд, спешно повязывая салфетку. Если этот парень умеет зарабатывать деньги так же, как увлекать людей, через пять лет весь остров будет принадлежать ему с потрохами, Левиафан и пикнуть не успеет.

Ужин был сервирован в большом зале на втором этаже, единственном помещении, куда он не смог попасть во время своей тайной инспекции. Если судить по размерам, этот зал предназначался для общих собраний и легко вместил две сотни гостей мистера Крамби, хоть без толкотни в дверях и не обошлось.

— Снимайте крышки! — провозгласил Крамби, — И примемся за дело! Не ждите помощи, сегодня вам самим придётся орудовать ложками! Сегодня, в этом зале, мы все равны. Оттого не ждите ни официантов, ни стюардов, я распустил всю обслугу и поваров, как только ужин был готов. Помните, мы не только экипаж, мы ещё и семья, а в большой семье нет ни начальников, ни прислуги!

Собравшиеся не замедлили внять его совету. Загремели снимаемые крышки, зазвенел хрусталь — лучшая увертюра для хорошего ужина, дающая фору даже скрипичному концерту. Лэйд и сам не собирался мешкать, тем более, что запах над столом поднимался совершенно умопомрачительный.

О да, здесь было, отчего растеряться даже опытному едоку, завсегдатаю изысканных ресторанов Айронглоу и неказистых забегаловок Миддлдэка. Лэйд мгновенно ощутил себя в родной стихии.

Британская кухня по привычке пыталась доминировать над всем окружающим пространством. Поддерживаемая мощными дредноутами из бекона, фортами из пастушьих пирогов, равелинами из ростбифа и бесчисленными сырными габионами, она тщилась завоевать главенствующее место, вытеснив все прочие блюда, однако в этой битве силы метрополии едва ли могли рассчитывать на генеральную победу. С одной стороны их уверенно теснили итальянские блюда, пёстрые, яркие и похожие на сборища ландскнехтов, с другой напирали извечные противники-германцы, не пытающиеся кичиться убранством, но распространяющие вокруг столь восхитительный мясной дух, что стол плыл перед глазами.

Лэйд не стал торопиться. Лишь дилетанты, ничего не сведущие в застольной тактике, устремляются в лобовое сражение с превосходящими их силами, жадно набивая живот печёной картошкой, штруделями и тушёной капустой, быстро теряя резервы и запал, обрекая себя на муки изжоги и несварения.

Пищеварительные ресурсы организма не безграничны, потому человек опытный, проведший не одно сражение, ведёт себя куда осторожнее. Он не бросается в сражение со спаржей, бараниной и фальшивым зайцем[64], как бы соблазнительны не были их ароматы. Вместо этого он в первую очередь наносит фланговые удары по окружающим его холодным закускам, размечая ходы дальнейшего наступления и взвешенно оценивая ресурсы своего организма. Двигаться от одного блюда к другому следует по выверенному маршруту, разбивая противника в мелких схватках и не позволяя втянуть себя в генеральное сражение.

Следуя этой науке, Лэйд наголову разгромил разъездной отряд панчетты[65] вкупе с пришедшими ей на выручку гороховыми колбасками, после чего навязал встречный бой клёцкам под жареным луком и в самом скором времени привёл их стройные ряды в такое расстройство, что те перестали представлять собой организованную силу. Он бы, наверно, вовсе изничтожил их подчистую, если бы вовремя не переключил внимание на охотничий шницель под густым сметанным соусом с гарниром из яичного салата. Этот бой дался ему уже немного тяжелее, он немного утратил лёгкость манёвра, но всё ещё был полон сил сражаться. Без сомнения, это была славная битва. Лэйд никогда не мнил себя несравненным в застольном искусстве, но окажись сейчас за столом сам герцог Артур Уэсли Веллингтон[66], старик наверняка бы всплакнул от умиления, признав в нём своего духовного наследника и протеже.

Как сказал один уважаемый джентльмен, мнение которого Лэйд ставил куда выше беззубых, страдающих хронической диспепсией[67], идеалистов вроде Фрэнсиса Брэдли и Томаса Грина[68], хороший обед выявляет всё лучшее в человеке. Лэйд и сам ощутил это в полной мере, распространяя свою безудержную экспансию на всё новые и новые области обеденного стола. Ничто так не смягчает острые углы души, как горячий бараний жир с пряностями и луком, ничто так блаженно не действует на утомлённую нервную систему, как горячий пирог с ревенем и вымоченные в красном вине почки — ни бесплатные душеспасительные лекции, ни каломель[69], ни даже мягкая софа в гостиной.

Только немного насытившись, он вновь обрёл контроль над теми четырьмя чувствами, которые были подарены ему с рождения, но которые на время оказались заблокированы, чтобы не мешать основному — чувству вкуса. Оказывается, всё это время за столом царил изрядный гам. Пользуясь неформальной обстановкой, утверждённой новым хозяином, его биржевые вассалы громко переговаривались, острили, вступали в споры, а то и просто болтали, причём самым свободным образом, не оставляя даже пауз, которые приходится заполнять вычурными тостами.

Судя по тому, что Крамби наблюдал за этим с улыбкой, не делая попыток навести порядок и подчинить шумное собрание какому-то протоколу, этот шум и гам совершенно его не смущал, а подобные застолья в «Олдридж и Крамби» не были чем-то особенным.

Он был вожаком этого племени, подумал Лэйд, расправляясь при помощи вилки над увесистым куском копчёной колбасы. Бесцеремонного, шумного, не чтущего традиций, не имеющего уважения ни к чему вокруг себя, взбалмошного, наглого и… необъяснимым образом притягательного. Лица сидящих за столом казались Лэйду светящимися, причём не естественным светом газовых ламп и свечей, а странным, внутренним. Без сомнения, они уже делили сказочные прибыли, которых не успели заработать, описывали свои ещё не свершённые триумфы, спеша прожить свои жизни и не подозревая, как ощущает свою жизнь человек, навеки прикованный цепью к своему месту. Человек, который за все богатства мира не может купить права покинуть свою темницу…

Лэйду показалось, что брегет в жилетном кармане явственно потеплел. Не обнаружив всплеск гибельных чар, с горечью понял он, только лишь напоминая о том, до чего быстро и неумолимо течёт время, этот полновесный, как Темза, поток, не способный менять направления, рано или поздно превращающийся в заболоченный и узкий ручей…

Лэйд почти не удивился, обнаружив, что восседает не в окружении мелких клерков, наперебой обсуждающих курс злосчастной селитры, а среди членов оперативного совета мистера Крамби. В этом, пожалуй, не было ничего удивительного. Может, у этого стола и не имелось почётных мест, вот только табель о рангах несомненно существовал ещё в те времена, когда полномочный владелец предприятия «Камелотское деловое сообщество», сэр Артур, закатывал пирушки для своих сослуживцев и деловых партнёров.

Ему самому выпало весьма удачное место и вряд ли случайно, видимо, статус любимого дядюшки в данной ситуации приравнивался по меньшей мере к директору финансового департамента или акцизному поверенному…

— Никогда в жизни не доверяйте независимым маклерам, особенно маклерам-полли. Во-первых, они чертовски суеверны. Я лично знал одного малого, чёрного как нефть, который отказывался покупать акции, если только в их цене встречалась тройка — тройка была его «табу» и он скорее отрубил бы себе пальцы, чем прикоснулся бы к этой цифре. Представляете? Во-вторых… Не смейтесь, мистер Розенберг, пожалуйста, не смейтесь! Эта сущая правда, уверяю вас!

Речь держал молодой Синклер. Похожий на взволнованную белую мышь, он активно жестикулировал, поворачивался то к одному собеседнику, то к другому, и выглядел словно школьник, впервые допущенный в компанию взрослых джентльменов.

— Во-вторых… Во-вторых, в голове у них царит чёрт знает что! Да-да. Уверяю, мы можете впихнуть в голову полинезийца «Историю и критику теорий процента» Бём-Баверка, «Теорию политической экономии» Джевонса и щедро заправить это всё Фейербахом — всё равно в глубине души он останется дремучим дикарём. Если полли носит запонки и очки, это не значит, будто он сделался цивилизован. Это значит, господа, что он пытается играть по вашим правилам, совершенно ему непонятным, но необходимым, как в детских играх.

— А нечего пичкать туземцев Фейербахом, — пробормотал Кольридж, глядя в свою тарелку, — Они вам его ещё припомнят, этого вашего Фейербаха…

С мистером Кольриджем, начальником хозяйственной части, Лэйд свёл знакомство лишь здесь, за пиршественным столом. Постоянно занятый по роду своих занятий, мистер Кольридж умудрялся беспрестанно хлопотать, находясь, кажется, одновременно во всех концах здания, что-то подсказывая, указывая, советуя и направляя. Только он один доподлинно знал, где лежат скатерти, как регулировать гальваническое освещение в зале, как распустить прихваты для штор, чтобы завесить окна, где шампанское из последней партии и каковы запасы сухого льда. У него и фигура была какая-то хозяйственная, своими внушительными очертаниями напоминающая скорее дородного лавочника или пекаря, чем тщедушного клерка.

Плотный, тяжёлый в кости, с одутловатым лицом, украшенным немного изогнутыми на манер велосипедного руля уинфилдовскими[70] усами, мистер Кольридж, кажется, занимал важное место в руководстве компании. Лэйд сделал этот вывод не только потому, что тому досталось одно из почётных мест неподалёку от Крамби, но и по тому, с каким уважением обращались к нему прочие сослуживцы. Подумать только, мысленно хмыкнул Лэйд, наблюдая как мистер Кольридж легко уписывает уже третью порцию печёной с яблоками утки, человек заведует в компании ластиками, тарелками и писчей бумагой, но при этом запросто держится с видом прожжённого биржевого дельца наравне с прочими…

Вне зависимости от того, что ел мистер Кольридж, его лицо было украшено помимо жира и соуса вялой улыбкой уставшего человека, а в речи проскакивали брюзгливые интонации. Он явно миновал ту пору, когда торжественный ужин видится соблазнительным мероприятием и большую часть времени был поглощён едой, отвлекаясь от неё только лишь для того, чтобы вставить какую-нибудь необязательную реплику, часто исполненную сарказма.

Синклер заморгал белёсыми ресницами. За столом он держался не особо уверенно, видно, ещё не привык считать себя частью дружной компании, и оттого немного терялся под чужими взглядами, но явно прилагал все усилия, чтобы заслужить всеобщее уважение — если не как специалист своего дела, то, по крайней мере, как застольный оратор и душа компании.

— У меня был приятель на континенте, промышленник средней руки. Узнав про здешний рынок, он вознамерился приобрести немного акций. Больше всего его прельщал концерн «Ривай Лимитед», тот как раз начал разрабатывать месторождения гуано на южной стороне острова.

Мистер Розенберг, пристально изучавший веточку укропа в своей тарелке, поднял свою тяжёлую голову.

— Не самое плохое вложение капитала. В прошлом квартале «Ривай» принёс своим вкладчикам по полновесной кроне в обмен на каждый вложенный шиллинг. Ваш приятель не прогадал.

Синклер натянуто улыбнулся.

— Мой приятель не решился лично прибыть в Новый Бангор, он домосед, а кроме того, отчаянно боится тропических лихорадок. Вместо этого он связался с Новым Бангором по аппарату Попова и нанял местного маклера для решения своих интересов, некого мистера Тимоти.

— Это ведь полинезийское имя? — уточнил худой господин с кислым припудренным лицом на противоположной стороне стола, — Ударение на второй слог? Так ведь?

Синклер наигранно всплеснул руками.

— Умоляю вас, мистер Лейтон, не губите шутку! Да, мой друг к своему несчастью нанял в услужение маклера-полли, сам того не зная. И, недолго думая, отдал ему указание закупить акций «Ривай Лимитед» на всю выделенную ему сумму. Кажется, это было что-то около двухсот фунтов. Приказ был выполнен мистером Тимоти неукоснительно. А через месяц… Через месяц мой друг был весьма изумлён, получив счёт от королевской почтовой службы и таможенного ведомства. По его адресу морем из Нового Бангора был отправлен груз. И не ручная кладь, а что-то около трёх сотен ящиков общим весом около двадцати длинных тонн[71]. Одна только доставка вылилась в кругленькую сумму, а уж хлопоты с портовым начальством, перевозка, таможенные сборы… Мой приятель едва не разорился, получая невесть откуда свалившееся на него добро. На последние деньги нанял крепких ребят с ломами, вскрыл ящики и…

Синклер попытался сделать интригующую паузу, но не очень-то удачно — рассказчик он был неважный. Мало иметь в активе хорошую историю, подумал Лэйд, нужно уметь выгодно её подать — правило, знакомое всем членам Хейвуд-треста.

— Сушёные головы, — пропыхтел мистер Кольридж, интендант, с хрустом ломая утиные кости в своей тарелке, — Я слышал, полли страсть как любят их собирать.

— Жемчуг, — одного изгиба коралловых губ мисс ван Хольц Лэйду хватило, чтобы ощутить, как щедро намазанный горчицей кусок холодной телятины едва не закупорил ему горло, — Думаю, это были триста ящиков, наполненных самым изысканным и чистым полинезийским жемчугом.

Лэйд не решался смотреть в её сторону, а если и бросал взгляд, то украдкой, когда тянулся за солонкой или передавал кому-то из многочисленных сотрапезников тарелку с закусками. Скар Торвальдсон однажды изрёк «Женщина может быть элегантна в танце и в любви, но всё это маскировка, выработанная долгими годами изнуряющей практики. Если хочешь увидеть её истинную природу без прикрас и фильтров, угости её обедом и посмотри, как она ест».

Мисс ван Хольц ела аккуратно, легко цепляя вилкой куски, при этом так изящно, будто накрытый стол перед ней был доской с какой-то сложной игрой, уставленной великим множеством фигур. Она пила розовое вино, как заметил Лэйд, но пила в меру, редко позволяя наполнять свой бокал, а если смеялась, то так мелодично, что этот смех затмевал собой звон фужеров. Каждый раз, когда её губы размыкались, чтоб проглотить оливку или отхлебнуть немного вина, Лэйд ощущал гуляющую вверх-вниз по телу лёгкую дрожь, от которой вилка в его руке теряла концентрацию и точность.

Иногда, заметил Лэйд, она потирала пальцем брошь — янтарный листок, висящий у неё на груди. Отстранённо, словно бы машинальным жестом, ни на кого не глядя. Привычка? Признак тщательно скрываемой нервозности или неуверенности в себе?..

Синклер, сдерживая улыбку, покачал головой.

— Нет, не головы и не жемчуг. Ещё варианты?

— Скорее всего, идолы… — худой джентльмен с кислым лицом, которого именовали Лейтоном, аккуратно промокнул губы салфеткой, — Сотня каких-нибудь каменных истуканов. Полинезийцы обожают идолов и производят их в огромных количествах. Неудивительно, что они наконец наладили экспорт этого продукта в старую добрую Британию. Мне всегда казалось, Вестминстерский дворец только выиграет, если украсить его фронтон статуей богини Фаитири, угощающей своего мужа мясом его родственников[72]…

Мисс ван Хольц, только приподнявшая было свой бокал, метнула в него негодующий взгляд.

— Великий Боже, обязательно за едой?

Это начальник кадровой службы, вспомнил Лэйд, мне его даже представляли до ужина. Странный тип. Пожалуй, если созерцать его более четверти часа подряд, можно заработать приличную изжогу…

Мистер Лейтон произвёл на него сложное впечатление. Держащийся элегантно и мягко, с некоторой не свойственной его возрасту старомодной манерностью, за столом он демонстрировал качества превосходного собеседника, осторожного и чертовски проницательного. Кажется, мистер Лейтон разбирался не только в той сфере, к которой относилась его должность, но и во всех сферах жизни вообще, сколько бы их ни существовало. Стоило заговорить о биржевых котировках, как он немедленно обнаруживал глубочайшие познания в этом вопросе, позволявшие ему легко общаться на одном языке с Розенбергом и Крамби. Стоило затронуть каботажное мореплавание, капитальное строительство или погоду, как мистер Лейтон оказывался превосходно осведомлён и тут, мало того, мог дать по этим вопросам фору любому из присутствующих. Помимо этого, мистер Лейтон был превосходно эрудирован и обладал прекрасным чувством юмора. Если что и портило его облик, так это привычка жёлчно поджимать уголки рта в сочетании с изрядной порцией уксуса, которой он сдабривал свои остроты.

— Каннибализм — отнюдь не прерогатива Полинезии, мисс ван Хольц, — наставительно заметил он, откладывая салфетку, — У старушки Британии тоже есть, что заявить на этот счёт, вспомнить хотя бы Соуни Билла[73]…

Крамби поспешно похлопал ладонью по столу.

— Хватит, хватит, довольно. Ну а вы, Коу? У вас есть предположения?

Начальник отдела безопасности, мягко улыбнувшись, покачал головой.

— Не знаю.

Вот уж кого точно нельзя было назвать болтуном, подумал Лэйд. Многие за столом охотно брали слово, делясь с окружающими своими историями и подходящими к ситуации анекдотами, но мистер Коу, кажется, с самого начала ужина хранил благожелательное молчание. Он не забывал улыбаться, одобрительно кивать и совершать те жесты, которые приличествует совершать джентльмену за обеденным столом, но сам при этом слова не брал и, кажется, находил вполне удовлетворительным своё положение молчаливого слушателя.

Кажется, и едок он был так себе. Лэйд не был уверен, съел ли тот хоть что-нибудь за весь вечер — судя по всему, большую часть времени мистер Коу был занят перемещением трёх маслин в собственной тарелке с одной её стороны на другую.

Крамби рассмеялся.

— Ну и ребус вы нам загадали, Синклер! Представьте себе, у меня тоже нет ответа. Ну же! Мы сгораем от нетерпения! Что же ваш приятель обнаружил в ящиках?

Синклер порозовел. Похвала начальства определённо ему льстила. Запоздало вспомнив про Лэйда, он повернул голову в его сторону.

— Может, вы отгадаете, мистер… эм-м-м-м…

Мистер-Невесть-Чей-Дядюшка-Вторгшийся-В-Привычную-Жизнь.

— Картошка, — Лэйд макнул свёрнутую лепёшку-фарината[74] в соусник, после чего откусил половину и промокнул губы салфеткой, — Чего тут думать? Он получил двадцать тонн картошки.

На их конце стола на несколько секунд установилась тишина. Синклер растерянно хлопал глазами, Лейтон жёлчно кривил губы, мисс ван Хольц беззвучно рукоплескала.

— Господи! Отчего вдруг картошка?

Лэйд кашлянул в салфетку.

— Вы сказали, что компания, акции которой он намеревался купить, звалась «Ривай Лимитед». Ну так всё просто. «Ривай» по-маорийски — картошка. Ваш приятель не должен считать себя обманутым, он получил ровно то, что заказывал, и на все деньги. Полинезийцы в самом деле во многом простодушный народ, но они не склонны к обману. Просто они дикари в душе и не всегда разбираются в дебрях тех хитросплетений, которые мы именуем коммерцией. Может, потому из них редко получаются маклеры?

Лэйд ожидал насмешек, фырканья, презрительных гримас. Словом, того, чем господа в хороших костюмах обыкновенно награждают чрезмерно много возомнившую челядь, влезшую в разговор. И был немало удивлён, когда все вдруг расхохотались.

Смех был не издевательский, наоборот, самого искреннего рода. Мисс ван Хольц колотила руками по столу, всхлипывая сквозь слёзы. Кольридж поперхнулся и Лейтону даже пришлось стучать его ладонью по спине, не замечая, что к его собственному лицу прилип кусочек жареного лука. Даже молчаливый Коу, выглядевший как постник-пуританин посреди съезда клуба обжор, не удержался от смеха. Хохотал даже Синклер, чью историю так беспощадно разрушили, и от хохота сделался алым, как пирог с брусникой. Розенберг мелко икал, придерживая очки, чтоб те, чего доброго, не свалились в тарелку.

Забавно, до чего смех преображает людей, подумал Лэйд. Минуту назад эти люди казались мне самодовольными хлыщами, этакими истуканами из витрины галантерейного магазина, но стоило им рассмеяться, и они враз сделались симпатичнее, естественнее. Видимо, смех, как и старое вино, столь древняя субстанция, что проступает под всеми слоями лакировки и краски…

— Мой… мой дядюшка часто имеет торговые дела с полинезийцами, — пробормотал Крамби, отдуваясь, — У него в запасе уйма подобных историй. Может, поделитесь с нами ещё чем-то?

Лэйд не собирался выставлять себя на всеобщее обозрение, его вполне устраивала скромная роль безвестного дядюшки, на которого обращают внимания не больше, чем на снующего под ногами кота. Не хватало ещё, чтоб в Хукахука стали поговаривать, будто почтенный Лэйд Лайвстоун за горсть монет выставляет себя шутом на собраниях толстосумов, точно дрессированная обезьяна!

С другой стороны…

Мисс ван Хольц улыбнулась ему со своего места. Выражение её раскосых глаз непросто было прочитать, но Лэйду показалось, что он видит в них что-то сродни ободрению. И что-то ещё, что можно было принять за… интерес? Прекрати, мысленно шикнул на себя Лэйд, ощущая предательскую слабость под ложечкой. Она женщина не твоего круга, Лэйд Лайвстоун, нелепо надеяться, будто твоя персона может заинтересовать её. По сравнению с джентльменами, сидящими с тобой за одним столом, ты не более примечателен, чем мешок с картошкой, который вытащили из погреба, чтоб просушиться. Не обольщайся, иначе будешь выглядеть жалко и…

Лэйд улыбнулся.

— Что ж, если вы настаиваете, думаю, смогу выудить из памяти ещё парочку историй.

Пирушка удалась на славу. Лэйд и сам не заметил, как сам сделался её частью, влился легко и свободно, точно глоток виски в пересохшую глотку. И если поначалу он ещё ощущал себя чужеродным вкраплением, то ощущение это, сглаженное вином и непринуждённой обстановкой, весьма быстро растворилось без остатка.

Ободрённый оказанным ему вниманием, он поведал обществу старую историю о полли, сделавшимся мировым судьёй, и о том, к какому конфузу это привело впоследствии. Успех был необычайный, хохотали все, а мистер Розенберг, всхлипнув «Ах, чёрт, так и знал, что этот болван забудет про пуговицы!» едва не уронил свои злосчастные очки в салат, усилив и без того комичный эффект.

Следом Лэйд рассказал историю о католическом священнике, вздумавшем основать на острове иезуитскую миссию, и вновь заслужил продолжительную овацию. Окончательно освоившись, он рассказал про случай с бушелем капусты, дочкой плотника и старым пугалом — почти подлинную, между прочим, если заменить капусту на яблочный огрызок, а дочку плотника на старого почтальона — хоть и случившуюся не с ним, а со Скаром Торвальдсоном пять лет назад.

Он определённо имел успех в этот вечер, как выражается о дебютантах «Серебряный Рупор» в своём театральном разделе. Может, он не владел манерами на том уровне, что завсегдатаи этих сборищ, может, его костюм выглядел жалким подобием их собственных облачений, однако его слушали, и слушали охотно. Под конец дошло до того, что он принялся рассказывать анекдоты, великим запасом которых располагал, и дорассказывался до того, что юный Синклер едва не свалился под стол, а с мистером Лейтоном даже сделались колики.

— …тут их локомобиль возьми да и останови полисмен. Вытягивает, значит, водителя из-за руля и требует открыть отсек для багажа. Смотрит на груз, выпучив глаза, а потом несётся в участок и при этом орёт на ходу: «Сержант! Сержант! Тут целая кладка полинезийских яиц, сэр! Мало того, два ублюдка вылупились и уже успели украсть велосипед!..»

Хохот грянул такой, что лафитники и графины на столе отозвались тревожным перезвоном, а Крамби вынужден был призвать собравшихся к порядку, даром, что сам утирал слезу пальцем.

Прочие не остались в долгу. Мистер Розенберг поведал собравшимся джентльменам о курьёзном случае, когда островные аппараты Попова при передаче сводки новостей с континента, ошиблись в сигнале, спутав букву «о» с буквой «е», и о том, какие катастрофические последствия это возымело для торговцев мебелью, шатенов и уличных котов. Может, он не обладал талантом рассказчика, которым судьба щедро наделила Лэйда, однако завоевал свою порцию внимания.

Мистер Лейтон в свою очередь поделился впечатлением от плавания в юности на шестивёсельном швертботе, отчего разговор на добрые полчаса превратился в ожесточённый спор на тему гребного спорта, спор, непонятным для всех присутствующих образом перекинувшийся на русско-германский договор, историю выведения шотландских сеттеров и чудодейственные свойства «трубки Бранли[75]».

Грузный мистер Кольридж, вдохновившись всеобщим весельем, попытался поведать о том, как его кузина Гнесс съездила на ярмарку, но к тому моменту уже так захмелел, что его рассказ в равной степени походил на водевиль, фарс и полицейский роман, а закончился тем, что Уильям Джеймс в своё время нарёк «Stream of consciousness[76]». Отчаявшись понять суть происходящего, Крамби заставил мистера Кольриджа под смех окружающих выпить две рюмки мадеры, после чего судьба кузины Гнесс окончательно канула в пучину.

Кольридж пытался было продолжить её, не внимая уговорам окружающих, но Лейтон похлопал его плечу, заявив:

— Хватит с нас ваших историй, старина. Ваши щупальца и так уже разрослись настолько, что мы спотыкаемся о них по всей Конторе, так будьте добры, не мучайте нас хотя бы своими рассказами!

Это помогло — Кольридж, вяло махнув рукой, принялся за французский салат и гренки.

Синклер, не претендуя более на лавры рассказчика, пытался острить, рассчитывая, видимо, не столько поддержать разговор, сколько произвести впечатление на мисс ван Хольц, но выходило у него немного натужно и неестественно, он явно не имел в этом деле большой практики. Что до самой мисс ван Хольц, она почти не участвовала в разговоре, однако охотно смеялась — при этом её большие лукавые глаза сверкали так, что на их фоне прославленный сапфир Стюартов[77] показался бы наспех огранённым бутылочным стеклом.

Обильно спрыснутая вином наилучшего сорта, беседа текла так легко и непринуждённо, что Лэйд, сам того не заметив, заново перезнакомился со всеми членами оперативного совета, мало того, уже ощущал себя так, будто знает этих людей по меньшей мере несколько лет, как если бы те были его старыми соседями по Хейвуд-стрит.

Хватанув один за другим три фужера отличного шампанского, Лэйд ощутил лёгкий приступ сентиментальности, а к тому моменту, когда дело дошло до мадеры и портвейнов, уже корил себя за то, что позволил первому впечатлению, этому коварному спутнику досужего разума, сделать за него выводы относительно собравшихся тут людей, более того, выводы сугубо неправомерные и порой глубоко ошибочные.

Да, в этом кругу, который Лэйд мысленно нарёк Ложей Хороших Костюмов, были заведены непривычные ему традиции и правила, порой разительно не похожие на манеры Миддлдэка, где джентльмену иногда не зазорно было высморкаться в рукав или сплюнуть под стол. Здесь умели и любили шутить, причём некоторые остроты были так превосходно отполированы, что их не жаль было бы повесить и носить вместо запонок. Здесь умели беседовать обо всех вещах на свете и, сколь каверзен ни был предмет разговора, всякое мнение выслушивалось уважительно и со вниманием. Здесь сидели люди с хорошим образованием, сведущие в великом множестве наук и искусств, здесь никто не ляпнул бы, как Маккензи в прошлом месяце, что пробовал хвалёное эсперанто, но остался недоволен — всем известно, испанские вина на вкус как вода…

Розенберг, главный биржевой аналитик, поначалу показался ему весьма сухим и даже высокомерным малым, потребовалось некоторое время и даже пара выпитых на брудершафт тостов, чтобы Лэйд разглядел за его грозной внешностью отставного боксёра недюжинный интеллект, способный, пожалуй, обставить любую счислительную машину на острове. Всякий раз, когда разговор касался логики или вычислений, мистер Розенберг замирал самое большее на две секунды, прежде чем выдать ответ — всегда безукоризненно точный и ёмкий. Если Розенберг и производил впечатление сухаря, не находящего удовольствия в чужом обществе, то только лишь потому, что привык общаться с людьми так же, как общался с цифрами в мире биржевых котировок — спокойно, хладнокровно и рационально, не допуская искажения и бессмысленностей.

Мистер Кольридж тоже не произвёл на Лэйда поначалу благоприятного впечатления. Обладатель монументальной фигуры, на фоне которой сам Лэйд мог бы считать себя почти атлетически сложенным, медлительный, взирающий на собеседника тяжёлым взглядом большой лягушки, который в одну секунду мог казаться презрительным, а в другую — надменным, он вынужден был играть роль цербера в хозяйстве Крамби и роль чертовски неблагодарную.

«Только вообразите, сколько писчей бумаги изводят эти бесы каждый день, — жаловался он Лэйду, порывисто сжимая его ладонь, — И наилучшей, прошу заметить, первого сорта! Сколько перьев портят, сколько стаканов бьют. А знаете ли вы, сколько стоит один поломанный телефонный аппарат?.. Знаете? А я скажу… Нет, скажу! У меня вот и бумажка есть, извольте… А знаете, как меня клянут? Иродом! За жалкие эти перья по пенни за дюжину, думают, удавлюсь я из-за них, из-за этих перьев!..»

К счастью, две рюмки крепкой мадеры, выпитые по настоянию Крамби, заставили мистера Кольриджа забыть об испорченных телефонных аппаратах и перьях, погрузив в состояние созерцательной меланхолии. Слушая разговор, он рассеянно и невпопад улыбался, ласково глядя на собеседников и скорбно вздыхая — если в беседе встречалась подходящая пауза.

Никакой он не цербер, понял Лэйд, никакой не Ирод, просто человек, вынужденный играть роль надменного деспота и самодура, роль, несомненно, крайне утомительную и давно его тяготившую. Будь его воля, содрал бы с себя пиджак с тесными проймами вкупе с душащим галстуком, и отправился бы охотиться на качурок, прихватив с собой бутылку пива да пару сэндвичей…

Даже мистер Лейтон, который поначалу совершенно ему не приглянулся, с течением времени открылся с наилучшей своей стороны. Поджарый, словно в противовес тучному Кольриджу и коренастому Розенбергу, он вызывал у Лэйда естественное для всякого обитателя Миддлдэка отторжение своей старомодной манерностью, которую можно было бы счесть и мужским жеманством, а кроме того — вечно саркастичным выражением лица и привычкой пудрить лицо. Но тысячу раз прав был мистер Хиггс, утверждая, что оценивая блюдо по первому куску, мы совершаем большую ошибку. Мистер Лейтон тоже был не так прост, мало того, оказался весьма приятен как собеседник. Элегантный, мягкий в манерах, Лейтон двигался необычайно изящно и почти бесшумно, отчего у Лэйда невольно возникало ощущение, что даже сидя за столом, начальник кадровой службы исполняет сложную балетную партию — одними только пальцами, запястьями и мимикой.

Человеку новому Лейтон, несомненно, показался бы насмешливым, резким и, пожалуй, жёлчным. Даже блуждающая по его красивому лицу саркастичная усмешка походила на ленивую акулу, барражирующую у самой поверхности, но готовую в любой миг продемонстрировать свой смертоносный оскал, и тогда пощады не жди. Одним небрежно брошенным замечанием он мог заставить собеседника захлебнуться посреди фразы, тщетно глотая ртом воздух, или пустить ко дну, точно продырявленную рыбацкую лодчонку.

Однако за этим фасадом, как с изумлением обнаружил Лэйд, скрывался совсем другой человек. Начитанный, остроумный, невероятно эрудированный, с обострёнными чувствами и необычайно тонким, даже болезненным, восприятием мира. Отведав миндальных пирожных, мистер Лейтон впал в элегическое настроение и продекламировал собравшимся отрывок из стихотворения Августы Вебер:

Успех был необычайный. У мисс ван Хольц от волнения задрожал голос и даже у Крамби предательски заблестели глаза — и явно не от острого французского сыра, которым он лакомился в этот момент.

— Ну вы это конечно да, старина… — пробасил Кольридж, тоже расчувствовавшись, — Вот это вы, значит, выдали…

В сторону мисс ван Хольц Лэйд старался на всякий случай и не смотреть лишний раз. Но исключительно из соображений приличия — не хватало ещё, чего доброго, чтоб он покраснел посреди ужина точно варёный рак, случайно перехватив один из её быстрых взглядов, которые, разя из-под ресниц, покрывали добрую половину стола сплошной зоной действенного огня.

Безусловно, миссис Кавендиш, которую на родине журналисты не без ехидства окрестили «Последней надеждой Уилки[79]», была необычайно хороша собой, но если бы ей вздумалось навестить Новый Бангор, мисс ван Хольц оставила бы её далеко за кормой, как сверкающая «Умбрия[80]», звезда Атлантики, оставляет позади себя неуклюжие рыбацкие шаланды и коптящие катера. Сочетая природную неукротимость южных широт и холодную красоту северных, мисс ван Хольц в то же время определённо не относилась к той категории миловидных девиц, которыми преуспевающие нувориши комплектуют свои конторы для того, чтобы усладить взгляд посетителей. Она охотно острила, причём шутки, которые она отпускала, иной раз оказывались столь солёными, что приходил в неловкость даже юный Синклер. Она смеялась в тех местах, которые находила смешными — и не тихим лошадиным фырканьем в носовой платок, как некоторые дамы из хорошего общества, а громко и не таясь. Она подшучивала над собеседниками, но так беззлобно и аккуратно, что ни одного не смогла бы обидеть. Она…

Держись с ней востро, Лэйд Лайвстоун, приказал себе Лэйд. Янтарная брошь на платье мисс ван Хольц иногда была неразличима за блеском стекла и взмахами салфеток, но он не забывал про неё, напротив, постоянно ощущал, точно маленький холодный камешек, угодивший в ботинок.

Как с удивлением выяснил Лэйд в процессе застолья, мисс ван Хольц не входила в оперативный совет «Биржевой компании Олдриджа и Крамби», хоть и пользовалась рядом преференций, среди которых значилось право занимать почётное место неподалёку от директора. Она была начальницей штата из машинисток и значилась по технической части, однако, судя по тому, с каким почтением обращались к ней юристы, финансисты и биржевые клерки всех мастей, её истинное положение в компании было куда выше того, что диктовала номенклатура.

Осторожно, Чабб, приятель, сказал сам себе Лэйд, трижды выпив с мисс ван Хольц полусладкого рейнвейна — за Ефимию Боуз[81], за шляпные булавки и за «Большие надежды» Диккенса. Может, эта женщина не так опасна, как Зеленозубая Дженни, способная превратить встреченного ночью на улице кавалера в груду окровавленного фарша, размазанного по брусчатке, но она определённо знает цену своей красоте, кроме того, вертится в этом кругу не первый день, а значит, хорошо владеет приёмами хищников. Бога ради, не позволяй ей вскружить тебе голову, старый ты сом!..

Следовать этому совету оказалось непросто. Стоило мисс ван Хольц отпустить в его адрес очередной смешок или шутливо упрекнуть неуклюжего дядюшку в невежестве, как Лэйд ощущал лёгкое онемение в районе щёк, а во рту вдруг делалось сладко — точно он высадил одним глотком полную пинту шампанского, да не простую, а китайскую[82]. По сравнению с ней Сэнди Прайс была похожа на ухоженный комнатный цветок, какую-нибудь тихую маргаритку, робко улыбавшуюся с подоконника.

Легче всего Лэйду удалось столковаться с Синклером. Похожий на белого мышонка с нервно подрагивающими усами, тот охотно поддерживал любой разговор, в радиусе которого оказывался, однако суждения при этом всегда выносил столь осторожные, гладкие и комплиментарные, точно опасался задеть кого-то из участников. Он не был так юн, как это можно было предположить по его виду и почти достиг двадцатипятилетнего возраста, но из-за своих белёсых ресниц, которыми быстро хлопал в нередкие моменты смущения, выглядел школьником, пробравшимся на ужин уважаемых джентльменов.

С Лэйдом они сразу сошлись на почве любви к канасте[83], имбирному пиву и академической гребле, при этом у Лэйда возникло ощущение, что даже если бы он расписался в симпатиях к висту, какао и соколиной охоте, то всё равно обрёл бы в лице Синклера преданного союзника и симпатизанта.

Наиболее тёмной лошадкой из всех присутствующих был мистер Коу, что неудивительно при его ремесле. Лэйду никогда не приходилось сталкиваться с частными детективами, пусть и отставными, но Сэнди, неравнодушная к шпионским романам, частенько оставляла заложенную шпилькой книгу в тайном месте под кассовым аппаратом, оттого Лэйд и сам был немного знаком с этим жанром. Частных детективов он представлял чем-то средним между Якопо Фронтини[84] и Ником Картером[85] — мрачный молчаливый тип, который одной рукой вечно сжимает револьвер в кармане плаща, пока другой курит сигару.

Окажись Сэнди Прайс здесь, она, надо думать, была бы разочарована. Мистер Коу не производил впечатления ни вселенского гения, способного силой разума щёлкать самые хитроумные тайны Вселенной, точно калёные орешки, ни машины для убийств. Пожалуй, от знакомых ей персонажей он был ещё более далёк, чем новозеландский Веллингтон от славного своими пирогами городка Мелтон-Моубрей, что в графстве Лестершир, Ист-Мидлендс.

Не знай Лэйд, что этот невзрачный джентльмен в скромном сером костюме, злоупотребляющий бриолином, имеет за своими худощавыми, подбитыми ватой, плечами несколько лет безупречной службы в уважаемом детективном агентстве «Болдуин и Фелтс», принял бы его за бухгалтера, который по ошибке уселся между членов оперативного совета. Лэйд скорее вообразил бы, как заячье рагу в тарелке перед ним собирается обратно в зайца, чем мистера Коу, преследующего злоумышленника с револьвером наперевес.

Если мистер Коу за время ужина и обнаружил какой-то талант из числа тех, которыми вооружили его Болдуин и Фелтс, то только лишь свой талант вовремя улыбаться. Всё остальное время он глубокомысленно молчал, покачивая головой, а если открывал рот, то только лишь для того, чтоб попросить передать ему соль или поделиться кусочком аппетитного мушиного кладбища[86] с абрикосовым вареньем.

Лэйд мысленно усмехнулся. Узнай Ложа Хороших Костюмов, с кем именно хлещет вина за одним столом, надо думать, дело закончилось бы не только неприятным конфузом, но и парой-другой обмороков. Из них всех только одному человеку приходилось слышать о Бангорском Тигре, но, надо думать, даже он весьма смутно представлял, что таится за ним. Для него Лэйд был кем-то вроде частного подрядчика, специалиста по решению мелких досадных проблем. Он даже не думал, что Новый Бангор может обеспечить куда более серьёзные неприятности, чем падение ставок гарантийного обеспечения на фьючерсы по селитре…

Последним джентльменом, занимающим почётное место за столом без почётных мест, был мистер Госсворт. Должно быть, его извлекли из архива перед самым ужином, не дав времени привести себя в порядок, потому что его пиджак был обильно покрыт мелкой бумажной пылью, а лацканы перепачканы свечным воском. Ни дать, ни взять, пожилой крот, которого извлекли из уютной тихой норки, облачили в тесный костюм не по фигуре и заставили занять место за столом.

Мистер Госсворт не был ветхим стариком из числа тех, что можно встретить в пабах Клифа и которые мочат бороды в пиве ещё со времён вавилонского смешения языков, однако, без сомнения, если не пересёк ту реку, что отделяет зрелость от старости, то уже вошёл в неё обеими ногами. Он близоруко щурился, с трудом распознавая лица сидящих и, судя по тому, как невпопад смеялся или переспрашивал, был порядком тугоух.

За столом он вёл себя весьма неуклюже, как человек, который непривычен к подобной обстановке. Путался в столовых приборах, стыдливо прятал под салфеткой свои тёмные от въевшихся чернил пальцы, а если кому-то за столом случалось к нему обратиться, испуганно втягивал голову в плечи. Он явно тяготился присутствием на торжественном ужине в компании сослуживцев и выглядел человеком, отчётливо ощущающим себя не в своей тарелке.

Удивительно, но все прочие как будто не замечали этого, мало того, так и норовили обратиться к нему с каким-нибудь каверзным вопросом, заставляя бедолагу смущаться и краснеть ещё больше.

— А скажите-ка, Госсворт… Мне нужен ваш совет по одному делу, — Розенберг аккуратно промокнул салфеткой угол рта, — На следующей неделе «Соломон» закрывает большой контракт по марганцу, но мы с мистером Крамби не сошлись во мнениях, по какому из методов считать вариационную маржу. Он утверждает, что маржа должна быть равна разнице цен между сделками, и это отчасти справедливо. С другой стороны, я склонен полагать, что в данном случае её можно обсчитать её как сумму значений, начисленной по контракту за все торговые дни. Кто из нас прав, по-вашему?

Судя по беспомощной улыбке мистера Госсворта, в этом потоке тарабарщины он уловил смысла не более, чем сам Лэйд. Однако взгляды сослуживцев, выжидающе устремлённые на него, лишали его возможности для отступления.

— Я… Да, пожалуй, я согласен. Да, именно так и надлежит… Как вы сказали. Ну конечно.

— Смелее, Госсворт, — ободрил его Крамби, украдкой подмигивая Лэйду, — Вынесите свой вердикт! Уверяю вас, ни я, ни мистер Розенберг не будем на вас в обиде, чью сторону бы вы ни заняли. В конце концов, вы один из старейших служащих в компании, ваш авторитет немало значит под этими сводами!

Кто-то фыркнул в салфетку, кто-то украдкой хихикнул, мисс ван Хольц поспешно опустила голову, чтобы не прыснуть прямо за столом.

— А что на счёт базового актива? — вступил Синклер, — Как думаете? Надо ли нам заняться им самостоятельно или же отдать на откуп сингапурской бирже?

У мистера Госсворта задёргалась нижняя губа.

— Я… Я… не уверен, что вправе выносить… кхм… Да, это весьма, весьма…

— Но как в таком случае прикажете рассчитывать фьючерсную цену? Нам ведь нужна ставка дисконтирования, не так ли? А, мистер Госсворт?

— Наш мистер Госсворт — ужасный скромник, — Кольридж покровительственно похлопал старика по хрупкому плечу, — Вообразите только, сорок лет на службе у мистера Олдриджа! Представляете, сколько опыта у него за спиной? Страшно и представить! Смелее, Госсворт! Выкладывайте! Мы всецело доверяем вашему мнению, как доверял и мистер Олдридж.

Вот, значит, кто это, понял Лэйд. Госсворт, слуга покойного основателя компании. Его секретарь, стюарт, денщик и камердинер в одном лице. Возможно, он превосходно умел точить перья, заваривать чай или выглаживать сюртук, вот только в биржевом деле явно не был не более сведущ, чем старина Дигги — в сложении рождественских лимериков.

Судя по всему, это представление не впервые разыгрывалось в стенах Конторы. Многие из сослуживцев, включая даже младших клерков, находили затруднительное положение мистера Госсворта весьма забавным и откровенно зубоскалили, почти не пряча ухмылок. Другие и сами были не прочь запустить в него каким-нибудь каверзным вопросом, зная, что тот, не в силах ответить, будет мучительно краснеть и укрывать салфеткой пальцы.

— Мистер Госсворт! Мистер Госсворт! Какой ваш прогноз на следующую клиринговую сессию?

— Опустится ли уголь ниже шестнадцати?

— Какое ваше заключение по текущим эмитентам?

Лэйд ощутил, что тяжесть в желудке делается вязкой, давящей, будто он проглотил тяжёлый, поросший мхом, булыжник, спутав его с куском славно пропечённого чизкейка. Он даже отставил корзинку из сдобного теста с французским паштетом, от которой ещё недавно намеревался откусить, обнаружив, что почти начисто утратил аппетит.

Мистер Госсворт принадлежал к той категории несчастных людей, чьи мучения в глазах окружающих выглядят необычайно потешно. Он краснел, бледнел, беспомощно улыбался, кивал, одёргивал манжеты, словом, делал все те вещи, которые обычно делают люди неуверенные и робкие от природы, обнаружив себя в неудобной ситуации. Он не мог не понимать, что над ним насмехаются, но это нимало не улучшало его положения. Будучи, по всей видимости, человеком робким, непривычным к большому обществу, свету и вниманию, он продолжал мучительно корчиться на своём месте под градом неудобных вопросов и едва замаскированных острот. У него не было сил даже встать из-за стола и удалиться, сохранив хотя бы малую часть достоинства.

Свойство многих старых слуг, подумал Лэйд с горечью, отставляя корзинку с паштетом обратно на блюдо. Они привыкли заботиться о своих хозяевах, но совершенно не способны позаботиться о самих себе. Да они и не умеют этого. Не привыкли. Несчастный мистер Госсворт. Мало того, что лишился хозяина, которому долго и преданно служил, так ещё и сделался на старости лет посмешищем для этой стаи дрессированных обезьянок, щипающих его со всех сторон. Почётная должность начальника архивного отдела не принесёт ему счастья. Этот человек не умеет быть начальником и никогда этому не учился. Все эти шуточки могут казаться невинными, но в конце концов они, пожалуй, сведут его с ума. А может, бедняга попросту поднимется на крышу да и сиганёт оттуда вслед за мистером Олдриджем…

Лэйд стиснул кулаки под столом. В обществе этих людей, несравненных знатоков этикета, он сам ощущал себя грязным мельником, вторгшимся на епископский приём. Но он никогда бы не позволил насмехаться над собой. Скорее, разбил бы парочку скалящихся морд кулаками, не вставая из-за стола, а потом…

— Что-то не так, дядюшка? — спросил Крамби.

Должно быть, что-то недоброе проглянуло на его лице сквозь личину блаженствующего обжоры, которую Лэйд натягивал специально для таких случаев. Что-то, что заставило Крамби напрячься, вспомнив про истинную цель его визита.

Бангорского Тигра не приглашают в гости, чтоб угостить его салатом.

Надо уходить, подумал Лэйд. Хватит лгать себе, будто Ложа Хороших Костюмов приняла меня за своего, я здесь не свой и никогда своим не стану. Забавно, что я понял это лишь только взглянув на бедолагу Госсворта. Я и сам тут Госсворт, наверняка надо мной украдкой посмеиваются, и даже очаровательная мисс ван Хольц тайком кривится, когда я не смотрю в её сторону.

Я стар для них, а ещё неуклюж, нелеп и смешон. Хватит. Довольно рядиться в чужие одёжки и воображать, будто эта сторона жизни открыта для меня. В моей кладовой тысячи маскировочных одеяний, но какое из них я не приму, мне никогда не стать частью этого мира. Лощёного, утончённого и скроенного как превосходный пиджак, населённого уверенными в себе людьми и прекрасными дамами.

Это не мой мир, напомнил себе Лэйд. Их. А эти люди — не мои друзья. Мы лишь оказались вместе волей обстоятельств, но скоро я уйду и, как только за мной захлопнется дверь, это наваждение растает. Я снова стану самим собой, брюзгливым лавочником из медвежьего угла. Игрушкой Левиафана, которую старое чудовище вытягивает из сундука, когда на него находит желание поразвлечься.

— На два слова, любезный племянник. Твой любимый дядюшка собирается удалиться, но прежде хотел бы переброситься с тобой парой слов.